Читать книгу: «Пьяный корабль», страница 3

«Morts de quatre-vingt-douze…»

* * *

«…Французы семидесятого года, бонапартисты, республиканцы, вспомните, как ваши отцы в девяносто втором, девяносто третьем годах…»

Поль де Кассаньяк

 
Французы, вспомните, как в девяносто третьем
Свободы поцелуй вам обжигал уста!
Переломив хребет коснеющим столетьям,
Наемное ярмо топтала беднота.
 
 
Вы чуяли восторг в пьянящем, грозном шквале,
Любовь под рубищем жила у вас в сердцах,
Вы землю мертвыми телами засевали,
Чтоб заново ожить в таких же храбрецах.
 
 
Сто тысяч мертвецов с глазами Иисуса,
Защитники Вальми, Италии, Флерюса,
Бесчестье кровью вы отмыли бунтовской.
 
 
Мы под дубиною монаршей гнемся втрое,
Мертва Республика, мертвы ее герои,
Зачем же болтуны тревожат ваш покой?
 

Перевод Р. Дубровкина

A la musique

На музыке

Вокзальная площадь в Шарлевиле

 
На чахлом скверике (о, до чего он весь
Прилизан, точно взят из благонравной книжки!)
Мещане рыхлые, страдая от одышки,
По четвергам свою прогуливают спесь.
 
 
Визгливым флейтам в такт колышет киверами
Оркестр; вокруг него вертится ловелас
И щеголь, подходя то к той, то к этой даме;
Нотариус с брелков своих не сводит глаз.
 
 
Рантье злорадно ждут, чтоб музыкант сфальшивил;
Чиновные тузы влачат громоздких жен,
А рядом, как вожак, который в сквер их вывел,
И отпрыск шествует, в воланы разряжен.
 
 
На скамьях бывшие торговцы бакалеей
О дипломатии ведут серьезный спор
И переводят все на золото, жалея,
Что их советам власть не вняла до сих пор.
 
 
Задастый буржуа, пузан самодовольный
(С фламандским животом усесться – не пустяк!),
Посасывает свой чубук: безбандерольный
Из трубки вниз ползет волокнами табак.
 
 
Забравшись в мураву, гогочет голоштанник.
Вдыхая запах роз, любовное питье
В тромбонном вое пьет с восторгом солдатье
И возится с детьми, чтоб улестить их нянек.
 
 
Как матеро́й студент, неряшливо одет,
Я за девчонками в теми каштанов томных
Слежу. Им ясно все. Смеясь, они в ответ
Мне шлют украдкой взгляд, где тьма вещей
нескромных.
 
 
Но я безмолвствую и лишь смотрю в упор
На шеи белые, на вьющиеся пряди,
И под корсажами угадывает взор
Все, что скрывается в девическом наряде.
 
 
Гляжу на туфельки и выше: дивный сон!
Сгораю в пламени чудесных лихорадок.
Резвушки шепчутся, решив, что я смешон,
Но поцелуй, у губ рождающийся, сладок…
 

Перевод Б. Лившица

Под музыку

Шарлевиль, Вокзальная площадь

 
Вот привокзальный сквер, покрытый чахлым ворсом
Газонов, здесь всему пристойность придана:
Сюда по четвергам спешат мещане на
Гуляние, мяса́ выгуливая с форсом.
 
 
Под звуки «Вальса флейт» оркестрик полковой
Вздымает кивера, покуда на припеке
Известный местный франт гарцует как герой,
И выставил, кичась, нотариус брелоки.
 
 
Фальшивит музыкант, лаская слух рантье;
За тушами чинуш колышутся их клуши,
А позади на шаг – их компаньонки, те,
Кто душу променял на чепчики и рюши.
 
 
Клуб бакалейщиков всему находит толк,
Любой пенсионер – мастак в миропорядке:
Честит политиков и, как на счетах, – щелк,
Щелк табакеркою: «Ну, что у нас в остатке?..»
 
 
Довольный буржуа сидит в кругу зевак,
Фламандским животом расплющив зад мясистый.
Хорош его чубук, душист его табак:
Беспошлинный товар – навар контрабандиста.
 
 
Гогочет голытьба, забравшись на газон;
А простачок-солдат мечтает об объятьях —
О, этот запах роз и сладостный тромбон! —
И возится с детьми, чтоб няньку уломать их…
 
 
Я тоже здесь – слежу, развязный, как студент,
За стайкою девиц под зеленью каштанов.
Им ясно, что да как; они, поймав момент,
Смеются, на меня бесцеремонно глянув.
 
 
Но я молчу в ответ, а сам смотрю опять —
Вот локон, завиток, вот сахарная шея…
И спины дивные пытаюсь угадать,
Там, под накидками, от храбрости шалея.
 
 
На туфельку гляжу, сгорая от тоски…
Их плоть меня манит всей прелестью и статью.
Но смех и шепот рвут мне сердце на куски —
И жаркий поцелуй с их губ готов сорвать я…
 

Перевод М. Яснова

Vénus Anadyomène

Венера Анадиомена

 
Из ванны, сдавшейся от времени на милость
Зеленой плесени, как полусгнивший гроб,
Чернявая башка безмолвно появилась —
В помаде волосы, в морщинах узкий лоб.
 
 
Затем настал черед оплывшего загривка,
Лопатки поднялись, бугристая спина,
Слой сала на крестце… Так плоть ее жирна,
Что, кажется, вода лоснится, как подливка.
 
 
Весь в пятнах розовых изогнутый хребет.
Теперь, чтоб довершить чудовищный портрет,
Понадобится мне большая откровенность…
 
 
И бросится в глаза, едва стечет вода,
Как безобразный зад с наколкой «Clara Venus»⁵
Венчает ануса погасшая звезда.
 

Перевод М. Яснова

Première soirée

Первый вечер

 
Она была почти раздета,
И, волю дав шальным ветвям,
Деревья в окна до рассвета
Стучались к нам, стучались к нам.
 
 
Она сидела в кресле, полу —
Обнажена, пока в тени
Дрожали, прикасаясь к полу,
Ее ступни, ее ступни.
 
 
А я бледнел, а я, ревнуя,
Следил, как поздний луч над ней
Порхал, подобно поцелую,
То губ касаясь, то грудей.
 
 
Я припадал к ее лодыжкам,
Она смеялась как на грех,
Но слишком томным был и слишком
Нескромным этот звонкий смех.
 
 
И, под рубашку спрятав ножку,
«Отстань!» – косилась на меня,
Притворным смехом понемножку
Поддразнивая и казня.
 
 
Я целовал ее ресницы,
Почуяв трепет на губах,
Она пыталась отстраниться
И все проказничала: «Ах!
 
 
 Вот так-то лучше, но постой-ка…»
 Я грудь ей начал целовать —
 И смех ее ответный столько
 Соблазнов мне сулил опять…
 
 
 Она была почти раздета,
 И, волю дав шальным ветвям,
 Деревья в окна до рассвета
 Стучались к нам, стучались к нам.
 

Перевод М. Яснова

Les reparties de Nina

Ответ Нины

 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 
 
ОН: – Что медлим – грудью в грудь с тобой мы?
             А? Нам пора
Туда, где в луговые поймы
             Скользят ветра,
 
 
Где синее вино рассвета
             Омоет нас;
Там рощу повергает лето
             В немой экстаз;
 
 
Капель с росистых веток плещет,
             Чиста, легка,
И плоть взволнованно трепещет
             От ветерка;
 
 
В медунку платье скинь с охоткой
             И в час любви
Свой черный, с голубой обводкой,
             Зрачок яви.
 
 
И ты расслабишься, пьянея, —
             О, хлынь, поток,
Искрящийся, как шампанея, —
             Твой хохоток;
 
 
О, смейся, знай, что друг твой станет
             Внезапно груб,
Вот так! – Мне разум затуманит
             Испитый с губ
 
 
Малины вкус и земляники, —
             О, успокой,
О, высмей поцелуй мой дикий
             И воровской —
 
 
Ведь ласки пóросли шиповной
             Столь горячи, —
Над яростью моей любовной
             Захохочи!..
. . . . . . . . . . . . . .
 
 
Семнадцать лет! Благая доля!
             Чист окоем,
Любовью дышит зелень поля
             Идем! Вдвоем!
 
 
Что медлим – грудью в грудь с тобой мы?
             Под разговор
Через урочища и поймы
             Мы вступим в бор,
 
 
И ты устанешь неизбежно,
             Бредя в лесу,
И на руках тебя так нежно
             Я понесу…
 
 
Пойду так медленно, так чинно,
             Душою чист,
Внимая птичье андантино:
             «Орешный лист…»
 
 
Я брел бы, чуждый резких звуков,
             В тени густой.
Тебя уютно убаюкав,
             Пьян кровью той,
 
 
Что бьется у тебя по жилкам,
             Боясь шепнуть
На языке бесстыдно-пылком:
             Да-да… Чуть-чуть…
 
 
И солнце ниспошлет, пожалуй,
             Свои лучи
Златые – для зелено-алой
             Лесной парчи.
. . . . . . . . . . . . .
 
 
Под вечер нам добраться надо
             До большака,
Что долго тащится, как стадо
             Гуртовщика.
 
 
Деревья в гроздьях алых пятен,
             Стволы – в смолье,
И запах яблок сладко внятен
             За много лье.
 
 
Придем в село при первых звездах
             Мы прямиком,
И будет хлебом пахнуть воздух
             И молоком;
 
 
И будет слышен запах хлева,
             Шаги коров,
Бредущих на ночь для сугрева
             Под низкий кров;
 
 
И там, внутри, сольется стадо
             В массив один,
И будут гордо класть говяда
             За блином блин…
 
 
Очки, молитвенник старушки
             Вблизи лица;
По край напененные кружки
             И жбан пивца;
 
 
Там курят, ожидая пищи,
             Копя слюну,
Надув тяжелые губищи
             На ветчину,
 
 
И ловят вилками добавку:
             Дают – бери!
Огонь бросает блик на лавку
             И на лари,
 
 
На ребятенка-замарашку,
             Что вверх задком,
Сопя, вылизывает чашку
             Пред камельком,
 
 
И тем же озаряем бликом
             Мордатый пес,
Что лижет с деликатным рыком
             Дитенка в нос…
 
 
А в кресле мрачно и надменно
             Сидит карга
И что-то вяжет неизменно
             У очага;
 
 
Найдем, скитаясь по хибаркам,
              И стол, и кров,
Увидим жизнь при свете ярком
              Горящих дров!
 
 
А там, когда сгустятся тени,
             Соснуть не грех —
Среди бушующей сирени,
             Под чей-то смех…
 
 
О, ты придешь, я весь на страже!
             О, сей момент
Прекрасен, несравнен, и даже…
 
 
ОНА: – А документ?
 

Перевод Е. Витковского

Les effarés

Испуганные

 
Как черные пятна под вьюгой,
Руками сжимая друг друга
И спины в кружок,
Собрались к окошку мальчишки
Смотреть, как из теста коврижки
Печет хлебопек.
 
 
Им видно, как месит он тесто,
Как булки сажает на место
В горячую печь —
Шипит закипевшее масло,
А пекарь спешит, где погасло,
Лучины разжечь.
 
 
Все, скорчась, они наблюдают,
Как хлеб иногда вынимают
Из красной печи —
И нет! – не трепещут их тени,
Когда для ночных разговений
Несут куличи.
 
 
Когда же в минуту уборки
Поют подожженные корки,
А с ними сверчки,
Мальчишки мечтают невольно,
Их душам светло и привольно,
Сердца их легки.
Как будто к морозу привыкли,
Их рожицы тесно приникли
Поближе к окну;
С ресницами в снежной опушке
Лепечут все эти зверушки
Молитву одну.
 
 
И руки вздымают так страстно,
В молитве смущенно неясной
Покинув дыру,
Что рвут у штанишек все пряжки,
Что жалко трепещут рубашки
На зимнем ветру.
 

Перевод В. Брюсова

Завороженные

 
Исхлестанные снегопадом,
Встав на колени, к ветру задом,
Как смотрят в рай,
 
 
Пять малышей глядят на солнце,
То есть в подвальное оконце —
На каравай.
 
 
Детей озябших поражает,
Как тесто хлебопек сажает
С улыбкой – в жар,
 
 
При этом песенку мурлыча,
Как будто хлеб – его добыча
И лучший дар.
 
 
В подвал украдкой заглянули —
И сразу, кажется, прильнули
К родной груди;
 
 
Движением неосторожным
Они поклонятся пирожным
Того гляди;
 
 
Нельзя не петь румяной корке,
И вторит ей сверчок в каморке,
Как весельчак;
 
 
Оборвыши почти согрелись,
На хлеб горячий засмотрелись,
А всюду мрак;
 
 
Для них морозный воздух тяжек,
Но для христосиков-бедняжек
Здесь целый мир;
 
 
У них порозовели щёки;
Молитвы шепчут – не упрёки,
Не помня дыр;
 
 
Так, зная небо понаслышке,
На свет уставились глупышки,
Поражены;
 
 
От ветра яростного гнутся
И к свету рады бы рвануться,
Порвав штаны.
 

Перевод В. Микушевича