Читать книгу: «Дураки с холма», страница 5

Мой собственный статус оставался не вполне определенным: Костик был явно старше, но Рыжий постоянно подначивал, что я сильнее, а значит, должен занимать более высокое положение, поэтому и шутили надо мной не так изощренно. Костика это, естественно, страшно раздражало, но решающей схватки между нами не происходило, и каждый негласно продолжал считать себя сильнее.

Подобное положение надолго отравило нашу с Костиком дружбу.

В самом же низу иерархической пирамиды Дураковки официально числился маленький Тёмик. Правда, если судить по физической силе, у крепыша Тёмика даже в самые нежные годы она была воистину недюжинной, так что Рыжий иногда ставил Тёмика выше Костика – исключительно с целью позлить последнего.

Что же касается Шапки, который почти на год был старше нас с Костиком, то он играл в нашем обществе роль неприкасаемого. Трудно сказать, что служило причиной этого скорбного статуса – соседство с Рыжим или всеобщая антипатия, опять-таки подогретая им же.

***

Однажды Рыжий сговорился с Лехой, Серым и Олегом отвезти Шапку в поле и набить последнему морду, если тот хоть раз ругнется матом. Вышли они в поле, и Шапка, ничего не зная о сговоре, сказанул что-то острое. Рыжий тут же с удовольствием съездил ему по лицу.

– Ты чего?! – опешил Шапка, вытирая сопли и слезы.

– А у нас теперь новое правило, – корча серьезную гримасу, объявил Рыжий, – кто ругнется матом, того всей компанией бьют по морде, так что это было предупреждение.

Через несколько минут Шапку вновь поймали разговором в ловушку: он по неосторожности ругнулся. Тут уже о новом правиле ему стали напоминать все присутствующие. Особенно старался Олег, который, хотя и производил впечатление инвалида, но силу рук имел просто колоссальную.

Избитый Шапка в слезах поплелся домой, но «борцы за чистоту языка» не отставали.

– Ребята, за что же вы его так?! – звонким голосом вопрошала Шапкина мама.

– А это за то, что он матом много ругается! – ответил Рыжий, давясь от смеха.

– Но разве нельзя было все решить на словах? Зачем же прибегать к суду Линча? – продолжала мама.

Дома мне и за меньшие проступки могло сильно влететь, но Рыжий даже из самой мутной воды абсолютно виртуозно выходил чистеньким. Слов взрослых он не боялся совершенно, скорее даже, они вдохновляли его на новые проказы.

– Сережа, ты только, пожалуйста, не делай, как в прошлый раз, – саркастическим тоном говорила ему мама, прикуривая сигариллу, – а то нам с твоим папой потом опять объясняться с соседями.

Мама у Рыжего была полноватая, с ананасом каштановых волос и в огромных круглых очках. Когда мы приезжали, она почти всегда работала в саду в одном купальнике. Отец был совершенно иного склада: немногословный, загорелый как негр, с жесткими седыми волосами и носом с горбинкой. Приезжал он на дачи на тридцать первой «Волге» и никогда не улыбался. Шептались, что занимается продажей спирта. Трудно сказать, так ли это было на самом деле, но «Волгу» вскоре сменил новенький «Фольксваген Пассат» с кузовом «универсал», среди моих деревенских друзей это была первая иномарка.

Карлсон, который живет в колхозе

Шурик ходил в синем комбинезоне на лямках, виртуозно имитировал звуки автомобилей и имел привычку подворовывать чужие игрушки. Появление его синего велосипеда, оснащенного четырьмя поворотниками и бесчисленным количеством фар, всегда сулило увлекательную игру. Много лет позже я догадался, на кого так был похож Сашка. Это был вылитый Карлсон – только без пропеллера. И жил он не на стокгольмской крыше, а в местном колхозе.

Отец Шурика был шофером, что в песочнице значило много. Шурик до мельчайших деталей знал с каким звуком гудят «зилон» и «газон», как опрокидывается кузов у самосвала и что написано в правах у настоящего водителя.

В деревне Сашка всегда появлялся неожиданно. Когда мы утром начинали играть в песочнице у дороги, его синий комбинезон и велосипед мгновенно возникали из калитки на другой стороне улицы. Ловко перебросив ногу через массивную раму велосипеда, он выезжал на дорогу и направлялся к нам.

Шурик был на пару лет старше, но ему очень нравилось возиться с разными грузовиками, тракторами и легковыми машинками. Свои игрушки он никогда в песочницу не приносил. Всего один или два раза он показывал нам с Костиком сокровища из собственной коллекции. Это были редкие и наверняка очень дорогие машинки иностранного производства. Один грузовичок я до этого видел только на картинке в энциклопедии «Почемучка» и даже не знал, что он существует на самом деле. Другая машинка – коллекционный красный кабриолет – для нашего песочного мира, в котором царили железные самосвалы и пластмассовые трактора, была не меньшей редкостью.

Сашка уже в детстве был обстоятельным. Наследственность. Его деда за плохое зрение и зеленые очки в деревне прозвали Кротом. Всю жизнь Крот работал проводником в поездах дальнего следования и нередко бывал в ГДР и странах Восточной Европы. Дом его украшали ткани с люрексом, редкие польские зонты, модные гобелены с оленями, мотоциклы и прочие вещи, считавшиеся признаком советского достатка.

Крот и в советское время слыл деловым человеком. Проходя мимо дома прабабушки, он частенько говаривал: «Мать, курочка клюет по зернышку и этим жива». Постепенно «курочка» наклевала желтый автомобиль марки «Москвич», большой дом себе и пару квартир дочерям.

А вот с сыном дело не заладилось. Бабушка рассказывала, что отец Шурика уже в детстве начал пить и отращивать пузо. Потом была мелкая «хулиганка» в подростковом возрасте, работа водителем в колхозе, несколько падений в кювет по пьяни и смерть от сердечного приступа в пятьдесят лет. Шурик, как и все мы, унаследовал некоторые черты своего отца и деда.

От Сашки я узнал, что велосипед, оказывается, можно усовершенствовать самостоятельно: поставить несколько фар и динамок, пропустить провода через раму, приделать тумблеры на руль, а для красоты накрутить разноцветную проволоку на спицы. У Шурика все это изобилие на велосипеде присутствовало.

Увы, уроки, которые давал нам Шурик, были не всегда приятны. Вскоре мне довелось узнать, что друзья могут украсть твои любимые игрушки, и плачь не плачь, они их тебе не вернут.

По примеру Шурика я однажды вынес на улицу коллекционные машинки – оранжевый бульдозер и бежевый ЗИЛ. Бульдозером я дорожил особенно, но радостью все-таки хотелось поделиться и с друзьями, тем более что Шурик с Костиком в игрушках разбирались хорошо. Они все внимательно осмотрели, попросили разрешения подержать и остались моими машинками чрезвычайно довольны. Но в песочнице таким драгоценностям, конечно, было не место, это мы уже знали не только по наказу родителей.

Чтобы поскорее вернуться к игре, я не стал относить игрушки домой, а оставил их в гараже рядом с калиткой. Дедушкин гараж частенько служил «перехватывающей парковкой»: там стояли мои экскаваторы, грузовики, была даже огромная пожарная машина с выдвигающейся лестницей. Я решил оставить бульдозер и ЗИЛ на верстаке, где Коля и дед хранили свои инструменты.

В тот день мы играли в «Сим-сим, откройся», это была идея Шурика. В песке под плитами вырывалась огромная пещера-гараж, которую заваливали массивным камнем. «Сим-сим» в исполнении Шурика из волшебной травы арабской сказки превратился в загадочного распорядителя гаражных ворот, для его имитации Шурик даже нашел особый продолговатый камень, похожий на человека. После игры Сашка всегда уносил этот камень с собой.

Провозившись в песке несколько часов, мы решили отправиться обедать. После игры машинки обычно уносили из песочницы в гараж. Я уже было подхватил лопату, которой мы раскапывали пещеру «Сим-сим», но Шурик остановил меня и сказал, что поможет мне донести все до гаража. Взяв под мышку лопату, а в руки по паре тяжелых грузовиков, Сашка на минуту исчез в гараже. Потом он быстро попрощался и побежал на обед, забыв прихватить «Сим-сима».

– Шурик, а «Сим-сим»? – закричали мы с Костиком.

– Потом заберу, – отмахнулся Шурик и помчался домой еще быстрее.

– В тубзик, наверное, опаздывает, – ухмыльнулся Костик и тоже ушел обедать.

Каково же было мое удивление, когда, заглянув в гараж, я не увидел на верстаке бульдозера. Шок был такой силы, что я даже не заметил пропажу ЗИЛа…

– Шурик, верни бульдозер, ведь ты же его взял из нашего гаража, когда относил лопату, больше некому!!! – захлебывался я слезами перед калиткой Шурика.

– Да не брал я ничего твоего, – жал плечами Сашка.

Случай был из ряда вон выходящий: взять что-то из чужой песочницы считалось плохим поступком, но чтобы взять что-то с чужого участка – такое нам с Костиком даже и в голову не могло прийти.

С тех пор отношения наши с Шуриком заметно разладились. Если раньше я считал его за главного техника песочницы, то теперь к его водительскому статусу примешались воровские наклонности. Домой такого человека лучше было не пускать: чужие вещи имели над ним слишком большую власть.

***

Сашка был первым, от кого я услышал матерные слова, при мне у нас дома никто из взрослых обычно не ругался. Но если от Шурика мат я только слышал, то Серого он с удовольствием учил, как им пользоваться:

– Серег, а ты матом-то хоть умеешь правильно ругаться? – начал Шурик, когда они проезжали на велосипедах мимо строящегося дома Костика.

– Ну в общем-то умею, конечно, – замялся Серый, вспоминая, что Шурик старше его на год и почти наверняка знает о запретной теме больше.

Сашка, ощутив превосходство над городским, передернул педалями, велосипед его описал красивую дугу, а из-под колес поднялся серый султанчик пыли:

– Короче, смотри, ругаться можно не только словами, но и руками. – Шурик показал древнейшую комбинацию из среднего пальца.

– Ну, это я и без тебя знаю, – разочарованно протянул Серый.

– Да ты дальше слушай!.. Это когда ты двумя пальцами делаешь вот такую рогатку.

– А еще что есть?

– Еще можно послать кого-нибудь всеми словами мата, – гордо заявил Шурик, растопырил пальцы веером и, повернув к Серому тыльные стороны обеих рук, принялся перебирать ими, словно играл на невидимом пианино.

Запретная тайна вскоре передалась от Серого к Костику, а от Костика ко мне. Каждый, естественно, старался добавить к комбинациям Шурика что-то от себя. Костик, у которого в деревне единственного был «видак» с иностранными фильмами, сообщил мне, что жест из среднего и безымянного пальца, оказывается, называется «Fuck you два ведра».

– А еще я знаю самое сильное матерное ругательство, но тебе не скажу, – таинственно произнес Костик.

– А такое вообще есть? – удивился я.

– Есть, но произносить его не стану.

– Да ладно тебе, давай отойдем к гаражу, там все равно никто не услышит.

– Ну хорошо, но только шепотом.

Мы сгрудились у гаража дяди Вити, и он едва слышно произнес:

– Ядрена-матрена!

Чувствуя себя взрослыми, мы с Костиком потом применяли новые знания на проезжавших мимо машинах, но, поскольку мне категорически запрещали ругаться даже простыми словами, я всего лишь наблюдал, как Костик мастерски посылает автомобили дачников то на «два ведра», а то и всеми словами мата. Средний палец он использовал с крайней опаской, объясняя это тем, что такое ругательство слишком примитивно.

Стар и млад

Помимо нас, в деревню каждое лето приезжало и старшее поколение ребят. Компании наши пересекались нечасто, но зато все отлично друг друга знали по именам и характерам. У нас в компании совсем не было девчонок, а у старших, наоборот, парней было гораздо меньше.

В доме дяди Лени жило сразу три его внучки: Юлька, Катька и Натаха. В последнюю я без ума влюбился еще в раннем детстве. Натаха была высоченного роста, носила спортивные костюмы, а голову украшала темным каре, напоминая мне красавицу Даниэлу из популярного тогда мексиканского сериала «Моя вторая мама».

Едва понимая себя, я решил, что Натаха непременно должна стать моей невестой. По собственной наивности я рассказал об этом Лехе, тот, видимо, поделился с Серым, и оба не нашли ничего лучше, чем рассказать все самой Натахе. Помню, как они втроем уселись у Кочетовых на скамейку и стали дразнить меня через улицу:

– Ну что, жених, чего не идешь к нам?

– А мне и тут хорошо! – отвечал я с собственной лавочки. Пусть себе смеются, а стыд я перетерплю.

***

Усадьба дяди Лени во всех смыслах считалась центром деревни: у него единственного был кирпичный дом, при котором содержалась настоящая корова. У большинства деревенских перед забором стояла одна скамейка, а у Кочетовых их было сразу две, и рядом вдобавок торчали железные качели для молодежи. Леха хвастался, что на таких качелях можно сделать «солнышко», и однажды у него это даже почти получилось.

Наша компания появлялась у Кочетовых нечасто: качели считались местом сбора ребят постарше, а когда внучки дяди Лени отсутствовали, скамейки превращались в пятачок для пожилого поколения.

Помимо владения единственной на всю округу коровой, дядя Леня славился громогласностью и плохим зрением. На улице он всегда появлялся в очках с толстенными стеклами. Помогали они не слишком: один глаз у него был стеклянным, а второй почти не видел, поэтому знакомых дядя Леня различал по одним очертаниям. Что касается голоса, то его можно было услышать на обоих задах: на ближних он выпасал коров, а на дальних прятал от жены водку.

Не просыхал дядя Леня с утра и до ночи, этому во многом способствовали постоянные визиты знакомых дачников и деревенских, покупавших у него молоко. Нередко вместе с деньгами сердобольные гости приносили и спиртное.

– Вы ему наливайте в стакан поменьше, – тихонька просила их жена дяди Лени.

Гости послушно исполняли просьбу, но хозяин тут же начинал возмущаться:

– Чего вы не долили?

– Дед, ты же не видишь ничего! – удивлялась жена.

– А я по булькам считаю, – весело отвечал тот, – что-то мало их было!

В детстве дядя Леня настолько мне нравился, что однажды я подарил ему свою новенькую бейсболку с орлом и надписью USA California.

– Настоящий американский фермер! – стали потешаться Алексеевы, когда дядя Леня водрузил на себя черную кепку. В этой бейсболке он потом частенько сидел на скамейке и, опираясь на палку, оглушительно приветствовал нас свистом.

– Вчера опять женился, – рассказывал он, забывая, что уже много лет не менял супругу.

– На какой женщине? – удивились мы.

– Не на женщине – на мужчине!

– А вы что, голубой? – начинали ухахатываться мы.

– Нет, я – зеленый, – отвечал он, направляясь к дому Зеленцовых для добавки.

– А ну пошли вон! – прогоняла нас Юлька, после чего уводила дедушку домой.

Некоторое время в доме дяди Лени жила маленькая черная собачка по кличке Жулька. Она очень любила подбегать к моему четырехколесному «Дружку» и крутить лапкой маленькие колесики. Я всегда предпочитал кошек, но даже в моих глазах выглядело такое поведение чрезвычайно потешно.

Девочки собачку очень любили, и однажды Натаха, увидев, как я стою перед их домом и что-то говорю Жульке, забрала ее на руки и стала на меня ругаться. Я, будучи от Натахи без ума, так разобиделся, что поднял с дороги камешки и начал метать их в спину своей возлюбленной. Это был явный разрыв, но трагичность момента я не ощутил.

Девчонки частенько гуляли с собакой по деревне, но, когда пришла пора уезжать в город, оставили ее на попечение дяде Лене. Тот осенью пошел с Жулькой в лес, а вернулся уже в полном одиночестве, сказав, что собачка где-то потерялась…

***

Участок Кочетовых был настолько просторным, что помимо дяди Лени, его супруги и троих внучек проживало там еще несколько весьма примечательных личностей.

К примеру, в небольшом сарае за домом обитал некий изобретатель, приходившийся дяде Лене племянником. В любви к «горючему» изобретатель едва ли уступал старшему родственнику. Работая электриком в доме отдыха неподалеку, изобретатель хорошо разбирался в электроаппаратуре, и именно ему принадлежала идея повесить на вековой тополь мегафон, через который он крутил музыку на всю деревню.

Старшие ребята рассказывали, что все пространство сарая, где жил изобретатель, завалено старыми радиолампами, мотками проводов, квадратными батарейками и прочими деталями загадочного предназначения.

На деревенской улице Кулибин появлялся редко. Шептались, что однажды он забрался в дом к Чернову и прожил там целую неделю, проедая, а главное пропивая соседские запасы. Шестым чувством алкоголика ощутив опасность, изобретатель эвакуировался из дома буквально за день до возвращения хозяина.

Чернов, обнаружив, что дом его полностью разгромлен, водка выпита, а запасы съедены, бросился за помощью к дяде Вите:

– Будешь свидетелем, – яростно кричал Чернов, – это все племянник Ленюшки, я его знаю!

Но дяде Вите свидетелем быть не хотелось, и он сказал:

– А я-то почему должен быть свидетелем, неужели в деревне больше никого нет?

– Конечно нет, – продолжал неистовствовать Чернов, – вокруг же одна пьянь!

***

Кирпичный дом дяди Лени был ярко-оранжевого цвета, но с левого бока к нему примыкала узенькая деревянная терраска, окрашенная голубым. Обитала в ней многочисленная родня Тёмика – Москвичевы. Говорили, что собственный дом у них когда-то в деревне был, но с ним приключилась какая-то история, и уже много лет Москвичевы снимали у Кочетовых терраску и несколько сараев. Сараи эти для нас были знамениты тем, что там Леха впервые поцеловался со старшей сестрой Тёмика. Вроде бы даже взасос.

Для меня Тёмик был, наверное, единственным человеком в деревне, кому не приходилось ничего доказывать. По этой причине мы с ним крепко сдружились и с удовольствием проводили время вдвоем.

– Смотри, какие у меня нунчаки, – похвастался я Тёмику, притормозив у терраски и поглядывая через плечо на калитку Кочетовых, нет ли там Натахи. Но увы, никого, кроме страшного деда в телогрейке, поблизости не было.

– Это нунчаки – день, а это нунчаки – ночь? – пролепетал еще совсем маленький Тёмик, осторожно держа оружие в руках.

– Да нет, – принялся объяснять я, – эти черные пластмассовые – из китайского набора ниндзя, а эти белые деревянные сделал для меня отец Лехи и Серого. Он нам всем выстругал оружие: Серому – два меча, Лехе – шест, а Костику – вилки. Мы теперь как черепашки-ниндзя!

– Классно, – щурясь от солнца, протянул Тёмик.

Постепенно он стал принимать в наших затеях все более активное участие. Как-то во время игры в казаков-разбойников нам с Тёмиком и Серым достались роли негодяев. Мы быстро придумали пароль и пошли прятаться в прогон. Места там были известные, поэтому я решил схитрить и спрятался не в самом прогоне, а в высокой траве рядом с ним. Налетели «казаки», схватили Серого и умчались прочь, не обратив на меня никакого внимания.

По дороге еще столбом стояла пыль, в воздухе роилась мошкара, а солнце уже закатывалось за лес с вышкой. Когда все улеглось, я вылез из убежища и решил, что ускользнуть от казаков посчастливилось мне одному, но тут трава рядом заколыхалась, и из нее появилась белобрысая голова Тёмы.

– Тебя тоже не схватили?! – обрадовался я.

– Они только одного Серого и поймали, – ответил Тёмик, глядя в сторону ближних дач, куда «казаки» увели пленника.

– Давай спрячемся на дальних задах, – предложил я, – там нас сложнее будет найти.

Тёмик согласился, и мы осторожно прокрались на переда. Посмотрели по сторонам и сломя голову бросились через улицу – в прогон между дядей Леней и Пауком.

На дальних задах никого, кроме нас, не оказалось. Мы прогуляли там целый вечер: слушали знакомый гул трансформатора, смотрели на бескрайние поля, уходящие в сторону Дубков, а потом я стал изображать Тёмику голоса мутантов из недавно вышедшей KKnD.

Мы брели по проселочной дороге, воображая, что и сами превратились в двух мутантов, которые на мотоцикле с коляской мчатся по степям постапокалиптического мира. «Казаков» нигде не было видно, а когда мы устали и вернулись в деревню, оказалось, что игра давно кончена, и все сильно удивлялись нашему долгому отсутствию.

– А цыган на задах вы не видели? – поинтересовался у меня Леха.

– Да там, кроме нас с Тёмиком, вообще никого не было, – ответил я, вспоминая безбрежный океан трав.

– А вот по деревне цыгане-то шастают, – веско продолжил Леша, – мы думали, это они вас забрали: цыгане вечно что-нибудь воруют!

Цыгане в деревне и правда иногда появлялись, однажды зимой они заявились в дом к Степанычу и, когда тот не захотел пускать их, так его толкнули, что оправиться от удара Черномырдин уже не смог…

***

Вечерами на качелях у Кочетовых собиралась компания старших ребят. Из дома Крота приходили сестры Шурика – пышнотелая Людка и высокая Аленка, от Зеленцовых захаживал Ромик, а с ближних дач приезжал на велосипеде Вовчик, и прикатывалась на своих двоих толстенная Булка. Изредка на черном мотоцикле с коляской появлялся странный парень по кличке Пчёл.

Какие дела были у этой компании, мы знали только понаслышке, но Булку все старшие не терпели и частенько говорили нам:

– Будет нас спрашивать – не говорите, куда мы пошли, а то нам с ней неохота встречаться.

Булка беспрерывно грызла жареные семечки и, как говорили, была не слишком высокого мнения об окружающих. Она и сама чем-то напоминала большую черную семечку – толстая и всегда затянутая в глянцевое черное платье, сужавшееся к коротеньким ножкам. Ходила она чуть покачиваясь. Смуглое лицо ее лоснилось, а жесткие черные волосы Булка всегда затягивала в хвост. Через несколько лет мы узнали, что она умерла от диабета, не дожив нескольких дней до совершеннолетия.

Меланхоличный Ромик, называемый всеми Морик С Ментолом, первым из моих знакомых пристрастился к курению. Вместе с Большим Лехой они запирались в крошечном сарайчике на задах, куда иногда приглашали братьев и Рыжего. Там им давали испробовать запретного дыма со вкусом ментола.

Еще Ромик ухаживал за Танькой, жившей в доме Тараторки. Влюбленные частенько ходили целоваться на пожарный пруд к Игорю. Песчаные берега там покрывали причудливые желто-фиолетовые цветы, которые местные называли иван-да-марья. Водоем был укромным, поэтому спрятаться от чужих взглядов за его высокими берегами было чрезвычайно просто. Стволы деревьев низко подступали к воде, и мы любили лазать по ним, глядя на жирных индоуток. Влюбленных, впрочем, утки Игоря интересовали крайне мало. По секрету Ромик рассказывал нам, что Таньку все взрослые ребята за глаза кличут Зыбой, при этом строго-настрого велел ей самой об этом ни гу-гу.

– А что такое Зыба? – уточнил я у Лехи.

Тот в ответ лишь руками развел. Зато Серый обещания не сдержал и однажды проболтался обо всем Таньке. Та обещала, что прибьет своего возлюбленного в самое ближайшее время…

Жил Ромик в доме на самом въезде в деревню. Дом этот принадлежал его тетке – Зеленчи́хе. Это была хмурая старуха с белыми космами, которую в деревне многие считали сумасшедшей. На улице она всегда появлялась в галошах, громко шлепая ими по бетонным плитам.

– Все гуляют! – недовольно ворчала она, видя, что мимо ее дома проследовали Коля и Рая, – как ни пройдут, вечно у меня помидоры вянут!

Еще она терпеть не могла радио, поэтому постоянно лазала на высокие деревянные столбы и подрезала провода. Поначалу из колхоза приезжали их чинить, но потом, видимо, плюнули, и радио в деревне стали ловить, кто как может.

Вместе с Ромиком и его теткой в доме еще жил какой-то дед. Он постоянно ходил в газетной пилотке и имел при себе армейский бинокль, с помощью которого обозревал деревню. Местные звали его Зеленцом, хотя мужем Зеленчихи он вроде бы не был. В молодости Зеленец очень любил охоту и зарабатывал на пропитание тем, что отлавливал на деревенских полях кротов, шкурки которых сдавал в колхоз на шубы. Именно Зеленцу посчастливилось подстрелить в лесу рысь, вероятно одну из последних в наших местах. Бывший охотник крепко дружил с дядей Леней, хотя расстояние между их домами нередко затрудняло дружеское общение.

Когда у леса началось строительство дач и через деревню стало ездить слишком много машин, местные посовещались и решили, что на въезде в Дураковку следует поставить шлагбаум. Вскоре возле дома Ромика появилось огромное красно-белое бревно, опиравшееся на толстые столбы по обеим сторонам дороги. При открытии бревно угрожающе взмывало к небесам. Тогда же на въезде поставили указатель с официальным названием деревни и знак ограничения скорости. В воздухе явно запахло переменами.

Но простояло все это хозяйство меньше года. Сначала исчез шлагбаум: говорили, будто Зеленец спилил его на дрова. Потом куда-то пропал круглый знак ограничения скорости, несколько лет мы искали его в придорожных канавах, но безуспешно. Последней сгинула табличка с названием деревни: от нее остались две металлические опоры, которые еще долго торчали у обочины дороги и исчезли, лишь когда в округе объявились хищные собиратели цветмета.

Ромик тем временем завел себе рыжего кокер-спаниеля, которого назвал Кэнди в честь японского мультика про девочку-сироту. Этот девчачий мультфильм, как и «Лулу – ангел цветов», смотрели тогда почти все мальчишки в деревне, но тщательно это скрывали.

Кэнди Ромик оставил на попечение Зеленчихи, и судьба кокера оказалась гораздо счастливее, чем у Жульки: собачка дожила до глубокой старости. Деревенские умилялись миловидности спаниеля, но частенько добавляли: «Глаза вот только у нее уж очень гноятся». Кэнди и правда частенько хмурилась и в старости рыжими космами все больше напоминала Зеленчиху.

***

Вовчик стал для нас первым дачником, с которым мы познакомились. Произошло это еще за пару лет до встречи с Рыжим. Прозвище его было Заяц, но почему – никто сказать не мог. То ли из-за фамилии, то ли по какой-то иной причине. Это был высоченный худой парень со светло-русыми волосами, приезжавший в деревню на изящном «Аисте». Первое время он постоянно носил на голове бейсболку.

Заяц, или, как его еще называли, Косой, почти всегда привозил с собой что-то необычное. Однажды он появился в деревне с гигантским роботом-трансформером, вооруженным серебристым мечом. Безудержно фанатея от «Макрона» и «Гоботов», мы сгрудились вокруг Зайца и просили его хотя бы из собственных рук дать поглядеть на чудо-игрушку. Вовчик произвел с роботом странные манипуляции, и к нашему восхищению гигант разделился на хищного орла, красного дракона и тигра с двуствольной пушкой на спине.

– Ни фига себе! – обалдел Леха.

– А еще что-нибудь можно с ним сделать? – спросил я.

– Можно, – ответил Вовчик, после чего снова собрал трех зверей воедино, покрутил какие-то детали – и нашему взору предстал боевой истребитель.

– Отпад! – воскликнул Серый, – а в руках можно подержать?

– Ага, хрен тебе в сумку, – ухмыльнулся Вовчик и довольный произведенным эффектом уехал к Ромику.

Через несколько лет велосипед у Зайца пропал, а бейсболку сменило несколько килограммов металла: на торсе у Вовчика теперь позвякивали клепки косухи, а подошвы ботинок бряцали металлическими накладками.

– Вчера ночью шли через деревню – ботинки так понтово лязгали, что боялся всех вас перебудить, – слегка растягивая слова, проговорил Вовчик, – домой пришел, косуху в угол поставил и спать – понтово!

Пока Заяц рассказывал, из-под его кожаной куртки сквозь обрамление колючей проволоки с футболки на нас смотрел хмурый длинноволосый тип в круглых очках. Над мужиком кроваво-красными буквами значилось: «Гражданская оборона». Правая рука Вовчика тоже была необычной: наполовину закована в грязный гипс, а на указательном пальце блестело железное кольцо с когтем и черепом. На лбу у черепа виднелись три шестерки – число зверя Апокалипсиса.

– Понтовая все-таки штука этот гипс, дома гвозди им забиваю, – похвастался Вовчик, проверяя, как череп смотрится на среднем пальце, – на неделе с Пчёлом на байке гоняли на дискотеку, там опять Зуб прицепился, надо ему в следующий раз гипсом вломить.

– Понтовый парень этот Вовчик, – решил я, восхищаясь не только его внешностью, но и манерой разговаривать: в отличие от Рыжего Заяц никогда не показывал виду, что, если ты младше, над тобой можно и нужно подтрунивать. Несмотря на отвязный вид, беседу Вовчик мог поддержать и с нашими родителями, производя на них вполне положительное впечатление. Чувствовалось, что он много знает, и очень хотелось стать на него похожим.

***

Были среди старших ребят и откровенные чудики. Например, молодое поколение Чуркиных, чей дом находился напротив дома Ромика. У Кочетовых они никогда не появлялись.

– Серые люди, – вынесли им вердикт Серый с Лехой, – ни с кем не общаются и сидят исключительно на своей лавочке.

Женщины в чуркинском доме и впрямь одевались исключительно в бесцветные лохмотья и почти никуда не ходили, а только сидели вечерами на скамейке и, укрывшись листвой, лузгали семечки. Изредка они, отмахиваясь от мошкары липовыми вениками, затягивали допотопные песни, слова которых нам были не знакомы.

Кроме женщин неопределенного возраста в доме жили два молодых брата. Старший имел курчавые волосы и постоянно ходил на колодец в байковой рубахе. Мне он напоминал хмурую версию Ивана Бровкина из серии фильмов, обожаемых моим дедом. Младшего брата звали Андрюхой, и внешность его была более примечательной – высоченный и худой, с вытянутым лицом, по-дурацки оттопыренными ушами и манерой говорить, напоминавшей Гуффи из диснеевского мультфильма. Изредка Андрюха катался по деревне на гигантском велосипеде, перекрашенном в несуразный оттенок коричневого.

Несмотря на свой странный вид, Андрюха частенько над нами потешался и однажды в прощальный вечер (так мы называли канун перед возвращением из деревни в город) устроил нам засаду у своего дома. Мы как раз вышли из круга фонаря у дома Шурика, и в этот момент из кустов с оглушительным криком выпрыгнул Андрюха, похожий на гигантскую лягушку, и неистово заорал.

– Там еще дальше в кустах Ромик, наверное, сидит, – произнес запыхавшийся Серый, когда мы добежали до середины деревни.

Получается, что даже у Чуркиных водились какие-то друзья.

***

Еще был дом Абашиных – один из самых красивых во всей Дураковке: бордового цвета стены соседствовали в нем с салатово-белыми резными наличниками и узорами из деревянных треугольников и ромбов. Крыльцо с миниатюрными стеклышками было разноцветным, а входную дверь с окошками хозяева выкрасили в ярко-желтый цвет. Стоял этот дом как раз напротив моего, там жили старенькая тетя Катя и ее муж Виктор Степанович, которого все, естественно, называли Черномырдиным.

В молодые годы Степаныч был хорошим плотником и частенько подрабатывал в воинской части, стоявшей за лесом. Именно оттуда Черномырдин и натаскал домой разноцветных красок. Благодаря белоснежной бороде-лопате, массивному носу и черной жилетке, надетой на белую рубаху, Степаныч отдаленно напоминал пожилого раввина из местечка. Передвигался он с некоторым трудом, растопырив в стороны руки, словно хотел опереться на воздух. Голову Черномырдина венчала белоснежная кепка с мягким козырьком.