Читать книгу: «Притяжение», страница 16

Эпилог

От лица Мии

Что я вообще собой представляю, если все, что я знаю о себе, – это обрывки фраз, урывки воспоминаний, которые не складываются в единую картину? Я не могу собрать себя, и никогда не смогу. Пазл больше не складывается, и частичного этого пазла были нагло украдены моим отцом.

Мой отец был огнем, который сжигал всё, чего касался. И от меня он оставил одни лишь угольки, стоит на которые наступить – они рассыпятся прахом.

Всё вокруг рушится. Я пытаюсь понять, кто я теперь. Это не жизнь, это не судьба – это цепь лжи и манипуляций. Псевдореальность. Я просто не могу поверить, что я – это я. Я – призрак из прошлого, не имеющий будущего.

Все, что я знаю, так это то, что все должно было закончится. Эта цепь лжи и обмана должна была прекратиться, и, судя по всему, на мне.

Герман мне не поверил, и, наверное, правильно для себя сделал.

Я не люблю его.

Я не ненавижу его.

Я не знаю, что с ним делать, потому что он – это нечто огромное. Он – нечто большее, чем всё, что я знала. Герман – это я, и я – это Герман. Я не могу представить себя без него, но его без меня – могу. У него все обязательно должно получиться, потому что он этого заслуживает больше всего на свете.

Из нас двоих только я не знаю, что будет завтра. У меня нет будущего. Все мои мечты о том, чтобы что-то изменить, разрушились. Я не могу поверить, что что-то изменится. Я не могу поверить, что кто-то сможет меня спасти.

У Германа должно быть будущее, но я точно знаю, что мой отец не оставит его в покое никогда. Эта мысль должна меня парализовать, но вместо этого только холодит разум.

Собравшись с последним остатками сил, я обманом прошу Людмилу принести мне какую-то лабуду из комнаты Стеши, и в последний момент запираю ее в комнате. Она ругается на меня, долбит в дверь, но я перестаю ее слышать.

Эта манипуляция забирает у меня много сил, и я, прислонившись к стене, борясь с головокружением и тошнотой, еще долго пытаюсь прийти в себя.

Дорогой Герман… Нет, он мне не дорог, и называть его по имени у меня прав нет никаких.

– Мия, не глупи! Открой мне! Олег уже едет сюда, что ты творишь?

Этого я и жду. Все упирается в картину Шишкина. И я молюсь Богу, чтобы в нем оказалось то, что мне нужно…

Отец уверенно заходит в дом под самое раннее утро и находит меня на кухне. Людмила к этому моменту прекратила попытки вырваться из комнаты, и, видимо, уснула. Свет нигде не горит.

– О, дочурочка. – Изображает он напыщенное удивление.

Я совсем развалилась на кухонном стуле, прячя руки под длинной скатертью стола.

– Все вспомнила.

– Это я уже слышал. – Только и бросает он мне, и я вижу кобуру на его бедре. Мне конец. – Я там твою сестру привез. В машине спит. Но как же ты выбралась-то?

– Громовского мальчишку помнишь?

– Ну, был такой, под ногами путался.

– То есть существование Громовых ты больше не отрицаешь… – Отец замолк. Неужели я смогла его поймать на лжи, или же он соизволил быть впервые со мной честным. – Вот он и привез. Передает тебе привет. Хотя чего это я. Ты же все давно понял, еще когда приехал в больницу к избитому Богдану.

– Хочешь устроить мне допрос? – Отец для большего эффекта со скрипом сдвигает стул и садиться за стол напротив меня. – Не зли меня, Мия.

В голове все путается. Я только собираюсь что-то ему сказать, как слова ускальзывают. Лепечу какой-то несвязанный между собой бред, и отец скоро устает.

– Я смотрю, ты от своей матери не далеко ушла… Так и думал, что ее поганные гены психушки кому-нибудь да и перейдут. Надо было, видать, ставку делать на другую.

– Если мама и была такой, то только по твоей вине.

– О, не вини меня во всех грехах. Твоя мать не была святошей, как ты думаешь.

Пусть чернит кого угодно, но не ее. Снова все бесконечно путается. Меня посадили на карусель, и этот круг не находит своего завершения.

– Это все из-за тебя…

Отец кривится, глядя на меня. Столько разочарования… Он пытается унять судорогу в предплечье – она всегда преследует его, когда он сильно нервничает.

– И это вспомнила? – Я мотаю головой, и он с превеликим удовольствием своего превосходства продолжает. – Как же… Это же твоих рук дело, а говоришь, что все вспомнила. Ну-ка, напрягай память, солдат Харитонова. Нет? Не получается? И тут полный провал. Сама же ведь и стрельнула. Я сказал тебе, что твоей дорогущей матери больше нет, да и ушел. Иронично, но история повторяется – мы вот так же с тобой и сидели тем днем, и вот так же ты меня обвиняла во всех смертных грехах. А потом как достала мой табельный, да и выстрелила. – В этой темноте ничего не разглядеть, и я не пытаюсь. Я знаю, что от меня ничего уже не осталось, и что времени у меня нет. – После этого еще и замолкла на годик.

Моё сердце билось с таким бешеным ритмом, что я не могла понять, живу ли я или нет. Всё казалось не настоящим – и мои мысли, и тот взгляд, которым я встречала его в темной комнате. Всё, что было между нами, теперь исчезло. Моя семья. Мои воспоминания. Всё это было ложью. И я должна была это принять.

Я всегда верила (или хотела?), что он был моим защитником, моим оплотом. С детства я слушала его слова о чести, о долге, о порядке. Всё это звучало так сильно, так убедительно. Но теперь я знала правду. Он был манипулятором, абьюзером, человеком, который готов был уничтожить чужие жизни ради своих амбиций. В том числе – и жизнь Германа. В том числе – и мою.

– Ты всегда знал, что делаешь, правда? – Я заговорила снова, пытаясь удержать голос от дрожи.

– Ты ничего не понимаешь, – его слова были холодными, как лёд. – Время покажет, Мия. Ты – моя дочь. И когда-нибудь ты поймешь меня, если у тебя хватит на то мозгов.

– Ты проиграл, – сказала я, и в моей душе не было ни сожаления, ни страха. Только пустота и решимость. – Игра окончена.

И вот моя рука легла на стол. В руке – его пистолет, оставленный дома для защиты. Кто бы знал, что защищаться придется от него самого.

– Ты не можешь этого сделать, Мия, – его голос был тихим, но твёрдым, с каким-то примесью сомнения, будто он на мгновение пытался вглядеться в меня, чтобы найти ту старую, слабую девочку, которая когда-то дрожала перед ним. – Ты ведь моя дочь.

– Ты не отец, – я произнесла это без всякой эмоции, как приговор. – Ты никогда им не был. Всё, что ты делал, – делал ради самого себя.

Он нервно провёл рукой по лицу, стараясь сохранить свою власть в этом разговоре, но что-то в его тоне выдавало: он уже чувствовал, что теряет контроль. Его дочь наставила на него пистолет.

– Что-ж… – Проворчал он с разраждением, и ловким движением вытащил из кобуры свой пистолет. Кто бы мне сказал еще полгода назад, что мой отец наставит на меня оружие, я бы подумала, что это самая глупая шутка. Но два самых близких родственника сидят сейчас на кухне и целяться друг в друга.

– Ты всё ещё думаешь, что сможешь победить меня, Мия? Ты – никто. Ты просто маленькая девочка, которая потеряла связь с реальностью, как твоя конченная мамашка. И ты не понимаешь, что последствия твоих решений могут быть катастрофическими. – Его рука не дрожит. Я ловлю себя на мысли, что и моя тоже. – Да плевать! Ты все равно не выстрелишь в меня. Ты просто не посмеешь! Ты не понимаешь и не знаешь, что последствия твоих решений могут быть катастрофическими.

– Все, что я знаю, что это всё кончится, – сказала я, не мигая, устремив взгляд прямо на его лицо. – Сегодня.

Смесь ненависти и страха – то, что я запомню одним из последних о своем отце.

– Ты хочешь сказать, что выстрелишь меня? – его голос дрожал, но не от страха. Он всё ещё пытался манипулировать ситуацией и вывернуть ее в свою сторону. Но все решения приняты. – Ты хочешь сказать, что ты сможешь убить человека?

Мы сидели друг против друга, каждый выставил пистолет вперед.

В квартире наступила тишина. Сначала я даже не поняла, что происходит. Всё вокруг замерло – ни звука холодильника, ни привычного шума из-за окна. Мой маленький мир этой квартиры сделал паузу. Улицы были пустыми, машины покорно стояли во дворе. Завтра все проснется, завтра все будет живым и таким ярким…

Дорогой Герман, если когда-нибудь… если только…

Я почувствовала, как весь мир, каждый уголок моего существования, затаил дыхание.

– С чего ты взял, что я выстрелю в тебя? – Вылетело из моих уст, и рука с тяжелым пистолетом взметнулась к моему пульсирующему виску .

Людмила заорала на всю квартиру от раздавшегося выстрела.

Все было кончено.

***

От лица Германа

Я не верил ей. Я не мог себе позволить поверить ей.

– Подожди, но если это все правда… – Снова и снова начинает Толик, не понимая, что доводит меня до белой горячки. – Если предположить, что все это действительно правда…

– Это не может быть правдой! – Ору я на него как не в себя.

Мы кидаемся друг на друга с кулаками. Это глупая и бесмысленная потасовка, и она не приводит меня в чувства. Воспользовавшись моим бешенством, Толик сталкивает меня с ног, и я оказываюсь прижатым к земле.

– Герман, ты только подумай… Ты только представь на мгновение, что это правда.

– Не может этого быть!

Мы разбудим, если уже не разбудили, весь его двор. Я пытаюсь скинуть его с себя, но Толик вцепился намертво.

– Поверь ей, Герман, потому что я верю!

– Никогда!

Она – лгунья. Она – актриса. Она пытается меня надурить, как какого-то глупца. Я не поведусь. Я ни на секунду не поверю, что она все забыла. Она не могла. Я не мог.

Всю свою жизнь я только и мечтал – забыть.

Весь этот ужас, вся эта безнадёжность наваливаются на меня с такой силой, что мне трудно дышать. Я чувствую, как моя грудь сжимается, а в ушах гудит.

Мне не сразу удалось понять, что я чувствую к ней. Сначала это было как привычка, как нечто неизбежное. Я привык быть рядом, наблюдать за ней, видеть, как она меняется каждый день, но не видел, насколько это важно для меня. Я думал, что её жизнь не имеет значения для меня. Она была просто частью моего мира, и всё. Вроде как тот элемент, который ты не замечаешь, пока его не теряешь.

Но потом всё начало меняться. Сначала незаметно, как если бы кто-то срывал с меня один слой за другим. Я начал ощущать, как сильно она проникает в мою жизнь. Всё, что я когда-то воспринимал как незначительное, становилось важным.

Когда она начинала говорить, я слушал её, как бы не пытался делать вид обратного. Я искал её взгляда в толпе, и когда она встречала мой взгляд, я ощущал, что между нами что-то есть.

Она стала частью моего мира, частью меня самого. И чем дальше я вникал в это чувство, тем больше я понимал, как оно меня пугает.

Я должен был сжигать всё вокруг, отомстить за то, что они сделали с моей семьёй. За то, что её отец погубил жизнь моего отца. Я думал, что если я это сделаю, если разрушу её, тогда я хоть как-то восстановлю справедливость. Тогда будет мир, в котором я хотя бы почувствую, что это не было напрасно. Но… что-то не так. Всё не так, как я себе представлял.

Каждый раз, когда я делаю шаг в её сторону, когда причиняю ей боль, что-то внутри меня начинает скрипеть. Это не те эмоции, которые я ожидал. Я хотел разрушить, а вместо этого я чувствую, как разрушаюсь сам.

Мия… её лицо, её взгляд – всё это не даёт мне покоя. Она – не просто ещё один человек, которого я могу уничтожить, она… часть чего-то большего. Часть меня. Часть того, что я потерял.

Я должен ненавидеть её. Она – продолжение того кошмара, который начался с её отца. Это он разрушил всё, что у меня было. Он сделал его виновным в том, чего он не совершал. И она – дочь этого человека. Я должен разорвать её, наказать её за то, что её семья сделала с моей.

Но как только я это сделал, я понимаю, что… я не получаю того облегчения, которое искал. Это не то, что я хотел. Мия была другим человеком для меня. Когда-то она была моим миром. Я защищал её, заботился о ней. Но теперь всё это исчезло. Почему я не могу просто оставить её в прошлом?

Её взгляды, её слова, её движения… Всё это напоминает мне, что я когда-то был другим. Я был не таким, каким стал сейчас. Я был тем, кто мог любить, кто мог заботиться.

Разрушив ее, я убил самого себя.

Мия не была лгуньей, она была ключом ко всему.

И я должен был вернуться, я должен был подставить свое лицо под ее поцелуй и валяться в ее ногах до тех пор, пока она не позволит мне все исправить.

Валяться мне весь век у ее ног, ведь я знаю, что ничего не спасти.

Мия, если вдруг однажды… Если ты…

– Все, пусти.

Я больше не вижу её только как свою жертву. Как я мог так ошибиться? Как я мог так слепо идти к своей цели, не понимая, что я рушу то, что когда-то было для меня священным. Она не заслуживает того, что я с ней сделал.

Я больше не знаю, что верно, а что нет. Но одно я понимаю точно: мир, в котором я жил до сих пор, больше не существует. Всё изменилось. И я не уверен, что смогу с этим справиться.

Мия – моя единственная постоянная в этой жизни. И все, что я должен сделать – это снова найти к ней путь.

И вот секунда – и я плачу как ребенок, поджав к себе колени. Мне во век не умыться слезами. Мне во век не найти покоя.

Двор Толика озаряется воплем. Сначала я подумал, что кричит какое-то животное, но быстро стало понятно, что это человек. Я несусь, чувствую всем своим существом огромную беду. Ботинком врезаюсь в детскую песочницу и чуть не подскальзываюсь.

Воздух вокруг стал тяжелым, липким, как если бы всё вокруг замедлилось. Тело не слушается, ноги натягивают каждое движение, а сердце колотится в груди так, что я почти не слышу ничего, кроме этого бешеного ритма. Поглощённый бегом, я не могу выкинуть из головы странное ощущение, что что-то случилось.

Ночь ещё не отпустила улицы, а из-за горизонта только-только начинает пробиваться слабый свет. Утро не наступило, но что-то в этом мраке заставляет меня ускоряться. Я просто бегу, словно могу догнать время.

Когда я подбегаю к ее дому, все мое нутро замирает и погибает в секунду. У подъезда трутся два полицейских. Их лица пусты и равнодушны, как если бы они смотрели в стену. Им бы досыпать сейчас в своем отделении, а не быть здесь.

Я пытаюсь что-то сказать, но из горла вырывается лишь нервный вдох.

Почти сразу за ними – скорая помощь. Врачи, затянутые в свои заляпынные грязные костюмы, не замечают меня. И лишь красные линии бесконечно бегут по стенам домов от мигалок скорой помощи.

В голове всё мутнеет, но я не могу отвести взгляда от двери её подъезда.

Стеша обвисает на мне мертвым грузом. Но сейчас её лицо – не весёлое, не живое. Оно перекошено от ужаса, глаза широко раскрыты, и она – сама не верит в то, что видит. Я хочу спросить ее, что-то сказать, но она срывается в крик, как будто весь мир, все её силы уходят в этот вопль.

– НЕТ! – её крик оглушает, пронзает меня, словно я стою в центре торнадо. – Это не может быть… не может быть!

Она схватилась за голову, её тело вот-вот развалится. Всё внутри меня переворачивается, когда я вижу, как она срывается с места и бросается к двери, в её глазах – абсолютный ужас. Ее оттаскивают те самые полицейские, пытаясь убедить в необходимости сохранять спокойствие.

Стоя в возникающей толпе, я видел, как его – мой сущий кошмар, выводят из дома. Окровавленные руки заломаны за спину. При его появлении Стеша наконец-то умолкает. Все мы молча провожаем его взглядами. Я могу поклясться, что в этом сумбуре он различил меня среди других и узнал.

Я могу поклясться, что он что-то сказал мне, но что именно – никогда мне не узнать. Больше в своей жизни я его не встретил.

Как позже напишут в газетах: он погибнет спустя два года в период своего заключения в глупой потасовке среди таких же заключенных. Ему уделили две строчки в местной газете, и не больше. Когда я прочел эту новость, то подумал, что для него – и две строчки слишком много.

Все шепчутся и переговариваются между собой. Вот только суматоха среди полицейских не утихает. Следующей выводят из дверей подъезда их старушку, которая не может ступить шагу без помощи врачей. Ее буквально волокли к скорой. У нее тогда случился инсульт, но она, крепкая старушонка, и его переживет. Вообще, я думаю, что она переживет всех нас.

Стеша летит за Людмилой, и пытается найти в ней утешение, но пожилой женщине не до нее.

Насколько я знаю, Стеша после одиннадцатого класса поступила в медицинский колледж на сестринское дело. Правда, надолго ее не хватило, и спустя год она отчислилась (или же была отчислена). После этого – она рванула в столицу, какое-то время снимала глупые ролики про уход за кожей и параллельно работала на кассе в фудкорте. В конце концов, Стеша вышла замуж за мужчину, который был значительно старше нее, и родила ему ребенка.

Но это после. А сейчас я, Герман Громов, стою перед подъездом Харитоной Мии, и молюсь Господу Богу о том, чтобы она появилась.

Я стою и вспоминаю, как по-идиотки выслеживал ее с Богданом Павловым, который все время лез ее защищать. Про Богдана говорили, что он сумел сдать все экзамены на особых условиях по состоянию своего здоровья, и как и мечтал – поступил в лучший технический ВУЗ страны. Мы случайно встретились с ним только однажды, на вокзале, и сделали вид, что не знаем друг друга. Он тогда приехал в город после окончания университета повидаться с родителями. Опирался он на тросточку, но под другую руку с ним была молодая девушка, внешность которой отдаленно напомнила мне Мию.

Мия, я тебя прошу, выходи. Осталась одна ты.

Пусть все они перестанут плакать, считая, что ты уже мертва. Они говорят, что полицейские ждут, пока разойдется толпа, чтобы не шокировать всех твоим трупом. Мия, скажи мне, что это неправда.

Мы знаем, что это не может быть правдой. А правда в том, что ты жива, и что нам с тобой – жить пусть и трудную, но все равно по-своему счастливую жизнь.

Мия, только выйди, и всего лишь. Это же так просто. Пусть все говорят что угодно. Пусть они считают, что ты мертва. Пусть они плачут, но я не верю в это. Я верю в тебя. В твою силу, в твой дух, в твою решимость. Я верю, что ты сможешь подняться, как всегда поднималась, несмотря ни на что. Ты – не из тех, кто сдается. И я не сдамся.

Я не могу больше ждать, и прорываюсь через толпу к подъезду. И на удивление у меня получается. Это Толик – это он создал этот коридор, забирая на себя все внимание полицейских.

С каждым годом мы все реже с ним созваниваемся. В последний раз он приглашал меня на свою свадьбу. Сказал, что встретил отличную девушку, и что они оба хотят одного и того же. Я был рад за него, но на свадьбу так и не явился.

– Вы мешаете! Туда нельзя! – Кричат на меня и в последний момент, прямо перед дверьми, оттаскивают обратно.

И вот он – тот звук. Мелодия открытия дверей подъезда. Навсегда, до конца жизни, он останется во мне. Этот звук – и как проклятие, и как спасение. Я слышу его в голове, даже когда всё остальное молчит, и понимаю – я не смогу от него избавиться. Во век этот звук будет преследовать меня.

Я кричал твое имя в надежде, что ты услышишь меня.

Мия, ведь ты тогда ошиблась. Внутри твоего отца сохранилась самая малая крупица любви к тебе, иначе стал бы он первым стрелять тебе прямиком в руку, чтобы не допустить твоей неизбежной гибели?

И ты услышала. Так не оставь меня одного в этой темноте.

Мы стоим на краю. Перед нами зияет пропасть, как огромная раскрытая пасть страшного чудища. Всё вокруг поглощает мрак. В этой бездне исчезает сама реальность, всё, что мы знали, всё, что нам было дорого, растворяется в тени.

Но несмотря на это, я здесь. Я рядом, протягиваю тебе руку, и хотя ты не видишь её, знай – я с тобой. Мы кружимся в этом темном танце, теряя всё на своём пути, но не отпускаем друг друга.

И даже если вся эта тьма поглотит нас, я останусь рядом. В полном одиночестве, в полной темноте – с тобой.

КОНЕЦ