Читать книгу: «Эммарилиус», страница 12

Сознание Тейна медленно, с ленцой, переключалось с образов боли и предательства на эту простую, бытовую сцену. Он машинально принял сверток из ее рук, пальцы едва ощущали шершавую бумагу. Губы сами собой, по давно заученной схеме, прошептали что-то вежливое, похожее на благодарность.

Затем до него донесся запах – теплый, аппетитный, живой. Он повернул голову и увидел, как Леона уже уплетает свою порцию с таким безмятежным, животным наслаждением, что это выглядело почти кощунственно на фоне его внутренней тьмы. И в этот миг мысль, острая и отточенная, пронзила его мозг:

«А вдруг там яд?»

Он опешил. Эта параноидальная искра, высеченная годами мучительных «уроков», вспыхнула сама собой, рефлекторно, при виде простой еды и доброты. Он с отвращением осознал, что подозрение – его первая, базовая реакция на проявление заботы. Не благодарность, не доверие, а холодный, липкий страх, что за улыбкой скрывается лезвие, а в хлебе – отрава.

Он осторожно принюхался, а затем, почти с вызовом, откусил большой кусок. И мир перевернулся. Его глаза, привыкшие к полумраку подозрений, внезапно широко распахнулись и вспыхнули изумленным, почти детским восторгом. И он уже не ел, а уплетал. Жадно, стремительно, забыв о всякой осторожности, о всех уроках прошлого.

Вкус был настолько ярким и полным жизни, что он показался ему волшебством, едва уловимой алхимией счастья, превращенной в пищу.

«Неужели… Неужели в этом мире и правда существует нечто настолько прекрасное?» – пронеслось в сознании, пока он с почти животной благодарностью отправлял в рот последний, драгоценный крошащийся кусочек.

И тогда на его лице, обычно напряженном, расцвела улыбка. Не осторожная, не кривая, а самая что ни на есть настоящая. Робкая, удивленная, но безудержная.

В Эльгра́сии к нему каждый второй относился если не с откровенным презрением, то с ледяным унизительным безразличием. Но был один человек, чья забота была единственным лучом света в этом царстве холода, – его дядя.

Его то травили ядами, приучая тело к боли, которую именовали «закалкой». То кормили серой похлебкой, лишенной не только вкуса, но, казалось, и самой жизненной силы. Словно пищей для скота, которую бросают в корыто не глядя. То и вовсе забывали покормить, оставляя наедине с рвущим скулы голодом, который становился его единственным верным спутником.

Но он не смел жаловаться. Страх врос в него глубже костей, стал его второй натурой.

Даже няня, чье положение было немногим выше слуги, смотрела на него свысока. Ее прикосновения были холодны, а в глазах читалась брезгливая обязанность.

Почему? Этот вопрос жег его изнутри тише, но вернее любого яда. Он ничего плохого не делал. Он не роптал. Не требовал. Он лишь старался выжить. Он съеживался, старался стать меньше, тише, лишь бы не вызвать очередную волну чужого раздражения или гнева.

Но, казалось, сам факт его существования был достаточной провинностью. Он был ошибкой, пятном на безупречном гербе рода, живым упреком, который все хотели бы забыть. Он дышал, и уже этим был виноват.

Но стоило юному хранителю ступить на земли этого мира, как его, ошалелого от неожиданности, тут же окружили несвойственной ему заботой и вниманием. Для Тейна, чья душа была выкована в суровой Эльгра́сии, эта перемена казалась зловещей, почти неестественной. Каждый жест доброты отзывался в нем глухим тревожным звонком. Каждая улыбка Леоны казалась слишком яркой, чтобы быть настоящей.

Чем он заслужил эту внезапную благодать? Ничем. А раз так, значит, за ней непременно скрывается расчет. Наверняка эта рыжеволосая помогает ему лишь для того, чтобы однажды предъявить счет. Она прикармливает его, приручает, как дикого зверька, чтобы потом потребовать плату. И явно немалую. Да, возможно, и так…

Но что с того? Если вся эта показная забота, вся эта подозрительная ласка, все это душащее внимание – лишь тонко сплетенная сеть. Уловка, чтобы в итоге получить то, чего она хочет… Что ж, юный заклинатель был готов играть по этим правилам. Он примет ее дары, стерпит ее прикосновения, сделает вид, что верит в ее искренность. А когда настанет час расплаты, он выполнит ее условие. Как всегда делал то, что от него требовали.

Он с юных лет усвоил главное: за все в этом мире нужно платить. И если цена за мимолетное ощущение тепла – его мастерство, его силы или даже его жизнь… Это честная сделка. Гораздо честнее, чем яд, поданный с улыбкой заботы.

Акт III. Зеркало души

– Какой он? – внезапно выпалила Хэнсон, нарушив привычный ход мыслей Тейна. Она посмотрела на него с искренним, ненасытным любопытством. – Твой мир. Здесь все для тебя кажется слишком… чужим. Тогда как живете вы? – Она на мгновение замолчала, перебирая в голове слова, стараясь отшлифовать грубый вопрос до чего-то более тонкого. – Я имею в виду не великую историю Эльгра́сии и не ваших богов. А жизнь. Простых существ в вашем мире. Какая она?

Тейн замер. Вопрос оказался для него сложнее любого заклинания. Он отвел взгляд, пальцы непроизвольно сжали край мантии. Казалось, он вглядывается куда-то внутрь себя, в тусклые зеркала воспоминаний.

– Я… никогда не покидал границы Эргра́да, – наконец произнес он. – В других местах мне пока не удалось побывать.

Он сделал паузу, собирая воедино обрывки чужих рассказов.

– Но я знаю, что есть и другие континенты. Другие города. Я видел их… на холстах странствующих художников, что иногда появлялись на площадях. – Его взгляд стал отсутствующим, будто он в самом деле видел эти полотна перед собой. – Мой родной город – Эргра́д, что вознес свои стены в сердце империи Э́льрии. Наша держава получила свою славу несметными богатствами – драгоценными и магическими камнями, что добываются лишь в наших шахтах. Помимо сего, земли Э́льрии обладают самой высокой в Эльгра́сии концентрацией серебряной пыли. Ходят слухи, что она породила на окраинах империи преступные синдикаты, что торгуют отравой – неочищенной серебряной пылью. В своем первозданном виде она пагубна для человека, так как действует подобно дурману, несет неминуемую погибель уже после первого приобщения к нему. За глубоким оврагом Гехе́нн начинаются владения густого леса Ха́йзел, принадлежащего королевству Ха́йлендэф. Столица королевства, Ле́арс, окружена неприступными стенами, и, по рассказам, попасть за них – задача почти что невыполнимая. Разве что по прямому приглашению короля Зе́рдера хэль А́но Ве́рндэса или иной высокой особы. Ха́йлендэф славится на весь мир своими клинками, выкованными из гехеннской стали, и именно это королевство стояло у истоков великого общества кузнецов. Само королевство утопает в лесной чаще. Древесные исполины вздымаются так высоко, что в ненастную погоду вершины их теряются в небесах, уходя за самые облака. Древесина их невероятно прочна и столь же дорога. Знаю и о том, что империя Э́льрия и королевство Ха́йлендэф пребывают в состоянии многовекового конфликта. Поскольку Э́льрия является средоточием всех магических материалов, а могущество ее зиждется на несметной армии магов, чародеев, чернокнижников и ведьм, многие трепещут перед нашей мощью. Ха́йлендэф же жаждет верховенства во всех аспектах, что, увы, для них недостижимо. Не знаю, какая сила могла бы вознести королевство Ха́йлендэф над империей Э́льрия. Разве что Новые боги снизойдут к ним своей милостью. Или же Хаос… Но это представляется маловероятным, – произнес Тейн, однако в груди его зашевелилось смутное беспокойство.

Он с силой тряхнул головой, словно отгоняя дурные мысли, и продолжил:

– С иной стороны Ха́йлендэф огражден величественной грядой гор, нареченных Вечным Хладом. В народе же их кличут Реквием Банши. Это мрачное имя родилось из рассказов тех немногих искателей приключений, которым удалось вернуться с ледяных склонов. Они поведали, что многие их товарищи, обреченные на гибель в ледяных пустошах, пред кончиной своей слышали жалобный женский плач, а затем тихую, печальную и надрывную песнь. «Словно реквием по их потерянным и заблудшим душам», – так говорили они. Тем же, кто смог пересечь гибельные пики, довелось лицезреть бескрайние снега, свирепых хищников и ледяных великанов, что неусыпно стерегут свои владения. Суровый климат, опасные твари и агрессия исполинов не позволяют до сей поры изведать эту землю до конца. За вечно бушующим морем лежит королевство Шуэ́йнь, столица там – Нэйчжу́. Прославилось оно изысканными шелками и жемчужинами кристальной белизны. Среди его жителей бытует предание, будто жемчуг не что иное, как слезы девы по имени Си Лие́н. Была она первой красавицей во всем королевстве, рождена простолюдинкой. Молва о дивной девушке из маленькой деревушки достигла ушей короля Лун Янша́о, и он повелел доставить ее ко двору. Узрев Си Лие́н, король в мгновение ока был сражен ее красотой и воспылал страстью. Увы, законы не дозволяли ему взять ее в супруги, и она стала десятой наложницей. Во дворце кроткая Си Лие́н скоро снискала всеобщую любовь, включая благосклонность прочих наложниц. Лишь королева Мин возненавидела ее, снедаемая ревностью к красоте юной девы и к той безраздельной страсти, что питал к ней Янша́о. Шло время, и Си Лие́н родила младенца – мальчика с васильковыми очами и пламенеющими рыжими волосами. Тогда-то всем и открылось, что Си Лие́н – прямой потомок Великого Цра́лхела, бога огня и солнца. Ее стали почитать как святую, воздавая ей поклонение. Жгучая ненависть королевы Мин вспыхнула с новой силой. На закате одного из дней она сама явилась в покои Си Лие́н и вонзила кинжал в ее горло, а тело приказала сбросить в пучину вечно бушующего моря. Убить дитя Си Лие́н королева не посмела – рука ее дрогнула перед невинной колыбелью. Король Янша́о, обезумев от горя, учинил над коварной Мин публичную казнь. Вскоре же поползли слухи, будто у бурного побережья являлся призрак прекрасной девы: она танцевала на гребнях волн, а слезы, струившиеся по ее щекам, падая в воду, обращались в белоснежный жемчуг. До конца своих дней король Янша́о вместе с сыном Си Лие́н, Чинже́, приходил на берег, тщетно вглядываясь в пенную даль, в надежде вновь узреть свою возлюбленную.

На некоторое время воцарилась тишина. Тейн тяжело вздохнул и вновь прервал молчание:

– По ту сторону реки Гунэ́й раскинула свои знойные просторы империя Шаиса́й, столица – Ахиджи́л. Властвуют там вечные пески, а земли коварны и непредсказуемы: зыбучие трясины и чудовищные песчаные черви норовят увлечь неосторожного путника в глубокие подземные катакомбы, откуда нет возврата. Люди там с подозрением взирают на чужаков. Днем палит невыносимый зной, а в иных местах не утихают песчаные бури. С наступлением же ночи по пустыням начинают бродить мстительные духи А́ргю, чей шепот способен помрачить рассудок и вытянуть душу из человека сломленного, дабы вернуться в мир живых. Множество заброшенных городов стоят там немыми памятниками древним народам. Где-то в Мертвом океане дрейфует пиратский остров Крубе́н. Те, кому довелось ненароком наткнуться на него, живыми не возвращались. Известно о нем до обидного мало, так что едва ли смогу рассказать что-либо дельное. Если бы удалось пройти сквозь вечные водовороты Океана Душ, можно было бы достичь материка, где расположено королевство Хорсте́к со столицей Тенда́йк. Слышно, что люди тамошние давно отвернулись от богов, возложив упование на научные изыскания. Мне доводилось слышать, что это королевство – оплот прогресса, и все новейшие технологии и открытия рождаются именно в его стенах. К слову, в Эргра́д некогда наведались послы из Хорсте́ка. В знак сотрудничества они преподнесли нам песочные часы, однако далеко не все встретили их дар с воодушевлением. Народ у нас, по большей части, верующий и жителей Хорсте́ка считает еретиками. Что до меня, я всегда рад познанию нового, пусть даже прогресс порой внушает страх. Вообще, в наших краях еще много чего не изведано. Однажды от странствующего барда я услыхал, будто бы из Поющего моря восстал огромный остров, что, по преданию, скрылся под водой во времена Великого Бедствия. Возможно, это всего лишь очередная сказка.

Он замолчал. Взгляд скользнул по стенам машины, будто ища точку опоры в этом чужом мире. Юноша медленно потянулся к своему посоху, высвободил древний артефакт из потертого чехла. Нанесенные на него руны на миг дрогнули тусклым серебристым светом.

– К сожалению, кроме Эргра́да, показать я тебе ничего не смогу. – В голосе прозвучала не столько досада, сколько древняя, неизбывная усталость. – Elfantastic Tuez.

Окружение переменилось. Стены автомобиля растаяли, уступив место простору каменной площади.

Вокруг Тейна и Леоны моментально возник шум. Не громкий и агрессивный, но плотный, живой гул десятков голосов, сливающихся в единый поток. Застроили улицы, взметнулись ввысь крыши домов из темного дерева и серого, почти серебристого камня. Резные ставни были распахнуты, на подоконниках красовались горшки с цветами.

Площадь кипела жизнью. Мимо них спешили горожане. Кто в простых практичных одеждах, кто в плащах с пестрыми, хоть и потускневшими от времени нашивками, обозначающими род или гильдию.

Знакомые перекликались через всю мостовую, обмениваясь новостями. У лотков с товарами кипели нешуточные страсти: торговец с луковицами в яростном, но уже привычном споре тыкал пальцем в раскрасневшееся лицо зазевавшейся хозяйки, доказывая, что второй мешок дешевле не будет.

Где-то рядом резвилась свора ребятишек. Их звонкие, хотя и неистовые крики оглашали переулки, пока они гоняли по мостовой, с грохотом пугая стайку ручных птиц. А из-под арки старого моста доносилась ритмичная и бойкая музыка. Трое музыкантов, не обращая внимания на скудные монетки в футляре, азартно выводили залихватскую мелодию на дудочке, под которую пританцовывала пара прохожих.

И тогда в конце главной улицы, за кружевными фасадами домов и пестрыми крышами рынка, показалась она. Величественная, суровая крепость. Центр и опора этого мира. Мощные стены, помнящие не одну осаду, вздымались от самой земли. А над ними, уходя своим шпилем в низкие облака, высокая башня – безмолвный страж и символ Эргра́да.

– Это цитадель, – тихо произнес Тейн, следуя за взглядом девушки. – Место, где я должен был остаться. Где мне надлежало жить в ожидании. – Он сделал небольшую паузу, глядя на неприступные стены, за которыми прошла его жизнь. – До тех пор, пока осколок не избрал бы нового Хранителя… или же пока не появился бы тот, кто сумеет принять частицу силы Цра́лхела и продолжить путь.

В его словах не было сожаления, лишь констатация неумолимого правила, которое определяло все его существование. Цитадель была воплощением его судьбы, от которой он теперь, по воле случая или высших сил, оказался оторван.

Все вокруг дышало такой абсолютной, обманчиво-совершенной реальностью, что по коже бежали мурашки. Ветер трепал волосы, неся с собой целый ворох запахов – от горячего воска до свежести мшистого камня. Даже земля под ногами отдавала едва заметной вибрацией, когда мимо, громыхая колесами по булыжнику, проезжала тяжелая груженая повозка, запряженная невиданным зверьем.

Ла́йбрик наблюдал за своей спутницей. Он видел, как широко распахнулись глаза Леоны, как ее взгляд, живой и жадный до впечатлений, перескакивал с резного балкона на кричащего торговца, с уличного музыканта на играющих в переулке детей. На ее лице читалось чистое, неподдельное восхищение, будто она попала на страницы ожившей сказки, суровой и прекрасной одновременно.

И тут Тейн поймал себя на том, что на его собственных обычно поджатых и серьезных губах играет непривычно мягкая, почти что застенчивая улыбка. Он не сразу осознал ее появление. Но было невероятно приятно наблюдать за тем, как кто-то другой, словно дитя, увидевшее диковинную игрушку, так прямо и искренне радуется тому, что для него самого было лишь фоном жизни, привычным и порой тягостным. Ее восторг делал его родной город, его мир, чуть более ценным, чуть более… особенным в его собственных глазах.

Тейн не мог отвести от нее взгляда. Вся ее фигура, каждый мускул выражали неподдельное, детское любопытство и бьющую через край радость. Она была такой… живой. Настолько отличной от всего, что он знал. Такая счастливая, такая наивная в своем непосредственном восхищении. Такая добрая. Она исходила от Леоны почти физически, словно теплое сияние, противостоящее серому сумраку Эрграда.

И в нем, привыкшем к расчету, холодной целесообразности и вечной настороженности, что-то шевельнулось. Щемящее чувство нежности и желания… защитить. Защитить эту светлую непорочную душу от всей грязи, боли и предательств, что таились в мирах, в том числе и в его собственном. Он смотрел на нее и видел не просто спутницу, а живое воплощение всего того, о чем в Эргра́де лишь шептались в легендах. Чистоты, не требующей награды, и радости, не ищущей подвоха.

В этот миг иллюзия родного города померкла, стала всего лишь блеклыми декорациями к ее сиянию.

«Нам было предначертано встретиться».

Внутри все перевернулось и застыло. По его щекам разлился густой предательский румянец. Жар прокатился по коже, став безмолвным свидетелем его смятения. С поспешностью, граничащей с паникой, он резко отвел взгляд в сторону, делая вид, что его поглотило изучение резьбы на каменной стене соседнего дома. Длинные пряди волос, будто живые, послушно упали вперед, создав спасительную завесу, скрывающую пылающее лицо от всего мира.

Заметив на своем плече фамильяра, который смотрел на него непереносимо хитрыми и прищуренными глазами, Тейн с раздражением цокнул. Он недовольно пробурчал, стараясь сохранить остатки достоинства:

– Прекрати смотреть на меня таким взглядом.

– А каким мне еще смотреть? – невозмутимо парировал Ру́вик. Его голосок звучал нагло и доносился прямо до сознания Тейна, минуя уши. – Я же не только вижу, я еще и чувствую. А чувствую я, что она тебе определенно нравится. Очень.

– Да ничего она мне не нравится! – Тейн возмутился, щеки вновь предательски покраснели. Он нервно поправил прядь волос. – Она… Она приятный человек. Как личность. Да. И я… я просто испытываю к ней чувство благодарности. За все. Вот и все.

– Мне-то это зачем рассказывать? – фыркнул комочек меха, явно наслаждаясь ситуацией. – Оправдывайся лучше перед самим собой. А я тебя насквозь вижу. И твою благодарность тоже.

– Мы знакомы всего ничего, какие-то жалкие дни! – прошипел Тейн, стараясь, чтобы его слова не долетели до ушей Леоны, словно она хоть что-то смогла бы понять. – О какой вообще симпатии может идти речь? Это абсурд!

– Ох уж эти мне смертные, – с преувеличенной тоской вздохнул Ру́вик, удобнее устраиваясь на плече. – Неужели ты не веришь в любовь с первого взгляда? – Он лениво перевел свой блестящий взгляд на Леону. Ей явно было не до их тихой перепалки.

Тейн фыркнул, скептически поджав губы. Он уперся рукой в бедро, приняв позу, полную недоверия.

– Нет, не верю. Это детские сказки для наивных мечтателей. Чувства не могут возникнуть из ниоткуда, им нужно время, чтобы… укорениться. Провериться реальностью.

Ру́вик лишь многозначительно хмыкнул в ответ, но продолжать спор не стал. Какой в этом был смысл? Этот малец был упрям и слеп. Фамильяр лишь прикрыл глаза, сделав вид, что дремлет. Он-то знал, что самые прочные стены рушатся от самого тихого шепота судьбы. А некоторые уже явно дали трещину.

Хоть их недолгий обмен репликами и вызвал у Тейна легкую, почти привычную волну раздражения, ядовитые семена, брошенные фамильяром, уже упали на благодатную почву. После ехидных слов Ру́вика воцарилось молчание, и юный заклинатель погрузился в себя, вглубь внезапно нахлынувших сомнений.

Его сердце, вопреки всем доводам рассудка, продолжало вести себя предательски неспокойно, отстукивая нервную, сбившуюся с ритма дробь где-то в самом горле. Любовь с первого взгляда? Что за наивный, слащавый бред, достойный дешевых баллад, что распевают уличные менестрели для легковерных простаков? Уж у кого-кого, но точно не у него, Тейна из рода Ла́йбриков, с детства познавшего цену доверия и силу предательства. Не у того, чье сердце было заковано в лед суровых уроков и обожжено ядом подозрительности.

Он с силой, почти решительно кивнул сам себе, словно пытаясь физическим действием утвердить незыблемость этой мысли, загнать обратно, в самые темные уголки сознания, тот назойливый тихий голос, что шептал нечто совершенно противоположное. Это был кивок не согласия, а отрицания. Попытка убедить самого себя, заклинание, произнесенное против собственной внезапно проявившейся слабости. Но даже этот жест уверенности выглядел со стороны скорее вымученным. Жестом человека, который отчаянно старается поверить в собственную ложь.

В его голове проскользнула спонтанная, почти безумная идея. Она родилась не из разума, а из чего-то глубинного, инстинктивного, что рвалось наружу, опережая все доводы логики.

– Хочешь, покажу тебе свое тайное место? – внезапно выпалил он.

И только тогда, увидев легкое удивление на ее лице, после того как Ру́вик нехотя перевел его слова, до Тейна начало медленно доходить, что он только что сказал. Внутренний голос теперь поднял оглушительный крик, вопя о том, что это ужасная, непоправимо плохая идея. Это было нарушением всех его же правил, сломом защитных барьеров, возведенных годами.

Но было уже поздно. Ее глаза загорелись любопытством, и девушка, не раздумывая, кивнула: «Конечно!»

В тот же миг все внутри него затрепетало странной смесью паники и предвкушения. Сердце забилось чаще, ударяя где-то в основание горла. Он сглотнул, попытался взять себя в руки и неестественно громко, почти нарочито прочистил горло, стараясь придать своему голосу твердость, которой не было внутри.

– Так вот… – Он отвел смущенный взгляд в сторону, изучая трещины на ближайшей каменной плитке, словно в них был заключен величайший секрет мироздания. – О нем никто не знает. Никто. Поэтому… – он сделал паузу, собираясь с духом, – поэтому ты станешь первой. Первой, кому я его покажу.

Эти слова прозвучали как величайшее признание и как акт немыслимого доверия, которое он сам себе не мог объяснить.

Легкий, почти невесомый удар посоха о каменную плиту прозвучал как щелчок замка, отпирающего дверь в иное измерение. Мир вокруг дрогнул, поплыл и растворился. Пейзаж преобразился мгновенно. Давящая каменная теснота улиц Эргра́да сменилась влажной прохладной свободой. Они стояли на небольшой поляне, утопающей в густом ковре изумрудного мха и нежных светящихся цветов.

А в центре поляны, словно драгоценная сапфировая чаша, оправленная в изумрудный бархат, лежало маленькое озеро. Вода в нем была не просто чистой – она была абсолютно прозрачной, кристальной, невесомой. Казалось, ее нет вовсе и можно запросто ступить на гладкое, отполированное веками каменное дно, усыпанное белоснежным песком.

Но самое завораживающее скрывалось ниже поверхности. Со дна и со стенок, сложенных из темного гладкого камня, росли кристаллы. Они были разной величины и формы. Одни похожи на заточенные обелиски, другие – на ветвистые кораллы, третьи – на причудливые цветы. И каждый из них излучал мягкий фосфоресцирующий свет. Они переливались нежным сиянием, окрашивая толщу воды в мистические живые тона.

С гибких, свисающих над водой веток деревьев с щебетом, похожим на звон хрустальных колокольчиков, перепрыгивали маленькие птицы. Их оперение переливалось разными цветами, а длинные, похожие на ленты хвосты оставляли в воздухе светящиеся следы.

Тишину поляны, нарушаемую лишь щебетом волшебных птиц и легким шелестом листьев, внезапно раскололо настойчивое тревожное шуршание в густых зарослях у кромки леса. Ветви раздвинулись, и на поляну, спотыкаясь о корни и влажный мох, выбрался маленький мальчик.

Вид у него был потрепанный и жалкий. Его одежда была испачкана землей и порвана в нескольких местах. На коже проступали свежие синяки лилового и багрового цветов, а через ссадины на коленках и локтях виднелись капельки крови. Плечи мелко подрагивали от сдерживаемых рыданий. Он шел, низко опустив голову, и крупные, тяжелые слезы катились по его щекам, оставляя чистые дорожки на грязной коже. Он утирал их кулачками, пытаясь подавить всхлипы, но это плохо удавалось. Его появление было настолько внезапным и диссонирующим с умиротворяющей красотой этого места.

Тейн замер, разум отказывался складывать разрозненные детали в единую пугающую картину. Он смотрел на этого избитого плачущего ребенка с тупым, неприятным чувством дежавю, будто видел его во сне, от которого остался лишь горький осадок. Какое-то смутное тревожное чувство, похожее на холодный укол в самое сердце, заставило юношу встрепенуться.

И в следующий миг осознание обрушилось на него с сокрушительной, физической силой. Это не просто мальчик. Это был он.

Вся кровь отхлынула от лица. Он испуганно, почти что панически посмотрел на Леону, ища в ее глазах хоть каплю неведения. Но она не отводила взгляда от маленькой страдающей фигурки, на ее лице застыла смесь жалости, боли и вопроса. Она видела это. Видела самое его дно, его самую незащищенную и унизительную боль, выставленную напоказ, как древний экспонат.

Внутри все оборвалось. Этот тайный уголок его души, это единственное место, куда не ступала нога другого человека, теперь было осквернено. Оно не просто стало общим – оно вывернуло наружу все, что он так тщательно скрывал годами. Он стоял, парализованный ужасом и стыдом, чувствуя, как стены этого райского уголка начинают рушиться, погребая его под обломками собственного прошлого.

Мальчик, не замечая никого вокруг, подошел к самой кромке озера. Его маленькие, испачканные землей руки с трудом сложились в горсть, чтобы зачерпнуть живительной влаги. Он пил жадно, с отчаянием, словно пытался смыть с себя не только пыль и горечь слез, но и всю боль этого дня. Вода стекала по подбородку, смешиваясь со слезами.

Утолив жажду, он не ушел. Медленно опустился на мягкий мох, прижал колени к груди и обхватил их руками, стараясь стать как можно меньше. Его пустой взгляд устремился вверх, где сквозь разрывы в листве гигантских деревьев открывалась бескрайняя полоса ночного неба.

В этот день оно было усыпано мириадами звезд, каждая из которых горела своим собственным цветом. Сапфировым, алым, изумрудным, золотым. Они переливались, мерцали, словно живые драгоценности, рассыпанные по бархату вечности.

Раньше Тейн свято верил, что каждая новая звезда на этом небе – это душа того, кто покинул мир живых. Она возносится ввысь, чтобы обрести покой и вечно наблюдать за теми, кто остался внизу. Вернее, ему об этом когда-то, очень давно, рассказал дядя. И для маленького Ла́йбрика, одинокого и несчастного, это стало единственным утешением, последним якорем в бушующем море жестокости.

Потому он и приходил сюда каждую ночь. Это место было его исповедальней, а сияющие огоньки, что изредка проглядывали сквозь разрывы тяжелых туч, – безмолвными, но верными слушателями. Он садился у воды, поднимал голову к мерцающему хаосу вселенной и начинал говорить. Он рассказывал небу о своей боли, о страхах, о том, как его обидели сегодня, как ему было одиноко и холодно. Он рассказывал все это своей матери. Верил, что ее душа, самая яркая из всех звезд, слышит его. Надеялся, что ее свет – это знак, что она наблюдает за ним. И в самые горькие минуты ему казалось, что этот тихий холодный свет согревает его, оберегая от полного отчаяния.

Но по мере того как мальчик взрослел, а синяки на его душе становились прочнее и невыносимее, та наивная детская вера начинала угасать, словно звезда, медленно тонущая в тумане. Она таяла с каждым безответным шепотом, с каждой новой ночью, проведенной в горьких слезах. Сколько бы Тейн ни приходил на эту поляну, сколько бы ни вглядывался в холодное сияние, умоляя, чтобы его забрали, чтобы этот немой свидетель его страданий наконец явил хоть какое-то знамение, – его мольбы оставались без ответа. Небеса хранили величественное безразличное молчание.

Вера ушла, растворилась. Но привычка, эта цепкая, прочная нить, связывающая его с тем одиноким ребенком, осталась. Она вросла в него глубже, чем разочарование. Поэтому, вопреки всему, уже повзрослевший Тейн продолжал приходить сюда. Он больше не плакал и не просил. Он просто сидел, подолгу глядя на звезды, которые из живых, вселяющих надежду духов превратились в просто красивые далекие огни.

И это место, лишенное прежней магии, обрело для него новую, более земную ценность. Оно стало его убежищем. На несколько тихих часов поляна превращалась в единственное пространство, где он мог отключиться от суровых уроков, от тягостных взглядов, от вечного ожидания подвоха. Здесь, под холодным, но прекрасным небом, в окружении безмолвных кристаллов и поющих птиц, он мог наконец перевести дух, отпустить напряжение в плечах и привести в порядок свои израненные хаотичные мысли. Это была не святыня, а тихая комната в огромном враждебном мире, принадлежащая только ему.

Заметив, как губы мальчика дрогнули, а рот приоткрылся, готовый излить в тишину еще одну порцию детской, никому не слышной мольбы, Ла́йбрик с силой, граничащей с отчаянием, стукнул посохом о землю.

Все. Поляна, сияющее озеро, маленькая фигурка у воды – исчезли, будто и не было их вовсе. Их снова сжали стены салона, уныло гудел мотор, а за пыльным стеклом – привычный безликий пейзаж.

Заклинатель резко отвернулся, уставившись в окно, но видел он не унылые поля, а отражение собственного смущенного и раздраженного лица. Все настроение, тот мимолетный порыв откровенности, что заставил его приоткрыть завесу прошлого, – бесследно испарилось, оставив после лишь горький осадок стыда и досады.

И зачем?.. Зачем он только это предложил? Какой нелепый ослепляющий порыв заставил его выставить напоказ самую уязвимую часть своей души? Теперь она видела. Видела его не хранителем, не заклинателем, а тем самым перепачканным плачущим ребенком, который взывал к пустоте. Он чувствовал себя обнаженным, ограбленным и невероятно глупым. Это была еще одна худшая идея в его жизни.

– Тебе бы лучше отдохнуть, выглядишь уставшей. – Его голос прозвучал неестественно громко и резко. – Я… Я ненадолго выйду. Пройдусь, а то ноги затекли.

Ему требовалось пространство. Воздух. Дистанция от этого внезапного давящего стыда. Тейн потянулся к ручке двери, но пальцы предательски дрожали, не слушались. С первого раза он промахнулся, со второго ручка выскользнула из рук. Лишь с третьей унизительной попытки дверь с глухим щелчком поддалась, впустив внутрь поток прохладного воздуха. Этот мелкий провал лишь усугубил его внутреннее смятение.