Читать книгу: «Любимая звезда», страница 2

И вдруг кто-то очень большой и тёмный шумно фыркает мне прямо в лицо, делает шаг вперёд и замирает.

Медведь! Я смотрю на него с невероятным любопытством. Настоящий! Я очень боюсь, что он сейчас скроется и я не успею его как следует рассмотреть.

– Мишенька…

Медведь прочно стоит на всех своих четырёх ногах и не двигается. Мы с ним одного роста. Неужели он меня испугался? Нашёл кого бояться… Кожаный блестящий нос его чуть-чуть пошевеливается, вокруг носа жужжат серые комары. Но вот о чём он думает – по глазам понять нельзя.

Бледно и холодно светит колымское солнышко. Тихонько, боясь спугнуть, я протягиваю медведю свою баночку и говорю шёпотом: «На, Мишенька, на…»

Как-то непроизвольно он чавкает, и мне видно, что он тоже, оказывается, ел бруснику.

И тут мама окликает меня. Я оглядываюсь на её голос, а когда поворачиваюсь обратно, никого уже передо мной нет…

– Как ты думаешь, почему он тогда тебя не тронул? – спрашивает меня папа. – Если корова в лесу заблудится, ведь задерёт, обязательно.

Этого я не знаю.

– Да потому что этот опасный и могучий зверь – хозяин леса. У него голова на плечах есть. Ты посмотри, как он ко всем относится: жить никому не мешает, но за порядком смотрит. Лиса бежит – ну беги, чёрт с тобой. Волк там, заяц – никого не тронет. Вот бурундучка, говорят, погладил однажды – пять чёрных полос на спине так и остались от его когтей. А питается он чем, знаешь? Ягодами, орехами, муравьями, рыбу любит ловить. Всеядное животное. Кто был тотемный зверь русского народа до христианства, помнишь?

Я вспоминаю – читала где-то, – что русские раньше никогда не ели медвежьего мяса и даже не пряли медвежью шерсть. А за границей про нас и до сих пор говорят «русские медведи».

– Медведь?

– Да. А у немцев?

– Кабан, наверно? (Вспомнилась немецкая «свинья», клин, которым шли псы-рыцари на Чудском озере на наших предков.)

– Да. Вепрь. А знаешь, что бывает, когда медведь и вепрь встречаются на узенькой дорожке? Бьются насмерть. Никто никому не уступит.

Во все века медведь и кабан лупят друг друга. Бьются за власть в лесу. Но, как ты понимаешь, в конце-то концов медведь всегда свинью слопает. Что и доказала Вторая мировая война.

Я молчу, пытаясь осознать. Да, слопает. Но только чего это ему стоит!

– А кто тогда англичане?

– Акулы. Знаешь, как у них гимн начинается? «Правь, Британия, морями!» Холодные акулы. Вот с ними мы никогда по-настоящему не воевали. И не будем.

– Почему?

– А где медведю встретиться с акулой?

– А кто же тогда китайцы?

– Подумай.

В китайских сказках я читала, что китайцы себя считают единым организмом – Великим Драконом, который может и плавать, и ходить по земле, и летать, доставая головой солнце!

– Да, всё так, – смеётся отец, – это великие, загадочные и древние животные – муравьи. Развитие отдельной личности там не приветствуется. И ведь даже летать могут, «доставая головой солнце». Временами, правда. А работают как! Да, Великий Дракон… Одна их Китайская стена чего стоит.

– Это они так огородили свой муравейник?

– Ну да.

– А японцы?

– Японцы – это термиты. Злые, умные термиты, которые строят двухметровые термитники, закрытые со всех сторон. И никого к себе не пускают. С ними шутить опасно – обглодают.

– А цыгане кто?

– Ну кто… Укусит – и отскочит.

– Блохи, что ли?

– Подумай.

– Работать не хотят. Живут за чужой счёт. Наглые. Пьют чужую кровь – и оттого знают много тайного… – размышляю я. – А что, бывают народы-паразиты?

– А в лесу, в природе есть паразиты?

– Есть.

– Значит, и у человечества должны быть. Зеркало мы, зеркало…

– А кто же тогда американцы?

– Думай сама.

…Америка. По равнинам только что открытой Америки катятся огромные стада бизонов. Великолепных, сильных, но не слишком хитрых парнокопытных, попросту говоря – коров. Правда, почему-то их совсем не осталось. Они ведь вымерли. В зоопарках и заповедниках мира есть только помеси, зубробизоны.

– Да. Их уничтожили. Это были американские индейцы. А заповедники – это резервации, куда их загнали. Мир меняется быстро, зеркало отражает сразу… Теперь национальный символ Америки – хитрая мышка, Микки Маус. Неофициальный, но любимый. Сначала этот Микки Маус был лихой и хулиганистый, но американцы засыпали Уолта Диснея письмами: «Сделайте нашего любимца поприличнее!» Дисней стал рисовать его в цилиндре и в белых перчатках.

Однажды я страшно удивилась, когда услышала по телевизору, что американская армия на семьдесят четвёртом месте в мире по храбрости. Так ведь мышка!

Какая уж там храбрость. Сначала напалмом выжгут или бомбами сверху закидают, а уж потом сами нос суют…

– Так вот, – возвращает меня отец. – Мы с тобой говорили о медведях. Понимаешь, у медведя есть такое свойство: время от времени он впадает в спячку. И лес остаётся без хозяина. А теперь вот смотри: сколько лет мы спали под татарским игом? Потом проснулись. Где те татары? Не знаю.

– А кто они?

– Волки. Мусульмане все волки. Понимают иерархию, закон стаи. Ну вот. А теперь мы опять спим.

– И опять под игом?

– Конечно. Только теперь это иго пострашнее татарского.

– Почему?

– А потому что оно тайное. Всё в потёмках, всё под полом. Скрытый враг всегда опаснее явного. Крысы.

Мне становится не по себе. Я знаю, что мой отец ничего и никогда не говорит зря.

– А что ты знаешь о крысах?

И я соображаю, что почти ничего. Ну маленькое такое, злобное млекопитающее. Их всегда уничтожают и нигде не любят.

– А ведь крыса – древнее и самое опасное млекопитающее на Земле, – удивляет меня отец. – На неё даже радиация не действует. Она разносит заразу: тиф, чуму, холеру. Чувства своей территории у неё нет, она может жить хоть на пальме, ей всё равно. В Средние века Европа вымирала от крыс и не знала почему. В Париже оставалось сорок тысяч человек. Конечно, и тогда уже подозревали, что крыса невероятно опасна, недаром её называли «комнатная собачка дьявола», но только в девятнадцатом веке наука доказала, что крыса переносит практически любую заразу. А живёт везде – владеет миром.

Однажды на парижском рынке оставили на ночь тридцать пять туш лошадей. Утром пришли – одни скелеты! Ты мне скажи, какой лев, какой тигр сожрёт столько?

– Никакой. Но крыс всё-таки постоянно уничтожают.

– Что ж тут странного. Паразитов во все времена уничтожали. Нельзя иначе. Они же сожрут и высосут всё. У них же мозгов не хватит остановиться. Крысы – продукт цивилизации, мы сами их развели. В природе их было мало. А теперь склады, подвалы, помойки, свалки – вот теперь они практически и владеют миром…

– Папа, а кто это – крысы?

– Подумай. Время ещё не пришло – открывать все тайны. Но имей в виду: пока медведь спит – крыса может объесть ему пятки – он не чует. Мыши и крысы в это время проедают в его богатой шубе длинные дороги…

– Но… но надо же что-то делать! Медведям надо объединяться!

– Где ты видела стадо медведей? – смеётся отец. – И не увидишь. Не бойся. Медведь – зверь умный, опасный, живучий, а главное – непредсказуемый. Это тебе не бизон. Просто он спит пока – так ему положено. А когда медведь проснётся – что ему сделает крыса? Да ничего!

Мы смеёмся оба. Я – с облегчением. Здорово всё-таки, что человек, оказывается, зеркало мира!

– А кто индийцы?

– Мудрые слоны. Самые мудрые в мире. От колониального гнёта сумели освободиться мирным путём. Скинули его просто и дальше пошли.

– А у нас так не получится?

– Нет, – вздыхает отец. – Мы же не слоны.

* * *

Когда мне исполнилось восемнадцать, он подарил мне золотое кольцо. В прозрачном индийском сапфире каким-то удивительным образом был сделан портрет кошки, а вся оправа усыпана крошечными алмазами. Потом я узнала, что это называется «интальо». Он ничего не сказал мне, но я поняла, что это кольцо когда-то носила его мать. И вместе с кольцом он дал мне письмо, которое долго писал перед этим.

На белом конверте были только три слова: «Моей единственной дочери».

Дорогая моя девочка… Спрячь это письмо и храни. Пусть оно поможет тебе, когда некого будет спросить – что же тебе делать?

У меня второй жизни не будет. А ты доживёшь.

Теперь всё глухо, всё оцепенело. Медведь спит. Но наступит день, когда ему придётся вылезать…

Ты спрашивала меня, откуда я знаю то, что не знает никто. Очень многое мне успел рассказать мой отец. Мы ведь из древнего литовского жреческого рода, эти знания пришли к нам по роду, из глубины тысячелетий. А с пятнадцатого века мы – князья Римской империи. Двести последних лет наша младшая несвижская ветвь верой и правдой служила русским Императорам. (Кое-какие подробности найдёшь в энциклопедии Брокгауза и Ефрона.)

Моя знаменитая княжеская фамилия на всю жизнь оказалась для меня проклятием – всю жизнь я скрывал её. Помнишь, ты удивлялась, зачем это я четверть века проработал на Крайнем Севере, где люди и нескольких лет не выдерживают – гибнут? А знаешь, куда садится муха, чтобы остаться в живых? На мухобойку…

Медведь всё ещё спит. Крысы, узколобые, хитрые и жадные, которые сегодня думают, что они владеют миром, древних фамилий боятся. Не только как знамени, вокруг которого могут сгруппироваться опасные для них силы. Они знают, что это головы, в которых мозги оттачивались из поколения в поколение. Такие головы отлично разбираются во всём происходящем и никуда не пойдут слепо.

Я не хочу пугать тебя, но будь внимательна. Умей быть в нужное время в нужном месте. Крыса, когда она загнана в угол, бросается в глаза, не разбирая, кто перед ней.

Я говорил тебе: что делает и что думает князь – касается только его одного. Ты своенравна, смела и любишь свободу. Это хорошо. Но себе князь не принадлежит, запомни это. У тебя одна мать – земля родная – и один отец – народ. Другой дороги у тебя нету. Всю жизнь придётся тебе точить меч и ум. Самой. Не верь всяким системам. Учись думать сама. Тебе нужны знания, а не системы.

Завтра изменились условия – и твоя «система» даст обратные результаты. Всю жизнь добывай знание, применяй его – остальное появится само собой – и здоровье, и материальный успех, и благодарность людей.

Вот тогда ты овладеешь мудростью.

Я очень хочу, чтобы ты была счастлива. Самое большое счастье ты испытаешь, когда сделаешь что-нибудь для других и не потребуешь награды. Я видел за свою жизнь много злых людей – ни один из них не был счастлив. Вражда – путь к самоуничтожению. Мы все, все люди, все народы, нужны друг другу. Но у каждого есть своё место в этом огромном лесу, который называется «наша планета». Не забывай этого. Мы с тобой – это белые медведи, хозяева Арктики. Нас мало на свете, но мы есть всегда. А белый медведь практически не приручается, он под гармошку танцевать не станет. И в спячку не впадает. Ты всегда будешь ясно видеть всё, что делается вокруг. Я не знаю, станешь ты злой или доброй, но ты должна всегда быть справедливой. «Справедливость» – напиши это на своём знамени.

От жизни, от её реальностей никуда не спрячешься. Не раз захочется тебе и разлениться, и пожалеть себя, и побаловать. Себя надо любить, но никогда не позволяй себе расхлябанности. Ни в поведении, ни в морали, ни в духовном отношении. Всю жизнь следи за собой. Помнишь, как я воспитывал тебя, маленькую? А ты обижалась, почему это тебе нельзя то, что можно всем? Ты должна быть всегда подтянутой, точной, верной своему слову. Всю жизнь ты обязана будешь оставаться здоровой и – не удивляйся – красивой. Встала – причешись, вымойся, убери постель и комнату. Уходя, ты должна оставить дом в таком состоянии, будто ты уходишь навсегда. А вдруг ты вернёшься с кем-нибудь? А вдруг – и в самом деле не вернёшься, и сюда войдут чужие люди? Тебе не должно быть стыдно за то, как ты живёшь.

Научись твёрдо и жёстко, даже жестоко отстаивать наши национальные интересы, где бы ты ни находилась. Ищи таких людей, они есть, учись у них. Это все ценности, принципы жизни белых медведей, которые водятся только в очень суровом климате. Я назвал бы это одним словом – воздержанность.

И последнее, что я хотел сказать тебе. Сегодня у тебя всё впереди, и ты можешь выбрать себе любую дорогу, любую профессию. Но кем бы ты ни стала – тебе не удастся забыть, что ты – белый медведь. К чему я это говорю? Теперь страна управляется словом. Приходящим в каждый дом вовремя. Человек включает радио. Ему говорят: «Доброе утро. Сегодня двенадцатое число. Начинаем наши передачи». Включает телевизор. Там то же самое. И человек не бросается к окну – он уверен: всё в порядке, мир не перевернулся.

Запомни – словом…

И если ты выберешь эту дорогу – она будет самая долгая и трудная. Как и положено белому медведю, который один в полярную ночь пешком проходит тысячи километров…

Научись спокойно воспринимать разочарования, научись без сожаления узнавать о потерях – они необходимы. Мир меняется каждую секунду, никогда не страшись перемен.

Потому что мужество делает ничтожными даже удары Судьбы…

Это, пожалуй, главное, что я хотел тебе сказать. Вот так, моя единственная дочка…

Мудрость, справедливость, воздержанность и мужество. Не забудь. И не грусти…

Знаешь, как подкрадывается белый медведь по белым торосам к своей добыче – жирному тюленю? Я однажды видел, правда, в бинокль. Он тихонько себе ползёт, ползёт, ползёт, а правой передней лапой всё время прикрывает при этом единственную точку, которая может его выдать, – свой чёрный блестящий нос!

Счастья тебе! И Удачи…

Целую, твой папа

Часть II
Цветок волшебный
Роман в новеллах

Зубы растут

Когда я впервые её разглядела, глаза у неё были сиреневые, брови чуть нарисованные, а зубов не было совсем.

Медсестра положила мне на руку лёгонькую спелёнатую матрёшку, посмотрела отчуждённым взором и ушла – разбирайся, мол, сама – твой ребёнок!

Матрёшка полежала-полежала, открыла глаза – я ещё подумала, почему это они сиреневые, так ведь не бывает, – и стала на меня смотреть. А я на неё.

Она тогда ещё не понимала ничего. Я, в общем, тоже.

Матрёшка решительно открыла ротик. Я заглянула. Оказалось, зубов там нет. Я наклонилась над ней. Она поймала сосок и сжала его очень больно. И только когда захлебнулась молоком, закашлялась и пискнула – я поняла, что она тоже человек.

Потом глаза у неё поголубели, брови стали совсем нарисованные, а зубки выросли один за другим. Из безымянной спелёнатой матрёшки она превратилась в зеленоглазую Лёльку, мою дочь.

Больше всего её волнует самое начало: откуда берутся люди? Что они рождаются – это уже известно.

– Мама, а вот как рождаются люди?

Надо отвечать. Сначала я осторожно разведываю:

– А что, разве у вас в детском саду дети об этом не говорят?

– Да говорят, конечно, но они ведь и сами-то ничего не знают.

Это меня немного успокаивает, и я начинаю объяснять:

– Вот, видишь, стоят три матрёшки. Самая старшая – Тоня, моя мама. Я, средняя матрёшка, родилась из Тони. А ты, младшая матрёшка, из меня. Поняла?

– Поняла.

Потом походила-походила и спрашивает:

– Мам, а папа – какая матрёшка?

Однажды мы гуляли по старому кладбищу, и Лёлька впервые сообразила, что есть не только начало, но и конец, что люди умирают.

Мы долго бродили среди потонувших в траве могил, она лихо гонялась за кузнечиками, но вдруг её что-то смутило. Она огляделась и показала на тёмный полусгнивший крест:

– Мам, а это что?

– Могилы. Здесь лежат люди, которые умерли.

– Но их надо вынуть! – страстно сказала она.

– Не имеет смысла. Теперь там одни косточки.

«Косточки, косточки…» – она скакала на одной ноге по дорожке, но это не мешало ей думать.

Потом вдруг круто повернулась и кинулась ко мне:

– А ты не умрёшь?

– Все умрут. Сначала Тоня, старшая матрёшка, потом я, а потом и ты…

– Я хочу, чтобы ты пожила много-много. Поживи… восемь лет!

– Это не так уж и много.

– Ну тогда шесть!

Она рассеянно побегала ещё, потом подошла ко мне, прижалась и тихо прошептала:

– Я хочу, чтобы ты жила всегда… – И расплакалась.

Мы сели на чёрный обломок гранита. Что я могла ей сказать? Я чувствовала, что должна её утешить – перед ней впервые раскрылась та бездна, в которую мы все уже не раз заглядывали с тихим страхом. А утешить было нечем.

– Ладно, Лёлька, – сказала я, – ты не плачь, как-нибудь выкрутимся!

Она думала об этом неотступно, несколько дней, и всё просила меня пока не умирать. Очевидно, искала выход.

И вот однажды утром я услышала:

– Мама, я буду художником!

– Почему?

– А художники бессмертны! Нам вчера Софья Александровна сказала.

«Ну что ж, неплохой выход», – подумала я и купила ей краски.

Она рисует часами. Рисует розовых кошек, синих собак, бабушек, клоунов, портрет матери (почему-то с сиреневыми глазами), портрет отца (симпатичный такой парень с рыжей бородой и лиловым ухом).

А зубы, которые совсем недавно выросли, стали выпадать. Выпасть выпали, а расти не растут. У петербургских детей зимой зубы не растут – солнышка мало. У меня тоже так вот не росли. «Где ж у тебя зубки-то? – издевались взрослые. – Да… Теперь ты старушка, беззубая…»

С тех пор в мире не изменилось ничего. Даже самые умные из взрослых не удерживаются и задают моей дочери всё тот же идиотский вопрос: «Где ж у тебя зубки-то?»

К нам в гости часто приходит один мой знакомый художник. Он высок, надменен и очень красив. Он говорит Лёльке: «Олечка, вы…», а когда прощается, то целует руку не только мне, но и ей. Каждый раз дочь, потрясённая таким обращением, смотрит на меня – учится, как в таком случае быть. Я-то знаю, что, кроме разговоров о Ренуаре и старых мастерах, художник любит смотреть хоккей по телевизору, и поэтому мне, конечно, проще. Но Лёлька каждый раз к его приходу требует из шкафа розовое кружевное платье.

Она приносит ему свои рисунки молча. Он берет листы, откидывается в кресле, ноги выдвигая на середину комнаты, и задумчиво бормочет:

– Ну что ж, недурно, недурно… Правда, чувствуется влияние Эрмитажа… Гм… золотое сечение. Но в общем можете, Оленька, можете…

Лёлька стоит перед ним как натянутая струна, какое-то между ними устанавливается молчаливое взаимопонимание, и я тихонько выхожу из комнаты.

Однажды так вот вышла, а вернувшись через несколько минут, застала странную картину: Лёлька, скрученная в три погибели (мне даже сначала показалось – связанная), была притиснута к дивану рядом с художником. Одной рукой он с трудом удерживал её в таком положении. Другая рука тоже была занята – в ней был журнал вверх ногами. Невозмутимо и рассеянно он в этот журнал поглядывал.

– Господи, что у вас произошло? – ахнула я.

Оба молчали. Художник всё ещё пытался придать себе безразличный вид. Журнал в его руке вздрагивал.

На запястье виднелись синие следы от зубов. Кровь яркими каплями выступала прямо на глазах.

– Она меня укусила, и мне пришлось её обездвижить, – наконец холодно произнёс он.

– Ольга! Что с тобой? Гостя? Кусать?

Лёлька молча мерцала потемневшими глазами. Такой взгляд я видела у неё впервые. Вдруг она извернулась, распрямилась как пружина и выпалила:

– А чего он сказал, что у меня зубов нету? «Где ж у вас, Олечка, зубки-то?» – передразнила она его. Слёзы уже кипели у неё в горле. – А вот теперь он знает, где у меня зубы! – Тут выдержка оставила её, она кинулась ко мне на шею и горько разревелась.

Я вытерла ей слёзы и увела её спать. Натягивая пижаму, она всё ещё всхлипывала.

– Ну ладно, ладно, – говорила я, – хватит реветь. Не такой уж он мерзавец, чтобы его кусать. Вот ты бы, например, вышла за такого замуж?

– Вышла бы, – сказала она печально. – А где я такого возьму, когда вырасту?

– Ну, например, у него будет сын. Такой же высокий, сильный… Ну, в общем, совсем такой же…

– Так пусть он сначала женится, – ехидно сказала дочь. – Он же сам себе сына не родит, ему ведь жена должна родить! – блеснула она эрудицией.

Наутро я, моя свекровь и Лёлька обсуждали события вчерашнего вечера.

– В моё время детей воспитывали иначе, – гордо сказала бабушка Валя. – У нас на Пасху гостей бывало человек по сто. Целые копчёные окорока на столы ставили, и гости всё съедали. И ни один не уходил укушенный.

– Да, дорогая, напрасно ты его укусила, – рассеянно улыбнулась я, расчёсывая волосы перед зеркалом. – Такой мужчина тебе ещё не по зубам.

– Но они же у меня вырастут, мамочка! Ты же сама говорила: «Солнышко пригреет – зубки и вырастут!»

– Кто его знает… – задумывается бабушка и тут же спохватывается: – Конечно, если ты каждое утро будешь есть сырую морковку, то уж… тогда уж без сомнения вырастут!

И вдруг загадочно улыбается нам, сверкая ослепительными новыми зубами.

Подарочек

Этот рассказ я начну так: к сожалению, мой муж не любит дарить подарки. Вернее – не умеет. Чужие мужья умеют, а мой – нет.

– Ну, ясно, – небрежно сказал муж, – все женщины-писательницы обязательно пишут про своих мужей. Наверно, поэтому они так однообразны. Вот если бы они писали про своих разных хороших знакомых… Вот тогда читателям было бы интересно!

Но я всё равно начну так: увы, мой муж не умеет и не любит дарить подарки.

Сначала я обижалась. Потом это прошло. Даже если подарить ему сразу плавки и роскошное пляжное полотенце, он всё равно не обрадуется, ни о чём не догадается, и нужно брать его за руку, вести в магазин и между прочим так сообщать: «Знаешь, мне так хочется эту (совершенно ненужную мне) элегантную брошку, и не потом, а сейчас!» Он удивится и скажет: «Ну хорошо. Ну давай купим, всё равно деньги-то все у тебя!» И тогда нужно дать ему денег, а потом поцеловать прямо перед продавщицей и обрадованно прощебетать: «Спасибо, мой дорогой! Какой ты щедрый!» – только тогда он догадается, что подарил мне брошку. А научить его дарить так, как это умеют делать другие, мне не удастся уже никогда…

Правильное воспитание человек должен получать в детстве. В начале жизни нужно понять: хочешь получить что-то от мира – так сначала дай ему что-нибудь… Ведь мир – это зеркало. Улыбнись ему – и он улыбнётся тебе в ответ, а скроишь кислую физиономию…

Поэтому я и сказала однажды своей маленькой дочке:

– Хочешь, я научу тебя дарить подарки?

– Хочу. А как?

– А очень просто. Вот смотри: я дарю тебе эту вот целую шоколадину!

Лёлька была ещё так мала, что жадности своей скрыть не сумела. Она протянула ручки и быстро сказала:

– Дай!

– Да нет, не так… Ты мне скажи: «Спасибо!»

– Спасибо. Дай!

– На. Это я подарила тебе подарочек. Поняла?

Понять-то она поняла. Но желания дарить самой не появилось у неё и через три шоколадины. Не прорезалось даже после того, как я привезла ей из Москвы шагающую куклу с неё ростом.

* * *

Время шло. А что делать – я не знала.

Осенью мы с Лёлечкой уехали в Одессу. Ловить ускользающее лето.

Я сидела на веранде. Виноградные листья нежно светились на солнце. На песчаную дорожку передо мной сами падали грецкие орехи. А петербургская тоска, унылость и дожди были так далеко…

Посередине дорожки лежала краюшка хлеба, над которой хозяйский Тобик трудился всё утро, а потом всё-таки бросил. Видимо, решил поберечь зубы.

Лёлечка задумчиво вышла из виноградника. Боже, как она была хороша! Маленькая, пузатенькая, в белом сарафанчике, вся перемазанная виноградным соком.

Она увидела хлеб и остановилась. Подняла, бережно почистила о свой сарафанчик и, ни в чём не сомневаясь, потянула ко рту. Как вдруг новая, захватывающая мысль засветилась в её глазах. Она прижала краюшку к груди и побежала прямо ко мне на веранду:

– Мама, мамочка! На! Это же тебе подарочек!

Я осторожно взяла в руки этот первый результат моего правильного воспитания. Машинально сказала: «Спасибо». Из конуры меня с интересом разглядывал хозяйский Тобик.

– Ешь, мамочка, ешь! Это же тебе подарочек! – и, счастливая, бросилась меня обнимать.

А уж на пляже дочь развернулась… Она несла мне все ракушки, камушки и окурки, которые ей удавалось раздобыть в песке. Когда она, пыхтя, выкопала своим зелёным совочком пробку от шампанского, счастью не было предела. Общему. Потому что в своё ликование ей удалось втянуть всех, кто лежал рядом. Ей тоже старались что-нибудь подарить. Она тащила мне пуговицы, розовых варёных креветок и подтаявшие шоколадные конфеты.

Я складывала всё в большую пляжную сумку и благодарила, благодарила, благодарила. А Лёлечку было уже не остановить. И откуда у маленького ребёнка столько сил? Ведь жара-то – с боку на бок повернуться лень.

Мы выкупались в бирюзовых морских волнах. Стало легче. Дочь опять куда-то скрылась. А когда снова появилась передо мной – из кулачка у неё свисало что-то сверкающее, какой-то непонятный мокрый блестящий хвостик…

– Что это?

– Подарочек, – беззаботно сказала она, сунула мне это что-то в руку и унеслась за новой добычей.

На ладони у меня лежали золотые часики на золотом браслете. Вымазанные мокрым песком.

Я ахнула.

– Вернись! Где ты их взяла?

– Там… – неопределённо махнула она рукой в сторону моря.

На пляже никто никаких часов не терял. Целая делегация потрясённых свидетелей отправилась в милицию. В милиции оказалось только одно заявление отдыхающей из Воркуты о том, что у неё на нашем пляже украли золотые часы. Полгода тому назад.

С гражданкой созвонились. Приметы часов не совпадали совершенно. У гражданки даже никакого браслета не было, только ремешок.

– Ну что ж, – пожал плечами начальник отделения милиции, – что тут скажешь – дары моря! У нас в Одессе это бывает…

Подарочек достался мне.

И вот я снова сижу на той же веранде с золотыми отремонтированными часиками на руке. Которые очень идут к моей загорелой коже. И смотрю на закат сквозь виноградные листья.

Ну а что я теперь скажу своему мужу?

Муж-то, может, ещё и поверит, но вот уж свекровь – никогда. Отпустил жену с ребёнком на юг, молодец!

Я вздохнула и поймала откровенно-иронический взгляд Тобика. Он сидел в своей конуре, как Диоген в бочке. Тоже мне, философ!

– Глупая ты собака! Ну что ты понимаешь в воспитании?