Читать книгу: «Дочки-матери», страница 5

Плод тем временем развивался нормально. Ольга устало и покорно носила свой огромный живот на плановые осмотры, и чем тяжелее ей было физически, тем легче становилось на душе: значит, ее организм не принимает такого замещения. Она не забыла свою маленькую Люшу, не нарушила своего обещания любить вечно только ее. Где-то на периферии ее замкнутого сознания маячило все то же презрение к мужу, который почему-то радовался заметному сквозь эластичную стенку живота шевелению пришельца и без устали хлопотал, обеспечивая максимальный комфорт для Ольги – живого, но совершенно безучастного инкубатора.

Срок уже подходил к неизбежному финалу. Ольга лежала на кровати, повернувшись лицом к окну: на улице в едва подсиненном сумерками воздухе плыли первые голубые снежинки. Исхода не было. Снежинки хаотично перемещались в пространстве. Крупные и пушистые, они пролетали перед глазами, задевали за ресницы, таяли на лбу, мокрым крапом покрывали крышку гроба…

– Оленька, пойдем ужинать, – вкрадчивый голос мужа грубо отдернул перегородку между сном и явью.

Ольга резко села на кровати и почувствовала, как между ног растекается теплая влага.

И все обратилось в хаос. За отхождением вод почти сразу последовали резкие спазмы, которые наплывали один на другой, не давая отдохнуть от боли. Ольга радовалась страданиям: сейчас она исторгнет этот чуждый организм и вернется к созерцанию первого снега.

Муж трясущимися руками набирал телефон скорой и что-то сбивчиво орал в трубку. Потом надевал ей сапоги, и мокрые от вод отекшие босые ноги никак не могли втиснуться в узкий подъем. Потом ее почти волоком тащили под руки в лифт, укладывали на каталку. Боль пронзала рассудок, но Ольга не кричала: Лиле тогда было гораздо больнее. Крыша машины прыгала перед глазами, в поле зрения то появлялась голова толстощекой врачихи, то мелькали знакомые вздувшиеся вены капельницы. Подбираясь к почти невыносимой точке, боль ненадолго шла в обратную сторону, и тогда Ольга со всей силы зажмуривалась, чтобы ничто из внешнего мира не отвлекало ее от мук.

Потом ее снова перегружали, что-то громко говорили приказным тоном, трясли на стыках плиток больничного пола и снова отдавали какие-то приказы, возможно, даже не ей.

А потом вдруг все стихло – и снаружи, и внутри. Непрерывный спазм отпустил, кровавая пелена перед глазами начала рассеиваться, и она увидела на себе мокрого ребенка. Незнакомая девочка была не похожа на новорожденную Лилю, которая появилась на свет на удивление гладенькой и розовой. Эта была фиолетово-серой и сморщенной. Она копошилась в зеленой пеленке, подрагивая тонкими ручками с длинными полупрозрачными ноготками. Редкие темные волоски на голове слиплись длинными прядями. Молочный ротик с нежным сосочком на верхней губе изогнулся скорбной подковкой, а подбородок трясся мелкой дрожью, когда она издавала вибрирующий от напряжения плач.