Читать книгу: «Ненавижу докторишек. Повесть», страница 2

Москва-Иваново

Куда же рвануть после неудачи в Москве? Почему-то варианта осталось всего два – медфакультет Петрозаводского университета и Ивановский госмединститут. В конечном итоге судьба сделала выбор за нас. Авиа- и железнодорожных билетов в Петрозаводск не оказалось, а вот билеты на автобус в Иваново папа раздобыть смог.

Надо сказать, что транспортная проблема в тогдашней Москве была очевидной. Щелковский автовокзал – это и сейчас не есть украшение столицы (уже снесли старое бетонное здание – говорят, построят новое-красивое), а тогда в конце 80-х годов 20 века и подавно! Бетонная коробка, облепленная причалившими, и просто хаотично стоящими вокруг, чадящими Икарусами и ЛАЗами¹⁴. Кругом окурки и грязь. Толпы мятущихся пассажиров, лето, жара, запах… Для меня еще долго образцом самого грязного и необустроенного общественного клозета оставался тубзик именно на Щелковском автовокзале тех веселых времен. Это, к слову.

Эпическая очередь в билетную кассу вызывала уныние. И я даже занял место в ее хвосте. Но мой великолепный папа обошел кассу-будочку с тыла и обнаружил запасное окошко… Вдохновенные переговоры, и он получил необходимые нам билеты на ближайший автобус в Иваново за обещание принести шоколадку. Мы ринулись на поиски шоколадки. Но в Москве шоколад, в отличие от Одессы, оказался недоступен. Зато мы нашли упакованные лимоны – кассирша не возражала.

***

Ныне периодически перемещаясь в трансферных комфортабельных, чистых, кондиционированных автобусах между гостиницами и аэровокзалами, уже нет того бодрящего ощущения повсеместной липкой грязи и вони от перекаленного машинного масла со сгоревшей соляркой. А тогда…. Мы ехали шесть или восемь часов. Самый задний несегрегированный диванчик, мартеновская жара от ревущего за спиной дизеля и острое желание разогнуть спину и шею¹⁵. Тогда я не представлял себе географическое соотношение и масштаб расстояний между Москвой и Иваново. Возможно, мы делали остановки, должны были остановиться в Покрове, Владимире и Суздале. Запомнилось не это, а то, что рядом с нами ехали какие-то молодые люди; парень и женщина. Парень всю дорогу проспал, положив голову на колени женщины, и она ласково гладила его. Зависть. И кроме этого, сей бычок ивановский был одет во что-то такое, что больше всего напоминало плотный хирургический костюм – блузу и штаны выцветшего зеленого цвета. Мне почему-то это показалось хорошим предзнаменованием.

***

В ИГМИ¹⁶ я поступил с запасом. Но вновь случился косяк при подаче документов в приемную комиссию. Дотошные тетки из приемной комиссии обратили внимание на то, что комсомольская характеристика¹⁷ (да-да, тогда требовался и такой рукописный документ) не была подписана комсоргом¹⁸ то ли класса, то ли школы. Отказались принимать документы. На этот раз папа не выдержал и слегка на меня наехал. Я что-то такое сдерзил… Обратился к председателю приемной комиссии. Председатель внешне был похож на возрастного чертика (лысоватый, с худым глумливым лицом и смеющимися глазами) – прочитал характеристику и сказал следующее: «Эта бумага, вроде бы, должна быть подписана черной пастой….!?». Что и было проделано вечером за письменным столом гостиничного номера. Утром следующего дня документы у меня приняли.

Экзамены я сдал, переплюнув проходной балл на два. По химии, кстати, получил пятерку. Вернулись в Одессу, не дождавшись приказа о зачислении. Надоели гостиницы. Папе. А мне надоело абитуриентское расселение в кампусе института с другими отроками, которые в отличие от московских, были не такими рафинированными… Вполне себе откровенно матерились и открыто желали остальным провалиться ко всем чертям и не создавать конкурентную ситуацию.

Позже из института мне прислали телеграмму: «Поступили, 1 сентября – колхоз. С собой сапоги и теплые вещи». Так, что прямо из Одессы, (на самом деле на самолетике АН 24 рейсом Одесса-Киев-Брянск-Иваново с часовыми стоянками в промежуточных аэропортах) через полмесяца с толпой первокурсников педиатрического факультета ИГМИ я отправился на осенние сельскохозяйственные работы¹⁹.

***

В институте учился прилежно. И вся институтская жизнь для меня – практически однородная череда учебных дней, зачетов и экзаменов. Было, конечно, несколько запоминающихся эпизодов. О них напишу поподробнее. Постле.

***

Где-то в это время папа мне подарил, вышедшую, тогда большим тиражом в СССР, книгу Дейла Карнеги «Как приобретать друзей и оказывать влияние на людей». Результатом многократного прочтения стало то, что изложенные в книге простецкие идеи органично прижились на благодатной почве моего пытливого сознания. Я старался действительно быть милым, неконфликтным, обязательным и пр. пр. пр. Во многом такие поведенческие усилия были мне весьма полезны. Потому, что изначально я оказался наделён довольно скверным нравом – спорщик, задавака, хвастун и лжец-лжец… При этом, во мне была очень выраженная черта – неуступчивость и беззаветность. То есть в мою голову не приходила идея хоть немного уступить свои позиции ни в споре, ни в чем другом… Даже, если моя ошибка была очевидной. Хитрость также не являлась моей сильной стороной. Ментально, конечно, пытался просчитать незамысловатую и финально безуспешную интригу… Но значительно чаще затевал скандал… Или драку… Короче, приближался к носительству черт, которые сейчас принято называть «темной триадой». В версии light. Под ней понимаются три черты личности: нарциссизм, макиавеллизм и психопатия. Нарциссизм характеризуется манией величия, гордостью, самовлюбленностью и отсутствием эмпатии. Макиавеллизм включает в себя манипуляцию, циничное пренебрежение нравственностью, сосредоточение на собственных интересах и лживость. Главными особенностями психопатии являются асоциальное поведение, импульсивность, эгоизм, бессердечность и беспощадность… Так мне хотелось воспринимать себя тогда… Вьюноши мечтают о нерациональной брутальности.

Ну, вот.., впитав идеи Карнеги, я возомнил, что стал обладателем истинного знания манипулирования людьми и принялся использовать это знание на практике. Вне конфликтов или сложных условий мне удавалось подстраиваться под собеседника – обычно это был преподаватель. Удавалось более-не-менее умно льстить и пр. Но вот в ситуациях, когда обстановка менялась быстро, мои «леопардовы пятнышки» давали себя знать. Я отвечал дерзко, умно, обидно и довольно зло. И это вызывало первую негативную реакцию или интерес. Затем во мне просыпался ученик Карнеги: «Э, братец, так ведь не продашь ни одного пылесоса…», пытался «включить заднюю», как бы эмоционально сникал и даже несколько заискивал. На контрасте это вызывало раздражение и некоторое пренебрежение. Эффект от такого общения получался довольно удручающий.

Так и жил. Жизненный опыт копился чрезвычайно медленно, но, в целом, Карнеги, стал побеждать. И я потом лишь изредка включал «темную триаду». Хотя она, как мне сейчас кажется, при правильном применении, могла бы стать не менее полезной. Во всяком случае, если бы кто-то мне слегка и доходчиво покритиковал бы старика Дейла, я был бы ему благодарен.

На текущий момент мне представляется, что Дейл применим в ситуациях социального контакта с более старшими по социальному положению мужчинами и, иногда, женщинами – начальницами. Но на одной планке, и особенно с тетками – «темная триада» более предпочтительна. Потому, что без нее ты выглядишь почти, как профессиональный шахнострадалец (сгенерировал новое слово, используя терминологию Шейбона (Шалев тоже – молодец)²⁰). Здесь, как бы напрашивается небольшое ответвление русла моего неспешного повествования в сторону MGTOW²¹. Но это тоже постле, если какие-нибудь постли наступят…

Офтальмология и разочарование

На четвертом курсе у меня возник роман с глазной микрохирургией и офтальмологией вообще. То ли это была сублимация чувств подслеповатого очкарика. То ли – завороженность рукоделием офтальмохирургов. Но я всерьез увлекся офтальмологией и начал заниматься в студенческом научном кружке при кафедре офтальмологии. На самом деле, я был единственный студент в этом кружке. Занимался работой в канве исследования сосудистой или гидродинамической теории глаукомы²². Проводил исследования с помощью реоофтальмографа. По-советски крупный такой аппарат, который записывал изменения электрического сопротивления в сосудистой оболочке глаза у больных глаукомой. Дважды довольно удачно выступал на финальных студенческих конференциях. Много читал по микрохирургии глаза и прочее. Собрал небольшую, но вполне адекватную офтальмологическую библиотеку. И пребывая в прекраснодушном состоянии (напрашивается сравнение с профессором Плейшнером в Берне²³), всерьез рассчитывал продолжить обучение на кафедре глазных болезней в клинической ординатуре.

Не срослось. До сих пор не знаю точно, почему мне отказали. Варианта – три: первый и официальный – на момент зачисления в клиническую ординатуру я был гражданином только, что образовавшейся Украины, и в России, якобы учиться не мог. Хотя паспорт у меня был советский. Вторая причина – от меня отказалась кафедра, так как существует неписаное правило – сильно близоруких в офтальмологи не брать. И третья причина – блокада моей кандидатуры со стороны деканата факультета в качестве маленькой мести за отказ в написании статьи для институтской газеты об участии во встрече студентов ВУЗов с Президентом РФ Б. Н. Ельциным…

***

Это было странная поездка. Добирались очень плохо – денег пришлось занимать. По сути – в Москве, куда я в числе четырех сокурсников был командирован, состоялся концерт для студентов, он же – элемент предвыборной агитации. Ельцин сказал нам три слова и предоставил сцену народным артистам (не из-за песен народностей, а популярным). Моя юная гневливая душа политически активного студента выдала эмоцию негодования и чувство обманутых ожиданий. А главное было обидно за пережитые дискомфорт и разочарование. Москва начала 90-х годов отнюдь не самое уютное место… Зимняя слякоть и переполненные троллейбусы. Безыдейные хохмы сатириков на сцене. Все это – коктейль неаппетитный. Возвращались в Иваново (триста километров от Москвы) общественным транспортом, так как выделенный нам микроавтобус, скоропостижно умер. Наверное, от удивления, что такой металлолом могут отправить на встречу с президентом.

***

В это время я серьезно готовился к выступлению на студенческой научной конференции, и написать серьезную статью с восторгами по поводу нелепой предвыборной встречи кандидата в Президенты со студентами не мог. Или убедил себя в том, что не мог. В разговоре с замдекана факультета, который предложил такую статью написать, я все это красочно описал. И думать забыл обо всех статьях, которые меня вообще могли попросить написать… Больше деканат меня не беспокоил.

Ну, вот, стало быть, идет финальная подготовка к студенческой конференции, я на сцене среди прочих докладчиков размещаю свои таблички, экранчики и пр. стенды. Боковым, нескоррегированным оптическими средствами зрением расплывчато замечаю, что ко мне из партера аудитории тянется доброжелательная рука замдекана… Воспоследовало наигранно-демократичное рукопожатие доцента кафедры и студента-выпускника.

– Ну что, Барт статью надо отдать в редакцию. Сегодня…, – (у меня через полчаса выступление с докладом о полугодовом исследовании). Я обомлел и вопросительно-негодующе затрепетал на доцента бровями и ресницами. Подозреваю, что и очочки мои запотели от возмущения.

– Тит Титыч… (условное имя, как правильно на самом деле сейчас уже не вспомню), – Не могу, не написал, я ведь предупреждал,… научный поиск и связанные с этим переживания… Какой президент, раз я – Молодой Ученый? И потом, нас ездило четверо… Все обучены грамоте, смею заметить. И по наблюдениям, бегло изъясняются русским языком, – начал нагловато острить, в надежде отшутиться. Лицо ЗД посуровело. Хорошо еще, что не уронил свинцово: «ИТАК???»

– Не-не-не, нереально, стресс юного исследователя…, вынужден отказаться… и это окончательно.

– О-хоа?!,

Позже, на лингвистических курсах меня научили графически изображать падение интонации. Доцент, ментально и эмоционально устранился и вышел из зоны доверия.

Повисла небольшая пауза, так – мгновение… Кругом шли приготовления к конференции. Время схлопнулось., как пишут в фантастических романах…

Я, полагая беседу законченной, и со свойственной молодости наглостью, протянул руку для прощального рукопожатия… Получилось несколько сверху-вниз. Доцент иронично (видимо в этот момент зародилось чувство мести) и раздумчиво посмотрел из партера в мои откровенные очи… Но на рукопожатие корректно ответил…

Забавно, но тогда я этому эпизоду не придал значения.

Сдав государственные выпускные экзамены, в отделе клинической ординатуры и аспирантуры попытался выяснить порядок зачисления. Но тамошняя мышка помотыляв по рабочему столу свои бумажки сказала мне, что: «Таких в списках, зачисленных в ординатуру не значиццо». В озадаченном состоянии я пошел на прием к декану, где он с неторопливостью распределителя стартовых жизненных позиций сжато изложил мне мнение деканата по поводу моего дальнейшего обучения на кафедре глазных болезней. Негражданин. Не возможно. Очень, очень жаль. Такой хороший студент. И учился почти отлично. И вот надо же… Ну, ничего не поделаешь… Хе-хе, всех благ, может свидимся еще…

Как-то так юность начинает расставаться с иллюзиями.

Пару дней с наслаждением упивался горем. Потом поехал на кафедру и попросил профессора написать рекомендательное письмо директору одесского НИИ глазных болезней им. В. П. Филатова. Профессор самолично напечатал на пишущей машинке такое письмецо, пожелал мне всех благ. Будучи человеком резким и довольно прямолинейным, он не стал вербально шарахаться по кустам преподавательских напутствий и рекомендаций. Писать письма с рассказами о своей офтальмологической карьере, тоже не просил.

Несколько дней ушло на оформление документов. Подписав все необходимые обходные листы, получил в отделе кадров института диплом. И начал раздавать и продавать скудное студенческое барахлишко. Среди прочего продал свой любимый электрический органчик. И выполненные по индивидуальному заказу шикарные красные десятикилограммовые гантели. А вот здоровенную ручную мясорубку почему-то решил оставить и отправил ее почтой в Одессу. Когда папа открыл посылку и обнаружил там это металлическое изделие, с ним произошла легкая смехотравма. Ну как же… мясорубка – это ценно, символ студенческой жизни с которым трудно расстаться²⁴.

И снова Одесса…

Вернувшись в Одессу, я попытался устроиться на работу в отделение микрохирургии глаза больницы Одесской железной дороги. Это место возникло неспроста. Главный врач оттуда, в свое время написал мне рекомендательное письмо в клиническую ординатуру. Мы с папой к нему зашли, и он как-то легко принял меня на работу. А вот заведующая отделением, огромная толстуха с повадками капризной барышни, заартачилась и всяко сопротивлялась моему окончательному трудоустройству. К этому времени у меня уже сформировался очевидный негатив к отделениям глазных болезней. Мелкая работа – мелкие повадки. Сформулировал максиму для себя. И ушел. По этой же причине я так и не воспользовался рекомендательным письмом в институт им. Филатова, которое мне дал профессор из Иванова.

Чуть позже, опять же с помощью папочки, мне удалось устроиться хирургом в военную поликлинику Одесского гарнизона. Хирургом. Это же совсем другое дело. Нормальные военные хирурги, веселые и прямые, как луч лазера.

Вот, где было раздолье – огромные приемы – военные строители с вонючими подмозольными абсцессами, военные пенсионеры с геморроем, хлыщеватые штабные подполковники с редкими болезнями.

Заведовал (по военному – начальник) хирургическим отделением в поликлинике бывший москвич с задорной эспаньолкой и, как было принято в то время, среди военных врачей – простодушно предприимчивый. Работы было много, а жалованья явно не хватало. Приходилось придумывать всякие интересные методики для зарабатывания. Ну, например – придумал способ депиляции – тоненькие мандрены от многоразовых инъекционных игл аккуратненько устанавливал в волосяной фолликул. Барышням с избыточными волосиками во всяких местах. А затем касался этих проволочек электрическим коагулятором. Фолликул внутри кожи выпаривался, волосок выпадал и больше не рос. Дамы, что называется, были довольны, не взирая, на кропотливость, болезненность и длительность процедуры. Некоторый доход депиляция приносила, а вот удовлетворения хирургических амбиций – нет. Я слегка стыдился такой деятельности. И довольно быстро ее свернул. Начал дежурить волонтером в окружном госпитале.

Еще.., в поликлинике я начал работать на компьютере (тогда это было в диковинку – постсоветские страны только начинали обрастать оргтехникой) печатал инвалидские направления для бойцов, которых нужно было освобождать от службы, и военным пенсионерам для получения дополнительных льгот.

Но самая прелесть была в том, что на этом компьютере была установлена игрушка «самолет F16» – один из первых относительно удачных авиасимуляторов. С увлечением отыскивал в компьютерных морях черное пятно подводной лодки и настойчиво долбил по нему из доступного оружия. Иногда заигрывался, и тогда начальник организовывал китайскую ничью – выключал компьютер кнопкой. Было обидно. Но, во-первых, такое он проворачивал, лишь тогда, когда я играл во время обеда, а это святое. Во-вторых, на самом деле китайская ничья была организована всего один раз, – я перестал наглеть, и играл лишь изредка.

Кстати, про обеды – это шикарное действо. Им заправляла старшая сестра отделения – она заботливо накрывала на стол, подавала разогретые в сухожаровом шкафу бутеры и прочую снедь. Которую мы с собой приносили. Обычно выпивали. И мне казалось, что так и должно быть в нормальных хирургических коллективах. Ошибочка.

Но тогда и порядки в здравоохранении были попроще – отношение больных к лёгкому алкогольному аромату, исходящему от хирурга, было довольно спокойным. Одесса начала 90-х вообще была алкоголизированным городом. Не пили только сильно больные люди. Прочие же вполне себе со вкусом выпивали и закусывали. Бутылка считалась обычным подношением врачу, и вообще была своего рода валютой при выстраивании отношений между людьми, которые по рангу брать очевидные взятки деньгами регулярно не могли. Возникало сильное ощущение, что те бутылки с алкоголем, которые мне приносили и, которые я кому-то отдавал в знак благодарности за что-либо, потом ко мне возвращались с очередной благодарностью. Если я такую бутылку сильно подозревал в некой замкнутой циркуляции, то обычно приговаривал ее к распитию. Из соображений умеренного суеверия.

***

Итак, в начале своей карьеры я был критично поглощен лечебной работой – увлеченно лечил глубокие гнойники на мозолистых лапах военных строителей, последствия неудачных попыток пересечения вен на предплечьях тонкодуших новобранцев, разную мелкую травму и конечно стариковские болячки военных пенсионеров. Заведующий отделением видя мое желание заниматься хирургией, организовал мне знакомство с ведущим хирургом госпиталя, и я стал – дежурантом. Все это было вновь и очень интересно.

Госпиталь был большой, клинический с опытными врачами – подавляющее большинство из которых прошли обучение на первом факультете ВмедА²⁵ и имели опыт работы в группе советских войск в ГДР. Так и продолжалось – чуть больше года.

При госпитале было военное учебное заведение – интернатура медсостава ОдВо. Меня туда приняли на обучение, и спустя положенный год обучения, сдав довольно принципиальный экзамен, я стал хирургом с дипломом.

Мой учебный план предусматривал работу во всех хирургических отделениях госпиталя и на кафедре топографической анатомии одесского мединститута, и это было не просто знакомство, а довольно полноценная работа и учеба. Традиции советского военного здравоохранения и наставничество были крепко вколочены в мозги моих учителей, и они очень ответственно относились к моему хирургическому образованию – рассказывали, объясняли, советовали и предоставляли литературу. Особенно мне запомнилось отделение нейрохирургии, в котором служили – два татарина и один грек. Так вот, грек меня постоянно подкалывал и иногда отвечал на мои вопросы. А татаре – действующий и бывший начальники отделения – спуску не давали – устраивали зубрежку с проверкой по топической диагностике поражения нервной системы²⁶, учили правильно осматривать больных при поступлении на лечение, постоянно брали с собой на операции, и вообще возились со мной. Я даже маленькую научную работу подготовил за время цикла по нейрохирургии – сравнительная ценность рутинной пневмомедуллографии²⁷ и, новомодной на тот период, компьютерной томографии для диагностики грыж позвоночного диска с прицелом на объем необходимой операции. Очень хорошо ко мне относились в отделениях травматологии и хирургической инфекции.

Ну вот, закончил, я интернатуру, сдал экзамен, отбрыкался от окружного кадровика, который хотел меня спеленать в медсанбат в какую-то часть под Одессой. Запомнилась реплика главного хирурга: «Не надо ему в Чабанку²⁸». Ну, не надо – и не надо. Пошел к нему на прием.

Главный хирург Одесского военного округа полковник медицинской службы Груф. Это был такой седенький, прокуренный, грубоватый дядька. В очках. Больше всего он мне напоминал волка-папаню из советского мультика про Волка, который вырастил здоровенного быка из похищенного теленка²⁹. Даже интонации и тембр голоса у него были такими же. Пришел и попросился на работу в госпиталь.

– Ожен Иоанович, сердцем всем возжелал я посвятить себя хирургии в стенах славного одесского госпиталя!!!

– Хе-хм, надо поработать на обеспечении операционной – заодно и поучишься еще!!!. Давай сюда свой коньяк и иди, пиши заявление на имя начальника госпиталя. Я на нем резолюцию поставлю.

Он меня рекомендовал на работу начальником (или заведующим?) операционным отделением. Это было в конце лета. Стало быть я хотел упорхнуть. От слова мотылек. Из гарнизонной поликлиники в смысле… А по мнению Лаврентия Бритенау – от слова порхатый³⁰. Такое мое стремительное раскукливание не устраивало поликлинику – лето догорало и работать было некому. Моя попытка перемещения с галер была воспринята оппозиционно.

Лаврентий Бритенау – это, стало быть, начальник поликлиники (высокий лысеющий организатор и тактик медицинской службы с печальным взглядом) уперся и начал бубнить, что, если я не отработаю лето, пока основные хирурги в отпуске, то он не даст мне хорошей рекомендации… Это конечно была ересь, но я прислушался. И с молодой запальчивостью начал верещать про разрушение моей стремительной хирургической карьеры. Говорил я все это быстро и довольно мерзким фальцетом (яду мне, яду…). Окружающие улыбались.

Тевтонец, поняв, что перехватил инициативу, начал надо мной, шутя, слегка глумиться…: – Барт ибн Малей, а что это Вы (в Гашековском контексте)³¹ вдруг по-китайски заговорили, можно сказать защебетали…??? Хо-хо. Оно же – хе-хе…

Я закусил удила и продолжил верещать. Лаврентий, послушал мой пафосный бугурт, добродушно хмыкнул и по прямой связи, в манере крупного демократичного босса коллегиально договорился с Груфом, что обещанную мне должность подержат до начала осени.

Вернулся на прием. Тянуть амбулаторную хирургическую лямку (идиосинкразистический вербальный образ) совместно с санитарно неблагополучным, очень престарелым военно-полевым хирургом в глубокой отставке. Жизненная философия этого сенсея на том (вероятно завершающем, в глобальном смысле) этапе сводилась к следующему: «Если есть халат – то брюки застегивать необязательно». Сам он легко обнаруживался по запаху.

Ничего – принюхался… Дед был не только пахучим и неопрятным, но и по-стариковски ленивым. Все время куда-то ушаркивал и потом с глумливой улыбкой на полных гипоксически синюшных губах, тряся сальными космами, отпускал армейские шуточки. Притча о майоре, поиске женского полового органа и втором характерном щелчке³² ему удавалась особенно.

У него были отношения с терапевтшей, … дамой приблизительно его возраста и кондиции. Ну как отношения… – они друг друга нежно ненавидели. Со старухой я мало разговаривал. А вот у деда в ее адрес сформировался, пожалуй, один устоявшийся эпитет: «Эта старая манда…». Произносил он это с интонацией мультяшного Джона Сильвера³³ – веско, скабрезно и довольно сочно. Почти хлюпало. Ну, вы понимаете, как, что. Получается, что водоворот его мыслей заворачивался вокруг одного и того же.

Эдакий вселенский ступичный подшипник, в который внедрена ось мироздания. Какие, скажите на милость, черепахи со слонами!!!

Впрочем, иногда старикашка и что-то интересное рассказывал. Все же полковник от хирургии. Он был. Теперь уж, наверное. Привык я к нему и доработал до конца августа – начала сентября. Лаврентий и Ожен свое обещание сдержали. Я перевелся на работу в госпиталь.