История Израиля. От истоков сионистского движения до интифады начала XXI века

Вольно или невольно политика экономического либерализма и невмешательства во внутреннюю жизнь мандатных властей позволила еврейской общине создать весьма сложную систему автономного самоуправления, сохранить и развить свою уникальную культурную самобытность. Когда комиссия Пиля пришла к выводу, что в Палестине существуют две отдельные национальные идентичности, она прежде всего имела в виду наличие двух отдельных систем образования, каждая из которых учила студентов быть лояльными к своей нации и ее мировоззрению. Экономика, которая развивалась при мандате, подчеркивала несоответствие между еврейской и арабской экономиками: одна была динамичной, инновационной и тяготела к промышленности, в то время как другая была сельской, консервативной, готовой принять инновации, но не инициировать их. Обе экономики росли впечатляюще, но существовала большая разница в образе и уровне жизни.

В то время как власти мандата пытались создать «палестинскую» лояльность и чувство гражданственности как среди евреев, так и среди арабов, они признавали фактическое сосуществование двух экономик и двух обществ. Разделение двух экономик (несмотря на точки соприкосновения, сотрудничество и даже общие интересы, например среди производителей цитрусовых) отражало стремление обеих сторон сохранить свою идентичность, традиции и культуру. По мере того как напряженность между евреями и арабами нарастала, система их совместной жизни – даже в той скромной степени, в какой она существовала, – распадалась. Тогда британская корова даже не пыталась кормить, а два теленка, еврейский и арабский, с яростью отказывались кормиться.

Тридцатилетний переходный период мандата позволил евреям создать собственное общество и экономику в Палестине. Без британских штыков еврейская община не смогла бы достичь необходимых размеров и силы до тех пор, пока не прошла бы точку невозврата. Развитие арабского национализма было результатом развития национального очага, и сомнительно, чтобы агрессивная политика Великобритании, нацеленная против арабского национального движения, – как того требовали еврейские активисты – могла изменить направление этого развития. Кроме того, такие действия противоречили традиционной британской колониальной политике. Что касается британцев, то Палестина была интересной, но особенно проблемной колонией, и когда затраты на ее содержание превысили выгоды, они оставили ее, не раздумывая над этим решением. Для еврейского национального движения то был поворотный момент, отступать было некуда. На протяжении всего этого периода между евреями и арабами не было точек соприкосновения. Арабы не видели причин отказываться от своей исключительной собственности на Палестину, в то время как евреям пока не от чего было отказываться.

4
Иммиграция и расселение в течение мандатного периода

«Нам пришлось оставить все и уйти, взвалить на плечи только рюкзак и уйти в одеждах изгнанников» – таковы вступительные слова стихотворения Ури Цви Гринберга «Необходимость». Он объясняет иммиграцию в Палестину не притягательностью этой страны, а силой изгнания диаспоры. «Нам пришлось уехать. Земля стонала у нас под ногами, мертвые содрогались». Далее он описывает свою беззаветную любовь к стране, которую покинул:

 
Нам также пришлось возненавидеть то, что мы любили.
Мы любили лес, ручей, колодец и мельницу,
Мы любили шелестящие листья, рыбу, бадью и халу, и втайне
Мы также любили звук их колоколов
И даже молодых белокурых головорезов.
 

И завершает свое стихотворение пророчеством об угрожающем разрушении:

 
Нам пришлось с болью уходить из деревень и,
Оглядываясь, со жгучими слезами смотреть на дома,
Зная, что однажды они будут заклеймены позором^[89].
 

Это стихотворение, написанное в 1924 году, раскрывает тайную боль иммигрантов и мощное притяжение мира, который они покинули. Чтобы понять иммиграцию и ишув в период между двумя мировыми войнами, мы должны иметь в виду противоположное притяжение двух магнитов: с одной стороны, глубокую культурную связь со своей физической родиной и, с другой – признание насущной необходимости покинуть дом, семью, культуру. Невозможно постичь то, что было создано в Палестине, не понимая психологической борьбы каждого иммигранта, разрывающегося между этими двумя полюсами.

В конце декабря 1919 года корабль Ruslan бросил якорь у Яффо, привезя из Одессы 650 иммигрантов. Позже Ruslan получил статус израильского Mayflower^[90], среди его пассажиров были ведущие интеллектуалы из числа лучших представителей русско-еврейской интеллигенции, а также группа нищих молодых энтузиастов. Эта высадка ознаменовала собой начало волны иммиграции, вошедшей в историю сионизма как Третья алия (1919–1923) – первая из трех волн репатриантов в период действия мандата. Были Четвертая (1924–1929) и Пятая алия (1932–1936).

Различия, проводимые между ними, отражали осознание циклической природы иммиграции и характеризовавших ее экономических взлетов и падений. У каждой алии также был свой собственный отчетливый образ, основанный не на статистических фактах, а на впечатлениях и публичных выступлениях. Таким образом, Третья алия была названа алией первопроходцев, а Четвертая – алией среднего класса, хотя статистически большинство иммигрантов обеих не были первопроходцами – и фактически Четвертая алия включала большее число пионеров, чем Третья. Пятая алия вошла в сионистское сознание как немецкая алия, хотя большинство ее иммигрантов – как и в предыдущие годы – прибыли из Восточной Европы.

Начало 1920-х годов было эпохой больших надежд: декларация Бальфура вызвала почти мессианский энтузиазм среди русского еврейства. Впервые в своей истории сионизм стал массовым движением, поскольку тысячи молодых людей присоединились к движению «Гехалуц» («Пионер, первопроходец»), основанному Иосифом Трумпельдором в Крыму для обучения молодежи перед их иммиграцией в Палестину. Большевистская революция и последовавшая за ней жестокая Гражданская война сопровождались ужасными погромами по всей Украине^[91], при этом число погибших евреев составило от 100 000 до 200 000 человек.

Революция вызвала огромный энтузиазм среди молодых евреев, которые видели в красных защитников евреев от белых, разжигавших антиеврейские беспорядки. Революционный дух вдохновил пионерский идеализм, но погромы усилили осознание того, что это не их революция и что они должны реализовывать свои идеи в создании общества равноправия и справедливости на земле в Палестине. В идейной сфере мировая революция соперничала с сионизмом за сердца и умы еврейской молодежи. В течение первой половины XX века эти два движения были противоположными центрами притяжения.

Война и революция привели к далекоидущим изменениям в русском еврействе. Старого местечка больше не стало, а нижний средний класс, к которому принадлежали евреи, в Советской России был уничтожен. Религиозная практика была запрещена, а сионисты преследовались. В отличие от людей Второй алии, которые пришли из традиционного, стабильного, прочно стоявшего на ногах еврейского мира, иммигранты Третьей алии выросли на его руинах. Большинство из них ничего не знали о традиционном местечке и не получили еврейского образования; их мировоззрение сочетало еврейский национализм со стремлением изменить мир. Для этой алии характерно преобладание холостых молодых людей – из 37 000 иммигрантов 14 000 не состояли в браке. У них не было какого-либо значительного имущества, они были готовы к тяжелому физическому труду и стремились построить новое общество в Палестине.

Начало 1920-х годов также было временем великой веры в «кратчайший путь». Как Советы преодолели фазу капитализма, которая, согласно марксистской теории, должна была предшествовать революции, и перешли непосредственно к социалистическому обществу, так же могла поступить и Палестина. Поскольку в Палестине не было современной развитой экономики, промышленность все еще находилась в зачаточном состоянии, то эгалитарное, справедливое общество можно было построить с нуля, не подвергаясь испытаниям и невзгодам капитализма. Это убеждение, распространенное как среди старожилов Второй алии, так и среди молодежи Третьей, основывалось на том факте, что отсталая Палестина не была привлекательной перспективой для богатых. В начале 1920-х годов казалось, что страна будет построена за счет национального капитала – денег, собранных сионистскими учреждениями, такими как Keren Kayemet (Еврейский национальный фонд) и Keren Hayesod (дословно Учредительный фонд, созданный для строительства страны), которые были в распоряжении сионистской организации – на народной земле, лагерями пионеров, которые создадут страну в соответствии со своими идеалами. Сионистское движение имело в своем распоряжении легионы молодых, обедневших людей, которые стремились построить страну, свою жизнь и будущее на этой новой земле. Других кандидатов для создания «национального очага» не было, поэтому Сионистская организация была готова предложить свой капитал трудовым колониям. Это стало основой союза между Великой сионистской организацией, возглавляемой Хаимом Вейцманом, и палестинским рабочим движением.

Однако вскоре выяснилось, что сумма капитала, которую им удалось привлечь, намного меньше, чем ожидалось. В течение 1920-х годов в распоряжении сионистского движения было всего 600 000 фунтов стерлингов в год – сумма, совершенно недостаточная для поддержки массового поселения. Вместо массового размещения на национальной земле иммигранты Третьей алии были вынуждены зарабатывать себе на жизнь общественными работами, начатыми Гербертом Сэмюэлом, то есть строительством дорог. Дорожные работы стали легендарными, но мифология не могла скрыть, что Сионистской организации не хватало финансовых возможностей для обустройства пионеров. В 1923 году, когда дорожные работы подошли к концу, Третья алия переживала кризис.

1924 год принес Четвертую алию, первую волну массовой иммиграции в истории сионизма. В 1925 году страна приняла 285 новых иммигрантов на тысячу уже осевших евреев – рекорд, который оставался непревзойденным даже в годы массовой иммиграции, последовавшей за созданием Государства Израиль. За два года в Палестину прибыло около 60 000 репатриантов. Эта алия отразила фундаментальные изменения в еврейской миграции в мире. В Соединенных Штатах поправки к иммиграционному законодательству фактически закрыли ворота для еврейских иммигрантов. СССР, со своей стороны, ввел еще большие ограничения на иммиграцию, а затем полностью закрыл границы в конце 1920-х годов.

Эти два изменения определили источники как еврейской миграции, так и человеческого капитала в Палестине. Страна стала важнейшим пунктом иммиграции евреев – в 1930-е годы главной точкой назначения. Польша, где проживало более трех миллионов евреев, была основным источником еврейских мигрантов. Законы, введенные премьер-министром Польши Владиславом Грабским для стабилизации польской валюты, нанесли ущерб торговому классу в городах, большинство которого составляли евреи, и именно нестабильность еврейского среднего класса привела к четвертой волне иммиграции. На этот раз репатрианты включали большое количество семей, и их средний возраст был немного выше, чем в прежней волне. Эти иммигранты из среднего класса сформировали в общественном сознании характерный образ Четвертой алии.

Герберт Сэмюэл решил, что мандатная администрация станет осуществлять надзор за миграцией в соответствии с критериями экономического потенциала. Сионистское руководство приняло принцип, согласно которому иммиграцию необходимо контролировать и ограничивать, чтобы еврейская экономика не рухнула, что приведет к глубокому кризису, который может поколебать веру в способность евреев построить страну. На самом деле вовсе не британские ограничения, а бюджетные возможности сионистской исполнительной власти ограничивали иммиграцию в 1920-е годы. Правительство мандата определило четыре категории иммигрантов. В первую вошли люди со средствами, которые были освобождены от всех ограничений. Чтобы считаться состоятельным человеком, кандидат должен был доказать обладание 500 (позже 1000) палестинскими фунтами, депонировав средства в банке. Вторая категория состояла из студентов или религиозных деятелей, которые должны были доказать, что они обеспечены средствами к существованию. Им было разрешено иммигрировать без каких-либо дальнейших ограничений. К третьей категории относились ближайшие родственники жителей Палестины и возвращающиеся жители. Они должны были доказать, что их родственники в состоянии обеспечить их. Эти три категории контролировались исключительно правительством мандата.

Четвертая категория – рабочие – была предметом споров между сионистским Исполнительным комитетом и правительством. Рабочими были обедневшие молодые люди, которым приходилось зарабатывать на жизнь в Палестине своим трудом и которым сионистская организация гарантировала работу в еврейской экономике. Однако у сионистского Исполкома и правительства мандата была разная оценка экономического потенциала. Каждые шесть месяцев исполнительная власть представляла оценку «списка» (иммиграционной квоты), и правительство обычно утверждало количество иммиграционных сертификатов, значительно меньшее, чем запрашиваемое. До 1936 года иммиграция в Палестину регулировалась именно таким образом.

В первые два года Четвертой алии около 40 % иммигрантов и их семей попали в категорию «людей со средствами». Это были в основном люди из нижнего среднего класса, которые использовали большую часть своих активов для финансирования своей иммиграции, но они считали себя буржуа и стремились к городскому образу жизни, аналогичному тому, который вели в Польше. Большинство членов этой алии отправились в Тель-Авив, где наблюдался беспрецедентный строительный бум, а также в Хайфу и Иерусалим. Если во время Третьей алии казалось, что страна будет построена на государственные средства социалистическими пионерами, то теперь появилось новое средство для реализации сионизма в виде среднего класса и использования частного капитала. В то время как сионистская идеология рассматривала сельскохозяйственное поселение как основу своего проекта, большая часть алии теперь переезжала из деревни в город. Еврейская Палестина становилась безусловно городской.

Стремление идеалистической алии построить эгалитарное общество с нуля, обратившись к сельскому хозяйству, тем самым сменив образ еврея с торговца и посредника на физического работника, потерпело крах из-за ограниченного национального капитала и неожиданного присутствия частного капитала. Еврей среднего класса стал новым кандидатом на строительство страны. Четвертая алия оказалась объектом яростной критики в рабочей прессе, и Вейцман упрекнул ее участников в том, что они перенесли улицы Дзика и Налевки (варшавские улицы, заселенные мелкими торговцами) в Тель-Авив^[92].

Источником этих упреков стало двойное разочарование из-за неспособности собрать достаточный национальный капитал и прибытия алии, характеристики которой не соответствовали идеалистическим ожиданиям левых. Четвертая алия вызвала длительные дебаты между социалистами и владельцами частного капитала – теми, кто требовал выборочной иммиграции молодежи в соответствии с новаторской моделью, против тех, кто требовал иммиграции, открытой для всех, отражающей структуру еврейского общества в диаспоре. Поскольку сионистская организация не контролировала алию людей со средствами, в конце концов спор шел о том, будет ли сионистская организация поддерживать городское или сельское поселение. Сионистский бюджет выделял более 30 % своих ресурсов на сельскохозяйственные поселения по сравнению с менее 10 % на городские поселения. Это предпочтение возникло из стремления создать в Палестине новый еврейский народ, народ, близкий к земле. Но это также проистекало из желания контролировать относительно большие участки земли, которые образовали бы непрерывный массив еврейских поселений – основу суверенитета над территорией. Переселение иммигрантов в город обходилось гораздо дешевле, чем в сельскую местность. Городское поселение также сделало возможным расселение многих людей, которые не были приспособлены к физическому труду и не имели склонности менять свой образ жизни. Но с сионистской точки зрения деревня была не только романтическим образом новой реальности; она также была жизненно важным фактором в обеспечении права собственности на страну.

Эмек и развитие сельских поселений

Главным поселенческим предприятием 1920-х годов была Изреельская долина, которая вошла в мифологию палестинских поселений как Emek (Долина). Эта полоса земли, тянущаяся от прибрежной равнины до долины реки Иордан и создающая непрерывный массив с поселениями Нижней Галилеи начала XX века, была куплена сионистским земельным агентом Иехошуа Ханкином без предварительного одобрения сионистской организации. Этот акт вызвал бурные дебаты в сионистской исполнительной власти, потому что отнял большой кусок от скудного сионистского бюджета. Эмек стал местом проведения социальных и поселенческих экспериментов этого десятилетия. Именно там идеалы молодых людей, стремящихся переделать мир, столкнулись с сионистскими потребностями. На этой основе сформировался синтез социалистических и сионистских идей.

В 1920 году членами русского движения Hechalutz был основан Gedud Haʻavoda (Рабочий батальон)^[93]. Превращение Gedud Haʻavoda в коммуну произошло во время дорожных работ, в лагере близ Мигдаля. Чтобы обеспечить домашние нужды рабочих после изнурительного рабочего дня, появились общая кухня, прачечная и столовая. Работа выполнялась по контракту группами рабочих, в которых сильные прикрывали слабых, а оплата распределялась поровну. Gedud Haʻavoda был без предварительного отбора открыт для любого поселенца, желающего присоединиться.

В то время, когда казалось, что в России реализуется утопия, эти молодые люди верили, что им тоже предоставляется шанс создать «Всеобщую коммуну еврейских рабочих в Палестине» без частной собственности, с одним карманом для всех. То был социализм нищеты: наблюдалась острая нехватка самого необходимого, а условия жизни были весьма суровы, но духовный подъем, который пионеры черпали из ощущения, что строят новое общество, перевешивал тоску по дому и невзгоды, с которыми они сталкивались. Чувство единения, экстаз от ночных танцев компенсировали страдания и трудности. Ури Цви Гринберг увековечил дух тех дней строками:

 
Помни, Боже,
Тех молодых юношей и девушек,
Что здесь без отца и матери,
Они – как армия на ратном поле.
Как меч пронзает плоть филистимлян,
Их мотыга разрезала землю,
Как колесница Мессии,
Они прошлись паровым катком…^[94]
 

Когда в 1922 году началось заселение Эмека, Gedud Haʻavoda был привлечен к работе и основал два кибуца: Эйн-Харод и Тель-Йосеф. Кибуц был творческой идеей Шломо Лави (Левковича) из Второй алии. Левкович разработал проект «большой квуцы», напоминающий представления французского утопического социалиста Шарля Фурье. Кибуцы, возникшие во время Второй алии, Дгания и Кинерет, были основаны на личностной, почти семейной модели. Как только Дгания расширилась до нескольких десятков членов, она разделилась на Дганию-Алеф и Дганию-Бет^[95]. Хотя кибуц должен был быть большой семьей, на практике чрезмерная близость оказалась обременительной и создала много трений, проявляющихся в уходе людей и разрушении отношений. Лави верил, что большая квуца позволит избежать вторжения в частную жизнь и позволит разным типам людей вписаться в нее. Он представлял кибуц из тысячи мужчин и женщин – такое количество тогда считалось умопомрачительным. Лави стремился объединить сельское хозяйство и промышленность под крышей квуцы, чтобы любой мог найти подходящую работу. Он также считал, что большие размеры позволят рационально использовать средства производства и сделают квуцу прибыльной. Крупные масштабы должны были только способствовать развитию культурной жизни. Gedud Haʻavoda взял на себя эксперимент по созданию большой квуцы.

Кибуц Бейт-Альфа был основан к востоку от Эйн-Харода и Тель-Йосефа при участии еще одной организации Третьей алии, Hashomer Hatzaʻir. В то время как Gedud Haʻavoda состоял в основном из энергичных, но необразованных людей из России, молодежь Hashomer Hatzaʻir была из Галиции и Польши. Они происходили из верхнего среднего класса, имели высшее образование и были приверженцами анархистских доктрин и психоанализа Фрейда. В свои первые годы в Палестине они много времени посвятили самоанализу и поиску смысла жизни. Поселение на земле Бейт-Альфа, а затем в кибуцах Мерхавия и Мишмар-ха-Эмек было частью их взросления после подросткового возраста и адаптации к жизни в Палестине. Они считали, что предварительная идеологическая обработка – необходимое условие для членства в кибуце, и придерживались политики выборочного приема. В Эмеке было основано еще несколько кибуцев; как и кибуцы Hashomer Hatzaʻir, они были своего рода компромиссом между узкими рамками «маленькой квуцы», такой как Дгания, и «большой квуцы», такой как Эйн-Харод или Тель-Йосеф.

В Западном Эмеке земля была выделена для другой формы поселения, инициированной группой ветеранов Второй алии, покинувших Дганию. Они выступали против образа жизни кибуца, который, по их мнению, подрывал как естественную семью, так и интимные отношения между фермерами и их землей, отношения, основанные на семейном землевладении. Они были основателями первого мошава, Нахалаля, целью которого было создание группы мелких землевладельцев, укорененных на наделах, которые будут обрабатываться семьей. Нахалаль был основан на принципе взаимопомощи между членами и на совместной реализации продукции. Его дома были построены по кругу, близко друг к другу, с полями за каждым домом. Этот принцип создавал физическую близость между семьями и сохранял дух сообщества, члены которого несли ответственность друг перед другом.

Все формы сельскохозяйственного поселения в Эмеке основывались на уроке, усвоенном Второй алией: как уберечь фермеров от соблазна использовать наемный труд, открывавший возможности для арабской рабочей силы. Сионистский характер поселений определялся общинной властью и землевладением, а также полным запретом наемного труда. В 1920-е годы мошав считался идеологическим пределом рабочего поселения, за которым, как утверждал Бен-Гурион, лежал капитализм.

Gedud Haʻavoda и Hashomer Hatzaʻir были сионистскими молодежными организациями, стремившимися к новаторским начинаниям и социалистическим идеалам. Инновационные формы расселения в Эмеке позволили им почувствовать, что они участвуют в строительстве нового мира. В начале 1920-х годов они верили, что их идеализм придаст сионистской затее социалистический характер, но кризис Третьей и прибытие Четвертой алии заставили их осознать, что сионистское предприятие не может избежать капиталистической стадии социально-экономического развития. Для многих это стало переломным моментом. Что должно иметь приоритет? Было ли осознание сионизма наиболее важным, даже если это означало принятие некоторых форм капитализма, или было предпочтительнее иммигрировать в место, где строилось действительно эгалитарное общество? Некоторые члены Gedud Haʻavoda во главе с Менделем Элькиндом решили вернуться в Советский Союз, надеясь создать там идеальное общество, но подавляющее большинство предпочло цели сионизма. Они отложили создание социалистического общества до тех пор, пока в Палестине не будет достигнуто еврейское большинство.

Тем временем идеализм этих молодых людей был использован для выполнения самой трудной из сионистских миссий. Коллективистская организация, внутренняя дисциплина и мобильность – все это позволяло селиться в отдаленных, опасных уголках страны, где климат был суровым. Кибуцы возглавили сионистское предприятие по всей Палестине. Ориентация сионизма на реальные действия, а не просто на разговоры отвечала чаяниям идеалистической молодежи, которая хотела посвятить свою жизнь обществу и нации. Коммуны дали сионистскому движению превосходный инструмент мобилизации, который самоопределился в социалистических терминах и предоставил себя в распоряжение сионистского предприятия для всех «завоевательных» заданий. Чем более кибуц будет централизован и дисциплинирован, тем выше будет готовность участвовать в достижении национальных целей.

Это сочетание социалистического и националистического стремления вдохнуло небывалую энергию в членов кибуцев, квуцот и мошавов, превратив их в пионеров сионистского предприятия, находящихся всегда в распоряжении Haganah, Histadrut или сионистского Исполнительного комитета. Дух первопроходца связан с образом кибуцника, земледельца, который изо дня в день служит нации своей работой на земле страны, будучи готов жить в бедности и лишениях и рисковать своей жизнью и жизнью своей семьи, поселяясь в опасных районах. Распространение кибуцев вдоль всей северной границы, в долине Бейт-Шеан и в пустыне Негев сделало еврейские поселения протяженными на всей территории Палестины и в конечном итоге предопределило границы государства.

Из-за финансовых трудностей сельскохозяйственные поселения развивались медленно. До конца периода мандата на продажу выставлялось больше арабской земли, чем могли купить евреи. За расселением в Эмеке последовало заселение долины Хефер, а затем в районе Хайфского залива. Большой поселенческий бум произошел после доклада комиссии Пиля 1937 года, в котором основное внимание было уделено связи между будущими границами еврейского государства и географическим распространением поселений. Долина Бейт-Шеан, государственная земля, ранее переданная бедуинам в этом районе Гербертом Сэмюэлом, теперь была выкуплена у них Еврейским национальным фондом и быстро заселена. Западная Галилея и северная граница также были заселены, с сочетанием частных (Нахария) и коллективных поселений (Ханита, Шавей-Цион, Иехиам). Во время борьбы с англичанами и после Второй мировой войны в Негеве было основано 11 новых населенных пунктов, чему способствовала труба, проложенная водопроводной компанией Mekorot Water Company. Эти опасные районы, удаленные от блоков еврейских поселений, были заняты кибуцами (см. карту 3).

В 1920-е годы степень вклада трудовых поселений в сионистское предприятие еще не была ясна. На Четырнадцатом сионистском конгрессе в Вене Хешель Фарбштейн из партии Mizrachi, считавший себя представителем среднего класса, назвал членов кибуца «кест киндер», то есть нахлебниками, живущими за счет скудных средств сионистской организации – средств, собираемых с тысяч евреев, стучащихся в ворота Палестины. В конце 1920-х годов экспертная комиссия, изучившая ситуацию с поселениями, вынесла роковой вердикт, утверждая, что кибуц был социальной структурой, неподходящей для человеческой природы, и в особенности для евреев. Его вердикт в отношении мошава был более мягким, поскольку структура мошава больше соответствовала традиционному мышлению. Споры о том, целесообразны ли трудовые коммуны в экономическом отношении, продолжались в течение многих лет и фактически никогда не заканчивались. Инвестиции на душу населения в кибуцах были намного больше, чем в городах, но сомнительно, чтобы они были больше, чем инвестиции в мошавы, которые в 1920-е годы были процветающими и экономически успешными. Они были предложены в качестве доказательства успеха частной фермы, хотя об огромных инвестициях барона де Ротшильда и ЕКО до того, как этот успех был достигнут, не упоминалось.

Тель-Авив теперь контрастировал с Эмеком как модель для абсорбции населения и строительства страны. Из небольшого пригорода с населением около 2000 человек к 1925 году он превратился в оживленный городок с населением 34 000 человек; к 1931 году оно увеличилось до 46 000. Этот быстрый рост города в песчаных дюнах поколебал ожидания, что сионизм не только выведет еврейский народ из диаспоры в Палестину, но и существенно изменит внешний образ еврея. С его земельными спекулянтами и шумной торговлей на улицах Тель-Авив казался Варшавой или Львовом, перенесенными в Палестину. Это отражало склонность евреев выбирать городскую жизнь, их отказ от физического труда и их стремление к простым географическим – в отличие от революционных – изменениям, которые позволили бы им жить среди других евреев. Одной из особенностей Тель-Авива было то, что он был почти полностью еврейским городом. И все же его мелкобуржуазный городской облик вызывал опасения у всех, кто хотел увидеть появление нового еврея. В своей критической статье о Четвертой алие Хаим Арлозоров утверждал, что будущее страны будет определяться не городским населением, каким бы густонаселенным оно ни было, а сельскохозяйственным. Он писал, что заселение на земле с глубоко укоренившимися в ней земледельцами резко контрастировало с незапланированной алией, которая, возможно, представляла собой решение для отдельного еврея, но не способствовала формированию еврейской нации в Палестине^[96].

Несмотря на пропаганду и тяжелый экономический кризис, обрушившийся на Тель-Авив в конце Четвертой алии, когда треть городских рабочих осталась без работы, в 1931 году лишь 19 % евреев в Палестине жили в сельскохозяйственных поселениях, и впоследствии эта цифра только сокращалась. Три главных города – Тель-Авив, Хайфа и Иерусалим – составляли главный треугольник еврейского ареала расселения. Эта конфигурация также отражала тот факт, что большая часть капитала, используемого для строительства страны, была частной. Только в 1925 году в Тель-Авив было вложено 2 миллиона фунтов стерлингов – сумма, о которой сельскохозяйственные коммуны могли только мечтать. В период с 1918 по 1937 год в страну было привлечено 75 миллионов палестинских фунтов частного капитала, в то время как из национального капитала было инвестировано только 20 миллионов. Учитывая эти реалии, существовало своего рода «разделение труда» между частным капиталом, который направлялся в города и прибрежные цитрусовые плантации, и национальным капиталом, инвестировавшимся туда, где частный капитал отсутствовал. Модель Тель-Авива подходила для частного капитала, в то время как национальный капитал шел в Эмек.

В конце 1920-х годов сионистское предприятие в Палестине переживало наибольший экономический кризис, поставивший под сомнение способность сионистского движения добиться успеха в качестве поселенческого движения. В эпицентре кризиса оказался Тель-Авив, что было вызвано прекращением притока капитала из Польши, обесцененного в результате экономических событий в этой стране. Многочисленные иммигранты обанкротились и не смогли выплатить свои долги. В 1928 году Палестину покинуло вдвое больше людей, чем иммигрировало туда. Экономический подъем начался в 1929 году и набрал обороты в 1931 году, после публикации письма Макдональда.