Читать книгу: «Метафизика. 2024», страница 10

Опять же, либо теория истинна во всех случаях, и вещь одновременно и белая, и небелая, и бытие, и небытие, и все остальные противоречия аналогично совместимы, либо теория истинна для одних утверждений и не истинна для других. А если не для всех, то исключениями будут противоречия, из которых, по общему признанию, истинно только одно; если же для всех, то опять-таки либо отрицание будет истинным везде, где есть утверждение, а утверждение истинным везде, где есть отрицание, либо отрицание будет истинным там, где есть утверждение, но утверждение не всегда истинно там, где есть отрицание. И (1) в последнем случае будет существовать нечто, чего точно нет, и это будет бесспорным убеждением; а если небытие бесспорно и познаваемо, то противоположное утверждение будет более познаваемо. Но (2) если то, что необходимо отрицать, столь же необходимо утверждать, то истинно или не истинно разделять предикаты и говорить, например, что вещь белая, и снова, что она не белая. И если (а) не верно применять предикаты по отдельности, то наш оппонент на самом деле их не применяет, и ничего вообще не существует; но как могли бы несуществующие вещи говорить или ходить, как это делает он? Кроме того, с этой точки зрения все вещи будут едины, как уже было сказано, и человек, и Бог, и трирема, и их противоречия будут одним и тем же. Ибо если противоречия могут быть одинаково предицированы каждому предмету, то одна вещь ни в коем случае не будет отличаться от другой; ведь если она отличается, то это отличие будет чем-то истинным и свойственным ей. И (b) если можно с истиной применять предикаты по отдельности, то вышеупомянутый результат не менее очевиден.

Далее, из этого следует, что тогда все были бы правы и все заблуждались бы, и наш оппонент должен сам признать себя заблуждающимся.– И в то же время наша дискуссия с ним, очевидно, вообще ни о чем, ибо он ничего не говорит. Ибо он не говорит ни «да», ни «нет», но и «да», и «нет»; и снова отрицает и то, и другое, и говорит «ни да, ни нет», ибо иначе уже было бы нечто определенное.– Кроме того, если при истинности утверждения ложным будет отрицание, а при истинности – утверждение, то невозможно одновременно истинно утверждать и отрицать одну и ту же вещь. Но, возможно, они скажут, что мы предположили именно тот вопрос, о котором идет речь.

Опять же, заблуждается ли тот, кто судит либо о том, что вещь такова, либо о том, что она не такова, и прав ли тот, кто судит и о том, и о другом? Если он не прав, то что могут иметь в виду, говоря, что природа существующих вещей такова? А если он не прав, но более прав, чем тот, кто судит иначе, то бытие уже будет иметь определенную природу, и это будет истинно, а не в то же время и не истинно. Но если все одинаково правы и неправы, то тот, кто так считает, не может ни говорить, ни сказать ничего вразумительного, ибо он говорит одновременно и «да», и «нет». А если он не выносит никаких суждений, а только « полагает» и «не полагает», безразлично, то какая разница между ним и растениями? Итак, в высшей степени очевидно, что ни один из тех, кто придерживается этого мнения, ни кто-либо другой в действительности не находится в таком положении. Ибо почему человек идет в Мегару пешком, а не сидит дома, думая, что идет? Почему он не идет рано утром к колодцу или к пропасти, если таковые окажутся на его пути? Почему мы наблюдаем, как он остерегается этого, явно не считая, что падение в пропасть – это и хорошо, и не хорошо? Очевидно, он считает, что одно дело лучше, а другое хуже. А если это так, то он должен судить об одном как о человеке, а о другом как о не человеке, об одном как о сладком, а о другом как о несладком. Ибо он не стремится и не судит обо всех вещах одинаково, когда, считая желательным пить воду или видеть человека, начинает стремиться к этим вещам; но он мог бы, если бы одна и та же вещь была в равной степени человеком и не человеком. Но, как уже было сказано, нет никого, кто не избегал бы явно одних вещей и не избегал других. Поэтому, как кажется, все люди выносят безоговорочные суждения, если не обо всем, то о том, что лучше и что хуже. И если это не знание, а мнение, то они должны тем более беспокоиться об истине, как больной человек должен больше беспокоиться о своем здоровье, чем здоровый; ведь тот, кто имеет мнение, по сравнению с тем, кто знает, не находится в здоровом состоянии в том, что касается истины.

И опять же, как бы ни было все «так и не так», в природе вещей все же есть большее и меньшее; ведь мы не должны говорить, что два и три одинаково равны, и тот, кто считает четыре вещи пятью, не ошибается так же, как и тот, кто считает их тысячей. Если же они не одинаково ошибаются, то очевидно, что один из них менее ошибается и, следовательно, более прав. Если же то, что обладает большим количеством каких-либо качеств, ближе к норме, то должна существовать некая истина, к которой более истинное ближе. А если даже и нет, то все равно уже есть нечто более определенное и истинное, и мы избавимся от безусловной доктрины, которая мешает нам что-либо определить в нашей мысли.

Часть 5

Аристотель обсуждает учение Протагора и его связь с мнением о том, что все мнения могут быть истинными или ложными одновременно. Автор утверждает, что если все мнения истинны, то они могут противоречить друг другу, что приводит к парадоксу. В результате, все мнения должны считаться истинными, поскольку противоречащие мнения существуют одновременно. Также подчеркивается, что для разных оппонентов следует применять разные методы убеждения: одних нужно убеждать, а других – принуждать.

***

Опять же, из того же мнения исходит учение Протагора, и оба учения должны быть одинаково истинными или одинаково неистинными. Ибо, с одной стороны, если все мнения и представления истинны, то все утверждения должны быть одновременно и истинными, и ложными. Ведь многие люди придерживаются убеждений, противоречащих друг другу, и все считают заблуждающимися тех, кто не придерживается тех же мнений, что и они сами; так что одно и то же должно быть и не быть. С другой стороны, если это так, то все мнения должны быть истинными; ведь те, кто заблуждается, и те, кто прав, противостоят друг другу в своих мнениях; если же реальность такова, как предполагает рассматриваемое мнение, то все будут правы в своих убеждениях. Таким образом, очевидно, что оба учения исходят из одного и того же хода мыслей.

Но не следует использовать один и тот же метод дискуссии со всеми оппонентами, ведь одних нужно убеждать, а других – принуждать. Тех, кого трудности мышления привели к такому положению, можно легко излечить от невежества, ведь встречать нужно не выраженный аргумент, а мысль. Но тех, кто спорит ради спора, можно убедить, лишь изменив выраженный в словах аргумент.

Те, кто действительно ощущает трудности, пришли к такому мнению благодаря наблюдению за чувственным миром. (1) Они считают, что противоречия или противоположности одновременно истинны, потому что видят, как противоположности возникают из одной и той же вещи. Если же то, чего нет, не может возникнуть, то вещь должна была существовать прежде как обе противоположности, как говорит Анаксагор, что все смешано во всем, и Демокрит тоже; ибо он говорит, что пустота и полнота существуют одинаково в каждой части, и все же одна из них – бытие, а другая – небытие. Тем же, чья вера опирается на эти основания, мы скажем, что в каком-то смысле они говорят правильно, а в каком-то заблуждаются. Ведь «то, что есть» имеет два значения, так что в каком-то смысле вещь может возникнуть из того, что не есть, а в каком-то – нет, и одна и та же вещь может одновременно быть и не быть – но не в одном и том же отношении. Ведь одна и та же вещь может быть потенциально одновременно двумя противоположностями, но не может быть фактически. И снова мы попросим их поверить, что среди существующих вещей есть другой вид субстанции, к которому вообще не относятся ни движение, ни уничтожение, ни порождение.

И (2) точно так же некоторые выводят из чувственного мира «истину явлений». Ибо они считают, что истина не должна определяться большим или меньшим числом тех, кто придерживается того или иного убеждения, и что одна и та же вещь кажется сладкой одним, кто ее пробует, и горькой другим, так что если бы все были больны или все были безумны, и только двое или трое были здоровы или в здравом уме, то именно эти считались бы больными и безумными, а не остальные. И опять же, многие другие животные получают о тех же вещах впечатления, противоположные нашим; и даже для органов чувств каждого отдельного человека вещи не всегда кажутся одинаковыми. Итак, какие из этих впечатлений истинны, а какие ложны, не очевидно; ведь один набор не более истинен, чем другой, но оба одинаковы. Вот почему Демокрит, во всяком случае, говорит, что либо истины нет, либо она для нас, по крайней мере, не очевидна. И вообще, именно потому, что эти мыслители полагают знание ощущением, а это – физическое изменение, они говорят, что то, что представляется нашим чувствам, должно быть истинным; ведь именно по этим причинам Эмпедокл, Демокрит и, можно сказать, все остальные стали жертвами мнений такого рода.

Ибо Эмпедокл говорит, что когда люди меняются в своем состоянии, то меняются и их знания;

Ибо мудрость возрастает в людях в зависимости от их настоящего состояния».

И в другом месте он говорит:

Насколько изменяется их природа, насколько и они сами преображаются.

Приходят в голову измененные мысли.

Аналогичным образом выражается и Парменид:

Ибо как в каждом случае сходятся сильно изгибающиеся по длине конечности,

так и разум людей; ибо всяк в себе и во всех

«Одно дело – думать о сути их конечностей:

Ибо мыслится то, чего в человеке больше».

Рассказывают также о высказывании Анаксагора, обращенном к некоторым из его друзей, – что вещи будут для них такими, какими они их себе представляют. И говорят, что Гомер тоже, очевидно, придерживался такого мнения, потому что заставил Гектора, когда тот потерял сознание от удара, лежать, «думая о посторонних мыслях», – что подразумевает, что даже у тех, кто лишен мысли, есть мысли, хотя и не те же самые. Очевидно, что если и то и другое – формы мысли, то и реальные вещи одновременно и «такие и не такие». И именно в этом направлении последствия наиболее сложны. Ведь если те, кто больше всех видел, что истина возможна для нас (а это те, кто больше всех ищет и любит ее), – если они имеют такие мнения и высказывают такие взгляды на истину, то не естественно ли, что начинающие философы должны пасть духом? Ведь искать истину – значит следовать за летающей дичью.

Но причина такого мнения в том, что, когда эти мыслители выясняли истинность того, что есть, они считали «то, что есть» тождественным с чувственным миром; в нем, однако, в значительной степени присутствует природа неопределенного – того, что существует в том особом смысле, который мы объяснили; и поэтому, хотя они говорят правдоподобно, они не говорят того, что истинно. Ибо нам подобает поставить вопрос так, а не так, как поставил его Эпихарм в споре с Ксенофаном. И опять же, они придерживались этих взглядов, потому что видели, что весь этот мир природы находится в движении, а о том, что меняется, нельзя сделать ни одного истинного утверждения; по крайней мере, о том, что везде и во всех отношениях меняется, ничего нельзя утверждать истинно. Именно это убеждение переросло в самое крайнее из упомянутых выше воззрений, в воззрение исповедующих Гераклита, такого, какого придерживался Кратил, который в конце концов не счел нужным ничего говорить, а только пошевелил пальцем и порицал Гераклита за то, что тот сказал, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку, ибо, по его мнению, нельзя сделать это даже один раз.

Но мы возразим и на этот аргумент, что в их рассуждениях о том, что изменяющееся, когда оно изменяется, не существует, есть какой-то реальный смысл. Однако это все-таки спорно; ведь то, что теряет качество, имеет что-то от того, что теряется, а то, что появляется, уже должно быть. И вообще, если вещь погибает, то должно присутствовать нечто существующее; а если вещь возникает, то должно быть нечто, из чего она возникает, и нечто, чем она порождается, и этот процесс не может быть безграничен. Но, оставив эти аргументы, будем настаивать на том, что изменяться по количеству и по качеству – не одно и то же. Допустим, что в количественном отношении вещь не постоянна; но все же именно в отношении ее формы мы знаем каждую вещь. – И опять же, было бы справедливо критиковать тех, кто придерживается этой точки зрения, за то, что они утверждают обо всей материальной вселенной то, что они видели только в меньшинстве даже разумных вещей. Ведь только та область чувственного мира, которая непосредственно окружает нас, всегда находится в процессе разрушения и порождения; но это, так сказать, даже не часть целого, так что было бы справедливее оправдать эту часть мира из-за другой части, чем осудить другую из-за этой. И опять-таки, очевидно, мы должны дать им тот же ответ, что и раньше; мы должны показать им и убедить их, что есть нечто, чья природа неизменна. Ведь из утверждения, что вещи в одно и то же время есть и не есть, следует утверждение, что все вещи находятся в покое, а не в движении; ибо нет ничего, во что они могли бы превратиться, поскольку все атрибуты уже принадлежат всем предметам.

Что касается природы истины, то мы придерживаемся мнения, что не все, что появляется, является истинным. Во-первых, они утверждают, что ощущение – по крайней мере, предмета, свойственного данному чувству, – не является ложным; мы отвечаем, что видимость не тождественна ощущению. – Опять же, справедливо выразить удивление наших оппонентов тем, что они поднимают вопрос о том, так ли велики величины и так ли красивы цвета, как они кажутся людям на расстоянии или как они кажутся тем, кто находится вблизи, и так ли они велики, как они кажутся больным или здоровым, и тяжелы ли те вещи, которые кажутся такими слабым, или те, которые кажутся такими сильным, и является ли истиной то, что кажется спящим или бодрствующим. Ведь они, очевидно, не считают эти вопросы открытыми; никто, по крайней мере, если, находясь в Ливии, вообразит однажды ночью, что он в Афинах, сразу же не отправится в Одеум. И в отношении будущего, как говорит Платон, конечно, мнение врача и мнение невежды не одинаково весомы, например, в вопросе о том, выздоровеет человек или нет. – И опять же, среди самих органов чувств ощущение чужого предмета и ощущение соответствующего предмета, или ощущение родственного предмета и ощущение предмета, о котором идет речь, не одинаково авторитетны, но в случае цвета авторитет имеет зрение, а не вкус, а в случае вкуса – вкус, а не зрение; каждый из органов чувств никогда не говорит в один и тот же момент об одном и том же предмете, что он в одно и то же время «такой и не такой».

– Но даже в разные моменты одно чувство не расходится с другим в отношении качества, а только в отношении того, к чему это качество принадлежит. То есть, например, одно и то же вино может казаться, если изменится либо оно, либо тело, в одно время сладким, а в другое – несладким; но, по крайней мере, сладкое, такое, каким оно является, когда существует, еще никогда не менялось, а человек всегда прав в этом отношении, и то, что должно быть сладким, с необходимостью должно быть такой-то и такой-то природы. Однако все эти взгляды уничтожают это различие, так что, поскольку нет сущности чего бы то ни было, нет и необходимости; ведь необходимое не может быть таким и таким, так что если что-либо является необходимым, то оно не может быть одновременно «таким и не таким».

И вообще, если существует только разумное, то не было бы ничего, если бы не было одушевленных вещей, ибо не было бы способности чувствовать. Точка зрения, что ощущения также не существовали бы, несомненно, верна (ведь они являются привязанностями воспринимающего), но то, что субстраты, вызывающие ощущения, не должны существовать даже в отрыве от ощущений, невозможно. Ведь ощущение, конечно, не есть ощущение само по себе, но есть нечто, что находится за пределами ощущения и должно предшествовать ему; ведь то, что движется, по своей природе предшествует тому, что движется, и если они являются коррелятивными терминами, то это не менее верно.

Часть 6

Аристотель обсуждает трудности, с которыми сталкиваются люди, пытаясь определить, кто может правильно судить о здоровье и других вопросах. Он указывает на то, что многие из них ищут причины для явлений, где причин не существует, и это приводит к внутренним противоречиям. Он утверждает, что такие люди не имеют четких убеждений и легко могут быть убеждены в этом. Однако те, кто ищет принуждения в болезнях, стремятся к невозможному, поскольку они уже противоречат себе.

***

Как среди тех, кто придерживается этих убеждений, так и среди тех, кто просто разделяет эти взгляды, есть те, кто затрудняется спросить, кто является судьей здорового человека, и вообще, кто может правильно судить по каждому разряду вопросов. Но такие вопросы похожи на ломание головы над тем, спим мы сейчас или бодрствуем. И все подобные вопросы имеют один и тот же смысл. Эти люди требуют, чтобы всему была дана причина, ибо они ищут отправную точку и хотят получить ее путем доказательств, в то время как из их действий очевидно, что у них нет убеждений. Но их ошибка заключается в том, о чем мы уже говорили: они ищут причину для того, для чего не может быть причины; ведь отправная точка доказательства – это не само доказательство.

Таких людей легко убедить в этой истине, ибо ее нетрудно постичь; но те, кто ищет лишь принуждения в болезни, ищут невозможного, ибо они требуют, чтобы их заставили противоречить самим себе, в то время как они сами себе противоречат с самого начала. – Но если не все вещи относительны, а некоторые самосуществуют, то не все, что появляется, будет истинным; ведь то, что появляется, появляется для кого-то одного; так что тот, кто говорит, что все, что появляется, истинно, делает все вещи относительными. Поэтому те, кто требует неотразимого аргумента и в то же время требует, чтобы их призвали к ответу за их взгляды, должны оградить себя, сказав, что истина не в том, что то, что появляется, существует, а в том, что то, что появляется, существует для того, кому оно появляется, и когда, и в том смысле, в котором, и тем способом, в котором оно появляется. И если они изложат свою точку зрения, но не изложат ее таким образом, то вскоре окажутся в противоречии с самими собой. Ибо возможно, что для одного и того же человека вещь может казаться медом для зрения, но не для вкуса, и что, поскольку у нас два глаза, вещи могут не казаться одинаковыми для каждого, если глаза не похожи. Ибо тем, кто по вышеуказанным причинам говорит, что кажущееся истинно, а значит, все вещи в равной мере ложны и истинны, поскольку вещи не кажутся всем людям одинаковыми или всегда одинаковыми для одного и того же человека, но (часто имеют противоположные виды в одно и то же время (ведь осязание говорит, что есть два предмета, когда мы скрещиваем пальцы, а зрение говорит, что один), – им мы скажем: «Да, но не для одного и того же чувства, не в одной и той же его части, не одинаковым образом и не в одно и то же время», так что кажущееся при этих оговорках истинно. Но, возможно, по этой причине те, кто рассуждает так не потому, что чувствует затруднение, а ради аргументации, должны сказать, что это не истинно, но истинно для этого человека. И, как уже было сказано, они должны сделать все относительным – относительным к мысли и восприятию, так что ничто ни возникло, ни будет существовать без того, чтобы кто-то не подумал об этом. Но если вещи возникли или будут существовать, то, очевидно, не все они будут относительными по отношению к мнению. – Опять же, если вещь одна, то она находится в отношении к одной вещи или к определенному числу вещей; и если одна и та же вещь и половина, и равна, то равная все же не соотносится с двойной. Если же одна и та же вещь есть человек по отношению к тому, что мыслит, и есть то, что мыслится, по отношению к тому, что мыслит, то то, что мыслит, будет не человеком, а только тем, что мыслится. Опять же, если каждая вещь должна быть соотносима с тем, что мыслит, то то, что мыслит, будет соотносимо с бесконечным множеством конкретно различных вещей.

Итак, пусть этого будет достаточно, чтобы показать (1) что наиболее бесспорным из всех убеждений является то, что противоречивые утверждения не являются одновременно истинными, и (2) какие последствия следуют из отрицания этого убеждения, и (3) почему люди его отрицают. Поскольку невозможно, чтобы противоречия были одновременно истинными в отношении одной и той же вещи, очевидно, что противоречия также не могут одновременно относиться к одной и той же вещи. Ибо из противоположностей, не менее чем из противоречий, одна есть лишение – и лишение сущности; а лишение есть отрицание предиката в определенном роде. Итак, если невозможно одновременно утверждать и отрицать истинно, то невозможно и то, чтобы противоположности одновременно принадлежали предмету, если только они обе не принадлежат ему в определенных отношениях, или одна в определенном отношении, а другая без оговорок.