Читать книгу: «Три дня А.С. Пушкина в Казани», страница 2

Глава 2: Тени Прошлого и Масонские Шепоты

6 сентября 1833 года. Утро выдалось ясным, с лёгким туманом над Волгой, который медленно рассеивался под лучами восходящего солнца, окрашивая реку в золотистые тона, словно обещая день, полный открытий и тайн. Александр Сергеевич Пушкин проснулся в номере Гостиницы Дворянского собрания с чувством лёгкой тревоги, смешанной с возбуждением от предстоящего дня.

Ревматизм, этот верный спутник его поездок в сырые края, напомнил о себе ноющей болью в коленях, когда он встал с постели и подошёл к окну, откинув тяжёлую бархатную штору. Улица Рахматуллина уже оживала: татары в ярких халатах вели осликов, нагруженных корзинами с свежими фруктами – яблоками, грушами и дынями, – русские купцы открывали лавки с тканями, утварью и пряностями, а где-то вдалеке раздавался звон колоколов Благовещенского собора, эхом отражаясь от стен Казанского кремля и смешиваясь с призывом муэдзина из ближайшей мечети.

"Казань – город контрастов, где Восток встречается с Западом в вечном танце культур," – подумал Пушкин, глядя на эту пёструю картину, где деревянные дома слободы соседствовали с каменными особняками губернаторов.

Вчерашняя встреча с Баратынским ещё свежа в памяти: разговоры о поэзии, намёки на тайные общества и мегалиты, которые царь поручил найти. "Сегодня – день поисков. Суконная слобода, где Пугачёв прорвался в город в 1774 году, затем дом Фукса. Если легенды верны, то артефакты близко, и ложа 'Светоч Востока' может открыть дверь к ним."

Пушкин умылся холодной водой из медного кувшина, стоявшего на умывальнике рядом с зеркалом в резной раме, и почувствовал, как бодрость возвращается к нему, несмотря на усталость от долгой дороги и бессонной ночи.

Он надел свежий сюртук, поправил кудрявые волосы перед зеркалом, где отражение показывало ему уставшее, но решительное лицо с проницательными глазами, и спустился в холл за завтраком.

Управляющий, тот самый седой мужчина с проницательным взглядом и лёгким татарским акцентом, кивнул ему с улыбкой, подавая чай и хлеб: "Доброе утро, господин Пушкин.

Тройка готова, как вы просили вчера вечером. Куда направитесь сегодня?" Поэт ответил кратко, но с интересом, откусывая от хлеба с мёдом: "В Суконную слободу, к 'Горловому кабаку'. Ищу очевидцев Пугачёвского бунта – тех, кто может рассказать о штурме 1774 года из первых уст или от родителей." Управляющий улыбнулся загадочно, его глаза блеснули в свете утреннего солнца, проникающего через высокие окна холла: "Там много историй, сударь. Но будьте осторожны – старожилы шепчут о проклятиях тех дней, о духах, что бродят по полям, где пролилась кровь во время штурма. А если услышите гул под землёй – это эхо древних камней, которые, говорят, открывают двери в иные миры." Пушкин кивнул, чувствуя лёгкий озноб от этих слов, эхом повторяющих поручение царя Николая I. Завтрак был простым, но сытным: свежий хлеб с маслом, чай с мёдом и немного сыра, который поэт ел медленно, размышляя о плане дня и попивая горячий напиток, аромат которого наполнял холл. "Сначала к Бабину – рабочему суконной фабрики, чьи родители пережили штурм. Его рассказы лягут в основу главы о Казани в 'Истории Пугачёвского бунта'. Затем – к Фуксу, профессору университета, знатоку фольклора и, возможно, члену ложи. Если он знает о мегалитах, то это шаг ближе к тайне."

Тройка лошадей ждала у входа – простая крестьянская упряжь, как и просил Пушкин, чтобы лучше почувствовать дух тех времён, когда Пугачёвцы мчались по этим дорогам на конях, размахивая саблями и крича лозунги свободы. Кучер, коренастый татарин по имени Ильяс, с широкой улыбкой и шрамом на щеке, полученным, как он потом рассказал, в стычке с разбойниками, хлестнул вожжами, и экипаж покатил по улицам Казани.

Пушкин смотрел в окно, отмечая каждую деталь города: узкие улочки Старо-Татарской слободы с деревянными домами, где женщины в цветных платках стирали бельё у колодцев, дети бегали босиком по пыльным тропинкам, а мужчины в тюбетейках курили трубки, обсуждая цены на рынке. "Этот город – мост между цивилизациями," – размышлял поэт, чувствуя, как ветер от Волги треплет его волосы через открытое окно. Основанная в 1005 году, как булгарская крепость, Казань стала частью России после завоевания Иваном Грозным в 1552 году, когда кремль был перестроен, а мечети соседствовали с православными храмами. К 1833 году она превратилась в губернию с населением в 50 тысяч человек, университетом, где учились сотни студентов из разных уголков империи, и торговыми рядами, где купцы из Персии, Китая и Европы обменивали шёлк, специи, меха и чай. "Булгары – древние предки татар, их цивилизация цвела здесь задолго до монголов. Курганы, руны на камнях… Если мегалиты – их наследие, то они могли быть технологиями для перемещения, принесёнными из потерянных миров, как Атлантида или Гиперборея. Царь хочет их для империи, но что, если они откроют двери к иным планетам, с фиолетовыми небесами и летающими городами?"

Дрожки выехали за город, в предместье – Суконную слободу, где 60 лет назад Пугачёвцы прорвались в Казань через ворота и дамбы. Ландшафт изменился: холмы, покрытые кустарником и редкими деревьями, поля, где когда-то стояли лагеря мятежников, а теперь паслись коровы и овцы, и крестьяне работали с серпами, собирая урожай.

Пушкин чувствовал, как воздух становится тяжелее, пропитанным пылью и воспоминаниями о крови – словно земля помнила крики и стоны тех дней. "Здесь всё началось," – подумал он, когда экипаж подъехал к "Горловому кабаку" – старому деревянному зданию с покосившейся крышей, дымом из трубы и вывеской, скрипящей на ветру. Трактир стоял на краю слободы, окружённый фабричными зданиями суконной мануфактуры, где работали сотни людей, производя ткань для империи.

Пушкин вошёл, чувствуя запах кваса, дыма от печи, пота рабочих и жареного мяса. За столом у окна сидел Василий Бабин – рабочий суконной фабрики, шестидесяти лет, с седой бородой, мозолистыми руками и глазами, полными воспоминаний, словно он сам пережил те события, хотя был ребёнком.

"Господин Пушкин? Вы о Пугачёве спрашиваете? Садитесь, расскажу, что знаю от родителей," – сказал он грубым, но искренним голосом, наливая кружку кваса из большого кувшина и предлагая хлеб с солью.

Пушкин сел, доставая свою зелёную тетрадь и перо, которое он всегда носил с собой для записей: "Да, Василий.

Подробности штурма Казани – даты, места, люди. И если слышали, о чём-то большем. О древних секретах, что искал Пугачёв." Бабин вздохнул, глядя в окно на Волгу, где баржи медленно плыли по течению: "Мои родители видели ад.

Пугачёв прорвался 12 июля 1774 года через Адмиралтейскую дамбу. Город горел три дня, Казанка запружена телами – 2057 домов сгорело, 25 церквей уничтожено, 3 монастыря разграблены. Мать спаслась чудом: казак помиловал её, увидев, как она молилась с ребёнком на руках – это легло в основу семейной саги, которую я рассказывал своим детям и внукам. Отец был в плену у пугачёвцев – видел, как вешали за ребро, сажали на кол, четвертовали. Генерала Кудрявцева, 110-летнего, забили нагайками на паперти церкви, а пастора, немца по происхождению, Пугачёв помиловал за то, что тот знал иностранные языки и мог перевести захваченные документы.

Но Пугачёв искал не только город – шаманы шептали ему о мегалитах, древних камнях булгар под кремлем или в слободах. Технологии предков, что открывают порталы для перемещения армий, как молния через пространство. Шаманы из Старо-Татарской слободы, потомки булгар, рассказывали о рунах на камнях, ведущих в иные миры – с фиолетовыми небесами и летающими городами. Пугачёв хотел их для революции, чтобы телепортировать войска и свергнуть Екатерину II."

Пушкин записывал лихорадочно, перо скрипело по бумаге, а сердце билось чаще от этих слов, которые эхом отозвались в поручении царя. "Откуда он знал о мегалитах? От кого?" – спросил он, отпивая квас, чтобы скрыть волнение и почувствовать кисловатый вкус напитка, освежающий в душном трактире. Бабин понизил голос, оглядываясь на других посетителей – рабочих фабрики, пивших пиво после смены: "От масонов. В Оренбурге ложа 'Золотой Ключ' – они связаны с 'Светочем Востока' здесь в Казани.

Тайные общества делят секреты древних булгар – цивилизации, что правила Поволжьем с VII века, торговала с Византией и арабами, оставила курганы с рунами и артефактами. Мегалиты – их наследие, камни с символами, активирующими порталы. Кровь и сосредоточение – ключ, как шептали шаманы.

Пугачёв узнал от Абдуллы, шамана из слободы, но не нашёл – ложи спрятали в подвалах старых зданий, как ваша гостиница." Диалог длился час. Бабин описывал зверства подробно: "После подавления бунта казни были ужасны – вешали, четвертовали, сажали на кол. Михельсон разбил мятежников на Арском поле, 15 июля, и город вздохнул с облегчением. Но духи тех дней бродят – гул под землёй, видения призраков на полях." Пушкин думал: "Это не бунт – поиск силы, что изменит мир. Если мегалиты реальны, то 'Светоч Востока' – мой следующий шаг."

Благодарно кивнув Бабину и оставив монету за рассказ, Пушкин уехал, тройка понесла обратно в город. "Суконная слобода – место крови и легенд," – отметил он в дневнике, пока экипаж мчался по тракту, подпрыгивая на ухабах. Волга сверкала на солнце, но в воздухе витала тень прошлого – запах дыма от костров напоминал о пожарах 1774 года. "Пугачёв – трагическая фигура," – размышлял поэт. "Казак, родившийся в 1742 году на Дону, служил в армии, бежал, объявил себя Петром III. Бунт охватил огромные территории – от Урала до Волги, тысячи погибли. Казнён в Москве 10 января 1775 года, но легенды живы. Если мегалиты – правда, то шаманы и ложи знают, где они.

"По пути Пушкин вспоминал булгар: цивилизация, расцветшая в VII веке, с городами вроде Великого Булгара, где стояли храмы и курганы.

Руны на камнях – не просто письмена, а коды для технологий, принесённых из далёких земель, возможно, от атлантов или гипербореев. "Порталы – перемещение как молния, видения иных планет. Если активировать – фиолетовые небеса, летающие города, существа с сияющими глазами. Царь хочет для войн, но я – поэт, ищущий вдохновение."

Вернувшись в центр, Пушкин направился к дому профессора Карла Фукса на Московской улице, 58 – двухэтажному особняку с колонным портиком и садом, где цвели поздние цветы – астры и хризантемы, наполняя воздух сладким ароматом.

Фукс, этнограф и врач с немецкими корнями, высокий мужчина с седеющими волосами и проницательным взглядом, встретил его на пороге с улыбкой, пожимая руку: "Александр Сергеевич!

Рад видеть великого поэта в нашем скромном доме. Обед готов – заходите, моя жена Ольга Ивановна приготовила татарские блюда.

"Ольга Ивановна, женщина с добрым лицом и тёплыми глазами, накрыла стол в гостиной, полной книг по фольклору, карт Поволжья и артефактов – амулетов, рунных камней и старых манускриптов, собранных Фуксом во время экспедиций.

"Профессор, расскажите о татарских преданиях о Пугачёве," – попросил Пушкин, усаживаясь за стол и пробуя эчпочмак – пирог с мясом, картошкой и луком, ароматный и горячий, тающий во рту. Фукс кивнул, наливая чай из самовара: "Пугачёв – фигура мифическая для местных татар. Они видели в нём освободителя от русского ига, ведь восстание охватило их земли – от Оренбурга до Казани. Но он искал мегалиты – камни булгар, активирующие порталы. 'Светоч Востока' – наша ложа – хранит руны с X века. Это технологии предков, позволяющие шагнуть сквозь пространство или увидеть иные планеты с фиолетовыми небесами и летающими городами."

Беседа углубилась в детали. Фукс показал древнюю книгу с рунами, пожелтевшие страницы которой пахли пылью веков и ладаном: "Вот символы. Кровь и сосредоточение – ключ к активации. Пугачёв узнал от шамана Абдуллы, предка местных татар из Старо-Татарской слободы, но не нашёл – артефакты в подвалах старых зданий, как ваша гостиница на руинах капища." Пушкин ахнул, чувствуя озноб от этих слов: "Моей гостиницы? Кафтырев был масоном?" Фукс улыбнулся, отпивая чай: "Да. Архитектор, член ложи, спрятал вход в 1780-х. Мегалиты – от булгар, цивилизации VII века, их курганы полны секретов – мечи, украшения и камни с рунами. Активация – видения летающих городов, существ с сияющими глазами. Царь хочет превратить их в оружие для расширения империи, но ложа – за просвещение, за свободу знаний. Мы собираемся тайно, обсуждаем вольные идеи, смешивая европейское масонство с татарским мистицизмом." Ольга Ивановна добавила, подавая чак-чак – сладкий десерт из теста в мёде: "В нашем доме бывали масоны. Легенды о 'Светоче' – собрания с символами света, где делятся знаниями о булгарах." Пушкин записывал, мысли бурлили: "Если портал реален, то видения иной планеты – не миф. Но цена – душа, как шепчут шаманы. Это вдохновит мои строки – в 'Капитанской дочки' Пугачёв станет не злодеем, а искателем тайны."

Обед растянулся на два часа: Фукс рассказывал о татарском фольклоре – сказаниях о шаманах, вызывающих духов предков в капищах под кремлем, о булгарских курганах, где зарыты артефакты. "Булгары – великая цивилизация," – говорил он, показывая карту Поволжья. "С VII века они контролировали Волгу, строили города вроде Великого Булгара, торговали с арабами и византийцами. Их мегалиты – круги камней, покрытые рунами, – служили для астрономии, ритуалов и… перемещения, как гласят легенды. Легенды говорят, они принесли знания от потерянных континентов, как Атлантида. Активация – кровь и воля, открывает двери к звёздам, где фиолетовые небеса и летающие города." Пушкин слушал, зачарованный, пробуя чак-чак, сладкий и хрустящий: "Это вдохновит мои строки. В 'Истории Пугачёвского бунта' добавлю главу о мифах." Фукс кивнул: "Но будьте осторожны – 'Чёрный Орден' против ложи, хочет уничтожить артефакты как 'бесовщину'. Они следят за искателями."

После обеда Пушкин поблагодарил хозяев, подарив Фуксу набросок стиха, и направился в Благовещенский собор Казанского кремля.

Кремль, древняя крепость с белыми стенами, башнями и воротами, возвышался на холме над Волгой, его силуэт отражался в реке.

Пушкин прошёл через Спасскую башню, чувствуя величие места – здесь, в 1774 году, Пугачёвцы пытались прорваться, но были отбиты правительственными войсками. Внизу копошились люди, бойко шла торговля и бегали дети.

Пушкин остановился, чтобы лицезреть окрестности с холма, на котором был построен казанский кремль.

Стоя у величественного входа в Спасскую башню Казанского Кремля, в этот ясный сентябрьский день 1833 года, Александр Сергеевич Пушкин ощущал, как время сжимается в один миг, словно страницы старой летописи, перелистываемые ветром Волги. Кремль возвышался перед ним – крепость, полная тайн и эха былых битв, где каждый камень шептал о былом величии и трагедии. "Какое место! – думал он, глядя на красные стены, увенчанные зелёными шпилями. – Здесь, в сердце Казани, где Волга встречается с Казанкой, история России сплетается с судьбами народов, как нити в восточном ковре. Но сколь кровава эта нить!"

Его мысли устремились в прошлое, к тому роковому 1552 году, когда Иван Васильевич, прозванный Грозным, решил покорить Казанское ханство. "Ах, Иван IV, – размышлял Пушкин, – молодой 22-х летний царь, полный амбиций, собрал армию в 150 тысяч душ – пехоту, конницу, артиллерию. Они шли из Москвы, строя по пути Свияжск, ту деревянную твердыню, что стала оплотом для осады. Август 1552-го: русские обложили город, где за стенами скрывались 30–40 тысяч защитников – татары, ногайцы, чуваши, марийцы. Хан Ядигер-Мухаммед и имам Кул-Шариф стояли насмерть. Осада тянулась полтора месяца: подкопы, мины, осадные башни – всё, что могли придумать инженеры вроде Ивана Выродкова. 2 октября взрыв прогремел, стены рухнули, и ворвались воины. Резня была ужасной – улицы залила кровь, дома горели. С русской стороны пали 15 тысяч, а татар… О, Боже, от 20 до 65 тысяч погибших, включая женщин и детей, свыше 190 тысяч в плену, тысячи изгнанных. Город опустел, как после чумы. Иван праздновал победу, но скольких душ стоила эта 'победа'? Это не просто завоевание – это перелом в истории, рождение империи, но на костях."

Но Иван Грозный помнил и о своих павших. Уже 4 октября 1552 года, через два дня после взятия города, он повелел с почестями похоронить русских воинов в общей братской могиле у подножия кремлёвского холма. Позже, в 1559 году, на месте захоронения был основан Зилантов Успенский монастырь, монахи которого обязаны были вечно молиться за убиенных

Кремль, что теперь стоял перед ним, был не тем, древним. "Старый Кремль, – продолжал Пушкин в уме, – построенный в XV–XVI веках при ханах, из дерева, как и положено в тех краях, где леса обильны. Высокие бревенчатые стены, башни, дворцы – оплот ханства, символ их мощи. Но в 1552-м он сгорел дотла, разрушенный в огне осады. Иван повелел строить новый – каменный, чтобы утвердить русское владычество. С 1555 года псковские мастера, ведомые Постником Яковлевым – тем самым, кто возвёл собор Василия Блаженного в Москве, – взялись за дело. Белый камень из местных карьеров, красный кирпич – материалы крепкие, вечные. Строили семь–десять лет основные стены и башни, до 1562-го, но весь комплекс рос веками, впитывая стили и эпохи. Теперь это смешение: русские церкви, татарские мотивы, даже минареты в отдалении. Величие, да, но и напоминание о потере."

А мечеть Кул-Шариф? "О, эта утрата! – вздохнул Пушкин мысленно. – Построена в XVI веке, при ханах, названа в честь великого имама Кул-Шарифа, сеида, поэта и воина. Восемь минаретов, как говорят, сияли над Волгой, символ веры и культуры. Но в 1552-м, во время штурма, она пала: защитники сражались на её ступенях, Кул-Шариф погиб с саблей в руках. Ивановы воины разграбили и сожгли её, стерев с лица земли. Теперь на её месте – пустота, эхо былого. Сколько мудрости сгорело в том пламени!"

И вот, у этой башни, Пушкин вспомнил о памятнике. "А памятник павшим? – подумал он. – Не в те времена заложен, нет. Или это памятник павшим в войне 1812 года, как еще много неразгаданных тайн хранит Казань. Лишь недавно, при Александре I, в начале сего века. В 1811–1823 годах, по проекту Николая Алферова, возвели ту двадцатиметровую пирамиду на острове на реке Казанке возведённая на средства казанского купечества – храм-мемориал русским воинам, павшим в 1552-м. Тысячи душ там покоятся в братской могиле под полом. Символ триумфа, но и скорби, построенный совсем недавно, в 1813–1823 годах напоминая о цене империи.

Ах, Россия, сколь ты велика, но сколь полна теней!"

Пушкин стоял, чувствуя величие места – смесь триумфа и трагедии, где Восток встречает Запад, а прошлое шепчет о будущем. "Для моей 'Истории Пугачёва' это золото, – подумал он. – Но в романе… в романе это оживёт поэзией."

Пушкин вошел внутрь кремля. Собор, построенный в XVI веке после завоевания Казани, встретил его прохладой нефов, запахом ладана и восковых свечей, эхом шагов по каменному полу.

Протоиерей Матфей, седой старец в рясе с серебряным крестом на груди, ждал его в библиотеке, полной пыльных томов и икон: "Александр Сергеевич, рады видеть поэта в нашем храме.

Вот летописи XVIII века – записи о штурме Пугачёва, протоколы суда." Пушкин просматривал пожелтевшие страницы, чувствуя прикосновение истории: даты, имена обвиняемых, описания казней – вешание, четвертование.

"Отец Матфей, что известно о секретах Пугачёва? Шептали, он искал 'Камень Переходов' – мегалит под кремлем." Старец кивнул, понижая голос, чтобы не потревожить молящихся: "Легенды. Булгары оставили камни с рунами – порталы для душ. Истинный – в подземельях вашей гостиницы, на капище. Активация – видения иных миров, фиолетовых небес. Но опасно – цена душа, как в преданиях шаманов." Диалог длился, Матфей показывал книги: "Здесь протоколы суда 1774 года – Яков Самарин, участник бунта, упоминал 'древние врата'. Масоны 'Светоча' знают больше."

Вечер Пушкин провёл в гостинице, размышляя над записями. Гул в подвалах усилился – вибрация, словно древние камни пробуждались или это просто разыгралось его воображение после встреч сегодня днем.

Пушкин лежал в постели, уставившись в потолок, где лунный свет отбрасывал серебристые блики через узкое окно номера, проникая сквозь тяжёлые бархатные шторы, которые колыхались от лёгкого сквозняка.

Гул в подвалах гостиницы, этот странный, низкий вибрационный звук, усилившийся в последние минуты, казался ему не просто акустическим феноменом – это была пульсация, словно древние камни, скрытые под фундаментом здания, пробуждались от векового сна, шевелясь в своих глиняных укрытиях, готовые раскрыть свои секреты. Здание, построенное в конце XVIII века по проекту архитектора Василия Кафтырева, с его классическими колоннами и парадным двором, казалось живым существом, дышащим историей и секретами, пропитанными пылью веков и эхом забытых ритуалов. "Что это? Ветер в трубах или нечто большее, что зовёт меня?" – подумал Пушкин, прислушиваясь к этому звуку, который отдавался в его груди, как далёкий барабанный ритм, вызывая лёгкий озноб, несмотря на тёплое одеяло, наброшенное на плечи. Ревматизм, мучивший его суставы, отступил немного под влиянием этого странного ритма, но мысли не давали покоя, вихрем кружились в голове, как осенние листья на ветру Волги. "Завтра – университет, архивы, протоколы суда 1774 года. Там, возможно, упоминания о 'древних вратах', которые Пугачёв искал в своих безумных мечтах о власти. А потом – шаманы в Старо-Татарской слободе. Абдулла, потомок тех, кто шептал Пугачёву о мегалитах, о камнях булгар, что открывают двери в иные миры. Миссия царя набирает обороты – найти эти камни, технологии предков для порталов, чтобы империя могла шагать через пространство, как молния. Но что, если это дверь в иные миры, не для войн и тирании, а для поэзии для того, чтобы душа могла улететь в фиолетовые небеса, где города парят на облаках, а время течёт иначе, как в моих стихах?"

Он сел в постели, чувствуя, как простыни шуршат под руками, и потянулся к столу, где стояла свеча в бронзовом подсвечнике, её фитиль ещё тлел от вечернего света. Зажёг её, и трепещущий огонь осветил зелёную тетрадь с записями дня, лежащую открытой на странице с почерком, испещрённым пометками: рассказы Бабина о штурме Казани 12 июля 1774 года, о зверствах пугачёвцев, которые вешали людей за рёбра, сажали на колы, грабили церкви, и о редких актах милосердия, когда казак щадил женщину с ребёнком, – это легло в основу сцены в "Капитанской дочке", где Гринёв находит спасение в хаосе бунта; беседы с Фуксом о татарском фольклоре, о рунах булгар, символах, что светятся в темноте и шепчут секреты о перемещении через миры; летописи протоиерея Матфея из Благовещенского собора, с упоминаниями "Камня Переходов", мегалита, спрятанного под кремлём, и намёками на то, что Пугачёв не просто бунтовщик, а искатель древних сил. "Казань полна тайн, как мои стихи полны недосказанности," – подумал Пушкин, беря перо и чистый лист бумаги, чьи края были неровными от фабрики. Чернила в чернильнице ещё блестели, и он начал писать письмо Наталье, слова лились плавно, как Волга в тихую ночь: "Милая Наташа, Казань полна тайн. Собираю предания о Пугачёве, о его бунте, что разорвал страну, как буря, но мысли о тебе. Твой образ – свет в этом лабиринте легенд, твои глаза – как звёзды, что зовут меня домой. Обнимаю тебя, целую детей, Александр." Он запечатал конверт воском, на котором оттиснулся его перстень с инициалами, положил на стол рядом с тетрадью и потушил свечу, комната погрузилась в полумрак, где только луна рисовала узоры на стенах.

Сон пришёл с видениями – фиолетовые небеса, где облака светились внутренним светом, словно сотканные из лунного шелка, летающие города с башнями из кристалла, парящие над бездной, существа с сияющими глазами, парящие без крыльев, зовущие его в портал, где время и пространство сворачиваются, как лист бумаги, и души могут шагать через миры, не зная границ.

"Это иной мир," – подумал он во сне. "Руны зовут, кровь – ключ."

Вибрация гула слилась с видениями, словно камни под гостиницей открывали дверь, и Пушкин чувствовал, как его душа тянется к этим фиолетовым небесам, где время и пространство сворачиваются, как лист бумаги, и он мог бы написать поэму, где герои не умирают от пуль на дуэли, а улетают в летающие города, оставляя позади тиранов и долги.

Но сон был прерван – стук в дверь, тихий, но настойчивый, три раза, как сигнал в коде, знакомом только посвящённым. Пушкин вздрогнул, сел в постели, сердце забилось чаще, эхом отдаваясь в ушах, словно барабан в тишине ночи.

"Кто там в такой час?" – спросил он, голос хриплый от сна, зажигая свечу, чей фитиль вспыхнул с шипением, осветив комнату мягким, дрожащим светом, где тени от мебели плясали на стенах, как призраки.

Дверь отворилась медленно, с лёгким скрипом петель, и в проёме появились трое мужчин в тёмных плащах, лица скрыты капюшонами, вышитыми серебряными нитями в форме звёзд и рун, что блеснули в свете свечи.

Один, высокий с седой бородой, видневшейся из-под капюшона, шагнул вперёд, его глаза блеснули, как у волка в полнолуние: "Александр Сергеевич, мы из 'Светоча Востока'.

Фукс послал нас. Время пришло – вы ищете мегалиты, мы покажем путь к истине." Пушкин замер, чувствуя холодок, пробежавший по спине, как дуновение ветра из открытого портала: "Масоны? Как вы вошли? Дверь была заперта." Высокий ответил, голос низкий, уверенный, как у того, кто привык к секретам: "Двери открыты для искателей. Орден знает пути, где замки не нужны. Одевайтесь – едем к Зилантовой горе. Там – ответы на ваши вопросы, и на вопросы царя, что вы несёте в сердце." Пушкин, ведомый любопытством, страхом и миссией царя, оделся быстро – надел сюртук, застегнул сапоги, набросил плащ, чувствуя, как ткань шуршит в тишине. "Что за орден? Фукс упоминал ложу, но не это," – спросил он, выходя в коридор, где воздух был прохладным, пропитанным запахом пыли и старого дерева. "Братья, хранители тайн булгар, 'Светоч Востока' – свет знаний в темноте," – ответил седобородый, его плащ шелестел при движении. В коридоре ждали ещё двое, с фонарями в руках, чьи пламя трепетали, отбрасывая длинные тени. Они спустились по лестнице, ступени скрипели под ногами, как шепот прошлого, вышли через чёрный ход в задний двор, где ждал закрытый экипаж с четвёркой лошадей, чьи гривы блестели в лунном свете, а воздух был свежим, с привкусом ночной росы. "К подножию Зилантовой горы," – сказал седобородый кучеру, и экипаж тронулся, колёса стучали по брусчатке, Казань спала – улицы пусты, только луна освещала путь, отбрасывая длинные тени от домов и башен.

Поездка длилась около часа – через кремль, мимо собора, где днём Пушкин был с протоиереем Матфеем, через мост над Казанкой, где вода блестела как серебро, к востоку, где возвышалась Зилантова гора, её силуэт чёрный против ночного неба, словно страж забытых эпох.

Пушкин смотрел в окно экипажа, сердце колотилось, мысли вихрем: "Что, если это ловушка? Царь предупреждал о ложах, но Фукс – нашёл." Седобородый, назвавшийся братом Иваном, ответил на его молчаливый вопрос: "Зилантова гора – древняя пирамида, засыпанная после великой войны богов и потопа. Тысячелетия назад боги сражались – небо горело огнём, земля тряслась от ударов молний, потоп, посланный в гневе, засыпал глиной и землёй всю структуру, стерев следы великой цивилизации. Монастырь построили после завоевания Казани в 1552 году Иваном Грозным, чтобы охранять это место от обычных людей, от любопытных глаз и жадных рук. Это не гора – пирамида богов булгар, предков татар, хранящая внутри тайны, древние мегалиты с рунами для путешествий по разным мирам, где время течёт иначе, а души могут шагать через звёзды." Пушкин ахнул, чувствуя, как воздух в экипаже тяжелеет от слов: "Пирамида? Как в Египте, только здесь, в Поволжье?"

Брат Иван улыбнулся в темноте, его борода блеснула: "Да, но старше, древнее. Булгары, предки татар, использовали её в VII веке, используя знания от атлантов, потерянных в волнах, а построили ее более 15 000 лет до нашей эры, никто не знает когда точно. Потоп – катаклизм, засыпавший мир, стёрший города и храмы, оставивший только эхо в легендах. Монастырь – маскировка, страж от профанов. Настоятельница – одна из нас, в ордене, хранительница ключей." Другие братья, молчащие, кивали, их плащи шелестели при движении, а фонари в руках отбрасывали танцующие тени на сиденья. Экипаж остановился у подножия – тёмный лес окружал гору, тропа вверх вилась как змея, воздух был густым, пропитанным запахом глины и мокрой земли, с ноткой ладана от монастыря наверху.

Они вышли, фонари осветили путь, их пламя трепетало в ночном воздухе, отбрасывая золотистые блики на листву и корни деревьев. "Идём," – сказал брат Иван, его голос эхом отозвался в тишине. Пушкин следовал, чувствуя вибрацию под ногами, как в гостинице, но сильнее, словно земля сама дышала. "Гул – от мегалитов или снова разыгралось мое воображение," – подумал он, ступая по тропе, усыпанной камнями, где каждый шаг отзывался эхом в душе. Тропа виляла через кусты и деревья, где шептали легенды о Зиланте – драконе, охраняющем гору, его чешуя – руны на камнях, его дыхание – вибрация под ногами. "Это пирамида," – повторил брат Иван, его голос низкий, как подземный гул. "Засыпана глиной после войны богов – небо раскололось от ударов молний, земля тряслась от шагов титанов, потоп, посланный в гневе высших сил, засыпал всё слоем глины и земли, стерев их творения. Успенский Зилантов Монастырь, построенный в 1552 году Иваном Грозным после взятия Казани, – страж, чтобы обычные люди не приближались, не касались того, что не для них. Настоятельница – одна из нас, в ордене, женщина, чья мудрость старше камня." Пушкин: "Настоятельница? В мужском монастыре?" Брат Иван: "Монастырь женский, а она – хранительница, тайная фигура, орден не знает полов – братья и сестры, все равны перед рунами." Они достигли скрытого входа – пещера за кустами, замаскированная корнями и мхом, дверь – камень, сдвигаемый рычагом. "Внутри – пирамида," – сказал брат Иван. Они вошли, фонари осветили коридоры – стены с рунами, вибрирующие, воздух густой, как в гробнице, с запахом глины и ладана.