Читать книгу: «Ольга – княжна Плесковская», страница 2

– Начинка из черники в меду. Милости просим, князь, откушай, – предложила она, чуть склонив голову и приглашающе указав ладонью на блюдо.

Князь взял пирожок. Ольга опустилась на лавку, притихший Любим сел рядом.

– Да ты ещё и пироги печь умелица, – одобрил князь, прожевав один пирожок и принявшись за второй. – Неужто сама?

– Сама, князь.

– А что, Любим, другая твоя сестрица, та, что невеста, тоже вкусные пироги печёт?

– Малинка-то? Малинка тоже печет, да у Олёнки вкуснее, у неё всё вкуснее получается, – знающе сообщил Любим.

– А собою какова Малинка? Столь же пригожа, как Олёнка? – отхлебнув морса, полюбопытствовал Игорь.

– Малина гораздо краше, князь, – быстро ответила Ольга, опередив раскрывшего было рот Любима. – Малина и белолица, и румяна, и телом пышна, и косами богата.

– Да ты что! – с притворным удивлением воскликнул Игорь. – А братец-то твой иначе думает, зрю.

– Братец мой спит и видит баловство наше ратное продолжить, вот и подхалимствует. – Ольга метнула остерегающий взгляд возмущённому Любиму. «Не встревай», – говорил тот взгляд.

– Вот вечером и погляжу на пиру на красу ту неземную. Спасибо за угощение, девица. Вечером, чаю, свидимся. – Игорь поднялся с лавки. – А ты молоде́ц, удар держишь, иной отрок из дружины меч бы выпустил, а ты сдюжила – не уронила, – сказал князь на прощанье и удалился из избы…

3. Сельская свадьба

Солнце закатилось за полдень, когда все хлопотные приготовления были наконец завершены. Столы ломились от яств, в воздухе витало приятное предчувствие праздника, а женская половина Томилиного семейства, взволнованная и нарядная, в верхних клетях избы доводила красу Малины до неземного совершенства. Были там младшие сёстры Малины – Леля и Услада, Ольга и две Малинины закадычные подружки – худая и острая на язык Берёза и приземистая добродушная толстушка Ива. В Выбутах, лесном краю, девочкам любили давать имена по названию деревьев.

Когда Ольга описала князю Малину пышной телом, белолицей, румяной, с косой, что толще руки иного гридня, она не покривила душой. Всего этого у Малины имелось в избытке. Ещё и росту девица была такого, что и иной гридень очи в очи бы не сумел поглядеть, и крепостью телесной боги не обделили. Удалась Малина в погибшего отца, что собою был богатырь, хотя и статную Голубу никто бы не назвал хрупкой тростинкой. Ступала Малина величаво и плавно, молвила веско и неспешно, но умела и острым словцом припечь, а уж как глянет, бровью поведёт – ровно серебром одарит.

Вот и сейчас, казалось, волновались все, кроме Малины, которая, неспешно осматривала себя в булатное зеркальце, с гордостью и удовольствием любуясь собственным отражением. И не верилось, что лишь несколько дней тому назад почитала себя Малина бессчастной, орошала подушку горькими слезами.

Долго горевала Малина, что никто её такую рослую да крупную замуж не позовёт. Женихи смотрели с восторженным трепетом, но бегали за резвыми хохотушками. Зато Первуша, не смущаясь ни своего невеликого роста, ни худощавого телосложения, как только Малину увидел – обомлел: «Вот это девица, каких богатырей нарожать ему сможет!», – и ничтоже сумняшися повёл осаду по всем правилам ратной науки.

Малина невзрачного, по её разумению, ухажёра сначала всерьёз не принимала: ни косой тебе сажени в плечах, ни золотых кудрей, ни взора соколиного. Но Первушу с толку девкина холодность не сбивала, и ухаживания свои он продолжал упорно и настойчиво. То место лучшее для Малины на посиделках займёт, то самый лакомый кусочек со стола принесёт, да и подарками Малину баловал – то бусы, то зеркальце, то отрез заморской ткани. Бывало раньше, Малину дразнили и за высокий рост, и за стать, но как Первуша появился, никто рта открыть не смел. И в службе ратной Первуша отличался, Яромир всегда с ним лично словом молвился, и неспроста: Первуша своих подопечных гридней гонял без устали, его десяток был самым лучшим из трёх. А уж когда обнимал Первуша Малину за плечи, то никто бы не посмел назвать его тщедушным или слабым, руки под рубашкой были крепче камня. Постепенно Малина настолько привыкла к Первуше, что и дня без него не мыслила. А когда Яромир отправил Первушу в Плесков с поручением, и отсутствовал удалой гридень аж целую седмицу, тут уж Малина и вовсе извелась. Вот такая любовная повесть-кручина, что ныне продолжилась свадьбой. Как столетний дуб вырастает из молодой поросли, что из малого желудя взошла, так и из привычки порой рождается привязанность, а из привязанности крепкая любовь.

Для свадебного обряда облачили девицы Малину в баскую черемчатую тончайшего льна сорочицу, украшенную по вырезу затейливой вышивкой, в которой мерцали и золотые нити, и стеклянный бисер, и жемчуг. В более скромном исполнении узор повторялся и на подоле, что выглядывал из-под нарядной пестряди понёвы⁸. Поблёскивали золотые нити и в красном пояске, с которого на цепочках свисали подвески-обереги, должные притянуть в семейную жизнь молодых достаток и счастье. Длинные рукава Малининой сорочицы скрепили на запястьях бронзовыми наручами с затейливыми рисунками. Бронзовым же венцом обхватили голову. На челе венец украшал чеканный узор, кружево колец спускалось по вискам к гладкой белой шее, увитой ожерельем из разноцветных стеклянных бусин. Попадались в нём бусины зелёного стекла, а три были из дутого золота. Последний раз щеголяет девка в венце и радует взоры окружающих светлой гривой роскошных распущенных волос. Нынче вечером уплетут волосы в косы, уложат кольцами и укроют от посторонних глаз девичью красу тонкой тканью убруса⁹ – теперь не девка, а мужняя жена. Завершили наряд сапожками из красной кожи – подарком Яромира. Имелась ещё в праздничном наряде подбитая беличьим мехом душегрея, сшитая из заморского сукна, купленного Первушей.

Наряжая Малину, девицы пели, продолжая оплакивать, как и было положено, уходящее невестино девичество:

Ой, судьба моя, ты судьбинушка,

Доля трудная, доля тяжкая.

Словно белую берёзоньку,

Поломали меня, с корнем вырвали.

Увели меня от родной избы,

От родимых отца-матушки,

Повели меня да на свадебку…

– Малинка! – влетел в ложницу запыхавшийся Любим. – Первуша приехал и дружки его, Борщ и Млад, и ещё целая ватага.

Малина охнула и прижала ладони к губам. Невозмутимость слетела с неё, как желтый лист с древа по осени. Так она простояла неподвижно несколько мгновений, пока рассудительная Берёза не взяла её за руку и не увлекла за собой вниз по лестнице в горницу. Малину отвели в красный угол, под деревянные резные свята¹⁰ Рода и Рожаниц, посадили на лавку и укрыли шубой. Берёза, Ива и Ольга загородили Малину, повернувшись к лавке спиной. В горницу вышли Томила с Голубой. Мать невесты несла в руках каравай на рушнике. Услада и Леля встали у двери, готовясь встречать жениха.

А жених с дружками тем временем вовсю колотили в дверь избы. Открывать отправили Любима. Как только он отворил, весёлая, уже отведавшая хмельного мёду ватага с грохотом и хохотом вломилась в сени.

– Здравы будьте, добрые люди, – ещё из сеней зычно провозгласил Борщ, Ольгин давний приятель по детским играм. – Пошли мы с товарищами на ловы, зайцев пострелять, – продолжил он, когда вся ватага вошла в горницу. – А один заяц, серебряна шкурка, – тут Борщ нашёл глазами Томилу и повернулся к нему, – за ворота к тебе, хозяин, махнул. Отыскать надобно, позволишь?

– Что ж не позволить, добрый мо́лодец, ищи, коли не шутишь, – Томила усмехнулся в бороду.

Друзья рассыпались по избе. Конечно, они прекрасно знали, где искать пропавшего «зайца», но обряд нужно было соблюсти.

Обойдя избу посолонь, Первуша с дружками Борщом и Младом подошёл к Берёзе, Иве и Ольге, дружки встали у него за спиной.

– Красны девицы, не видели зайчика, серебряную шкурку? – спросил жених.

– Отчего же не видели. Знамо, пробегал, – молвила бойкая Берёза.

– А где сыскать его, не подскажете, славницы? – подхватил Борщ.

– Не спеши, добрый молодец, разгадаешь загадки, укажем тебе, где зайчик схоронился, – ответила Ива.

– Что ж, загадывайте, девицы премудрые, – Первуша вздохнул и изобразил глубокую печаль.

– Кругла, да не девка, с хвостом, да не мышь, – загадала свою загадку Ива.

– Ну, это ясно – репа, – ответил доселе молчавший Млад.

– Вот вам вторая загадка, – продолжила Берёза. – Мать толста, дочь красна, сын храбёр, в небеса ушёл.

Парни задумались, скорее для вида, а разгадал Борщ:

– Та матушка – печь, а дочка с сынком – огонь с дымком.

– Тогда моя загадка, – вступила Ольга. – Говорили в старину, молись – коли собрался на войну, когда идёшь в море – молись тогда вдвое. А перед чем, добрые мо́лодцы, надо молиться втрое?

– Ну и загадку загадала, красна девица, – протянул Борщ. – Пожалуй, разгадать не сумеем. Что, други, отпустим зайчика и по домам разбредёмся? Уж больно девица разумна да заковыриста, куда как нам с ней справиться. – Хитро подмигнул Первуше с Младом явно неравнодушный к Ольге Борщ.

– А зайчик, чудо, как хорош, – в тон ему пропела Ольга. – Шкурка, что паволока заморская, очи – чистые яхонты, – и, глядя прямо в глаза жениху, уверенно и чуть ли не властно добавила: – Отправляйтесь по домам, горе-ловцы! Мы нашего зайчика неумёхам не отдадим, мы удальцов разумных ждём.

– Наших ловцов-охотников прогоните, других не скоро дождётесь! – крикнула из ватаги какая-то нагловатая девица.

– А ты по себе не суди, – быстро нашлась Берёза.

– Верно Берёза подметила, никто видно к девице на двор не заходил, – подхватила Ольга. – Тявкающих псиц ловцам нет нужды разыскивать, они на свист сами бегут, – припечатала она, вызвав смешки в рядах ватажки.

– Знаю я разгадку, девица, – сказал почему-то вдруг оробевший Первуша.

– Молви, – милостиво разрешила Ольга.

– Трижды нужно помолиться, перед тем как пожениться.

– Что ж, верно молвишь, молодец, – также уверенно продолжала Ольга. – Вот он, твой зайчик, помолись, – она указала на свята богов, – и забирай.

Девушки расступились, Первуша шагнул к лавке, сдёрнул шубу и обнаружил под ней румяную от волнения и жаркого меха Малину. Он обошёл вокруг лавки, взял Малину за руку и вывел в середину горницы.

– Хорош зайчик? – спросила Берёза, обращаясь к дружкам жениха.

– Искали мы зайчика, а нашли невесту нашему охотнику, – отозвался Млад.

– И хотим узнать, богата ли невеста женскими умениями, – оживился Борщ.

– Откушайте хлебушка, что Малинушка наша пекла, – промолвила из другого угла горницы взволнованная Леля, подошла к Голубе, взяла каравай на рушнике и поднесла сначала Первуше, затем Борщу с Младом, а что осталось, отдала весёлой ватажке.

– Вкусно, добры молодцы? – робко спросила она.

– Хорош каравай, хрустящ и пышен. А с иголкой невеста умеет управиться? – в свою очередь спросил Млад.

Тут Услада молча подошла к жениху, держа в руках украшенную затейливой вышивкой по вороту и рукавам льняную рубаху.

– Добре, – с улыбкой молвил Первуша, взяв рубаху.

– Невеста наша свои уменья делом подтвердила, – постановила Берёза. – А ты, добрый молодец, докажи-ка нам, что не тщетствуешь¹¹.

– Не побрезгуйте, красны девицы, примите скромные гостинцы, – Борщ раскрыл кожаный тоболец¹², который с самого начала держал в руках, достал из него горсть мелких серебряных привесок на поясок и принялся раздавать девушкам. – Прими, красна девица, ложечку, – протянул он привеску Берёзе, – чтобы сытно вкушать и телом добреть. А тебе, девица, гребешок – чтобы скорее две косы заплести. – Это предназначалось Иве. – Вот и вам, славницы, на счастье. – Двух одинаковых коньков Борщ передал Леле с Усладой. – Ну, а тебя, девица, не знаю, чем и порадовать, тебя-то ничем не удивишь, – скрывая смущение, обратился Борщ к Ольге. – Возьми вот хотя бы солнышко, чтобы сиять ярче всех.

– Не обдели и братца невесты нашей, – напомнила Берёза.

– А тебе, добрый молодец, вот какой подарок, – Млад обернулся к ватажке и взял у кого-то из рук холщовый мешок. В мешке обнаружился деревянный крашеный щит. Восторгу Любима не было предела. Это какое ж у него теперь богатство: и меч, и щит – прямо-таки небывалое счастье! Коли такие дары перепадают от жениховых щедрот, вот и других сестриц уж поскорее бы женихи разобрали.

– Готовься, добрый молодец, подрастёшь маленько, возьму отроком к себе в десяток, – пообещал Первуша Любиму.

– Ну что, красны девицы, отдаёте нашему жениху свою подруженьку? – спросил Борщ.

– Отдаём-отдаём, – хором ответили подружки.

– А ты, добрый молодец, отдаёшь свою сестрицу за нашего жениха? – обратился Млад к Любиму.

– Забирайте. – Любим по-взрослому махнул рукой.

– А вам, Томила и Голуба, довольно ли моего вена, отдаёте за меня вашу доченьку? – Первуша посмотрел на Малининых родителей.

– Забирай, сынок, – прочувствованно сказал Томила.

– Береги нашу доченьку, не обижай, – со слезой в голосе добавила Голуба.

– Матушка, батюшка, благословите, – попросила Малина.

Томила взял из красного угла домашних чуров и, обойдя вместе с Голубой молодую чету посолонь и остановившись напротив них, промолвил:

– Живите дружно, любите друг дружку. И да смилостивятся над вами боги.

Голуба расцеловала Первушу и Малину, и, зажмурившись, на мгновенье крепко прижала к себе дочь – невесту, молодую хозяйку, будущую мать – неважно – своё дитя до последних дней.

После этого все стали выходить из избы, и свадебный поезд с песнями и плясками отправился на место праздничного пира. На поляне выстроившиеся в два ряда по обе стороны от поезда сельчане принялись осыпать жениха и невесту зерном и хмелем. У священной берёзы будущую супружескую чету ждал волхв, сельчане отступили, образовав круг. Волхв взял Малину и Первушу за руки и, бормоча что-то себе под нос, повёл посолонь вокруг дерева.

Сделав несколько кругов, волхв остановился, жестом вызвал из круга сельчан двоих отроков, один из которых держал в руках чашу, второй – зажжённую лучину.

– Водица ключевая, соедини сии души, – волхв поднёс чашу.

Первуша и Малина трижды поочередно отпили. В чаше была чуть подслащённая мёдом вода.

Волхв взял лучину и провёл ладонью по огню, жених и невеста с опаской повторили. Как ни странно, боли от ожога не почувствовали, да и самого ожога не случилось.

– Святой огонь, соедини сии души.

После этого волхв опустился на колени, брачующиеся тоже опустились и протянули к волхву руки со сложенными лодочкой ладонями. Волхв на мгновение приник лицом к земле, затем зачерпнул крючковатыми пальцами и посыпал землицей раскрытые ладони молодой четы.

– Матушка-сыра Земля, соедини сии души.

– Поднимитесь, обручники, сомкните уста, соедините свои души и назовитесь отныне мужем и женой, – повелел волхв.

– Называю тебя своей женой. – Первуша отцепил от пояса и надел на запястье Малины витой серебряный обруч.

– Называю тебя своим мужем, – трепетно промолвила Малина и склонилась для поцелуя к своему невеликого роста теперь уже мужу.

– Боги, призрите сии молодые души, соединённые священными узами. – Дребезжащий голос волхва возвысился, набрал силу и разнёсся над поляной. – Род, убереги от окаянств и безгодия, Рожаницы, благопоспешайте здоровых детишек, Велес, пожалуй тук и злаки, Ярила, не гаси любовного огня!

Крепко прижавшись друг к другу, новоявленные муж и жена, сопровождаемые прибаутками, шутливыми пожеланиями пытавшихся растянуть их за рукава в разные стороны сельчан, направились к свадебному столу, где их встретила сваха Велимудра. Произнеся своё напутствие, сваха приняла от молодых в дар кунью шкурку и пожелала им детишек столько, сколько в шкурке волосков.

И вот, наконец, гости расселись за столом и принялись неспешно вкушать. Зазвучали здравицы в честь молодых, сельчане принялись подносить подарки: глиняную утварь для снедей, дубовые бочки для квашения и солений, льняные рушники и скатерти – всё, что потребуется молодой семье в хозяйстве. Князь подарил молодожёнам шубу куньего меха и кольчугу Первуше, а Яромир – тонкостенную расписную посуду, а один маленький горшочек до краев был наполнен серебром – не один год молодые смогут прожить припеваючи, а с умом распорядившись, и не один десяток лет.

Солнце склонялось к верхушкам деревьев, веселье нарастало. Засвистели рожки, загудели дудки, задребезжали-зазвенели бубны. Парни и девушки вставали из-за столов, выходили на поляну, разводили костры, устраивали пляски и всякие забавы. Удалые гридни из Яромировой и княжеской дружин подсаживались к пригожим девицам, обнимали за плечи, сладким шёпотом заводили немудрёные речи. Старшее поколение вело неспешные разговоры, налегая на меды и закуски. Несколько гридней поодаль, почти у самого берега, жарили на костре кабана, пойманного на вчерашнем лове и томившегося прошлую ночь в заливке из соли, чеснока, лука, смородинного и мятного листа, а перед жаркой натёртого мёдом. Упоительный аромат уже поплыл над поляной, заставляя селян нетерпеливо втягивать ноздрями воздух и невольно поворачивать головы к источнику запаха.

Киевский князь, по праву почётного гостя сам выбравший себе место за праздничным столом между Яромиром и Ольгой, не таясь, скучал, вяло поддерживал разговор с воеводой, потягивал греческое вино, лишь для него выставленное Яромиром.

– Вот уж кого в дружину брать – так это невесту вашу, – заметил Игорь, разглядывая однако не виновницу торжества, Малину, а сидевшую рядом Ольгу. – Не девица, а чистый богатырь.

Ольга пожала плечами – мол, как знаешь, князь.

– А где тут у вас, девица, ракиты священные растут? – тихо спросил Игорь, склонившись к Ольгиному лицу. – Покажешь?

Ольга молчала, некоторое время раздумывая. Затем, не поворачивая головы и не поднимая глаз, ответила еле слышно.

– Как изволишь, князь.

– Изволю, веди. – Игорь, потягиваясь, поднялся.

Ольга послушно встала из-за стола. Под пристальным батюшкиным взглядом она поправила накинутый на плечи плащ и собрала в цветастый рушник пироги.

– Куда собралась, доченька? – строго спросил Яромир.

– Не волнуйся, воевода, прогуляться сходим с твоей дочкой, – вместо Ольги ответил Игорь.

– Дозволь, князь, охрану с вами отправить. Места у нас неспокойные, дикие, да и стемнеет скоро, нечисть всякая шалить начнёт.

– Оставь своё беспокойство, воевода. Никто твою дочку обидеть не посмеет, покуда с ней князь Киевский, что под защитой самого златоусого Перуна.

– Не волнуйся, батюшка, мы недалече. Быстро назад возвернёмся. – Ольга ласково улыбнулась Яромиру.

Не сводя с дочери напряжённого взгляда, воевода кивнул. Ольга развернулась и ходко пошла в сторону реки. Князь последовал за ней.

4. Выстрел

Ольга подошла к обрывистому берегу, где вдоль края вилась довольно широкая тропинка. Князь нагнал её и пошёл рядом.

– А что, Олёнка, довелось ли тебе уже под священными ракитами клятвами обменяться с молодцем каким добрым али нет? – после долгого молчания ласковым, почти отеческим голосом спросил князь.

Ольга помотала головой.

– Неужель ни с одним гриднем рука об руку не гуляла, слов ласковых не молвила?

– Да о чём же мне с гриднями молвь творить, князь? – Ольга вскинула на него удивлённые глаза.

– Не знаешь, что ли, о чём красны девицы с удалыми молодцами ночами шепчутся? – нетерпеливо спросил Игорь.

– Как берёзка с дубом ветвями сплетались, а лебёдушка с соколом крыло о крыло в облаках кружились? – усмехнулась Ольга.

– Ну, хотя бы. Уж всяко не о мечах булатных да об утехах ратных, – подхватив её тон, ответил князь.

– Вот об этом мне как раз занимательней перемолвиться будет, – вздохнула Ольга и равнодушно добавила: – А басни я пятилетней слушать любила. Ныне скучно мне. Слушаю, а позабыть не могу, что лебёдушке-то с соколом одним путём кружиться – добычей в острых когтях.

– Ах, вот оно как. – Князь повернул голову и внимательно посмотрел на девушку. Но Ольгино спокойное лицо и вновь потупленный взор ничего, казалось, не выражали. – Значит, любишь о делах ратных послушать? – Игорь опять благодушно улыбнулся.

– Не только. Земли заморские, люди, там живущие, их нравы – вот что всего мне занимательней, – Ольга остановилась. – Мы на месте, князь. Вот она – ракита. Позволь, поклонюсь матушке.

Чуть в стороне от тропинки, шатром раскидывая гибкие ветви с узкими, нежно шелестящими, золотыми листьями, вздымались на высоту почти десяти саженей пять тонкоствольных красавиц ракит, выросших от одного корня. Два дерева склонялись через тропинку, свешивая ветви в обрыв над рекой, ещё два – вдоль тропинки, в разные стороны, а последнее, самое крепкое и ровное, – стояло стражем у опушки леса. Нижние веточки всех деревьев были перевязаны множеством цветных лоскутков – за каждым поклон-просьба; у корней лежали подношения: каравай и бочонок – дань сегодняшней свадьбы.

Ольга приблизилась к деревьям, опустилась на колени. Плащ окутал-обрисовал тонкий стан, светлые волосы рассыпались по спине и плечам. Она развязала и положила на землю между стволами рушник с пирогами и осталась недвижимой на несколько мгновений, прижавшись щекой к стволу ближайшей ракиты. Князь тем временем скинул с себя и расстелил под ветвями у самого берега плащ, и, когда Ольга поднялась с колен и повернулась к нему, приблизился к девушке и, коснувшись руками рассыпавшихся прядей, легкими поглаживающими движениями принялся убирать их Ольге за спину.

– А я много могу тебе о землях заморских поведать, – вкрадчиво сказал он.

Его лицо было почти напротив Ольгиного – князь не сильно превосходил её ростом – взгляд тающим маслом растекался по Ольгиному лицу, шее, глаза светились затаённым предвкушением – как у хищника, настигшего жертву, но ещё не вкусившего её.

– Давай присядем, на реку полюбуемся, на закат. Поговорим. – Игорь мягко покачнулся к Ольгиным губам, но она резко отвернула голову и вжалась щекой в своё плечо.

– Не серчай, княже, – произнесла Ольга в сторону. Голос её звучал спокойно и отстранённо. – Нет у меня времени послушать твои занимательные сказы. Мне возвращаться надобно. Сейчас молодых уведут в клети, и мы, подружки, должны будем пляской испросить для них милости у Матушки-Земли и Рожаниц. По обычаю хоровод ведёт либо самая старшая незамужняя в роду, – Ольга повернула голову и посмотрела на князя, – либо же самая знатная. А я хоть и не кровная Томиле родня, как и Малина впрочем, но два года с ним под одной крышей прожила, как с батюшкой, вот и получается – родня. А по знатности и объяснять нечего… Так что мне хоровод и зачинать.

Князь молчал, положения тела не менял, рук с её плеч не убирал, продолжал в упор рассматривать Ольгу, только выражение глаз с масляно-предвкушающего менялось на досадливо-непонимающее, раздражённое.

– Если я не приду, обычай не исполнится – люто осерчать могут наши богини-матушки, – пояснила Ольга. – Боюсь, их гнев ляжет не только на меня. – Она опустила взгляд, скрыв глаза тёмными ресницами. – Боюсь, и тебя, мужа заметного и многонарочитого, коснётся. Не приведи Перун, вдруг удача в пути изменит, а ведь путь тебе неблизкий держать, княже. – Ольга подняла глаза, внимательно поглядела на князя. Чуть выждав, она осторожно отвела его руки со своих плеч. После этого, более ничего не говоря, развернулась и вышла на тропинку. Впрочем, пройдя несколько шагов, оглянулась и напоследок бросила:

– А ты, князь, можешь ведь и в одиночестве на реку полюбоваться, закаты у нас на реке знатные, а путь обратный поди найдёшь – не заплутаешь. – И было непонятно, прозвучало ли это с наивным простодушием или с затаённой насмешкой.

– Спасибо, что позволила, – зло пробормотал больше себе, чем удаляющейся девушке, князь. Разъярённым зверем он метнулся к расстеленному плащу, резко подхватил его, накинул и последовал за Ольгой.

Когда они вернулись на поляну, солнце уже зашло, зато ярко горели костры. Новобрачные только что поднялись из-за стола, чтобы направиться в клети на укрытое одеялом из куньих шкурок поверх снопов из душистых трав брачное ложе. Гости и родственники, успевшие влить в себя немало сладких медов и горького пива, провожали молодых шуточными и откровенными наставлениями. И почти никто вокруг не заметил ни отсутствия Ольги с Игорем, ни их возвращения. Лишь несколько отроков-гридней князевой дружины, завидев князя, кинулись к нему услужить. Да ещё Яромир, в напряжённом ожидании смотревший в сторону реки, сразу заметил возвращавшихся дочь и князя и перевёл дух. Правда, волнение до конца не усмирилось в груди Яромира, потому что его цепкий взгляд углядел и Ольгину безмятежность, и Игорево лицо – темнее тучи. По знаку плесковского посадника две пригожих девки, одна с блюдом дымящегося жареного мяса, другая с тяжёлым, до краев полным самого крепкого мёда кувшином устремились к князю. Игорь, подойдя к столу, не обращая вниманья на царившее вокруг веселье, опустился на лавку и приник к первой попавшейся кружке с хмельным. Ольга же направилась к батюшке. Яромир приобнял её за плечи и, склонившись к уху, спросил:

– Как, ты, дочка? Не обидел никто тебя? Али князя?

– Да что ты, батюшка, кто же меня обидит, когда я здесь – повсюду под твоей защитой? – Ольга доверчиво прижалась к Яромиру. – А князь, ты сам слышал, его Перун хранит, – с усмешкой добавила она.

Яромир неодобрительно покачал головой, но не сдержал улыбки.

– Вырастил красавицу-невесту себе на беду, теперь чуть что – сердце заходится, – с облегчением и радостью проворчал он и, сильнее сжав пальцами Ольгино плечо, увлёк её в шумное веселье толпы провожатых. К ним подбежала запыхавшаяся Леля.

– Сестрица, вот ты где, а мы тебя повсюду ищем, – выпалила она, схватив Ольгу за край плаща. – Батюшка-воевода, дозволь забрать Олёну в девичий хоровод.

Яромир отнял руку от Ольгиного плеча, и она, оставив плащ отцу, последовала за Лелей на середину поляны. Там, у священной берёзы, заливистыми колокольчиками звучал девичий смех – дюжина сельских девушек, подружек и родственниц невесты готовилась участвовать пляске. Когда молодых проводили в избу, а хмельные дружки встали на страже, гости вновь расселись за столом, чтобы усладить взоры одним из красивейших зрелищ – девичьим танцем.

В наступившей тишине на диво слитно зазвучали тонкие девичьи голоса. Девушки обхватили друг друга за талии и закружились вокруг берёзы, потом, продолжая хоровод, отступили на шаг назад и взялись за руки. Не прекращая петь, плясуньи разомкнули круг, выстроились цепочкой и поплыли вдоль столов. Вот тут-то князь и увидел, что цепочку вела Ольга. Довольно высокая по сравнению с прочими девушками, тонкая и ладная, с гордой осанкой наследницы древних княжеских родов, в которых мешалась кровь лучших воинов и красивейших жён – невозможно было не залюбоваться ей. Едва различимые глазом движения ног, будто умелое скольжение по льду, завораживали. Облегаемое платьем, перехваченным в тонкой талии серебряным поясом, гибкое тело не позволяло отвести глаз, а безмятежный и уверенный взгляд кружил голову, затягивал бездонным омутом всякого, кто осмелился заглянуть. Истинно, никто бы лучше не смотрелся во главе девичьего хоровода.

Проследовав вокруг поляны мимо праздничного стола, танок, возглавляемый Ольгой, вышел на середину. Там живая цепочка разомкнулась, песня оборвалась, а Ольга выступила вперёд. В руках у неё был бубен. Поведя плечами, Ольга ударила в бубен, а девушки подхватили её движение. Развернувшись одесную, Ольга вновь повела плечами и ещё раз ударила в бубен, а затем, не переставая перебирать ногами в медленном развороте, стала откидывать назад сначала голову, затем плечи, а затем, открыв линию тонкой шеи и упругой девичьей груди, и весь стан. Светлые волосы потоком заструились вдоль спины, ниже бёдер, почти до самых колен. У всех остальных девушек волосы тоже были распущены и у иных едва ли не касались земли. Ольга перестала ударять в бубен, и плясуньи замерли, а после того, как удары возобновились, начали медленно выпрямляться, продолжая вращение. В последнем ударе они повернулись лицами к покути – той части стола, где сидели ближайшие родственники молодых и почётные гости, – и застыли. Рассыпая бубен мелкой дрожью, Ольга протянула руки к небу, а затем опустила на уровень лица и, повторив это несколько раз, вновь начала вращение посолонь. На сей раз вращение было быстрым, а стан оставался прямым, и волосы Ольги, а вслед за ней и прочих участниц священного действа, взвивались каруселью вокруг лиц. Быстрое вращение по удару бубна закончилось на том же месте, девушки дружно упали на колени и склонились ниц. Не вставая с колен, они медленно выпрямились, при этом их руки плавно взмывали и опускались вниз, будто бы поглаживая воздух ладонями. Незаметным глазу движением, не прекращая вскидывать руки, ведущая хоровод, а за ней и остальные плясуньи, поднялись. Ольга попятилась назад. Девичья линия разомкнулась и удивительно слитно стала перестраиваться в цепочку так, что Ольга опять оказалась во главе. Она вновь повела хоровод вокруг поляны к священной берёзе, где девушки образовали круг, покружились несколько раз, опустились на колени и, склонив головы, замерли.

Из-за столов послышался одобрительный гул, княжеские гридни повскакивали с мест, засвистели. Опережая друг друга, парни устремились к плясуньям, стараясь привлечь их внимание, прикоснуться к снизошедшей благодати Матушки-Земли и Батюшки-Неба.

Ольга проскользнула сквозь толпу и направилась к Яромиру. Отец разговаривал с одним из самых уважаемых людей князя, воеводой и десницей Игоря – Асмудом. Ольга скромно остановилась за батюшкиным плечом, но Яромир, заметив дочь, притянул её к себе и обнял. Асмуд, впечатлённый девичьей пляской, громогласно выражал свой восторг. Яромир в ответ улыбался, не скрывая гордости. Подошли Томила с Голубой и родители Первуши, подбежал Любим. Сваха Велимудра не преминула поучаствовать в разговоре, следом подходил кто-то ещё. Вокруг Ольги и Яромира образовалось шумное сборище, весёлая кутерьма, а Ольга оказалась главной виновницей всеобщего внимания и восхищения.

Князь Игорь сидел, обнимая одну из присланных Яромиром девиц, рядом со своими гриднями. Лицо его выражало снисходительное благодушие, однако ни Ольгу, ни Яромира взглядом он не удостаивал. Лишь раз не удержался – злобно зыркнул на разгорячённого Асмуда, чей зычный голос, восхвалявший достоинства Ольги и прочих плясуний, перекрывал все прочие голоса. Но чем веселее и оживлённее становилось вокруг Яромира и Ольги, тем более странно выглядело безучастие князя. Наконец, Игорь поднялся и, увлекая за собой сидевшую рядом девицу, направился к гомонящей толпе. Окружавшие его гридни последовали за ним. Люди сразу же расступились, пропуская князя.

– Да тут у вас, как на подбор, одни красавицы. – Князь потеснее прижал к себе стоявшую рядом девицу и расплылся в радушной улыбке. – Потешили пляской. А дочка твоя, Яромир, опять первее всех оказалась.