Руны огненных птиц

– Агни и Рун хотят устроить всё так, чтобы ты сбросила дитя, – прошептала она, склонившись к самому лицу Тилы. – Они думают, что дитя Лейва представляет для них опасность.

– Я догадывалась. – Женщина устало провела ладонью по лицу. – Догадывалась, что они не оставят меня в покое, хотя я уже их пленница.

– Госпожа, ты не хотела бы сбежать отсюда? Твой дядя конунг Анунд поддержит тебя. Он сильнее и влиятельнее Агни. Нужно только выбраться отсюда и передать весть.

Тила отстранилась и смерила взглядом Хлин, точно решая, можно ли ей доверять.

– Почему ты говоришь так?

– Я хочу помочь, госпожа.

– Чем же ты поможешь мне? Ты простая девка. Через тебя даже с людьми Анунда не связаться.

– Старый Лис хочет отравить тебя со дня на день, госпожа. – В голосе Хлин слышалось волнение. – Конечно, он хочет, чтобы ты сбросила дитя, но и ты можешь погибнуть… Госпожа, у тебя нет причин не доверять мне.

Тила молчала, глядя на руки Хлин, комкающие замызганный подол платья.

– Я уже отправляла весть Анунду, – шёпотом произнесла Тила. – И даже получила ответ с тем же купцом. Анунду нужно дитя Лейва. Ему нужен мальчик. Не нужны ни я, ни мой брат. Он не хочет решать, как вытаскивать меня из этого плена, лишь сказал, что будет ждать в Швеции. Я не знаю, как выбраться из этой западни живой… Хьялмар чуть ли не убил нас всех своими выходками в день Хольмганга. На него я не могу рассчитывать.

Женщина всхлипнула, утёрла покрасневший нос рукой.

– Видимо, Лис отравит меня раньше. А если я всё-таки рожу, но девочку? Я окажусь не нужна даже дяде.

– Зато в Швеции ты будешь в безопасности, госпожа.

Хлин села рядом и погладила её по плечу. Тила приняла этот жест и накрыла пальцы служанки своей ладонью. Впервые за много дней кто-то проявил заботу и беспокойство. Женщина не сдержала слёз и расплакалась. Хлин принялась шептать, успокаивая её, но от этого становилось только горше.

– Тише, госпожа, – произнесла она, заглядывая в лицо хозяйки. – Тише. У меня есть ещё что сказать тебе. Выслушай меня внимательно, пожалуйста.

Тила кивнула.

– Я ношу ребёнка от погибшего конунга, госпожа. Я знаю, что тебе уготовано родить девочку. Но ты можешь забрать моего ребёнка. Моего сына.

Тила резко замолчала, перестав всхлипывать. Лишь хлюпнула носом удивлённо да вытерла платком глаза.

– Откуда ты знаешь, что за дети будут у нас?

– Я спрашивала у старой вёльвы, и та сказала мне, что я рожу сильного мальчика с золотыми волосами и глазами волка, а ты – медноволосую девочку, изуродованную веснушками. – Хлин опустилась на колени перед скамьёй, хватая Тилу за кисть руки и оглаживая её. – Возьми меня с собой в Швецию, госпожа. Устрой меня и моего сына. Я буду служить тебе верно, пока ты сама не прогонишь меня. Мой сын сделает тебя богатой и счастливой, а ты сделаешь таковой меня.

Тила сняла со своих рук ладони Хлин и села с прямой спиной. Слёзы её высохли, как исчерпанный колодец. Она долго сидела так, пока Хлин, слушая удары своего сердца в висках, внимательно следила за каждым её движением.

– Дети будут здоровы? – поинтересовалась наконец Тила, прерывая долгое молчание.

– Да, госпожа.

Женщина утёрла нос и посмотрела на Хлин так, будто видела свою служанку в первый раз.

– Я не знаю, как добраться до Швеции, – вздохнула Тила. – Я ничего не могу пообещать ни себе, ни тебе.

– Я найду способ, как вытащить тебя из Онаскана. Я всё сделаю, госпожа, только пообещай мне, что примешь моего сына, – быстро шептала Хлин, продолжая озираться по сторонам. Ей повезло, что рядом никого не было.

– Ты? Найдёшь?

Хлин горячо закивала. В её глазах блестела страсть. Ей почти нечего было терять, но она верила, что впереди её ждало многое. За этот призрак будущего она готова была бороться. Ей хотелось отдать хоть крупицу своей горящей надежды потухшей и потемневшей Тиле, чтобы та стала союзником в её битве за жизнь.

– Поверь мне, госпожа. Лишь скажи, как звали того купца, с кем ты передавала весть, и скажи, сколько серебра есть у тебя. Сколько я могу ему пообещать?

Тила, помедлив, ответила ей, взвешивая на языке каждое слово. У неё почти не было чеканного серебра, зато она могла отдать все свои украшения, которые ей подарили родители и Лейв перед свадьбой.

– Веди себя как прежде, госпожа. Будь добра со всеми, не отказывайся от еды, что тебе будут приносить слуги, но не ешь её. И набирай еду только из общей посуды. А если кто решит угостить тебя, так говори, что тебе нехорошо, – предупредила Хлин. – И лучше не попадайся на глаза Старому Лису.

– А как же Хьялмар? Он останется здесь? Что же станет с ним, когда увидят мою пропажу? – Тила так взволновалась, что несдержанно повысила голос.

Хлин шикнула на неё. Женщина замолкла, но на лице её заплясала тревога, какую от Старого Лиса точно не удастся скрыть. Хлин и сама не знала, что делать с Хьялмаром. Даже заговорить с ним она не решалась. Мужчины. От них только и жди беды! Она зажмурилась, пытаясь придумать хоть что-то.

– Он может отправиться с нами? – с надеждой спросила Тила. – Вдруг его убьют здесь?..

«Лучше бы и убили!» – в сердцах подумала Хлин. Хьялмар вечно всё портил одним лишь своим присутствием. Она даже не могла вспомнить, когда в последний раз видела его трезвым. Чем больше он пил, тем менее покорным становился его разум.

– Ох, я надеюсь, что в лодке найдётся место для нас троих…

Следующий день празднования начался куда позже, однако Ситрику не хотелось никуда идти. Немного отоспавшись, он весь день вырезал руны на плоской дощечке, найденной у поленницы, повторяя записи, которые оставил ночью на рубашке.

– Что это такое? – поинтересовался Холь, заглядывая через плечо.

– Руны, которые обозначают музыку, – не без гордости, пусть и с прежней стыдливостью, представил Ситрик. Одну дощечку он уже закончил, чтобы отдать её Эгилю.

– Я про рубашку. Что мне твои царапки, я всё равно в них ничего не смыслю.

– А-а. Это та, что ты мне принёс вчера.

– Ох, парень, что мне ещё следует научить тебя пользоваться рубашками? – Холь цокнул языком, расплываясь в улыбке. – Смотри, если продеть вот в эти трубы руки, а сюда голову, то ты сможешь её надеть. А для письма лучше использовать воск и доски.

Ситрик бросил на Холя злой взгляд.

– Ладно, я не буду так шутить, когда у тебя в руке нож. А то ещё зарежешься, не перенеся такого поругания своей чести.

Не выдержав, Ситрик бросил в Холя ножны. Тот, хохоча, увернулся и ловко их поймал. Протянул обратно. Ситрик взял ножны, и взгляд его от мозолистой руки, покрытой белыми волосами, поднялся вверх, к лицу Холя.

Вспомнив разговор с Вёлундом, Ситрик серьёзно заглянул в глаза Холя, отыскивая в них слабость и боль, что звучали в его голосе ночью. Он выглядел так же, как прежде: беззаботно и легко, точно в голове его вместо мыслей был лебяжий пух. Холь, увидев взгляд Ситрика, нахмурился.

– Ты чего? – спросил он.

– Ничего. – Ситрик опустил глаза и углубил бороздку на дощечке, вырезая очередную руну. Чуть помолчав, он решил затеять другой разговор. – В прошлый раз ты здорово мне помог, когда нашёл для меня одежду. А сможешь ли отыскать флейту? Хочу отыскать руны и в её музыке.

– Я спрошу, – пообещал Холь. – А ты сегодня не собираешься появляться на людях? Говорят, сегодня яства будут ещё вкуснее, чем вчера.

– Подумаю.

Ситрик тряхнул головой, спрятав глаза за отросшими волосами. Всё ещё смеясь над своей шуткой, Холь наконец-то ушёл, а когда вернулся, в самом деле раздобыл где-то костяную флейту. Он остался в комнате, присев напротив и наблюдая, с каким азартом Ситрик вырезал руны. Взгляд его был хитрый, как у серой вороны.

– Какой же ты странный всё-таки, – задумчиво произнёс Холь, складывая руки на груди. Обычно речь его была быстра, но сейчас он отчего-то растягивал слова, как смолу. – Напомни, а не мёдом ли тебя угощал Эгиль?

– Да.

– Не видел я прежде, чтобы этот мёд на кого-то подействовал так. – Седовласый звучно произнёс последнее слово, и Ситрик тут же встрепенулся, удивлённо и непонимающе уставившись на него.

– О чём ты?

– Вместо того чтобы придумывать стихи и песни, ты изобрёл письмо для музыки. Чудно́!

Ситрик медленно отложил нож на стол и, подражая Холю, сложил руки на груди.

– Ты снова хочешь перехитрить меня?

– Вовсе нет! – Холь качнул головой. – Просто хотел предупредить, чтобы ты знал, что пьёшь в следующий раз. Эгиль наловчился воровать Мёд Поэзии из чертога асов у самого сына всезнающего, пока тот отлучается.

В горле Ситрика пересохло. Неужели ему в самом деле довелось испить Мёд Поэзии?..

– Холь, это слишком жестокая шутка. Если ты решил подшутить надо мной и моим мастерством, то я не прощу тебе этого.

– Можешь сам спросить у Эгиля, ежели не веришь мне. – С этими словами Холь поднялся и, загадочно подмигнув, вышел из покоев.

Ситрик невидяще уставился в пол. Кажется, огненная птица говорила правду. Он поднял одну из дощечек и покрутил её в руках, разглядывая руны. Всё-таки это, в самом деле, было похоже на правду. Стал бы он так пытать инструмент, будучи в своём уме?..

Ситрик потерял счёт дням – темень была коротка и светла, пусть каждая новая ночь и становилась длиннее и холоднее прежней. Празднику, кажется, не было конца. Вся жизнь Ситрика теперь слагалась из песен у костра, музыки и рун, в которые он запер звуки. Из чертога альвов не хотелось уходить, возвращаться в людской мир, полный боли, ненависти и страха. Холь не торопился и не торопил его, и парень прекрасно понимал почему, но молчал, не позволяя другу узнать о том, что его разговор с Вёлундом был подслушан. Наверное, ему самому нужно было принять решение о том, чтобы снова отправиться в путь, но так не хотелось заботиться и думать о чём-либо, кроме игры на инструменте. А конунг-кузнец не прогонял, день ото дня радуясь гостям так, точно те только что прибыли.

Ему было страшно принять решение. Страшно выйти из Альвхейма и вновь вступить в мир людей. Встретиться лицом к лицу с Ингрид и клятвой, данной ей.

Холь же много времени проводил в кузнице Вёлунда. Ситрик видел, что с каждым днём его друг выглядит всё печальнее и строже. И… старше. В мире, где нет смерти, даже здесь, он старел, иссыхая всё сильнее.

Решиться уехать было сложно ещё и потому, что придется сказать Холю «прощай». Прощай навсегда.

А тот, точно что-то почуяв, вовсе перестал попадаться на глаза Ситрику. Лишь утром виделись они, когда Холь, подпоясываясь, покидал дом. Он хотел исчезнуть.

Смычок Эгиля скользил по струнам, раня сердце. Чаще остальных мелодий он играл ту, что звучала грустнее прочих, будто в жизни его, пресыщенной празднествами и пирами, не хватало тоски. Но, может, что-то тяжёлое лежало на душе Эгиля, заставляющее его играть столь печальную музыку. Ситрику хотелось узнать его, но он не решался спросить, лишь дальше слушал инструмент, плачущий осенними перелётными птицами.

Ситрик всё повторял за ним, и Эгиль чертил на земле руны, напоминая нужную последовательность. Соврал музыкант – учитель из него был хороший. И как внимательно он слушал любую игру Ситрика: кажется, что с таким пристрастием он не слушал даже самого себя. Помимо тальхарпы парень пытал и дудочку, отыскивая в её звучании те же руны-дни, какие он придумал для струн.

Минул очередной день, и Ситрик решил, что всё же пришла пора проститься с чертогом альвов. Точнее, не решил, а… решился.

День был таким же, как и все дни до него, – тёплым, ясным, позолоченным. Эгиль так же сидел под ясенем, водя смычком по струнам, из кузницы доносился звон металла, а со двора летел девичий смех. День был таким же, но Ситрик почувствовал, что он сам стал другим. Готовым идти дальше.

Сам Вёлунд вызвался проводить гостя, велев седлать лошадей. Конь его был столь величественен и прекрасен, что походил на круглобокое солнце. Кожа его лоснилась и блестела ярче начищенных золотых украшений на шее богатых красавиц, а светлая грива, расчёсанная и мягкая, походила на облако, звеневшее тёплым льдом и серебряными бусами. Вёлунд сидел верхом на коне, возвышаясь над альвами. На плечах его лежал пернатый плащ и укрывал частично круп коня. Ситрик подумал, что если конунг-кузнец ляжет, прижавшись к шее коня, то зверь получится крылатым.

Ситрику вывели куда более скромную гнедую лошадку, покладистую и смирную. Тонкая кобылка выглядела рядом с конём-солнцем маленькой лодочкой, плывущей по небу. Она торопливо переставляла ноги, но всё равно не поспевала за конём Вёлунда, который шёл так, будто копыт у него было в два раза больше, чем на самом деле.

Они выехали за ворота усадьбы конунга-кузнеца. Детвора высыпала на дорогу, чтобы их проводить, и Ситрик скромно улыбался, пряча взгляд, чтобы не видеть назойливых лиц. Лаяли собаки, играючи прыгая у копыт лошадей.

– Как мы пройдём через дверцу? – спросил Ситрик.

– Здесь есть и другие ворота, – охотно ответил Вёлунд. – В самый раз для моих коней. Их здесь много, а вы с Холем нашли только одну лазейку.

Холь.

Лучше бы конунг-кузнец не упоминал имя друга. Ситрик тяжело вздохнул, и Вёлунд внимательно посмотрел на него.

– Вы не попрощались, – заметил конунг-кузнец.

– Он сказал вчера перед сном, что придёт проводить меня. А утром я уже не нашёл его.

– Дай ему время, мы же ещё не покинули город.

Только Вёлунд произнёс это, как они вступили в лес. Было уже поздно. Ситрик устало и грустно фыркнул, чувствуя, как обида и злость пустили корни в его душу. А ведь они столько прошли вместе…

Не думал он, что окажется храбрее Холя.

– Вёлунд? – позвал Ситрик, пытаясь отвлечься от тяжёлых дум. – Это правда, что Эгиль ворует Мёд Поэзии у асов? Я запамятовал спросить у него самого.

На красном лице конунга-кузнеца заплясала улыбка.

– Будь это правдой, Убийца волка, у меня бы уже не было Эгиля, – с лёгким смешком произнёс Вёлунд. – Нет, у Эгиля обычный мёд. Если так, конечно, можно сказать, об этом чудесном напитке.

Ситрик горько улыбнулся. Холь и тут умудрился обмануть его!

Говорила матушка, что нельзя доверять веттирам.

Низкое утреннее солнце бросало блики на дорогу, и та блестела, как рыбья чешуя, вся покрытая узорной тенью листвы. Вдоль широкой тропы росли могучие дубы, одетые в медную листву. Ситрик глядел то на шею лошади, то на свои руки, искусанные комарами, – был у вечного лета свой маленький недостаток. В голове было пусто, как в опорожнённом ведре. Он лишь украдкой посматривал на коня Вёлунда, рассматривая начищенные украшения на сбруе – они так сияли, что было сложно смотреть на что-либо ещё.

Солнце поднималось выше. Всадники молчали. Ситрику неловко было решиться затеять разговор с Вёлундом после его глупого вопроса об Эгиле. Наверное, стоило спросить что-то про асов, про крылатый плащ или копьё одноглазого странника, но вопросы не хотели облекаться в слова.

– Ты тогда подслушал наш разговор, верно? – прозвучал голос конунга-кузнеца.

– Да, – не стал таить Ситрик.

Вёлунд кивнул. Больше за весь путь он ничего не спросил.

Резко стало холоднее, так что у Ситрика пошли мурашки от запястий до локтей. Он запустил руку в седельную сумку, проверяя, на месте ли его тёплая одежда. Впереди показалась украшенная резьбой конюшня. Она стояла посреди леса так же, как и заброшенный дом, что оказался вратами в мир альвов. Ситрик догадался, что это и есть та самая дверца, через которую легко пройдёт лошадь. Когда они подъехали ближе, он увидел, что в воротах темнела тонкая щёлка – через неё и врывался в летний лес холодный ветер.

Вёлунд неуклюже и тяжело спешился. Ситрик, видя его величественную осанку в седле, и думать забыл о том, что правая нога кузнеца была кривой. Вёлунд подошёл к воротам и уже успел достать ключи, как позади послышался спешный стук копыт.

Ситрик обернулся. Кто-то мчался к ним, низко прижимаясь к седлу, и Ситрик всё не мог разглядеть лица всадника, как бы ни щурился. Вёлунд усмехнулся, пряча ключ обратно в мешочек на золотом поясе. Он первым узнал всадника.

– Это Холь? – с дурацкой надеждой в голосе спросил Ситрик.

– Это Холь, – ответил, улыбнувшись, Вёлунд.

Рыжий гривастый жеребец вскоре остановился рядом, недовольно суча длинными ногами, похожими на узловатые древа. Холь дышал так тяжело, будто сам бежал следом, а не ехал верхом. Ситрик встретил его сдержанной улыбкой.

– Пришлось попросить конюха дать мне лучшего коня, чтобы я успел вас нагнать, – выкрикивая слова, поведал Холь.

– Это я ещё спрошу с конюха, почему он отдал тебе Рыжую Чёлку. – Вёлунд грозно, но и добродушно, упёр руки в бока, точно отчитывал младшего брата. – Я бы с вас обоих три шкуры спустил, если бы вы загнали мне его.

– Почему ты с вещами? – спросил Ситрик, быстро заметив сумки у ног Холя.

– Ты просто кое-что забыл в усадьбе, – отозвался седовласый.

– Что же?

– Меня.

Холь широко улыбнулся, но, заметив строгий взгляд Ситрика, поспешил убрать выражение радости с лица. Вёлунд же фыркнул, оценив шутку. Повисло молчание, такое, что его можно было резать ножом. Тонкое всхрапывание Рыжей Чёлки застревало в нём, как лезвие в хряще.

– Я думал, ты будешь рад, – глупо пробормотал Холь, обращаясь к Ситрику.

– Думать у тебя получается плохо, – едко бросил тот.

Холь округлил глаза, но смолчал.

– Огненная птица, ты уверен? – спросил Вёлунд.

Мужчина кивнул.

– Ты был прав, – медленно произнёс он. – Находиться долго здесь невыносимо.

– Птице нужно небо, – согласился конунг-кузнец. – Только лишь потому?

– Хочу помочь Ситке найти колдуна и раздобыть для него Зелёный покров, – твёрдо сказал Холь после непродолжительной тишины, глядя при этом вовсе не на Вёлунда.

– Тебе стоит лучше подумать, – произнёс Ситрик, чувствуя на языке желчь.

– Ты сам сказал, что я в этом плох, – зло отшутился Холь.

В руках Вёлунда снова звякнули ключи.

– Раз уж так боишься смерти, оставался бы здесь! – выпалил Ситрик. – Не стоит ради меня рисковать своей жизнью, в самом деле.

– Ох, Ситка, я… – Холь качнул головой. – Я не хочу умирать трусом, спрятавшись в соколином гнезде. Может, там будет ещё одно замечательное путешествие, и мне бы не хотелось жалеть о том, что я позволил ему утечь у меня меж пальцев.

– Если останется кому жалеть, – сквозь зубы процедил Ситрик.

– Да перестань. В самом деле, ты совсем не рад?

– Отчего же радоваться? Что ещё одной тревогой у меня больше? Радоваться тому, что ты даже не хотел попрощаться со мной, а решил просто исчезнуть? Наверное, ты делал так каждый раз всю свою тысячу лет.

– Да, делал. Чтобы никто по мне не горевал потом, а если и вспоминал, то злым словом. Злым, восторженным, но не печальным. Я не хочу, чтобы хоть одна живая душа скорбела по мне, провожая в иные миры. Это невыносимо, это глупо. Моя жизнь не для скорби.

Ситрик тяжело вздохнул, не найдя, что ответить на эти слова. Вот теперь Холь в самом деле говорил правду.

– Я поеду с тобой, – уверенно произнёс седовласый.

– Как знаешь, – бесцветно проронил Ситрик.

– Вёлунд, не томи, отворяй ворота, – поторопил Холь, и конунг-кузнец толкнул створки внутрь.

Из конюшни пахнуло зябкой сыростью и прелым сеном. Строение было таким длинным, точно у него вовсе не было конца. Холь спрыгнул с седла и заключил Вёлунда в объятия, хлопая того ладонью по спине.

– Может, свидимся ещё, – прошептал он.

– Солнца тебе ясного, птица, – произнёс, прощаясь, кузнец. – И тебе, Убийца волка.

Ситрик коротко кивнул и спешился. Он не был в восторге от прозвища, которым Вёлунд успел наградить его.

– Прощай, Вёлунд, – сказал он.

– А тебе, юноша, точно следует сказать «до встречи».

Ситрик смутился и потупил взор. Он первым вошёл в конюшню и потянул за собой свою лошадку. Та покорно последовала за ним в темноту. Сердечно распрощавшись с конунгом-кузнецом, в воротах появился и Холь, ведя Рыжую Чёлку. Двери за ними закрылись, лязгнул замок. Было слышно, как Вёлунд звенит связкой ключей, а после взбирается в седло. Под звуки копыт стало ясно, что конунг-кузнец уехал, и Ситрик пошёл дальше по долгой конюшне, чуть ли не на ощупь – впереди тьму рассекала лишь тонкая полоса белого света, льющегося из мира людей.

Привыкший к теплу, Ситрик дрожал. Он успел запамятовать, что такое зима. Видимо, останься он в чертогах альвов ещё на пару дней, он забыл бы всё. И себя самого тоже.

– Как же холодно, – вполголоса произнёс он, потирая успевший замёрзнуть нос. А ведь они ещё даже не вышли из конюшни.

– Да уж, – отозвался Холь. Пусть холод его особо не страшил, но сырость он ненавидел.

Наконец Ситрик подцепил дверь, открывая створку вовнутрь. Та со скрежетом поддалась и нехотя отворилась, впуская в заброшенную конюшню свет. Парень зажмурился – было так ярко, что резало глаза. Когда наконец он привык к яркости, то увидел, что весь лес замело искристым колючим снегом.

Мутный и блёклый зимний свет просачивался сквозь голые ветви и отражался ото льда. Ситрик замер, глядя на заметённую тропу. По-видимому, не меньше месяца прошло с тех пор, как они вступили в земли альвов.

– Время в Альвхейме течёт иначе, – напомнил Холь. – А кажется, что мы гостили не больше седмицы.

– Какой же сейчас месяц? – пролепетал Ситрик.

– Похоже на месяц Йоль.

Лошади знали дорогу. Они вели через лес уверенно, не сходя с тропы. Ещё в конюшне Вёлунд сказал, что коней можно будет просто отпустить, когда те выведут к Восходному озеру, ведь они сами найдут дорогу домой. Пока ехали через лес, Ситрик задумался, а как лошадки постучат в дверь заброшенной конюшни и откроют ли им. Но, видимо, о том волноваться не стоило. Такие смышлёные кони, может, и сами двери открыть смогут, да ещё и закроют за собой. Жаль только, что имя гнедой лошади Ситрик не спросил.

В лесу было тихо. Снега пока было немного, а холод с непривычки грыз за лицо. Стемнело быстро, точно мёртвое солнце рухнуло за горизонт, и надолго источником света в лесу остался лишь белый снег, слегка мерцающий во мраке, как молоко Аудумлы.

Он всё ещё не мог поверить в реальность происходящего: когда они добрались до Оствика, была пора первой метели, заглохшей уже к следующему утру, сейчас же, спустя всего неделю жизни у альвов, в лесу поселилась настоящая зима.

Хотелось скорее к жилищу, к домашнему огню. Сесть у очага, вытянув ноги, да выпить горячий настой из листьев малины, собранных на макушке лета. Холь не останавливал лошадей, да и те шли почти без устали, – хотел поскорее добраться до Восходного озера. Оттуда до Ве всего ничего. Ситрик и сам готов был идти всю ночь, лишь бы не ночевать в зимнем незнакомом лесу.

Всю долгую ночь…

Тихо, беззвучно. Лишь звенело в ушах от усталости.

Они уже долго шли, но ни ночь, ни тропа не заканчивались. Покрытые льдом ветви хлестали по лицу. Ситрик ехал свернувшись, чуть ли не прижавшись к шее коня. Холь впереди сидел в седле так же. От такого положения быстро уставала спина.

Ситрик посматривал по сторонам, оглядывался, молясь, чтобы они не напоролись на кабанов или оголодавшую стаю волков. Выскочи сейчас на дорогу заяц, и сердце его рухнет в пятки.

Он поглядывал и на Холя, молчавшего почти всю дорогу. Думал о том, как хорошо иметь огонь внутри да не бояться холода. Невольно Ситрик вспомнил и свой сон, в котором руки его были объяты пламенем, которое горело, не оставляя ожогов и ран, точно огонь был частью его самого. От этого воспоминания ещё сильнее захотелось оказаться у очага или хотя бы у костра.

Он чувствовал, что уже продрог, когда с серого неба вдруг посыпался такой же серый, как пепел, снег. Снежинки ложились на шею коня и превращались в капельки воды, застревали в гриве, налипали, как мухи летом.

Снег усилился, и в его танце сложно было разглядеть идущего впереди Рыжую Чёлку, покорно несущего своего всадника. Ситрик сощурился, пытаясь отыскать коня глазами, но, кажется, его гнедая лошадка сильно отстала. И только он хотел поторопить её, как услышал странный звук удара и тихий вскрик, похожий на выдох.

– Холь? – встревоженно позвал Ситрик.

Наконец он увидел Рыжую Чёлку. Конь остановился, низко склонив голову. У его ног лежал Холь, совершенно обездвиженный. Лишь снег взвивался над ним, облепляя одежду и волосы, торчащие из-под шапки.

Ситрик спешно спрыгнул с лошади и бросился к Холю, но как только коснулся его лица, обжёгся. Он отдернул руку и снова позвал друга по имени.

– Холь! Ты сильно ушибся?..

Мужчина прерывисто дышал, точно пытался вдохнуть побольше воздуха, но тот застревал в лёгких. Ситрик замер, не зная, что ему делать. Он сам был беспомощен и не знал, чем может помочь. Лишь догадался перевернуть мужчину на бок. Тот закашлялся.

– Как же больно, – прохрипел Холь. – Голова раскалывается.

– Ты ушибся? – снова спросил Ситрик как можно спокойнее. – Холь, что мне сделать? Что с тобой?

Тот долго не отвечал, лишь морщился, а после медленно изрёк:

– Кажется, сознание потерял. Очнулся – уже лежу…

Ситрик заметил полоску крови, бегущую по щеке из-под шапки. А после увидел и руки Холя. Они были черны, и там, где он трогал пальцами снег, оставались тёмные полосы. Сначала Ситрик подумал, что это тоже кровь, успев напугать себя ещё сильнее, но, приглядевшись, понял, что это были копоть и уголь.

– Отойди, – тихо произнёс Холь и, сжавшись комком, тут же вспыхнул так, что жар взвился до еловых ветвей, опаляя их.

Лошади с встревоженным ржанием отпрыгнули, испуганно выпучив глаза. Ситрик отшатнулся и отвернулся, поняв, что огненная птица хочет сменить облик, тем самым залечив полученную рану. Запоздало он вспомнил, что не стоит смотреть на яркий огонь, но пламя было обычным.

Что-то шло не так.

Ситрик поймал за уздечку Рыжую Чёлку, косившегося на огонь. Мельком он посмотрел на тропу позади них, выискивая свою гнедую лошадку, но та пропала. Не было слышно ни ржания, ни гомона копыт по льду. Ситрик тихо выругался в темноту, и, сняв варежку, принялся гладить лоб Рыжей Чёлки, пытаясь успокоить и коня, и себя самого.

– Тише, – шептал он своему сердцу и то же самое повторял жеребцу. – Тише. Тише… Ты же у нас из тех отважных лошадей, кого Вёлунд проводил через пламя. Это просто огонь.

Пламя потухло так же резко, как и вспыхнуло. Рыжая Чёлка всхрапнул и дёрнул головой, испугавшись на этот раз внезапности. Ситрик принялся гладить коню шею, боясь обернуться. Он принялся напевать тёплую мелодию, ту, что Эгиль играл у костра, и этот знакомый звук наконец помог коню успокоиться.

Из снега медленно проявился облик второй лошади. Ситрик подозвал её, но гнедая лошадка продолжала сторониться места, где только что свирепствовало пламя.

Ситрик обернулся, продолжая держаться за шею коня. Кругом плясал снег вперемешку с чёрным пеплом. Не осталось ничего от человеческого тела Холя, лишь тёмные следы на снегу.

– Пошли, – негромко скомандовал Ситрик Рыжей Чёлке и сам двинулся к месту, где лежал Холь.

На тропе был лишь снег, измазанный копотью. Ситрик успел подумать, что Холь сгорел целиком и ничего от него не осталось. Успел подумать и то, насколько глупым решением было разрешить ему продолжить путь. Но разве бы он послушал… Разве бы он остался у альвов по собственной воле?

Что-то копошилось в снегу, и Ситрик наконец заметил птицу. Однако облегчённо выдохнуть он так и не смог. Сердце сжалось в груди.

Среди пепла на льду сидела обычная чёрная птица.

Ситрик взобрался обратно в седло. Холь привычно сидел у него на плече, вот только от его ставшего чёрным оперения не исходило жара, как это было прежде. Рыжая Чёлка, оставшись без наездника, понуро стоял позади гнедой лошадки.

Ситрик тронул бока кобылы, напоминая про путь, и та спешно зашагала в сторону озера. Рыжая Чёлка послушно поплёлся следом. Наверное, стоило настроить седло на коне под себя и ехать на нём, но Ситрик уже успел привыкнуть к гнедой лошадке.

Идти в темноте первым, всматриваясь в свербящую снегом черноту, было невыносимо. Он больше не чувствовал себя в безопасности, не видя перед собой круп Рыжей Чёлки и спину Холя.

– Я думал, что ты сгорел, – почти беззвучно прошептал Ситрик, зная, что его услышит тот, кому это было нужно.

– Честно, я тоже, – ответила чёрная птица. – Я не мог властвовать над огнём. Лучше бы я сломал все рёбра, чем снова пережил такое.

– Такое – это какое?

– Я впервые за много лет почувствовал весь жар огня и оглушающую боль. Прежде я только видел, как сгорает моя кожа, но не чувствовал.

Ох, лучше бы он не спрашивал. Вспомнив, как сгорал Холь, Ситрик вздрогнул, а после уже дрожал без остановки – так он замёрз. Тело его наконец расслабилось, забыв только что пережитый ужас, и усталость тут же накрыла его тонким, промёрзшим насквозь одеялом. Он не знал, как скоро рассвет, а бесконечная ночь проглотила всё кругом. Дорога всё так же терялась среди одинаковых древ, и не было нигде ни единого признака человека. Даже если и были, то Ситрик не заметил бы их в снежной круговерти.

– Ты говорил, что отсюда до Ве недалеко, – пробурчал Ситрик.

– Так и есть, просто мы попали в метель…

Ситрик чувствовал, что птица мёрзнет так же, как и он, но терпеливо молчала. Он ощущал дрожание тельца, когда перья Холя касались его мочки уха. Как же ему было страшно, наверное, впервые за много лет ощутить жар и боль от ожогов на коже, а после замёрзнуть. Холь, бедный Холь… Он храбрился, пытался как-то развеселить и успокоить Ситрика, но тот готов был поклясться, что лучше бы тот дальше жаловался на сушёную треску и ругал за нерасторопность и неловкость.

Они шли в кромешной тьме, и даже снег, сначала блестящий, в метели потух и превратился в рыхлую тень. Ситрик чувствовал себя так, точно сидел под землёй, в глубокой могиле, а снежинки, острые и колкие, как песок, засыпали его сверху. Гнедая лошадь и Рыжая Чёлка широкой грудью расталкивали ненастье и всё шли и шли куда-то.

Хотелось есть, но шевелиться уже не было возможности. Ситрик лишь прижался к луке седла, сгорбившись, чтобы не чувствовать резь в животе. Мокрые перья Холя неприятно щекотали щёку – он нырнул в худ, наброшенный на голову.

Ситрик понял, что начинает дремать от усталости, вздрогнул, точно от удара. Ещё не хватало выпасть из седла. Наверное, дело уже шло к утру, раз его начало клонить в сон.

Надо было оставаться у альвов не только Холю, но и ему самому. Жить там, как у бога за пазухой, надеясь, что Ингрид никогда не доберётся до светлого чертога.

Чтобы не заснуть ненароком, Ситрик принялся вспоминать руны-дни, мысленно выписывая последовательность и озвучивая игру у себя в голове. Ненадолго это помогло отвлечься, но когда лошади остановились, парень снова испытал чувство падения, какое бывает от резкого ночного пробуждения. Он всё-таки уснул на какое-то время, лишь чудом не вывалившись из седла.

Метель чуть утихла, и теперь с бескрайнего чёрного неба снег медленно сыпал мелкой просеянной мукой.

– Чего это мы встали? – спросил Ситрик, похлопав лошадь по шее.