Читать книгу: «Графиня с изъяном. Тайна живой стали», страница 2

Глава 5

По пути в трапезную я внимательно осматривалась, изучая окружающую обстановку: длинные каменные коридоры с высокими сводчатыми потолками и стрельчатыми окнами, украшенными цветными витражами, выглядящими тусклыми из-за вечной пелены; в нишах стен стояли каменные статуи святых, их строгие лица, будто следили за каждым моим шагом.

– Здесь тридцать семь воспитанниц, – объясняла сестра Бертрада, пока мы шли. – В основном девочки из благородных семей. Возрастом от десяти до восемнадцати лет.

– Все они… – я помедлила, подбирая слова, – прибыли сюда добровольно?

Сестра Бертрада бросила на меня быстрый взгляд.

– В большинстве случаев решение принимают родители, – дипломатично ответила она. – Некоторые ученицы действительно чувствуют призвание к духовной жизни. Другие… – она сделала многозначительную паузу, – находят здесь убежище от тягот мирской жизни.

«Или от не желанности в собственной семье», – мысленно добавила я.

Коридор вывел нас к большим дубовым дверям, из-за которых доносился приглушённый гул голосов. Сестра Бертрада остановилась.

– На этот момент вы единственная дочь графа в нашем аббатстве, – тихо сказала она. – Большинство воспитанниц: вторые или третьи дочери баронов и виконтов.

– Почему вы мне это говорите? – спросила я, чувствуя, как напряглись мышцы.

– Не все девушки будут… дружелюбны с вами. Многие считают, что первым дочерям повезло больше. Особенно тем, кто наследует родовые земли.

Я едва не рассмеялась. Повезло? Мне?

– Понимаю, – кивнула я. – Не беспокойтесь, сестра. Я привыкла к человеческой, ничем не оправданной злобе.

Что-то похожее на сочувствие мелькнуло в глазах собеседницы, но она промолчала, и, кивнув мне в ответ, поспешила дальше. По пути нам встретилось несколько девушек, спешащих в том же направлении. Они бросали на меня любопытные взгляды, но в присутствии монахини никто так и не осмелился что-то сказать.

Трапезная представляла собой просторный зал, условно разделённый на две половины. В одной части, ближе к входу, расположились ряды столов для воспитанниц. В другой находились места для монахинь с главным столом для настоятельницы и старших сестёр, что стоял на небольшом возвышении. Когда мы вошли, гул голосов стих, и все взгляды, как воспитанниц в серых платьях, так и монахинь в чёрных одеяниях, обратились в нашу сторону.

– Это леди Гвендолин Леваньер, – объявила сестра Бертрада. – Новая воспитанница. Приветствуйте её, как подобает.

– Добро пожаловать, леди Гвендолин, – нестройным хором отозвались девушки, в их голосах я уловила множество разных эмоциональных оттенков от любопытства и недоумения до насмешки и чего-то ещё, чему я так и не смогла дать определение.

Сестра Бертрада указала на свободное место:

– Садитесь там, леди Гвендолин. Леди Элизабет, леди Мэри и леди Клара будут вашими соседками по столу.

Я медленно прошла между рядами, чувствуя на себе взгляды десятков глаз. Моя хромота, казалось, усилилась под этим пристальным вниманием. Когда я подошла к указанному месту, три девушки, видимо, те самые Элизабет, Мэри и Клара – демонстративно отодвинулись, освобождая мне пространство. Вернее, создавая между нами дистанцию.

Я села, стараясь не обращать внимания на их переглядывания и слишком демонстративные попытки не касаться моей одежды. Одна из них, худенькая брюнетка с острым носом, прошептала что-то своей соседке, и та хихикнула, прикрыв рот ладонью.

Матушка Агата появилась у главного стола через пять минут и подняла руки:

– Возблагодарим Господа за пищу нашу насущную…

Молитва длилась недолго, и вскоре на столах появились простые деревянные миски с густой грибной похлёбкой с луком, куски чёрного хлеба и глиняные кружки с водой. В сравнении с трапезами замка Леваньер, где к грибным блюдам непременно подавали мясо или рыбу, сливочное масло и сыр, здешняя еда казалась особенно скудной – лишь суп без каких-либо дополнений. Ирония заключалась в том, что буквально за стенами аббатства раскинулся роскошный сад, полный спелых ягод, сочных фруктов и свежих овощей. Горькое осознание пришло внезапно: все эти дары священной земли, цветущей вопреки вечной пелене над нами, предназначались явно не для наших желудков.

Позже я узнала от одной из девушек, что роскошный урожай с монастырских садов почти полностью отправлялся ко двору Его Величества, другая, куда меньшая часть – отсылалась Верховному Епископу в Аргентум.

"Плоды земные служат высшим целям," – любила повторять настоятельница Агата. Этой "высшей целью", видимо, было поддержание здоровья сильных мира сего.

Впрочем, мне ли привередничать? Частенько меня запирали в башне и несколько дней кормили пустой водой с коркой хлеба.

Отогнав назойливые мысли, я потянулась за ложкой, и тут одна из девушек, та самая брюнетка, словно случайно толкнула мою руку. Ложка выпала и с громким стуком упала на пол.

– Ой, прости, – сказала она с наигранным сожалением. – Я не заметила твою… руку.

– Ничего страшного, – ответила я, неуклюже наклоняясь, чтобы взять предмет.

– Позволь помочь, – девочка опередила меня и подняла ложку сама. Но вместо того, чтобы вернуть её мне, протянула соседке. – Протри, Мэри, а то наша новая подруга с этим, боюсь, сама не справится.

Мэри – полная девушка с рыжими волосами – взяла ложку и демонстративно вытерла её тряпицей.

– Возможно, тебе нужна ещё какая-нибудь помощь, например, чтобы есть? – спросила она с притворной заботой. – Я слышала, что некоторым… особенным людям трудно самостоятельно трапезничать.

– Я справлюсь, спасибо, – максимально вежливо ответила я, протягивая руку за ложкой.

Мэри подержала её ещё мгновение, словно раздумывая, отдать или нет, но потом всё же вернула мне.

– Я леди Мэри Блэквуд, – представилась она. – А это леди Элизабет Кларк и леди Клара Дженкинс. Мы дочери баронов. А ты, я слышала, дочь графа? Удивительно, что такой важный человек отправил свою наследницу в аббатство.

В её голосе явственно звучала издёвка.

– Я здесь, чтобы получить образование, – сказала я спокойно. – Как и вы все.

– Конечно, образование, – протянула Элизабет, та самая худенькая брюнетка. – А не потому, что твоя семья не знала, что делать с… таким ребёнком, – полушёпотом добавила она.

Я стиснула зубы, и вместо ответа принялась за похлёбку. Еда оказалась безвкусной, но горячей. Я ела молча, стараясь не обращать внимания на шепотки вокруг.

– Говорят, её мачеха не выносила её вида, – донеслось откуда-то слева.

– Я слышала, что её мать умерла при родах, не выдержав ужаса оттого, что произвела на свет, – вторили следом.

– А правда, что прикосновение к уродцам приносит несчастье? – спросил кто-то совсем рядом.

Я продолжала есть, глядя только в свою миску.

Увы, это было лишь началом. Я чувствовала это. Нужно набраться терпения и душевных сил, если я хочу выжить в этом месте.

Прожевав кусочек хлеба, подняла голову и, вобрав в грудь побольше воздуха, поинтересовалась:

– А вы все здесь вторые или третьи дочери? – Вопрос был рискованным, но пора прекратить молча сносить унижения.

Элизабет и Клара обменялись быстрыми взглядами.

– И что с того? – резко ответила Мэри.

– Ничего, – я пожала плечами. – Просто пытаюсь понять, как тут всё устроено. Сестра Бертрада упомянула, что в аббатстве воспитываются в основном младшие дочери знатных семей.

– И-и? Несмотря на это, все мы нужны своим родителям и после завершения обучения непременно отправимся домой, – тихо сказала Клара, впервые заговорив. У неё был мягкий голос, совсем не подходящий её внешности. – Мы здесь действительно ради образования. А вот… ненужных тут по пальцам пересчитать можно… и вот они навряд ли хоть когда-нибудь вернутся на свои родовые земли.

– Ясно, – как можно непринуждённее улыбнулась я, чувствуя, как от сказанных ею слов, больно закололо в районе сердца. – По пальцам так по пальцам. Уж лучше я останусь в аббатстве, чем выйду замуж за того, на кого укажут.

Клара слегка покраснела, открыла рот, чтобы что-то добавить, но решила всё же вернуться к своей еде. Воцарилось неловкое молчание, нарушаемое лишь стуком ложек о миски.

Ужин подошёл к концу, мать-настоятельница первой покинула столовую, за ней потянулась вереница монашек, и вскоре в помещении остались одни ученицы. Я тоже встала, но не успела и шага ступить в сторону выхода, как из-за соседнего стола раздался громкий голос:

– Эй, новенькая! Это правда, что если до тебя дотронуться, тоже станешь уродом?

Я вздрогнула и обернулась. Высокая блондинка с холодными голубыми глазами, та самая, что указывала на меня в коридоре, смотрела на меня с вызовом.

– Что, язык проглотила? – не унималась красотка. – Или ты ещё и немая вдобавок к прочим дефектам?

По залу побежали смешки.

– У меня всё в порядке с языком, – ответила я спокойно. – И нет, моё состояние не заразно. Можешь не бояться.

– Ой, она думает, что я боюсь! – девочка театрально всплеснула руками. – Нет, милочка, я просто брезгую. Есть разница.

Новая волна хихиканий. Я почувствовала, как краска заливает мои щёки и шею.

– Довольно! – вдруг прозвучал строгий голос. Сестра Бертрада вошла в зал и стремительно направилась ко мне. – Леди Беатрис, вы позабыли о милосердии, которому учат в этих святых стенах?

– Простите, сестра, – опуская глаза, ответила Беатрис, но в её голосе не было ни капли раскаяния. – Я просто хотела познакомиться с новой воспитанницей.

– Я услышала достаточно. Знакомство не требует грубости, – отрезала монахиня. – Перед сном ты помолишься о терпимости и доброте. Трижды прочитаешь положенную молитву.

– Да, сестра, – пробормотала Беатрис, бросив на меня взгляд, полный ненависти.

– Леди Гвендолин, следуйте за мной, – велела мне сестра Бертрада и зашагала прочь.

– Да, сестра, – кивнула я.

Когда мы вышли из трапезной, я почувствовала, как напряжение, которое я сдерживала всё это время, начинает чуть отпускать, а тело потряхивать.

– Не обращайте внимания на её грубость, – тихо сказала сопровождающая, когда мы поднимались по лестнице. – Первые дни всегда сложные. Но вы сильнее, чем сами полагаете.

– Надеюсь на это, сестра, – ответила я, думая о том, что это лишь первый вечер из многих, которые мне предстоит провести в аббатстве

Когда мы подошли к моей комнате, монахиня остановилась:

– Помните, леди Гвендолин, что внешность – лишь оболочка. Важно то, что внутри. И если вы покажете им, какая вы на самом деле добрая и умная, то девочки непременно захотят с вами подружиться.

С этими словами она оставила меня.

Я, войдя в свою комнату, заперла дверь на засов, села на кровать и только тогда позволила себе расплакаться.

Я думала, это место станет спасением от издевательств и насмешек, что преследовали меня с самого рождения в родовом замке. Но теперь понимала, то была лишь первая глава моих испытаний. А здесь начиналась новая, возможно, ещё более жестокая.

Вытерев слёзы, встала и подошла к окну. Приоткрыв створку, посмотрела на тёмное небо, затянутое вечной пеленой. Где-то там, за этой мглой, были звёзды и луна. Отчего-то я была уверена, что они светили куда красивее и ярче, нежели было описано в книгах.

Прикоснувшись к маленькому кулону, спрятанному под грубой тканью платья, подумала о своей непростой судьбе.

«Я выживу здесь, – пообещала я. – Я буду сильной. Ради тебя, мама. И ради себя».

Глава 6

Беатрис, вторая дочь зажиточного барона Оствика, прибыла в аббатство около девяти месяцев назад. Она была старше меня на четыре года. Её отец владел небольшим серебряным рудником и пользовался определённым влиянием при дворе, поэтому до моего появления Беатрис считалась самой привилегированной ученицей аббатства но, тем не менее, отдельной комнаты у неё не было.

Её отправили в обитель после того как она устроила неслыханный скандал, отказавшись выходить замуж за выбранного отцом жениха: престарелого графа с соседних земель.

Поговаривали, что она пребывает здесь временно, пока не смирится и не склонит голову перед отцовской волей.

Но моё появление вдруг стало сильно раздражать девчонку. А выделенная мне отдельная комната так и вовсе взбесила: как же так – какой‑то калеке, пусть и графской дочери, уделяют больше внимания, чем ей – первой красавице и вовсе не беднячке!

– Эта комната должна была стать моей, ты заняла мою комнату, – прошипела она на следующий день после моего приезда, зажав меня в углу пустынного коридора после вечерней молитвы. Её верные тени‑подружки‑подпевалы, Оливия и Джейн, стояли по бокам, перекрывая мне пути к отступлению.

– Я не просила отдельную комнату, – ответила я, прижимаясь спиной к холодной стене.

– Ха! Ты, тварина, поди на жалость надавила матушке‑настоятельнице? – прошипела она, наклонившись ко мне так близко, что я почувствовала запах ягод от её дыхания. – Или твой отец заплатил за особые условия большие деньги, чтобы избавиться от уродливой дочери и сохранить свой драгоценный род от позора?

Её слова резали меня больнее любого ножа.

– Пусти, – выдохнула я, чувствуя, как начинают дрожать колени.

– Даже не мечтай, – она схватила меня за искривлённую руку и сжала так сильно, что я едва не вскрикнула от боли. – Посмотри на себя. Ты жалкая. Родной отец не любит тебя. У него новая жена, молодая и красивая. И сын, настоящий наследник. А ты… ты никому не нужна.

Я попыталась вырваться, но Беатрис держала крепко.

– Отпусти! – потребовала я ещё раз, собрав все крохи храбрости в кулак. – Иначе я всё расскажу сестре Бертраде.

Беатрис рассмеялась мелодичным, звенящим смехом, который совершенно не вязался с жестокостью в её глазах.

– Наябедничаешь? Да пожалуйста, – она оттолкнула меня, и я едва не упала, неприятно приложившись спиной о каменную кладку. – Будь уверена, после этого кличка «крыса‑ябеда» прилипнет к тебе навсегда. Впрочем, и без этого твои дни будут горьки. Это я тебе обещаю.

С тех пор её нападки стали ещё безжалостнее.

Прошло ещё несколько дней. За это время я выучила множество неписаных правил: никогда не оставаться в коридорах одной после вечерней молитвы; приходить в столовую раньше всех; держаться подле монахинь во время работ в саду; тщательнее прятать вещи в комнате… Каждое из этих правил далось мне ценой горького опыта.

Как‑то я обнаружила свои книги разбросанными по полу, а чернила – разлитыми на постели.

– Леди Гвендолин, я ожидала большей аккуратности от дочери графа, – поцокала языком сестра Ангелина, заставшая меня за уборкой. – Неряшливость – признак беспорядка в душе.

Я кивнула и молча продолжила собирать разбросанные вещи, ощущая на себе неодобрительный взгляд монахини. Пятно от чернил так и не удалось вывести, и всю ночь пришлось спать на влажной простыне, поскольку запасной у меня не было.

На свою просьбу установить замок на дверь, запирающийся на ключ, я получила категорический отказ.

Через пару дней после этого случая я обнаружила в своей похлёбке извивающихся дождевых червей, явно принесённых из монастырского сада.

Я застыла с поднесённой ко рту ложкой, не в силах отвести взгляд от копошащихся в ней тёмных, склизких тел. Желудок болезненно сжался, а к горлу подкатила тошнота. Осторожно опустив ложку обратно в миску, я молча наблюдала, как червяки извиваются, пытаясь выбраться из горячей жижи. Их влажные тельца, то выныривающие, то скрывающиеся в бурой похлёбке, вызвали во мне такое отвращение, что я невольно зажала рот рукой, стремясь удержать рвотный позыв. Запах супа, ещё мгновение назад казавшийся просто пресным, теперь стал омерзительным. Сглотнув вязкую слюну, отодвинула от себя тарелку, чувствуя, как дрожат пальцы. Стыд и унижение жгли щёки и шею раскалённым железом. Я ощущала взгляды других воспитанниц, слышала их тихие смешки. Даже не поднимая глаз, знала, как Беатрис шепчет что‑то Оливии и Джейн, и те прыскают в кулак.

Неприятнее всего оказалась беспомощность: ведь я не могла ни ответить, ни пожаловаться. С каждым ударом сердца росла горечь – горечь от осознания, что я одна, что никто не заступится, что даже здесь, за сотни миль от замка Леваньер, меня преследует проклятие моего рождения.

Глотая непролитые слёзы, я подняла голову и встретилась взглядом с сестрой Мартой.

– Что‑то не так с вашей едой, леди Гвендолин? – спросила она с ноткой раздражения; с её места не было видно того, что плавало в моём супе.

– Всё в порядке, сестра, – солгала я, и собственный голос показался мне чужим, слишком спокойным, слишком ровным для того урагана чувств, что бушевал внутри. – Просто я не голодна.

Я сидела, выпрямив спину, сложив правую руку на коленях, а левую привычно спрятав в полах накидки, которую мне позволили носить. Но внутри всё переворачивалось от унижения и бессилия. Как много раз я испытывала эту боль, боль понимания, что ты и твои печали никому не интересны.

Увы, никто из монахинь не замечал этой тихой, жестокой травли, что вела против меня Беатрис со своими приспешницами. А если замечали, то делали вид, что это просто детские шалости и скоро всё пройдёт… после того как все воспитанницы ко мне привыкнут.

Работать в саду аббатства оказалось сложнее, чем я себе представляла. Земля здесь была особенной – живой, текучей, пронизанной силой магической реки, протекавшей глубоко внизу. Но то, что даровало почве невероятную плодородность, делало её своенравной под руками человека.

В то утро нас – десять воспитанниц, – отправили полоть грядки с молодыми ростками белянки: редкой съедобной травы с горьковатым вкусом, способной расти без прямых солнечных лучей. Сор‑трава с цепкими корнями и мясистыми листьями наступала на грядки с белянкой со всех сторон, угрожая задушить нежные ростки.

Я опустилась на колени, ощущая, как сквозь грубую ткань юбки проникает холод влажной земли. Каждой из нас выдали по маленькой садовой лопатке.

Стиснув зубы, я принялась за работу. Здоровой рукой крепко сжимала черенок, а искривлённой пыталась оттянуть листья сор‑травы, чтобы добраться до корня. Пальцы левой слушались плохо, быстро немели, и приходилось делать частые передышки, чтобы размять сведённые судорогой суставы.

Пот стекал по спине, пропитывая рабочую рубаху. Рядом со мной трудилась худенькая светловолосая девчушка по имени Мэри. Она поднимала и опускала руки с такой лёгкостью, будто родилась с садовой лопаткой в ладони. Мэри управлялась с сорняками втрое быстрее меня.

– Наклони под углом, вот так, и режь по кругу, – вдруг посоветовала девочка, очевидно сжалившись надо мной. – Тогда разом вытащишь растение целиком.

Я последовала её совету, но моя левая рука была слишком слаба: лезвие скользнуло по ладони, оставив неглубокий, но болезненный порез. Я досадливо поморщилась.

– Леди Гвендолин, – раздался над головой холодный голос сестры Доротеи, – вы слишком медлительны. Остальные уже закончили по два ряда, а вы всё ещё возитесь с первым.

– Простите, сестра, – прошептала я, опустив глаза. – Я стараюсь.

– Старания недостаточно, – отрезала монахиня. – В саду нужна сноровка и сила. Мы обязаны выполнять план. Если вы не можете справиться с сор‑травой, возможно, следует подыскать вам другое занятие, где нет нормы по выработке…

Это звучало как угроза. Другим занятием могла быть либо уборка отхожих мест, либо работа на кухне, где приходилось таскать тяжёлые котлы и вёдра – задача непосильная для моих искривлённых конечностей.

– Я справлюсь, сестра, – уверила я, возвращаясь к работе с удвоенным усердием.

К полудню спина нестерпимо ныла, пальцы кровоточили от множества мелких порезов, а нога затекла так, что я с трудом могла опираться на неё. Наконец, сестра Доротея объявила короткий отдых. Остальные девушки направились к каменной скамье в тени яблонь, а я, зная, что моё присутствие нежеланно, отковыляла подальше, туда, где садовая дорожка упиралась в каменную стену.

Здесь, в дальнем уголке сада, стояла старая башня, одинокая и заброшенная. Её серый камень был покрыт мхом и лишайником, редкие бойницы зияли чернотой пустых глазниц. Я присела на землю, прислонившись спиной к шершавой стене, и, вытянув ноющую ногу, тихо застонала от облегчения.

И в тот же миг странное тепло разлилось по груди. Оно было таким неожиданным, что я вздрогнула и прижала руку к горловине рубашки, где под грубой тканью скрывался мамин кулон. Жар исходил именно от него: кристалл, обычно прохладный, сейчас пульсировал, словно сердце.

Оглядевшись и убедившись, что я тут одна, вынула кулон и изумлённо на него уставилась: кристалл изменил цвет, засветившись ярко‑золотым изнутри. Я никогда не видела ничего подобного.

Словно в трансе, поднялась на ноги. А встав, ощутила, как тепло усилилось.

Хм‑м. Интересно.

Нахмурившись, отошла от башни. Свечение и жар уменьшились. Ведомая внезапным порывом, двинулась вокруг строения, держась за стену рукой, пока не дошла до узкой деревянной двери, почти скрытой под завесой дикого винограда.

К моему удивлению створка подалась сразу, натужно скрипнув давно несмазанными петлями. За ней открылась винтовая лестница, уходящая вверх в темноту. В любой другой день я не рискнула бы подниматься по таким крутым ступеням: моя хромота превращала все лестницы в испытание на прочность, но сейчас, с пульсирующим на груди кристаллом, я двигалась с непривычной лёгкостью, всё так же припадая на искалеченную конечность, но не испытывая мучений. И это шокировало больше всего!

Ступенька за ступенькой я поднималась всё выше, держась здоровой рукой за шершавую стену. Тепло кулона становилось интенсивнее, а таинственное свечение – ярче с каждым шагом наверх.

В итоге я оказалась в круглой комнате с высоким куполообразным потолком.

Часть стены справа обвалилась, зияя рваной дырой, через которую виднелся монастырский двор далеко внизу. Пол покрывал слой грязи, пыли и мусора: обломки камней, птичьи перья, ссохшиеся листья, занесённые ветром. Стены «украшала» плесень и паутина, превратившая углы в логова пауков с трупиками мелких насекомых.

Но всё это прошло будто мимо моего сознания. Всё моё внимание приковал предмет, находившийся в центре: странное сооружение из металла и стекла – нечто, напоминающее трубу, направленную к небу через отверстие в крыше.

Я находилась в давно заброшенной астрономической башне.

О них я читала в книгах, но никогда не думала, что увижу одну такую собственными глазами. До Великого Затмения монахи и учёные наблюдали отсюда за звёздами, изучали движение планет, составляли карты небесных тел. Теперь, когда небосвод вечно скрыт пеленой, такие сооружения стали бесполезны.

Металл телескопа завораживал: не серебристый, не золотой – он имел глубокий синевато‑серый оттенок с вкраплениями мерцающих точек, напоминающих крошечные звёзды. Несмотря на годы заброшенности, на поверхности прибора не было ни единого пятнышка ржавчины, лишь толстый слой пыли.

Никогда прежде мне не встречался подобный материал, но что‑то в нём казалось странно знакомым. Приблизившись, отёрла рукавом грязь и тихо ахнула: на металлических деталях виднелись вкрапления тех же золотистых прожилок, что и в кристалле маминого кулона.

Сам прибор прочно сцеплялся с полом посредством массивного основания, испещрённого затейливыми символами, похожими не то на письмена, не то на карту звёздного неба. Неужели из‑за этих знаков никто так и не смог разобрать телескоп и унести отсюда? Я чувствовала, что моё предположение недалеко от истины.

Но больше всего меня поразили ощущения в теле: боль – вечная моя спутница – полностью отступила. Нет, пальцы искривлённой руки сохранили свой отвратительный вид и положение, а вот напряжение спало, и мелкие царапины, в том числе и недавний порез, немного затянулись. Также нога вдруг перестала ныть.

Небывалое облегчение!

Это состояние длилось около четверти часа, после чего сияние в кристалле померкло. Впрочем, этого времени мне хватило, чтобы восстановить силы. Окрылённая, вернулась в сад и приступила к работе, и в этот раз получалось куда лучше, чем до перерыва.

Любая душа нуждается в месте для уединения. И для меня таким местом стала заброшенная астрономическая башня. Иногда кулон снова начинал светиться, ненадолго принося мне облегчение от физической боли, снимая напряжение со сведённых судорогой мышц. Иногда он оставался холодным и безжизненным, и всё равно башня дарила мне душевный покой: она стала моим маленьким секретом, моим островком надежды в море отчаяния. Впервые за долгое время я чувствовала, что моя жизнь не так уж и плоха, что я не проклята, как твердила Морана, что мамин кулон, возможно, действительно хранит какую‑то тайну.

С моего прибытия в монастырь прошло три долгих, мучительных недели. В любую свободную минуту я приходила в свою башню. Вот и сегодня, едва аббатство погрузилось в сон, я, как обычно, направилась в своё убежище.

Моя хромая нога снова разболелась: погода менялась к худшему. Кулон, увы, молчал. Но упрямство гнало меня наверх.

Достигнув комнаты с телескопом, я устало прислонилась к стене и долго не могла отдышаться. Ветер задувал сильнее обычного, но я не обращала внимания на холод. Подойдя к рваному отверстию, закрыла глаза, позволяя ветру унести мои горькие мысли прочь.

– Так вот где ты прячешься… – раздался за спиной знакомый, полный ликования голос.

Я резко обернулась. На верхней ступеньке стояла Беатрис. Её золотистые волосы живописно растрепались, а в голубых глазах плясало злобное торжество.