Читать книгу: «Вы видели Джейн?», страница 4

9. Школьные будни

День был тягучим, ленивым, будто сам воздух над Порт-Таунсендом задремал от жары, превратившись в невидимую патоку, обволакивающую каждый звук, каждое движение, каждую мысль. Солнечные лучи пробивались сквозь пыльную дымку, окрашивая мир в выцветшие тона старой фотографии, где прошлое и настоящее сливаются в одно размытое пятно неопределенности.

Они собрались во дворе школы, как часовые на посту забытого форта: Томми сидел на перилах у старого флага, чьи цвета давно поблекли под дождями и солнцем, словно тайны, которые теряют яркость, но не значимость; Эбби перетирала ремешок рюкзака, нервными пальцами прощупывая каждую нить, будто пытаясь найти в этом механическом действии ответ на невысказанные вопросы; Люк жевал травинку, уставившись в небо с той особой отстраненностью, за которой прячется слишком острая внимательность. Джои переминался с ноги на ногу, растерянный и настороженный, как животное, впервые попавшее в незнакомую среду. Для него это была первая неделя в старшей школе – и мир вдруг стал выше, громче, тяжелей, словно кто-то повернул невидимый рычаг, меняющий масштаб реальности.

И все равно он был здесь. Со своими. В этом маленьком островке знакомого посреди океана неизвестности, где каждая волна могла таить в себе опасность или спасение.

– Вы слышали про миссис Картер? – внезапно спросила Эбби, понизив голос до того интимного шепота, которым делятся лишь самыми важными секретами. Глаза вспыхнули интересом, как два маленьких прожектора, осветивших темный угол общего сознания.

– Это которая преподает литературу? – уточнил Томми, его голос звучал настороженно, как у человека, приближающегося к краю обрыва и чувствующего опасную пустоту впереди. – У нее вроде полгода назад…

Он замолк, слова застыли в воздухе недосказанным признанием. Вокруг них сомкнулась тишина, плотная и душная, как предгрозовое облако.

Им всем было тяжело говорить об этом вслух, будто произнесенные слова могли материализовать то невыносимое, что таилось за ними. Исчезновение – понятие, которое превратилось для них из абстрактного концепта в кровоточащую рану на ткани их маленького сообщества.

– Дочь пропала, – закончила за него Эбби, произнося каждое слово с той осторожностью, с какой ступают по тонкому льду. – Клара Картер. Она училась в другой школе – в Риджмонт Хай.

Имя повисло между ними, как тяжелое грозовое облако накануне страшной грозы.

– И что? – Люк сорвал травинку и бросил на землю, жест показного равнодушия, за которым скрывалось его собственное беспокойство, спрятанное под слоями защитной брони.

– Я думаю… может, это связано. – Эбби понизила голос до шепота, ее слова стали почти осязаемыми в плотном воздухе. – Может, с Джейн… и с ней… что-то общее?

Каждое предложение, каждый вопрос был камнем, брошенным в темный колодец их страхов, и они прислушивались к эху, надеясь и боясь услышать ответ.

Томми постучал пальцами по перилам, задумавшись. Ритм его пальцев был неровным, как пульс встревоженного сердца.

– Ты права. Надо поговорить.

Эти слова прозвучали как команда и призыв к действию. Джои сглотнул, ощущая, как страх поднимается по горлу горьким комком.

– Но… она же взрослая. Она… может, не захочет. Как Бартоны…

Его опасения были облечены в простую форму, но за ними стояло большее: страх перед взрослым миром, который держал их на расстоянии от своих тайн, считая слишком юными для правды.

– Мы просто спросим. А вдруг она что-то знает? – настаивала Эбби. – К тому же, с Бартонами явно что-то нечисто.

Мисс Картер стояла у заднего выхода школы, утирая переносную доску после последних уроков, словно стирая не только формулы и определения, но и само время, разделяющее «до» и «после». Невысокая, с узким лицом, в потертом свитере поверх легкой блузки, она казалась тенью самой себя. Руки ее двигались машинально, будто сами по себе, без души, как деталь механизма, продолжающая работать даже после того, как основная часть вышла из строя.

Они подошли несмело, как приближаются к раненому животному – боясь испугать и причинить еще больше боли. Томми первым, за ним остальные, выстроившись почти инстинктивно по убыванию решимости.

– Мисс Картер, – начал Томми, шаркая кроссовками по полу, этот звук отражался от стен пустого коридора, усиливая их неуверенность. – Мы… Мы хотели спросить кое о чем.

Женщина обернулась. На лице – усталость, натянутая, как тонкая кожа на старом барабане, готовом лопнуть от первого сильного удара. В глазах ее плескалась боль, словно темная вода в глубоком колодце.

– Что случилось? – голос ее был тихим, без интонаций, как звук, доносящийся из-под толщи воды.

– Мы… слышали о вашей дочери, – осторожно сказал Томми, каждое слово давалось ему с трудом, будто он поднимал тяжелые камни. – Мы тоже ищем Джейн. Мы думали… может быть, вы что-то знаете. Что-то, что нам поможет.

В ее глазах что-то вспыхнуло. Короткая, острая боль, спрятанная за вежливой маской, как внезапная вспышка молнии, на мгновение осветившая ночной пейзаж. За этой вспышкой они увидели глубину ее горя – бездонную пропасть, о существовании которой знали лишь теоретически.

– Дети, – сказала мисс Картер устало, в этом обращении звучала и нежность, и отчаяние, и предупреждение, – иногда лучше не знать. Иногда лучше оставить все в прошлом.

Каждое ее слово было гвоздем в крышку невидимого гроба надежды, которую они принесли с собой.

Эбби сделала шаг вперед, ее маленькая фигурка вдруг выросла, наполненная решимостью:

– Но если кто-то еще в опасности…

Она не закончила фразу, но в воздухе повисло несказанное: «если вашу дочь и Джейн еще можно спасти». Четыре пары глаз неотрывно смотрели на мисс Картер, как будто она была дверью, за которой скрывалась истина. Долгое молчание окутало их плотным липким коконом. В этой тишине слышалось только их дыхание и далекий звук школьного звонка, отмечающий конец не только уроков, но и определенной безопасности, которую давали стены учебного заведения.

Она посмотрела на них всех – на Джои, который сжимал ремень рюкзака до белых костяшек пальцев, будто этот предмет был единственной связью с нормальной жизнью. На Томми, стоящего прямо, словно принявшего на себя удар невидимой волны, готового защищать остальных ценой собственного спокойствия. На Люка с его циничной, упрямой гримасой, за которой прятался страх, слишком глубокий, чтобы его можно было выразить иначе. На Эбби, в глазах которой было слишком много правды и той пронзительной ясности, которая иногда посещает лишь самых юных и самых старых.

Мисс Картер вздохнула. Доска осталась наполовину мокрой, как незаконченное признание, как оборванное на полуслове письмо.

– Клара ушла в школу утром. Как обычно. Рюкзак, завтрак в пакете, записка «люблю тебя» на холодильнике… – она замолчала на мгновение, как будто прокручивала кадры в памяти, пытаясь найти момент, когда обыденность превратилась в кошмар. – После уроков она не вернулась. Никто ее больше не видел. Ни на автобусной остановке. Ни на улице. Ни в школе.

Каждая фраза падала между ними, как капля яда, отравляющая их представление о мире, где дети просто уходят в школу и возвращаются домой, где будущее предсказуемо, а опасность – понятие из книг и баек у костра.

Тишина сгустилась вокруг них плотным коконом, отделяя их от мира за стенами школы, где жизнь продолжалась в своем беспечном ритме.

Шепот ветра в деревьях звучал зловеще, как предупреждение на неизвестном языке. Щелчок, с которым дверь школы захлопнулась от сквозняка, прозвучал как выстрел в этой гнетущей тишине.

– Больше я вам ничего не скажу. Потому что сама не знаю, – тихо добавила мисс Картер, и в ее голосе они услышали не только отказ, но и предупреждение, тихий сигнал тревоги, который она не могла выразить явно. – Берегите себя, дети. И… берегите тех, кто рядом. Пока еще не поздно. А когда станет поздно… Вы никогда не узнаете.

Эти последние слова прозвучали как заклинание, как молитва, как мольба. В них было больше, чем просто забота учителя о своих учениках – в них была паника человека, увидевшего опасность и не способного ее предотвратить.

Она отвернулась, как будто разговор был вычерчен мелом на доске, и его уже начали стирать, уничтожая доказательства того, что он вообще происходил. Они стояли на крыльце, молча, глядя ей вслед, ее фигура удалялась по коридору, становясь все меньше, как надежда, исчезающая в тумане неизвестности.

У каждого в груди горела маленькая, упорная заноза: страх, что уроки когда-нибудь закончатся и для них. Что однажды звонок прозвенит, двери школы распахнутся, и мир за ними окажется не тем, что они ожидали увидеть.

И никто не скажет – когда именно наступит этот момент. Когда обычный день превратится в последний. Когда привычное «до свидания» станет вечным «прощай».

***

Комната Эбби была эталоном порядка, словно островок рациональности в хаотичном мире подростковых тревог.

Книги стояли на полках с почти военной строгостью – каждый том точно выровнен по краю, рассортирован по темам и авторам. Выцветшие постеры старых фильмов висели на стенах, расположенные с геометрической точностью, словно окна в другие миры, более понятные и упорядоченные, чем их собственный. Одинокая лампочка без абажура свисала с потолка, отбрасывая безжалостно четкий свет на аккуратно разложенные на полу листовки, записи и газетные вырезки – каждая на своем месте, как детали в часовом механизме расследования.

Они сидели в кругу: Томми, Джои, Люк и Эбби, прижавшись друг к другу, как выжившие после внутреннего кораблекрушения – событий, разбивших их привычный мир на «до» и «после». В воздухе висело тяжелое напряжение, почти осязаемое, как запах приближающейся грозы.

На коленях у Эбби лежала записка Джейн. Копия, перенесенная в блокнот с хирургической точностью – каждая буква обведена, сохранен даже характерный наклон влево, будто почерк мог рассказать больше, чем сами слова. На стене висела большая доска, превращенная в алтарь методичности – фотографии и заметки, расположенные по хронологии и значимости, соединенные красными нитями связей. Этот миниатюрный расследовательский штаб был симптомом упорядоченного сознания, отчаянно пытающегося структурировать хаос трагедии.

– Итак, давайте, – начала Эбби, поправляя очки на переносице с точным, выверенным движением, – соберем все, что у нас есть.

Она достала карандаш и начала чертить в воздухе невидимые линии, словно дирижируя оркестром фактов и догадок.

– Первое. Записка Джейн. Скрытое послание: «помогите». Значит, она точно ушла не совсем по своей воле. Подсказки, предположительно намекающие, что расследование стоит продолжить в Сиэттле, а часть про сигареты все еще под вопросом…

Слово «помогите» повисло в воздухе, тяжелое и темное, как капля чернил в чистой воде.

– Второе. Свидетельство смотрителя маяка: Джейн ночью садится в лодку с каким-то мужчиной. Со стороны все выглядело добровольно. Мужчина невысокий, но это ровным счетом ничего не дает. У старика такой возраст, что вообще удивительно, что он опознал Джейн. Третье. Кровь и оставленный рюкзак. Явно что-то случилось – иначе зачем бы оставлять вещи? Четвертое. Комната Джейн – пустая, стерильная. Как будто ее стерли из жизни. Как будто кто-то хотел сделать вид, что ее никогда не было. И пятое. Клара Картер. Пропала после школы. На этот раз без следов.

Эбби положила карандаш на пол – точно в центр их круга. Повисла тишина, густая и вязкая, как смола. Томми хмурился, глядя в одну точку, его лицо застыло маской сосредоточенной тревоги:

– Если они обе ушли добровольно… почему нашли кровь? Почему они исчезли, как будто растворились? Клара не планировала побег, не собирала вещи… Она будто зашла куда-то после школы и просто не вернулась. Если никто не видел, как она сопротивляется или ее хватают, значит в то место она пошла тоже… Добровольно?

– Ага, добровольно, – пробормотал Люк, прокручивая меж пальцев сигарету. – Тогда у нас поразительный город: девочки бегут с него как мыши с корабля.

– Как крысы с корабля, – поправила его Эбби.

– Хочешь сказать, что Джейн крыса? – внезапно вскинулся парень.

– Ну, ты только что ее мышью назвал, – с сомнением в голосе проговорил Томми, защищая подругу. – В чем разница?

– Крысы огромные, злые и с желтыми гнилыми зубами, – пояснил Люк. – У Джейн были хорошие зубы.

– У Джейн хорошие зубы. Они не были. И она не была. Она есть, – строго произнес Джои с неожиданной серьезностью.

– Может, их заставили притвориться, что все нормально, – нарушил неловкое молчание Томми.

Люк поднял голову – в его глазах мелькнула искра внезапного прозрения.

– Или… их кто-то заманил. Кто-то, кто умел убеждать. Кто-то, кому они доверяли. Может, Клара решила пройтись с кем-то после школы… С кем-то, кому она доверяла? Или ее позвали помочь кому-то?

Эбби кивнула, ее движение было механически точным:

– Не обязательно силой. Иногда достаточно правильных слов. Они все, по всей видимости, перед исчезновением должны были встретиться с одним и тем же человеком, который не вызывал у них страха и имел достаточное влияние для того, чтобы они безоговорочно последовали за ним…

Они снова замолчали. В тишине можно было расслышать их дыхание – четыре разных ритма, сплетающихся в симфонию страха. Джои шевельнул губами:

– Но почему Бартоны? Почему они так странно себя вели?

Томми потер лицо руками, словно пытаясь стереть невидимую грязь подозрений:

– Потому что они что-то скрывают. Они боятся, чтобы мы не раскопали лишнего.

– И потому что они будто знали, что мы что-то найдем, – добавила Эбби, голосом холодным и острым, как скальпель. – Они не хотели впускать нас, а после ругались на Люка, а к другим не пришли. Мои родители их слушать бы не стали, это точно. Мама Джои пропадает на работе, ей не до бесед. ТиДжей… – она запнулась. – В общем, они знали, к кому нужно идти… Или видели, как мы добрались до гаража. В любом случае, они знают что-то. Джейн единственная пропала среди ночи, может ее исчезновение на самом деле и не связано с другими? Может, это Бартоны что-то сделали и решили, что история с пропажей отлично вплетется в эту историю?..

– Я тут подумал… А может ее комната и вправду была такой? – вдруг спросил Томми. – Я никогда не был у нее в гостях, а вместе мы провожали ее только до дверей. Обычно мы собирались у Люка или у тебя, Эббс… Хотя я пару раз заходил к Джои, когда Сара готовила праздничные ужины. А у Джейн за два года… Ни разу.

– Я тоже не была, а вы? – нахмурилась Эбби.

Оба парня покачали головой, чувствуя, как волна все новых вопросов заполняет сознание.

– А может тот старик и был прав… Что вообще мы знаем о Джейн? – высказал Томми мысль, что внезапно посетила каждого. – Она переехала в наш город пару лет назад, но никогда не говорила о своем прошлом…

Люк резко поднялся на ноги, нарушая геометрию их круга:

– Хватит! Надо действовать. Нельзя просто сидеть и строить теории. Мы так можем спросить очень многое, можем увести себя от следа. Мы поняли, что один взрослый виноват в пропаже. Один и тот же. Надо выяснить, что могло связывать всех девочек. Может, нас специально пытаются запутать, чтобы мы бросили это дело также, как полиция? Нельзя сомневаться в ней, она была одной из нас. Ее мы знаем лучше, чем ее родителей или того старикашку с маяка.

Томми тоже поднялся, его движения были решительными, но осторожными:

– Согласен. Но осторожно. Нужно узнать больше. Кто тот мужчина на лодке? Кто мог заманить их? Есть ли еще случаи пропавших в округе?

Эбби прикусила губу – этот жест, такой человеческий и уязвимый, казался почти неуместным в ее царстве порядка:

– Я могу попробовать поискать старые газеты. Может, были другие исчезновения. И я могу поспрашивать в библиотеке – миссис Хартли любит сплетни.

– Я могу подсмотреть, с кем Бартоны общаются, – сказал Люк с хищной усмешкой. – Знаю парня, у которого крыша выходит прямо на их задний двор. И рядом с подъездной дорожкой есть хорошие мусорные баки.

– А я… я могу сходить на пристань, – тихо произнес Джои, его голос дрожал, как пламя свечи на ветру. – Может, кто-то видел ту лодку раньше или в записях осталось что-то.

Томми кивнул, скрепляя их негласный договор.

– Тогда встретимся завтра вечером. Здесь же. И докладываем все, что найдем.

Они переглянулись. В их глазах читался страх – не детский испуг перед темнотой, а взрослое, тяжелое осознание опасности. Но глубже, под слоями сомнений и тревоги, в каждом из них теплилась крошечная искра – упрямая, несгибаемая воля к действию, шепчущая: «Не бросай. Иди дальше.»

10. Шелест газет

Эбби шла в библиотеку с той особой осторожностью. Серые облака нависали над городом тяжелыми пластами, словно потолок подземелья, опускаясь все ниже и ниже. Воздух, пропитанный запахом мокрой земли и старого металла, казался густым, застоявшимся.

Велосипед она небрежно бросила у крыльца, не утруждая себя замком. В этом городе, с его болезненно короткой памятью, воровство было слишком осознанным действием. Здесь даже преступления совершались без умысла – просто потому, что время стирало границы между допустимым и запретным. По крайней мере, так было раньше.

Миссис Хартли, как безмолвный страж времени, сидела за стойкой, механически перебирая спицами. Под ее морщинистыми пальцами рождалось что-то бесформенное и бесконечное – так же, как и истории этого города. Эбби кивнула ей с той вежливостью, которая не требует ответной реакции, и сразу нырнула в тусклую глубину библиотеки. В архиве пахло пылью и тишиной – не той живой тишиной, что бывает перед рассветом, а мертвой, как в забытых склепах. Пальцы Эбби, бледные и нервные, с той особой целеустремленностью, которая бывает только у юных следопытов, перебирали старые папки. Ее глаза, казалось, часами вбирали в себя тысячи слов одновременно, пока взгляд не зацепился за нужную: «Местные новости Порт-Таунсенда. Выпуск № 3. Март, 1980 год».

Статья выпрыгнула из пожелтевших страниц, будто живое существо, долго ждавшее своего часа: «Подозреваемый в преступлениях против несовершеннолетних переехал в Порт-Таунсенд». Гаретт Марлоу.

Эбби впилась в текст с жадностью изголодавшегося хищника: судимость не доказана; ранее работал с детьми в другом штате; уволен после предъявленного обвинения; переселился в город полгода назад; работает неофициально на складах у пристани.

Сердце забилось о ребра, как испуганная птица о прутья клетки. Пристань. Склады. Все дороги, все тени, все шепоты – все вело к этому месту, где город встречался с черной водой залива. Она чувствовала, как пальцы холодеют, а в горле застывает ком, похожий на страх, но смешанный с чем-то еще – с предчувствием истины, которая может оказаться страшнее любой лжи.

Она аккуратно сложила вырезку и спрятала в рюкзак с той бережностью, с которой хоронят улики. Каждая секунда теперь имела вес. Каждый вздох был на счету.

В это же время Люк сидел в засаде напротив дома Бартонов, спрятавшись за мусорными баками. От мокрого асфальта поднимался пар, окутывая его ноги призрачным туманом. В голове крутились обрывки городских сплетен – тех, что передаются шепотом в полутемных кухнях, тех, что никогда не произносятся вслух при свете дня. Бартоны не те, за кого себя выдают. Эта мысль засела в сознании Люка, как заноза, которую невозможно вытащить. Он стал ненавидеть их, не разделяя, была та злость из-за исчезновения Джейн или из-за нагоняя от отца.

День тянулся медленно, мучительно, как капли меда в холодную зиму, густые и неторопливые. Глаза болели от напряжения, а затекшие ноги начинали неметь.

И вдруг – скрип тормозов, резкий, как удар хлыста.

Люк приподнялся, выглядывая через прореху между баками. Его зрачки расширились, вбирая каждую деталь.

На подъездной дорожке остановилась старая темно-серая машина, настолько неприметная, что взгляд сам скользил по ней, не задерживаясь. Номера были странными: грязными, потертыми, словно кто-то намеренно лишил их индивидуальности. На боку багажника символ – волна, охваченная цепью – выделялся с пугающей четкостью, как клеймо на коже животного.

Из машины вышел мужчина в сером плаще, сливающемся с моросящим дождем. Он замер на секунду, осмотрелся по сторонам с той особой настороженностью, что присуща хищникам. Его лицо, наполовину скрытое тенью, казалось вылепленным из холодного воска. Потом он быстро зашагал к двери Бартонов, и каждый его шаг отдавался в грудной клетке Люка тяжелым ударом.

Мальчик вжался в землю с инстинктивным ужасом добычи, почуявшей приближение опасности. Каждая клеточка его тела кричала: беги. Но он остался – парализованный страхом и звериным любопытством, которое иногда сильнее инстинкта самосохранения.

На другом конце города, где земля встречалась с небом в размытой серой линии, Джои бродил вдоль старых полей. Ветер проникал под куртку острыми ледяными пальцами, но он едва замечал холод. За полями, словно забытые декорации к спектаклю, который никто уже не собирался играть, высились полуразрушенные здания. Джои шел, неся внутри себя тягостное чувство: он должен был найти лодку. Или след лодки. Или хоть что-то, что связало бы разрозненные части этой головоломки.

На заброшенный амбар он наткнулся так, как находят все важное в жизни – случайно, сделав шаг в сторону от протоптанной тропы.

Половина крыши провалилась, обнажив почерневшие ребра стропил. Дверь висела на одной петле, скрипя на ветру мелодию заброшенности и тлена. Внутри – пустота, наполненная запахом гнили и старого железа. Но в глубине этого мертвого пространства что-то притягивало взгляд: в углу, брошенное и забытое, как ненужное воспоминание, валялось нечто тканевое, скомканное в грязный комок.

Джои подошел ближе, преодолевая сопротивление собственных ног. Это была старая куртка, детская, с той особой поношенностью, которая говорит не о бедности, а о привязанности. Внутренний карман был вывернут, словно кто-то в лихорадочной спешке искал там что-то жизненно важное.

На воротнике, почти стертый временем и грязью, еле различался вышитый инициал: K.К.

Джои сжал зубы так сильно, что стало больно. Клара Картер. Он медленно вытащил куртку, стараясь не думать о том, при каких обстоятельствах она могла оказаться здесь, и спрятал под рубашкой. Ткань казалась неожиданно тяжелой, словно несла в себе груз чужой судьбы.

В это же время Томми, повинуясь молчаливому соглашению их маленького следственного отряда, отправился туда, куда дети обычно заходят только по принуждению – в гости к другу отца, в мир взрослых и их сомнительных правил.

Шериф Мэйсон встретил его на крыльце своего дома, с сигаретой, зажатой между желтых от никотина зубов, и с той лукавой усмешкой, которая заставляет детей чувствовать себя виноватыми еще до того, как они что-то сделали.

– Что надо, Томми? – спросил он, выпуская дым в серое небо. Дым поднимался спиралью, как будто убегая от земли и ее секретов. – Папаша послал?

– Нет, – нахмурившись, ответил парень.

– Ха! – вдруг воскликнул мужчина, вытаскивая сигарету. – А чего пришел?

– По своим делам, – он неловко переступил с ноги на ногу.

– По своим делам, надо же… – Мэйсон покачал головой. – Помню тебя еще такой мелюзгой… А сейчас свои дела появились. Вон оно как… Ну, рассказывай, раз пришел, что за дела у тебя, шкет?

Томми опустил глаза, изображая ту детскую неловкость, которая так умиляет взрослых: – Просто… Никак не могу перестать думать о Джейн. Так странно, что ее больше нет здесь… А ее будто и не ищут.

Мэйсон затушил сигарету о подошву ботинка с тем непринужденным жестом, который говорит о многолетней привычке уничтожать улики.

– Всякое бывает, парень. Страна большая. Дети иногда уходят сами, хотят мир посмотреть, – в его голосе звучала фальшивая беспечность, как у человека, который слишком громко смеется над неудачной шуткой на похоронах. – Не забивай себе голову, будет у тебя еще сотня этих Джейн!

Томми упрямо стоял, ощущая, как капли пота ползут вниз по спине, несмотря на прохладу. Мэйсон нахмурился, посмотрел по сторонам с той особой осторожностью, которая рождается от осознания, что стены имеют уши, и тихо сказал.

– Только за последние два года – десять случаев. Не всех нашли. И не все захотели расследовать. Скажу так, все эти девчонки уходили сами. В последний раз их видели, идущими в какие-то непонятные места, – он наклонился ближе, и запах табака и виски окутал Томми. – Почему они так поступали? Иногда – лучше не знать, Томми. Иногда – лучше заткнуть уши и закрыть глаза. В этом городе слишком много дверей, которые лучше не открывать. И на твоем месте я бы надеялся, что Джейн твою не найдут. Ты же не хочешь пройти на экскурсию в морг раньше, чем у твоего отца печень откажет, а?

Он похлопал мальчика по плечу тяжелой рукой и ушел в дом, оставив за собой шлейф тревожных недомолвок. Томми остался на крыльце, чувствуя, как мир вокруг вдруг стал холоднее, темнее и опаснее – будто кто-то повернул невидимый выключатель, обнажая истинную природу реальности.

Когда солнце опустилось за горизонт, бросив последний тусклый луч на черепичные крыши, и город погрузился в липкую серую дымку, четверо детей снова встретились в комнате Эбби. В их глазах читалась та особая решимость, которая рождается не из храбрости, а из отчаяния и понимания, что отступать некуда.

На полу, на белом листе бумаги, лежали их находки: вырезка о Гаретте Марлоу с его недоказанными преступлениями, рисунок с машины – волна, охваченная цепью, куртка с инициалами К.К., пропитанная застарелым страхом, шепот шерифа о пропавших. Каждый предмет был фрагментом мозаики, которая складывалась в пугающую туманную картину.

Все пути, все ниточки, все шепотки снова сходились на пристани, там, где темная вода бьется о гнилые деревянные сваи, где город встречается с бесконечностью залива.

И ночь впереди обещала быть долгой. Она пахла солью, страхом и чем-то еще – чем-то первобытным и зловещим, что прячется под мокрым деревом пирсов, что живет в тенях заброшенных складов. Тем, что ждет, затаившись, когда дети сделают первый неверный шаг и окажутся там, откуда нет возврата.

– Клара тоже была в доках перед исчезновением… Интересно… Я думаю, сейчас нам надо проследить за этим Марлоу, – сказал Томми. – Если он и правда работает у доков – мы должны узнать, что он делает.

– Только не все вместе. Разобьемся по двое. Слишком подозрительно будем выглядеть, – добавила Эбби.

– У меня есть бинокль, – ободрился Джои. – У дяди в кладовке, военная модель. Я на минутку забегу домой и пойдем.

Их маленькие сердца колотились в унисон, как барабаны перед бурей, а в голове каждого звучала одна и та же мысль: время песочных часов их детства стремительно истекало, просачиваясь сквозь пальцы вместе с каждым ударом секундной стрелки.