Читать книгу: «Эммарилиус», страница 14

Рука Леоны сама потянулась к бардачку. Нащупав знакомую упаковку, она осторожно достала несколько влажных салфеток. Аромат зеленого чая, нежный и чистый, едва уловимо вспыхнул в спертом воздухе салона.

Она наклонилась ближе, задерживая дыхание. Кончиками пальцев, боясь прикоснуться и разбудить, она повела прохладной салфеткой по его щеке, смывая засохшие темные дорожки крови. Будь он обычным человеком, вряд ли бы сейчас так спокойно дремал после схватки с порождением кошмара. Но ему, казалось, было все нипочем. Будто боль и усталость были для него старыми, привычными спутниками.

И тогда ее рука, словно обретя собственную волю, снова потянулась к его лицу. Она аккуратно, почти с благоговением, откинула непослушную черную прядь, упавшую на его лоб, и заправила ее за ухо.

– И за что ты мне на голову такой свалился? – тихо выдохнула Лео, больше не в силах сдерживать смесь нежности, усталости и легкого отчаяния.

Скомканные испачканные салфетки она закинула в боковое отделение двери, словно пытаясь избавиться не только от следов крови, но и от тяжести сегодняшнего дня.

Она откинула спинку кресла до упора, и все ее тело с облегчением отозвалось ноющей болью в мышцах. Веки налились свинцом. Прикрыв глаза, она прошептала в темноту салона:

– Ру́вик, я очень устала. Ты же сможешь разбудить нас, если… если что-то пойдёт не так? Верно?

Маленький комочек, притаившийся на приборной панели, захлопал глазами.

– Конечно, благородная Леона, – прозвучал ответ. – Спите спокойно. Я буду бдеть. Прослежу, чтобы все было в порядке.

– Спасибо. – Это короткое слово, полное безграничного доверия, сорвалось с ее губ чуть слышно.

Пока Тейн спал, отдавшись полностью исцеляющей силе покоя, Леона позволила себе последовать его примеру. Она погрузилась в сон. Тяжелый, без сновидений, но столь необходимый, что каждая клетка ее тела жаждала этой забытой пустоты.

Акт III. Тень могущества

Тейн резко дернулся, как от толчка, и его сознание прорвалось сквозь пелену тяжелого беспробудного сна. Он не знал, сколько прошло времени, минуты или часы. В салоне царил полумрак, но стекло уже не было черным. Его прорезали первые, жидкие лучи восходящего солнца, окрашивающие горизонт в бледные акварельные тона. Рассвет.

Инстинктивная, животная паника, знакомая каждому, кто просыпается в незнакомом месте, сжала его горло. Он метнул взгляд по сторонам, сердце заколотилось в груди, отдаваясь глухим стуком в висках.

И тогда он увидел ее. Леона спала на водительском сиденье, откинувшись назад. Ее рыжие волосы растрепались, а на лице застыло выражение глубокой, почти детской умиротворенности.

И эта простая картина подействовала на него сильнее любого успокоительного зелья. Все напряжение разом покинуло тело, плечи бессильно обмякли. Он медленно выдохнул, позволив спине вжаться в кресло.

– Она очень переживала за тебя, – послышался где-то сбоку тихий, словно шелест, голос Ру́вика. – Я ей рассказал о том, что произошло.

– Вот как… – задумчиво, почти про себя произнес Лáйбрик. Он прикрыл глаза, будто вновь переживая вчерашнюю схватку. – Благодарю. Леона не по своей воле оказалась втянута во все это. Она имеет право знать, какие бури следуют за нами по пятам.

– И даже имеет право знать, – с легким ехидным прищуром сияющих глазок продолжил Ру́вик, плавно перелетая на плечо хозяина, – почему ты так странно себя вел, когда показывал ей проекцию своего тайного места? Будто прикоснулся к раскаленному железу.

Тейн замер. Его взгляд уперся в потолок салона, где уже играли солнечные зайчики.

– Возможно, когда-нибудь, – наконец, сдержанно выдохнул он. – Но точно не сейчас. Мы не настолько близки, чтобы ворошить прошлое и вываливать друг на друга личные секреты. Некоторые двери лучше держать на замке.

Из его рта, будто легкое привидение, вырвался маленький клубок пара, тут же растворившийся в холодном воздухе. Утро было по-настоящему морозным, и стужа медленно, но верно просачивалась внутрь, наполняя пространство ледяной свежестью.

Его взгляд снова скользнул к Леоне. И теперь он заметил то, что упустил в первый миг, – легкую, едва уловимую дрожь, пробегающую по ее плечам. Сонная гримаса дискомфорта исказила ее спокойные черты.

Не раздумывая, Тейн сбросил с себя длинную темную рясу. Ткань, мягкая и плотная, была еще теплой от его тела. Он наклонился и бережно накрыл девушку, стараясь не потревожить ее сон.

И тогда ее обоняние, даже во сне, должно было уловить этот запах. Не просто запах ткани – это был его след. Аромат свежего ментола, чистый и резкий, как горный ветер, вплетенный в теплую глубокую ноту мускуса. Это был запах его магии, его энергии, его сути. Его собственный, ни на что не похожий запах, который теперь, как безмолвное признание, оставался сторожить ее сон.

Поймав себя на том, что застыл, словно завороженный, и слишком долго, слишком пристально смотрит на спящую девушку, Тейн резко отвернулся, будто уклоняясь от незримого удара. Внутри все сжалось от странной смущающей теплоты. Ему требовалось пространство. Воздух. Дистанция.

Он бесшумно вышел из машины, притворив дверь с таким расчетом, чтобы щелчок замка был не громче падения швейной иглы. Затем одно плавное, почти не требующее усилия движение – и он взмыл вверх, невидимой силой оттолкнувшись от земли. Он приземлился на покрытую росой холодную крышу автомобиля так мягко, что даже гравий на обочине не шелохнулся.

Устроившись поудобнее, он поджал колени и уставился на восток. Туда, где ночь медленно, но неумолимо отступала под натиском рассвета. Небо на горизонте превращалось в густо-синее, затем в лиловое, и вот уже первые по-настоящему золотые лучи прорезали пелену, окрашивая кромки облаков в алые и персиковые тона. Юноша сидел недвижимо, впитывая тишину и холодок утра, пытаясь в этом величественном спокойствии природы найти ответы на вопросы, что беспокойно роились в его сердце.

***

– Черт… Эти мародеры знатно нам всыпали. Голова до сих пор раскалывается, – пробурчал Джордж, с трудом приподнимаясь на локте и потирая затылок.

В висках отдавалась тупая знакомая боль, а в памяти – лишь обрывки: темные силуэты, удар, падение…

– Джордж, – тихо, но настойчиво позвала его девушка, появляясь в дверях с подносом в руках. Ее лицо было бледным, а в глазах застыла неотступная тревога. – Мы больше не пойдем в тот лес. Никогда. Ты слышишь меня?

Она поставила на небольшой столик тарелку с двумя аккуратными сэндвичами и кружку дымящегося кофе, аромат которого должен был бы утешить, но сейчас казался чужим и горьким.

– Да знаю я, знаю, – отмахнулся парень, стараясь не встречаться с ее взглядом. – Успокойся, больше ни ногой. Обещаю.

Его пальцы потянулись к смартфону, лежавшему на тумбочке. Джордж включил его, и экран осветил его лицо неестественным синим светом.

– Но зато… – в голосе прорвалась странная, почти виноватая нота, смешанная с непонятным для него самого возбуждением, – …фотки получились шикарные.

Он пролистал галерею в поисках тех самых шикарных лесных пейзажей, как вдруг его внимание привлекло одно видео. Иконка смазана. Оно явно было записано вчера, примерно в то время, когда, по его смутным воспоминаниям, они уже должны были лежать без сознания.

– Что?.. – тихо выдохнул парень. – Откуда? Не припомню, чтобы я что-то записывал…

Его палец, движимый внезапным холодным предчувствием, дрогнул и нажал на воспроизведение. Экран залило качающимся изображением. Высокая неестественная фигура, мелькавшая среди деревьев. Резкий нечеловеческий рык, от которого динамик захрипел. И главное – он сам, Джордж, на видео, уже падающий, но его рука с телефоном по инерции была поднята вверх, продолжая снимать. С каждой секундой его глаза открывались все шире, наполняясь не пониманием, а леденящим животным ужасом. Это не были мародеры.

– Да ладно… – Его голос сорвался на шепот. Затем, найдя в себе силы, он крикнул: – Лили! Лили! Иди сюда! Посмотри скорее!

Девушка выбежала из кухни, снимая на ходу фартук, и стремительно подошла к парню. Джордж, не говоря ни слова, с силой сунул телефон ей в руки. Лили скептически покосилась на экран, но стоило видео начаться, как все ее сомнения начали рушиться с пугающей скоростью. Сначала недоумение, затем нарастающее смятение. И, наконец, ужас, заставивший ее руку дрогнуть.

– Это же… Это мы? – прошептала она. – Это… не похоже на монтаж…

Она подняла на Джорджа широко раскрытые глаза, в которых читался немой вопрос и мольба о том, чтобы он все опроверг.

В этот момент на видео пошли резкие помехи, экран заполонили зеленые и фиолетовые полосы, и запись оборвалась, оставив после себя лишь гнетущую тишину.

Джордж резко вырвал телефон из ее ослабевших пальцев. Его глаза горели лихорадочным, почти безумным блеском.

– Я должен это выложить! – выкрикнул он. Пальцы с яростью забегали по экрану, тыкая в иконки соцсетей. – Ты понимаешь? Такое не снимешь постановочно! С этим видео я взорву интернет! Я стану популярным!

Он был уже не просто напуган – он был одержим. Опасность, которую они едва пережили, в его воспаленном сознании мгновенно превратилась в билет к славе.

Зайдя в свой аккаунт, где под ником гордо красовалось «2,750 подписчиков», он с лихорадочной скоростью вбил провокационное название: «ПРИШЕЛЬЦЫ в нашем лесу? ШОК! НАСТОЯЩИЕ КАДРЫ!» Загрузил злосчастное видео, палец замер на долю секунды над кнопкой «Опубликовать», а затем нажал ее с чувством, сродни тому, как сбрасывают бомбу с самолета.

– Ешь свой завтрак, а то на работу опоздаешь, – с усталостью в голосе сказала Лили и направилась на кухню.

Ее голос звучал как отдаленное эхо из другого, нормального мира, который уже начал рушиться.

Джордж, окрыленный своим «подвигом», с внезапно проснувшимся зверским аппетитом принялся уплетать сэндвич, который она для него приготовила. Он заглатывал куски, почти не пережевывая, и тут же тянулся к телефону, чтобы проверить – не пошли ли первые лайки, не появились ли комментарии. Он не видел в экране отражения собственного испуганного и жадного лица, он видел лишь будущую виральность и заветную галочку «проверенного автора». Буря, которую он сам и вызвал, была для него пока лишь приятным бризом грядущей славы.

***

Богиня скользнула вглубь цитадели, едва касаясь подошвами камня, и растворилась в вечном полумраке. Она без колебаний направилась к массивной, но неприметной лестнице, что вела в подземелья. Шаги эхом отдавались в сыром воздухе, пока она не оказалась перед монолитной каменной дверью, испещренной потускневшими рунами. Легким движением руки Джафи́т открыла ее, и тяжелый камень отъехал в сторону с глухим скрежетом.

Внутри открылась небольшая круглая комната, освещенная лишь призрачным сиянием, исходящим от огромной каменной чаши в центре. Над ней в воздухе медленно вращалась ослепительная сфера, пульсирующая скрытой мощью.

Сбоку раздался резкий металлический лязг, нарушивший гнетущую тишину. Джафи́т равнодушно, с холодным любопытством окинула взглядом помещение. Вдоль одной стены, скованные магическими серебряными цепями, сидели практически все, в ком текла кровь Лáйбриков. Их позы выражали как яростное сопротивление, так и горькое бессилие. Напротив них, вдоль другой стены, сидели, прикованные теми же цепями, несколько божеств. Их сияние померкло, силы иссякли.

– Мерзкая предательница… – прошипела одна из них, Эли́шва.

Ее голос, некогда подобный колоколу, теперь был хриплым и полным ненависти, словно она выплюнула эти слова, как яд.

Джафи́т не удостоила ее даже взглядом. Она бесшумно скользнула мимо остальных пленников, остановившись перед потрепанным Ви́лмотом. Он сидел чуть поодаль, склонив голову так низко, что его лицо было скрыто в тени, а поза выражала не столько поражение, сколько глубочайшую, сосредоточенную усталость.

– Прошу, не сопротивляйся. – Ее голос прозвучал холодно и ровно, без намека на сострадание, словно она диктовала неизменный закон природы. – Будет больно. Но, если воспротивишься, станет еще невыносимее.

Ви́лмот медленно поднял на нее взгляд. В его глазах, помутневших от боли и усталости, не было страха. Вместо этого на его исхудавших пересохших губах проступила кривая усмешка, полная неизбывной горечи и странного прозрения.

– Что бы ты и твой новый господин ни замышляли, – прохрипел он, и каждый звук давался ему с усилием, – знай… что ничего у вас не выйдет. – Он сделал паузу, чтобы перевести дух, и его взгляд стал пронзительным, словно он видел насквозь ее саму. – И тебя… он использует лишь в качестве своего инструмента. И выкинет в ту же секунду, когда ты выполнишь свое предназначение. Ты для него всего лишь расходный материал в великом уравнении власти.

Пальцы Джафи́т впились в волосы мужчины и резко оттянули голову назад, натягивая кожу на лбу. Она оказалась так близко, что он чувствовал ее дыхание, и сквозь стиснутые зубы с шипящей яростью процедила:

– Говори что хочешь, жалкий Хранитель. Но Хáос… Хаос ценит меня. Я – его самый преданный слуга, его правая рука. Я не предам его, как вы все когда-то предали самих себя. И он сдержит обещание, данное мне тысячи лет назад! В этом – единственная истина!

Ви́лмот, испытывая боль, не отвел взгляда. Его глаза, полные не физической муки, а невыразимой жалости и знания, что тяжелее любой пытки, смотрели ей прямо в душу.

– Я знаю, чего ты хочешь, Джафи́т, – прохрипел он. – Я знаю ту пустоту, что ты пытаешься заполнить. Но у всего… у всего есть своя цена. А то, о чем ты молишь его… имеет цену столь высокую, что даже Хáос не в силах ее заплатить. Его природа – разрушение, а не созидание. А даже если бы и мог… – Ви́лмот горько усмехнулся, – …то не стал бы так рисковать ради одной-единственной, пусть и самой ревностной, последовательницы. Ты для него – всего лишь средство. И ты себя исчерпаешь.

– Ты смеешь сомневаться в его могуществе?!

Ее голос прозвучал как удар хлыста, оглушительный и яростный. Пальцы впились в его волосы с такой силой, что, казалось, вот-вот вырвут их с корнем, пытаясь физически вытравить из него саму мысль о возможности иного исхода.

– Нисколько. – Ответ оставался ледяным и невозмутимым, контрастируя с его исступлением. Он не сопротивлялся хватке, принимая боль как данность. – Я не сомневаюсь в его силе. Я сомневаюсь в его власти над тем, что уже обрело свою форму. Мир, что создали Старые Боги, давно живет по своим нерушимым правилам. Он развивается. Он растет. Он дышит. И нарушить законы его мироздания уже не под силу никому. Даже его создателю.

Он замолк на мгновение, давая ей вновь прочувствовать всю тяжесть этих слов.

– Жизнь за жизнь. Душа за душу, – проговорил Ви́лмот. Голос его приобрел вес вечного пророчества. – Таков порядок. И таков нерушимый закон самого Небытия, что древнее и твоего Хáоса, и Старых Богов. Ничто не возникает из ничего и не уходит в никуда. Все имеет свою цену.

Девушка в ярости и разочаровании отшвырнула Ви́лмота от себя. Не в силах удержаться, он рухнул на холодные камни. Джафи́т же резко выпрямилась во весь рост, ее фигура, озаренная зловещим светом сферы, выражала не сломленную волю, но кипящее бешенство того, кто услышал горькую правду и отказывается ее принять.

– Я и Хáос используем друг друга для достижения наших целей, – провозгласила она и брезгливо отряхнула руку, словно смахивая с пальцев не только прикосновение к его волосам, но и пыль его сомнений. – Это союз равных сил, преследующих общее видение.

– Слышал бы тебя сейчас твой «равный» союзник, – снова тихо и горько усмехнулся Ви́лмот. В его усмешке не было злорадства, лишь бездна сожаления к ее ослеплению. Он видел пропасть, в которую она с такой гордыней шагала, и знал, что никакие предостережения уже не остановят ее падения. – Услышь он эти слова… они стали бы твоим последним кощунством.

– Мне незачем бояться его гнева, – отрезала Джафи́т, высоко вскинув подбородок. – Я – Богиня. Я вознеслась и стою наравне с ним. Моя воля – закон, моя сила – основа мироздания. Он нуждается во мне.

– Новые Боги… Вы никогда и не были богами. Вы – лишь сосуды. Удобные вместилища для угасших сил Старых Богов. И те, чью мощь вы в себе несете, никогда не признавали вас истинными правителями. Им были нужны не преемники, а проводники. Одушевленные оболочки.

Он медленно, с огромным усилием, повернул голову, и взгляд скользнул по прикованным вдоль стены божествам – когда-то величественным, а ныне истощенным и обесчещенным.

– Осколки их сердец, что пылают в ваших грудьях… – прошептал он, – …могут даровать силу, но могут и отнять ее, умертвив носителя в одно мгновение. Вы никогда не были и не будете истинными богами. Вы все… всего лишь искусные фальшивки. Подделки, созданные для чужой цели. – Он замолк, чтобы перевести дыхание. – Каррáос… постиг эту истину. Но к тому времени было уже поздно. Ибо тьма уже точила его разум, и прозрение стало для него не свободой, а началом конца.

Джафи́т застыла, ее надменность на мгновение сменилась ледяным пронизывающим изумлением.

– Откуда… – Ее голос сорвался, и в нем впервые зазвучало не просто раздражение, а настоящая глубокая тревога, граничащая с яростью: – Откуда тебе все это известно?

– Все Хранители знают об этом. Это была не просто тайна. Это был наш долг. Молчание, которое рано или поздно кто-то из нас должен был нарушить, чтобы раскрыть вам глаза. Мой брат, Гервéрут, – имя прозвучало как стон, полный старой боли, – хоть и не стал Хранителем, но сам дошел до этой истины. И вместо того, чтобы возненавидеть вас за ваше неведение, он… пожалел.

Ви́лмот с трудом поднял взгляд, в его глазах стояла тень того давнего решения.

– Он попытался развить ваши способности. Укрепить связь между сосудом и силой, сделать ее неразрывной. Он искренне верил, что вы достойны звания истинных богов. Мой брат хотел доказать самим создателям, что они ошиблись, что вы не просто оболочки, а равные им сущности, рожденные из их же воли. А вы… Вы прокляли его. Нарекли ему вечные муки бессмертия и изгнали в чужой безжалостный мир. За то, что он осмелился показать вам путь к настоящей свободе. Вы предпочли остаться красивыми марионетками в ослепительных чертогах, чем последовать за тем, кто предлагал вам перерезать нити.

Мужчина медленно обвел взглядом богов, сидевших вдоль стены. Они не смели встретиться с ним глазами, их головы были низко склонены, а позы выражали не просто поражение, но и тяжкое, невыносимое бремя стыда. Затем его взгляд упал на Джафи́т, которая стояла, нервно сжимая и разжимая кулаки.

– Мой брат ошибся на ваш счет, – прозвучало тихо, но так, что каждый слог отдавался эхом. – Он видел в вас потенциал, искру, способную разгореться. Но вы… вы все недостойны не то чтобы называться богами – вы недостойны даже прикасаться к силам, что вам доверили.

Он сделал паузу, давая этим словам просочиться в самое нутро каждого присутствующего.

– Пока ваш народ молил о помощи и погибал в огне… пока мой род, один за другим, ложился костьми, пытаясь защитить ни в чем не повинные души… вы прятались в своей обители. Для всей Эльгрáсии вы навсегда останетесь не Великими, а трусами, которые даже не попытались вступить в бой за тех, кто верил в вас. Вера в вас угасла не тогда, когда пал Эргрáд. Она умерла в тот миг, когда вы позволили ему превратиться в руины, предпочтя безопасность своих тронов долгу.

Боги по-прежнему ничего не говорили. Их молчание было красноречивее любых оправданий. Оно было признанием. Признанием самой горькой и унизительной правды.

– Что молчите? – раздался новый голос, резкий и насмешливый, будто скрежет стали по камню. Тáргназ, до этого хранивший гневное молчание, ухмыльнулся. – Где же вся ваша показная напыщенность? Великие небожители, взывающие к поклонению? Или правда вонзилась вам в глотки и не дает излить поток оправданий?

– Пусто тебе, брат мой, – тихо проговорил Ви́лмот, останавливая его. – Они ничего не ответят. Ибо любое их слово будет лишь подтверждением их позора. – Его иссякающие силы, казалось, сосредоточились теперь лишь в одном – в пронзительном, всевидящем взгляде, который он устремил на Джафи́т. – Но ты… Хоть ты и носишь титул Богини, но тьмы и порока в тебе скопилось столько, что хватило бы осквернить всю Эльгрáсию. Твоя любовь не преданность, а болезнь. Ты одержима химерой, что твой больной разум вылепил из страха и гордыни. Ты нестабильна и потому… – он сделал паузу, – …ты умрешь самой жалкой и забытой смертью. И никто ни в одном мире не будет хранить о тебе память. Твое имя станет прахом на ветру истории.

Джафи́т стояла, опустив голову, ее фигура казалась неестественно скованной. Плечи подрагивали мелкими частыми судорогами, а из груди вырывались странные прерывистые звуки. Нечто среднее между сдавленным хихиканьем и удушающим всхлипом. Казалось, ее разум, доведенный до предела, не мог решить, плакать ей или смеяться над всей этой нелепой трагедией.

И тогда комната содрогнулась. Не от удара, а от звука – оглушительного, раздирающего слух хохота, в котором не было ни капли веселья. Это был хохот чистейшего безумия, рвущийся из самой глубины ее искалеченной души. Великая обхватила себя за плечи, впиваясь пальцами в собственную плоть, и запрокинула голову так, что жилы на ее шее натянулись. Ее смех, больше похожий на вопль затравленного зверя, эхом отражался от каменных стен, и от этого леденящего душу звука по коже бежали мурашки даже у тех, кто давно забыл, что такое страх.

Смех резко оборвался, будто кто-то выключил звук. На смену ему пришла тишина, от которой закладывало уши, – куда более жуткая, чем предшествующий ей шум. Джафи́т выпрямилась, дыхание было ровным, а лицо – спокойным. Она аккуратно, почти небрежно, кончиками пальцев стерла единственную слезинку, выкатившуюся из уголка ее глаза.

– Знаешь, а тебе ведь почти удалось напугать меня, – отдышавшись, проговорила девушка. На ее губах играла слабая, почти безмятежная улыбка, от которой становилось еще страшнее. – Думаю, разговоров на сегодня достаточно.

Она резко выставила вперед ладонь. Невидимый удар заставил Ви́лмота прогнуться в дугу, словно его сломали пополам. Из его полуоткрытого рта, из самой сердцевины его существа стала сочиться пурпурная дымка. Густая, наполненная искрами угасающей жизни. Эта субстанция медленно, но неумолимо тянулась к руке Джафи́т и впитывалась в ее кожу, оставляя на мгновение слабые сияющие прожилки.

Мужчина дернулся в безмолвных конвульсиях, издавая лишь хриплые захлебывающиеся звуки. Улыбка Джафи́т становилась все шире, обнажая ровные белые зубы. Она наслаждалась этим. Не просто поглощением силы, а самим процессом страдания, каждой секундой агонии, что читалась в его глазах.

Она чувствовала запах его энергии – терпкий, как мускат, с дымным пряным шлейфом, словно аромат дорогого старого вина, которое томно испаряется на огне.

Увидев, как взгляд Ви́лмота закатывается, а тело обмякает, теряя последние признаки сознания, богиня остановилась. Она медленно, с наслаждением облизнула губы, словно пробуя на вкус остатки его мощи, и повернулась к сфере.

Подойдя вплотную, она протянула руку, и та самая пурпурная дымка, что она поглотила, теперь тонкой послушной струйкой потекла из ее ладони, обволакивая сияющий шар. Энергия вплеталась в его структуру, заставляя пульсировать чаще и ярче, пока последняя ее частица не исчезла внутри, не оставив и следа.

Джафи́т медленно наклонилась к сфере, и ее шепот был полон ядовитого торжества:

– Покажи мне юного Тейна.

Услышав это имя, воздух в камере словно наэлектризовался. Даже обессиленные боги встрепенулись, а цепи зазвенели тихим тревожным хором. Но самым резким был вздох Ви́лмота. Преодолевая невыносимую боль и опустошение, он с нечеловеческим усилием резко поднял голову и уставился на сияющий шар.

Поверхность сферы задрожала, затем прояснилась, показав изображение уютной, залитой солнцем деревни. Картинка сменилась, и вот он – Тейн. Не изможденный беглец, не сломленный юноша, а живой, настоящий. Он стоял, разговаривая с какой-то рыжеволосой девушкой, и на его лице, которое Ви́лмот помнил лишь сосредоточенным или скорбным, сияла беззаботная открытая улыбка. Он смеялся, и этот звук, долетевший сквозь магический инструмент, был самым болезненным ударом.

В груди Ви́лмота сжалось, но не от новой боли, а от внезапного всепоглощающего облегчения, столь острого, что оно стало почти невыносимым. Тейн жив. Он цел. Он в полном порядке. И этот миг безмятежного счастья на его лице был одновременно величайшим утешением и самой изощренной пыткой, ведь теперь Джафи́т видела его тоже.

Тáргназ, не отрываясь, смотрел на сферу, и его обычно непроницаемое лицо исказила гримаса сдавленной агонии. Губы его сжались в тонкую белую линию. Почему-то именно сейчас, глядя на беззаботного сына, которого он не видел таким никогда, его накрыла волна такого всепоглощающего стыда.

Он любил своего сына. Эта любовь всегда горела в нем яростным неугасимым пламенем. Но он не умел заботиться. Не умел проявлять нежность. В его мире, выкованном из льда и стали, любовь выражалась лишь в готовности сделать объект этой любви сильным, несокрушимым, способным выжить в любых условиях. И потому он был жесток.

Каждый крик Тейна от боли, каждый слезный взгляд, каждый подавленный стон – все это разрывало его собственную душу на клочья. Но он стоял недвижимо с каменным лицом, веря, что каждый глоток яда и каждая унизительная насмешка куют в мальчике тот самый стальной стержень, без которого род Лáйбриков падет.

И лишь сейчас, видя, как его сын по-настоящему счастлив вдали от него, Тáргназ с ужасающей ясностью понял, насколько же он был слеп и глуп. Он принял шлак за сталь, а слом – за закалку. Он пытался построить неприступную крепость, а возвел лишь холодную пустую башню одиночества, из которой его сокровище сбежало при первой же возможности.

Но сделанного не воротишь. Ни один яд не мог сравниться по горечи с этим осознанием. Его сын, его чадо, его надежда и наследие… теперь терпеть не может собственного отца. И этот приговор, вынесенный ему его же прошлым, был страшнее любых цепей.

Слабым здесь был только Тáргназ, скованный тисками собственных извращенных представлений о силе и долге. А Тейн, вопреки всей этой жестокости, вырос по-настоящему сильным. Но сила эта была куплена непомерной ценой.

Ценой глубоких неисцелимых травм и всепоглощающего одиночества, что стало его второй кожей.

Даже его родной дядя, Ви́лмот, со всей своей искренней заботой не смог заполнить эту зияющую пустоту. Его попытки были островком тепла в ледяном океане, но они не были способны растопить лед, намерзший за годы. Быть с юным заклинателем постоянно Ви́лмот не мог. Узы долга и иные обязательства разводили их по разным углам жестокого мира. И он не знал всего. Не знал всей полноты ужаса, что день за днем разворачивался в стенах большого, холодного и по-настоящему страшного дома Лáйбриков.

А когда узнал – было уже слишком поздно. Юный хранитель к тому моменту уже прошел через все в одиночку. Он выстроил свои собственные, неприступные стены и научился обходиться без помощи и спасения. Предложение поддержки теперь было бы не спасением, а лишь горьким напоминанием о том, что прийти она могла лишь тогда, когда в ней уже не было нужды.

Джафи́т тихо хихикнула. Она бросила последний томный взгляд на застывшее в сфере изображение, на улыбку, которую она была намерена стереть.

– Скоро встретимся, мой милый Тейн, – промурлыкала она, развернулась и вышла из комнаты, не оглядываясь на своих пленников.

Тяжелая каменная дверь с грохотом захлопнулась за ее спиной, оставляя позади лишь отзвук шагов, зловещее эхо ее обещаний и леденящий душу страх за судьбу юного заклинателя.