Читать книгу: «Двоевластие», страница 10

II
Нападение

Медленно подвигался поезд Терехова – Багреева, приближаясь к Москве. Боярин вышел из своей колымаги размять ноги и подозвал к себе Алешу.

– Где будем теперь? – спросил он.

– Недалеко от Коломны, боярин, – ответил Алеша, – думаю, к ночи до Коломны добраться. Верст двадцать всего!

– Ну, ну! – сказал боярин, знаком руки отпуская его от себя, и задумался.

Вспомнились ему его поиски в этих местах Ольги, атаман шишей Лапша, поляки, князь Теряев. Он оглянулся вокруг и вздохнул. Может, тут вот не одна сечь была с ляхами. Дорога шла широкой, извилистой полосой посреди леса. Сколько тут было в свое время засад и засек. Ляхи отбивали обозы у русских, шиши – у ляхов; разбойничали Лисовский, Сапега, казаки и разный сброд.

Боярин подошел к большой колымаге и ударил рукою в кожаную занавеску. Княгиня отдернула ее и выглянула из окна.

– Ты, Петр? – спросила она.

– Я, Олюшка, – ответил боярин, – может, хотите ноги размять? Дорога очень хороша, воздух на удивление!

– Я‑то не прочь; как с Оленькой только?

– А с ней что? – встревожился боярин.

– Да срамотно выйти‑то так.

– И… тоже выдумала, матушка, – вмешалась Маремьяниха, – нешто тут сторонние люди есть! Одни холопы.

– И то! Выходите, выходите!

Боярин махнул слугам. Все мигом подскочили к колымаге и помогли вылезти из нее сидевшим.

Вслед за матерью козой выскочила Ольга и глубоко всей грудью вдохнула бальзамический весенний воздух.

– Прыгай, да не очень, – заворчала Маремьяниха, – ишь, бор кругом. Неравно еще зверь выскочит.

– Зверь!.. – засмеялся боярин. – А на что у нас стража надежная? Эй, Алеша! – зычно закричал он.

Алексей повернул коня, и его лицо вспыхнуло пожаром, едва он увидел, что любимая Ольга вышла на дорогу. Он ударил пятками коня, подскакав к боярину, спешился.

Ольга взглянула на него и порозовела, встретив его полный страсти и обожания взгляд.

– Слышь, Алеша, – улыбаясь, сказал боярин, – наша старуха сказывает, что здесь боязно нам.

Алексей тряхнул головою, отчего звякнула на его плечах кольчужная сеть, и ответил:

– Во все глаза гляжу, боярин! Ни зверю, ни ворогу не дам подойти близко даже, доколе жив сам.

– Ну, вот тебе, старая! – усмехнулся боярин. – Ишь, у нас какой воин да охрана! Иди, Ольга, созови девок да побегай малость, а мы с боярыней тихим шагом.

– Агаша! – звонко закричала Ольга, отбегая в конец обоза.

– Ау! – откликнулась ей верная подруга.

Боярин шел медленно, вперевалку, с женою, а невдалеке от них, ведя в поводу коня, шел Алексей. Боярин вспомнил старое время и князя Теряева.

– У него здесь неподалеку и вотчина есть… громадная! Из нее у него Мишуху‑то украли, – сказал боярин.

– Где же она? – спросила его жена.

– Тут где‑нибудь. Не видал, Алеша?

Алексей вздрогнул. Само имя князя Теряева было тяжко для его слуха.

– Не знаю, боярин! – ответил он.

– Да беспременно увидим ее. Слышь, она как есть на дороге… Что это? – вдруг прервал свою речь боярин и насторожился. – Ровно будто засвистел кто‑то? А?..

Они приостановились на дороге. Боярыня испуганно прижалась к мужу.

Замолкли по городам, селам и дорогам звуки жалейки, свирели и гуслей, звон балалайки, ложек и накр, замолкли веселые песни скоморохов, их сказки да присказки, словно исчезли и сами скоморохи со своими медведями и учеными козами, разогнанные властным словом царя Михаила Федоровича. Но не на радость мирным жителям произошло все это. Вместо музыки послышались по лесам и дорогам молодецкие посвисты да лихие выкрики; вместо песен да сказок стали раздаваться ясачные крики {Ясачный крик – сторожевой и опознавательный сигнал, сигнал тревоги.}, а веселые скоморохи обратились в лютых разбойников.

Знакомые нам раскосый Поспелка, Распута, Козел да косолапый Русин соединились в одну шайку под начальством Злобы, рыжего силача, и хозяйничали под Коломною. Эта шайка увеличивалась беглыми крестьянами, иными скоморохами и всяким побродяжным людом, и они дерзали нападать на большие обозы с товарами.

Добрую неделю ждали они обоза боярина Терехова – Багреева. Прознали они, что он чуть ли не со всем добром в Москву едет, и решились попытать свое счастье. Они расположились по двум сторонам дороги еще с ночи в ожидании боярина. С одной стороны сидел в кустах косолапый Русин с Козлом, Распутою и еще десятком человек, а с другой – расположился с шестью людьми Злоба.

– Как свистну трижды, в третий во всю – так и высыпай, ребята! – приказал Злоба.

– Ладно, свистни только вовремя! – отозвался Распута.

Все они были одеты в липовые лапти да простые сермяги, стянутые у пояса широким полотенцем, а вооружены кто чем. У гиганта Злобы был огромный бердыш, у других – у кого нож, у кого кистень, у кого пика, у кого пищаль.

Позади Злобы зашуршали кусты, и из них показался Поспелка.

– Уф! – проговорил он, вытирая вспотевшее лицо.

– Идут? – торопливо спросил Злоба.

Поспелка кивнул.

– Идут! Сам из колымаги‑то вылез, пеший идет, и боярыня с ним, и девка! Только… того…

– Что еще? – нахмурясь, спросил Злоба.

– Стража при них. Гляди, с полсорока стрельцов да конных столько же… А челяди этой!

Поспелка лишь махнул рукой.

Злоба тряхнул головой.

– Не знаешь, что ли, боярских стрельцов да холопьев? Гаркни только, так они вроссыпь! Нас, чай, тоже с полсорока будет! А как идут?

– Впереди эта самая стража, а сзади – челядь, а в средине…

Злоба остановил его.

– Замолол! – презрительно сказал он. – Ты вот что лучше: иди к нашим, – он показал на другую сторону дороги, – и скажи: как свистну, так чтобы на охрану бросились прежде всего. А мы сзади поднапрем! Ну! Живее!

Поспелка выскочил из кустов и быстро, как заяц, перебежал дорогу. Злоба подтянул кушак, засучил рукава сермяги и взял в богатырские руки свой бердыш.

Обоз показался на дороге и медленно подвигался прямо на них. Злоба с товарищами притаился. Обоз двигался, не чуя опасности. Злоба увидел боярина с женою, рядом с ними пешего воина; со смехом пробежала сенная девушка мимо него. Злоба заложил два пальца в рот и протяжно свистнул.

Этот‑то свист и услышал боярин Терехов и спросил о нем Алексея.

– Не иначе, как разбойники, – сказал Алексей, быстро вскакивая на коня.

В это время свист повторился.

– Семен, меч мой! – закричал Терехов, чувствуя, как вскипела его кровь.

Маремьяниха всплеснула руками.

– Олюшка! – завопила она. – Олюшка! Дитятко! Беги сюда!

Словно над самым ее ухом раздался в третий раз пронзительный свист, и дорога огласилась каким‑то диким воплем. Грянул залп, а затем послышался шум битвы.

Семен, весь дрожа от страха, подал меч боярину и бросился под колымагу. Ольга, вся дрожа, прибежала к отцу, на руке которого повисла боярыня, и обернула свое побледневшее лицо к месту боя. Она видела, как ее Алексей махал мечом, скача то в ту, то в другую сторону.

– Мамушка, убьют! – закричала она, но Маремьяниха не поняла ее возгласа.

– Убьют, ежели слушать не будешь. Беги за мною!

Она потянула за собою Ольгу, и скоро они все укрылись за ольховым кустом у края дороги. Боярыня бессильная упала на траву. Ольга, сложив на груди руки, с мукою смотрела на бой, видя только одного Алексея, а сам боярин с мечом в руке готовился защищать себя и своих близких.

Злоба верно сказал. После первого залпа смутились воины боярина, и только один Алексей одушевлял их, готовых бежать каждую минуту. Уж очень стремителен и яростен был натиск разбойников. Стрельцы бросили свои мечи и бердыши. Косолапый Русин ухватил брошенную долбицу и махал ею, как легким кистенем, каждым ударом валя человека.

Алексей рубился нещадно. Козел полез ударить его лошадь, но тотчас покатился с разрубленным плечом.

Вдруг страшный вопль потряс воздух. Алексей обернулся и увидел, как вся челядь с женщинами и детьми в паническом ужасе бежит к ним, а за ними с ревом гонятся другие разбойники. Это Злоба ударил в хвост обоза.

Все смешалось. Страшный бердыш Злобы свистел в воздухе, валя людей рядами. Алексей бросился на Злобу, но предательский нож подсек жилы на ногах у его лошади. Она вдруг осела на задние ноги, и Алексей покатился на землю.

– Ах! – вскрикнула Ольга и упала к ногам своего друга.

Маремьяниха, испуганная, подбежала к ней.

– Вяжи его! Не бей! – приказал Злоба, опуская бердыш.

Битва кончилась. Разбитые слуги искали спасения в бегстве, сопротивлявшиеся были частью перебиты, частью связаны, челядь просила пощады.

– А где боярин с боярыней? – спросил Злоба. – Найти их!

Разбойники бросились к колымагам и, не найдя в них никого, рассыпались по дороге.

Скоро раздались крики. Злоба обернулся и увидел боярина с мечом в руке, а перед ним уже двоих убитых.

– Ах, волк тебя заешь! – проворчал он с усмешкою. – Ишь, жирный пес, а как сечется. Ну, вы! – обернулся Злоба к перепуганной челяди. – Коли не хотите по деревьям болтаться, берите его, боярина своего. Только живым, чур! Ну, разом! О – го – го!

Словно стая псов, бросились прежние холопы на боярина и дали ему только два раза махнуть мечом. Стоило это двух жизней, но минуту спустя боярин уже лежал на земле туго связанный, а Маремьяниха неистово ругалась:

– Холопы вы подлые! Вот ужо вам задаст боярин! Нате, на кого руки подняли! Душегубы вы, разбойники! Боярышню‑то оставьте, волчья сыть! Уж и быть вам на виселице, подлые!.. Чего? Меня? Я вам все глаза выцарапаю! Троньте только.

Тяжкую картину представляло собою наглое торжество бездельных скоморохов. Они свернули весь обоз в сторону от дороги и под прикрытием леса отдыхали, готовясь отъехать в свое становище и там поделить добычу. Боярская челядь свободной толпою разместилась подле возов и лошадей вперемежку с разбойниками, которые уже успели достать жбан меда и упивались им, пересмеиваясь с челядинцами.

– То‑то вы, холопьи души, – говорили они, – что баранье стадо! Везут и снедь всякую, и мед, а жрут толокно, запивают из гнилой лужи. То ли дело – житье наше. Веселись, душа! Чего мой сапог хочет! Есть и мед, и брага, и красная девица! Гуляй – не хочу.

– Эй, красавица, садись ближе! – крикнул пьяный, ухватив за подол девушку.

Та рванулась от него, и тесьмы на ее юбке лопнули.

– Ой, срамота моя!

– Го – го – го! – загудело кругом. – Власий, тащи сюда и другую. Мы их!

– Давай, девки, хоровод водить!

– Вот им у нас раздолье будет, как подуваним их!

Отцы и мужья оскорбляемых женщин хмуро исподлобья глядели на обидчиков, в то же время и боясь их, а молодые холопы разгоревшимся взором смотрели на наглые шутки разбойников.

А в стороне от них, у ручья, что бежал между двух старых берез, была иная картина. На лужайке рядом друг с другом лежали связанные боярин и Алексей, а подле них сидели рыжий Злоба с косолапым Русином. Тут же неподалеку, под надзором Козла, Поспелки и Распуты, сидели боярыня, боярышня и Маремьяниха.

Злоба сказал боярину:

– Слышь, боярин, мы тебе худого не сделаем, с честью отпустим, только ты нам в Рязань отписочку дай, чтобы нам за тебя и твоих отступного дали. Дашь пятьсот, можешь и волчонка прихватить с собою. Не дашь – кого – кого, а его повесим. Беспременно уж повесим!

Боярин молчал, а Алексей сверкал глазами, готовый порвать веревки и броситься снова в неравную теперь битву.

Ольга с тоскою глядела на него. Угроза повесить Алешу долетела до ее слуха и сжала ужасом ее сердце.

Вдруг со стороны раздались крики.

– Батюшка, бьют! – заорал один разбойник, бросаясь к Злобе.

Тот бешено вскочил на ноги.

Какие‑то всадники мяли его разбойников. Один миг – и на поляну выскочил на дорогом сером аргамаке юноша – воин; кольчуга блестела у него как рыбья чешуя, легкий шлем горел звездою, в руке сверкал короткий меч.

Злоба с ревом кинулся на него, но молодой всадник вздыбил коня, и тот ударил разбойника копытами прямо в грудь; в ту же минуту в правой руке воина мелькнул чекан {Чекан – боевой топор с узким лезвием и молотовидным обухом.}, и косолапый Русин со стоном повалился на землю.

– Так их, так, душегубов! – кричала Маремьяниха. – Его берите! его, злодея! убежит! – И она вцепилась в Поспелку.

Тот стал рваться от нее и бить ее по голове; но сзади появился огромный воин на коне; он нагнулся, ухватил Поспелку за ворот и поднял его на воздух.

Ольга думала, что все это она видит во сне.

Молодой воин соскочил с коня и снял шлем. Черные волосы, остриженные в скобку, высокий белый лоб, ястребиный нос и яркие серые глаза делали его лицо прекрасным.

К нему подскочил всадник и, спешась, сказал:

– Разогнали всех, княже, а коих перевязали. Повесить их, что ли?

– Подожди, – ответил молодой воин, – свяжи‑ка и тех!

Он указал на лежавших без чувств Злобу и Русина и подошел к боярину и Алексею.

– Хвала Богу, что поспел со своею помощью, – сказал он, мечом разрезая путы, – вставай, боярин! – И, к удивлению Терехова, он низко поклонился ему и прибавил: – Прости Христа ради, что запозднились!

– Что ты, молодец! Господь с тобою! Тебе ли у меня прощения просить, коли ты всех нас от лютой беды спас? Кто ты, поведай! Было бы ведомо, за кого Богу молиться.

– Княжой сын Теряев – Распояхин, – ответил молодой воин.

– Миша! – воскликнул боярин. – Да ты ли это, княжий сынок? Ольга, глянь! Сын нашего князя! Женишок наш!

– Родной ты мой! – бросилась к руке его Маремьяниха.

Только лицо самого князя при этом возгласе затуманилось, и он исподлобья взглянул в сторону боярышни, которая вдруг потупилась; да Алеша, сперва с восторгом глядевший на молодого воина, что явился словно архистратиг, сразу нахмурился и ревниво сжал кулаки. Но боярин с боярынею не заметили этого; они, забыв о недавней опасности, осыпали князя вопросами.

Он едва успевал отвечать им.

– Случаем набрел я на вас. Батюшка послал меня к вам навстречу, я и поехал, да в Коломне остановился, ждать хотел там. А тут мужичонка прибег, говорит – на обоз напали. Я и поскакал.

– И в самую пору, соколик! – сказала Маремьяниха. – Загубили бы нас лиходеи. Везти к себе хотели.

– Ну, с ними мы управимся! – сказал князь и вдруг, к их удивлению, обратился к огромному белокурому воину на незнакомом языке. Тот ответил ему. Князь обернулся к боярину. – Мы, боярин, обоз сейчас на дорогу выправим. Дозволь боярыню да боярышню в колымагу посадить, а мы тем часом суд свой срядим!

– Вестимо, вестимо, князек! Ну, бабы! живо! – заторопил боярин. – Сажайтесь, что ли! Алеша, подсади!

Алексей порывисто рванулся помогать женщинам. Его глаза умоляюще взглянули на Ольгу. Она поняла его взгляд и, садясь, крепко сжала его руку.

– Только твоя! – прошептала она чуть слышно.

Обоз осторожно перевели на дорогу. Тем временем князь и боярин сели на сломанное дерево, и князь приказал своему слуге:

– Сходи‑ка, Ерема, зачерпни воды да полей на голову вот этому! – И он кивнул на Злобу.

Ерема поспешно исполнил приказание.

Злоба очнулся. Княжьи слуги встряхнули его за плечи.

– Вставай перед князем! Ну, ну!

– Э! вот кто это! – вдруг закричал огромный воин.

Князь с удивлением обернулся.

– Чего ты, Эхе?

– Чего? Это – тот самый, что тебя украл тогда, маленьким! Я видал! Да! Да!

Злоба сверкнул на него глазами.

– Кого это я крал?

– А князя Теряева?

– Князя? – И Злоба, разинув рот, в ужасе отшатнулся.

– Повесить его! Сейчас повесить! – закричал боярин. – Ах ты, подлая твоя образина! Лиходей окаянный!

– Повесить! – тихо отдал приказ молодой князь и встал. – И будет, боярин! – сказал он. – Дать остальным по полусотне плетей да отнять оружие и взашей.

Скоро обоз двинулся в прежнем порядке.

Не хватало только нескольких человек, убитых в схватке, да иные шли перевязанные окровавленными тряпками.

– А ты, что же, пеший? – спросил вдруг князь у Алексея.

Тот хотел отвернуться, но не мог устоять против ласкового голоса князя.

– Коня подо мною убили, – ответил он.

– А мы тебе другого! Эй, Влас, спешься! Дай боярину коня!

Влас быстро спешился и подвел своего коня Алексею. Тот вскочил в седло.

– Не боярин я, – сказал он, выпрямляясь в седле.

– А кто будешь?

– Кабальный боярина, Алексей Безродный! – ответил Алексей и весь вспыхнул, но удивление охватило его, когда он услышал слова молодого князя:

– Все едино. Добрый воин! За что в кабалу пошел?

– За долг покойного батюшки, царство ему небесное.

– Доброе дело! – ответил князь и тихо отъехал к окну боярской колымаги.

Княжьи слуги окружили Алексея. Тот ехал задумавшись. Вот его соперник – совсем особенный человек: и красавец собою, и рода княжьего, и в обращении небывалый.

А в колымаге боярыня и Маремьяниха наперерыв восхищались молодым князем:

– Вот жених так жених! Ах, и счастливая ты, Олюшка! Хорошо надумал батюшка! Ах, хорошо!

– Уж чего и лучше! – подсказала Маремьяниха. – И бодр, и умен, и воин какой! Что бы без него? Пропали бы наши головушки! Ах, и счастливая ты у нас, Олюшка!

« счастливая» сидела бледная, безмолвная, с горечью думая о своей горькой участи. Нет никого для нее краше ее Алеши, и напрасно прельщают ее и родом знатным, и богатством. А против отцовой воли разве пойдешь? Особенно теперь! Понимала она ясно, с горькой болью, что нежданное появление князя в роли избавителя только крепче связало ее тяжелыми путами.

Понимал это и несчастный Алеша.

Но так же нерадостно чувствовал себя и сам молодой князь. Увидел он свою невесту, и стало ему горько и за нее, и за себя. И зачем, не спросясь, поторопились родители связать их обещанием?

III
Розы и тернии любви

Злосчастный цирюльник Эдуард Штрассе со своею сестрою Каролиною поселился в вотчине князя Теряева – Распояхина и вскоре приобрел полное доверие не только князя, но и княгини, и даже всех челядинцев. Добрый, ласковый, веселый, много знающий и всегда готовый помочь каждому, он сначала прослыл ведуном, а потом знатным лекарем; князь, переселившись во вновь построенный московский дом, перевел с собою и Эдуарда Штрассе, как домашнего врача, а с ним опять переехала и красавица Каролина.

Оставил у себя тогда князь и храброго капитана Эхе, чтобы обучить своих людей иноземному строю.

Эти» немчины» оказали неоценимые услуги в деле воспитания молодого князя Михаила. Сперва княгиня – мать глаз не спускала со своего ненаглядного и решалась отпускать его только в сопровождении Эхе, невольно чувствуя простодушную честность и мужество шведа, а потом, видя, с какою любовью относятся к ее детищу добродушные немцы, и совсем доверила им своего сына.

Князь не только не перечил ей, но одобрительно говорил:

– И хорошо! Мишенька лишь добру от немчинов научится. Народ они до всего дошлый, а наш Дурад (так все в доме переделали имя Эдуард) ко всему и добрый.

Михаилу в общении с немцами была дана полная свобода.

Полюбил он их и привязался к ним всею детскою душой. Нравилась ему ласковая, обходительная Каролина, кормившая его иногда печеньем; еще более нравился сам Штрассе, который не уставал учить любознательного Михаила, все показывая ему и разъясняя. И все интересовало маленького князя. Узнавал он великие вещи: и как какая трава называется, и отчего день с ночью чередуются, и как живут в иных землях люди, и как дышит всякая тварь, и какая от кого польза, какой от кого вред.

Не уставал слушать Михаил своего добровольного учителя, и потом, когда передавал все слышанное своему отцу, тот с удивлением слушал его и говорил:

– Истинно: учение – свет!

Едва ли не больше всех полюбил Михаил славного Эхе, да и тот привязался к своему ученику в воинском деле. Выучил его капитан ездить на коне и управлять им, выучил стрелять из арбалета и пищали, мечом владеть, кистенем и страшным шестопером {Шестопер – боевое оружие, род булавы с головкой из шеста металлических ребер.}, а рассказами о своих походах воспламенил его воображение и расположил сердце к воинским подвигам.

Вырос Михаил на диво окружающим. Говорил он на трех языках: русском, немецком и шведском; знал столько, что смело мог считаться по тому времени ученым, и при своей красоте был едва ли не первым по отваге и ловкости.

Когда в 1630 году из Москвы послали полковника вербовать солдат в Швеции, князь отпустил вместе с Эхе и своего сына. Повидал юноша иные земли и иные порядки, и Филарет сразу отличил его.

– Прославит он род твой, – говорил Шереметев князю.

– Давай Бог! – отвечал с самодовольной улыбкой князь.

И все‑таки молодой князь Теряев все еще не был у государственного дела, не служил даже в ратниках. Князь не раз пенял ему на то, а он отвечал:

– Нешто не у дел я, батюшка? Глянь, у нас теперь своя рать готовая, не хуже тех, что Лесли привел! – И все свое время он посвящал то учению со своими солдатами, которые набирались из княжьих холопов, то учению со Штрассе, по указанию которого он навез много книг с собою. Свое время он проводил то в Москве, то в вотчине под Коломною.

И вот однажды озарилась вдруг его жизнь первым счастьем. Полюбилась ему дворянская дочь Людмила Шерстобитова. Раз зашел князь Михаил в Коломне в церковь к ранней обедне, увидел ее и потерял свой покой. С той поры, куда ни ехал он, везде ему была дорога через Коломну, и каждый раз то у обедни, то у всенощной видел он свою зазнобу.

Не выдержал он наконец и, вспомнив про знахарку Ермилиху, решил обратиться к ней за помощью. В те времена знахарки, бабы – повитухи, были и свахами, и своднями, и на всякое, даже воровское дело за деньги согласны. Князь Михаил пришел к ней и поведал ей свою тайну.

Она затрясла своею седой головой и лукаво прищурила гнойные глаза.

– Ладно, ладно, соколик, подожди денька два времени. Все выложу тебе как на ладонке и про твою любовь слово скажу!

Как в огне горел молодой князь эти два дня. Через два дня он снова пришел к старухе.

– Ну что?

– Узнала, сокол, узнала! Только птичка‑то – невеличка, – сказала она, вздохнувши, – дворянская дочка, и бедная! Живет со старухой матерью, а та – вдова убогая. Только и добра, что огородишко да корова. С того и живут. Да дочка, слышь, мастерица жемчугом шить, так каким‑то купцам немецким работает.

– Да кто она? Звать ее как?

– А звать ее Людмилою, рода Шерстобитовых. Слышь, у воеводы Шуйского отец ее служил ранее, а потом с Пожарским поляков отбивал, а там, слышь, со шведами дрался и убили его. Людмиле тогда всего два годочка было.

Князь нетерпеливо кинул ей несколько рублей.

– Говори дело, старая! Что про меня говорила ей… Видела ее?

Старуха обнажила улыбкою десны.

– А то как же! И про тебя говорила. Она‑то, вишь, тебя заприметила. Только я не назвала тебя. Так, говорю, человек ратный! Хи – хи – хи…

– Ну!

– Ну а если ты сокол есть, иди к ее дому задами да на огород, как стемнеет, и иди. Частокол‑то низкий. А там и она будет!

Князь радостно бросил старухе еще монету и выбежал из избушки. Его сердце билось как пойманная птица. Он увидит Людмилу, говорить с ней будет!.. Но когда настала минута свидания и он готовился прыгнуть через частокол, робость охватила его, что ребенка в лесу. Он стоял и медлил. И вдруг в сером сумраке вечера мелькнуло что‑то белое. Миг – и князь был подле девушки.

Она робко закрылась рукавом.

– Ой, срам мне! – тихо молвила она.

– Что за срам! – промолвил князь.

И откуда вдруг взялась у него речь! Как жемчуг на нитку, нанизывал он слово на слово. Он говорил девушке про первую встречу, про первые мысли свои, про свою любовь, и Людмила, что соловьиной песни, заслушалась его слов.

– А я‑то люб тебе? – тихо промолвил князь.

Она отняла руку от лица своего и улыбнулась.

– Нешто пришла бы?

Князь обнял ее и в первый раз в жизни прикоснулся устами к девичьим устам. Словно огонь пробежал по его жилам, словно вихрь закружил ему голову.

– Жизни за тебя не жалко! – сказал он на прощание.

– Когда придешь? – прошептала Людмила.

– Завтра!

С этого момента князь Михаил весь переродился. Даже малонаблюдательный Эхе, взглянув на него после его первого свидания с Людмилой, воскликнул:

– Что с тобою, князь, случилось?

Михаил понял его вопрос и смутился.

– А что? – спросил он.

– Да ты словно гетмана Жолкевскаго полонил! – сказал Эхе.

– Под Коломной полевал… {Охотился.} удачливо очень! – соврал Михаил и покраснел снова.

Однако от взоров проницательной Каролины он не мог укрыться. Та ничего не сказала ему, а только поглядела на него и тихо улыбнулась.

Все дивились, глядя теперь на Михаила.

Княгиня – мать сетовала ему:

– Что это ты, Миша, со мной нонче и словом не обмолвишься? Сижу я у себя наверху и все думаю, что заглянет сынок, а он – на! – опять на вотчине. Вчера батюшка искал, искал тебя!

– Скучно на Москве мне, матушка, – врал Михаил, – а там ратники мои, полевание…

Князь, занятый теперь в приказе, где на сильных челом бьют, тоже дивился на сына и говорил ему:

– Царь о тебе намедни спрашивал. Слышь, в дворцовые хочет взять, если ты охоч. Патриарх о тебе пытает, про что думаешь, а я тебя и в глаза не вижу – все на вотчине!

– Как повелишь, батюшка, – уклончиво ответил ему Михаил, – только я для верху негоден буду. Мое дело ратное!

– Ну, тем лучше!.. Князь Черкасский тебе, хочешь, полк даст!

– Молод я, батюшка, для чести такой. И опять воля своя мне всего дороже.

– Ну, ладно, гуляй до двадцатого, а там и в службу царю! Негоже князьям Теряевым далеко от верху быть!

Дивился и добродушный Штрассе.

– Почему ты так мало читать стал, княже? По три дня не видно тебя. Ни о чем не спрашиваешь. Или наскучило тебе? – спрашивал он.

– Поотдохнуть охота, – отвечал ему Михаил, – придет зима, там опять займусь поусерднее!

Но пришла зима, и все так же Михаил и от дома на вотчину отлучался, и занимался неохотно с добрым Штрассе. Знал про его дела сердечные только один его стремянный Власий. Только кивнет ему князь – и Власий, не говоря ни с кем, обряжает коней и, едва отойдет вечерня, уже едет с князем своим в Коломну, где ждет его Людмила.

Сжились, сдружились они, ни о чем не думая, вперед не загадывая, живя только своею первой молодой любовью, от которой горели оба жаром желаний и страстей. Прижимаясь к князю, рассказала Людмила ему час за часом свою монотонную жизнь, поведала ему свои девичьи мечты, встречу с ним, рассказы Ермилихи и свою любовь к нему.

– Только все мне думается, что таишь ты от меня что‑то, – говорила она иногда князю. – Скажи по сердцу чистому, кто ты?

Князь старался скрыть свое смущение горячими поцелуями и говорил ей:

– Князя Теряева ловчий, касатка моя! Из кабальных я; только, Бог даст, скоро князь отпустит меня в вольные люди!

– Ах, пошли, Господи! Уж молю я про это Мать Царицу Небесную. А потом мне вдруг сдается, что ты так это, шутя говоришь!

Бесконечно любя Людмилу, князь однажды привез ей дорогое ожерелье все из жемчуга и толстых крестов.

Людмила вся побледнела.

– Не ловчий ты! – сказала она с упреком. – И только обманываешь меня. Ты боярин или князь! Посмеяться надо мной хочешь!

Князь испугался ее обиды и заявил:

– Если бы я и князем был, и даже до царя близким, и тогда не бросил бы тебя, моей голубушки!

Девушка успокоилась, а потом, спустя несколько времени, снова затосковала.

Все труднее и труднее становилось князю утаивать свое имя, и в то же время он понимал, что не позволят ему родители жениться на бедной дворянской девушке. Царь женился! Но царь и холопку возвеличить может, потому что пред ним все – холопы, а княжескому сыну такой брак невместен. И, думая эти тяжкие думы, князь таил от Людмилы свое княжеское звание.

Однажды она сказала ему:

– Слушай! Иди к матушке моей и откроемся. За меня сватов заслали! Горе мне!

Князь побледнел и растерялся.

– Кто?

– Ахлопьев Парамон.

– Кто он?

– Торговый человек!

Князь ухватился за голову.

– Подожди, дорогая, голубушка моя, я не дам тебя этому холопу. Подожди!.. Надумаю я, пока противься. Я же не могу идти с тобою.

Людмила сперва оторопела, потом ухватила его за руки и сказала:

– Теперь говори, кто ты есть? Может, и не Михайло вовсе? Кто ты? – настойчиво спросила Людмила.

– Князь Теряев, – тихо, словно винясь, ответил князь.

Девушка пошатнулась.

Он едва успел подхватить ее и осыпал поцелуями.

– Ласточка моя, рыбка, я князь и тебя сделаю княгинею. Матушка моя была Мельникова внучка, да батюшка не поглядел. И я упрошу их, подожди только! Видит Бог, я люблю тебя! Разве я обидел тебя, положил поруху, опозорил? Я тебя как очи свои берегу. Лисанька моя, не гони меня!..

– Люб ты мне и князем! – прошептала Людмила, обнимая его.

А на их счастье надвигалась новая гроза. Князь Теряев однажды зашел к жене и сказал ей:

– Вот что, матушка: Михаиле‑то уже девятнадцать лет, и все он как‑то не степенен достаточно. Пора женить его, а? Ты как мыслишь?

– А мне что же, батюшка князь, ты голова. По моему бабьему разуму и давно пора, да все говорить тебе опасалась. И мне‑то скука. С молодою невесткою веселее будет. Опять же внучат погляжу. Мне радость!

– То‑то! Я и сам так мыслю! Невеста, слава Богу, есть, искать не надобно. Отпишу боярину Терехову.

– Отпиши, родимый. И нам спокойней, как поженим!

На том и решили, не говоря молодому князю.

А тут и сам Терехов вдруг послание написал:

«Еду на Москву по государеву наказу и с собою дочь везу, свое слово помня».

– Михайло, – позвал однажды князь сына, – поди‑ка ко мне. Потолковать надоть.

Михаил вошел в отцову горницу, где тот занимался своими приказными делами, и почтительно остановился пред отцом, сидевшим в кресле.

– Вот что, – заговорил князь, – самый ближний друг мой сюда, на Москву, едет. Ты его и не видел, разве понаслышке знаешь. Это боярин Терехов – Багреев. В московское разорение с ним мы побратались. – Князь задумался. На мгновение пред ним мелькнули эти годы борьбы и душевного перелома, неудачная любовь, измена отечеству, раскаянье, вражда с Тереховым и потом крепкая дружба. Но затем он очнулся. – Да! Так вот едет он сюда и, надо быть, в конце Фоминой у нас будет! Так‑то! Так его с почетом встретить нужно. Возьмешь ты с вотчины своих ратников, тридцать, сорок, что ли, и встретишь боярина с семьею и к нам сюда проводишь. Опять и опаски ему не будет. Шалят на рязанской‑то!

– Слушаю, батюшка.

– А еще, – князь лукаво посмотрел на сына, – при нем боярышня будет, Ольгой звать. Иди, присмотрись к ней‑то.

Сердце Михаила дрогнуло; смутно припомнились ему разговоры у матери в терему про заказанную невесту.

«Неужто и правда?» – мелькнуло у него в голове, и тотчас его догадка подтвердилась.

– С другом‑то мы зарок дали, – сказал ему отец, – детьми породниться. Ну, так Ольга эта невестой тебе выходит. Да и пора тебе, Михалка, ей – ей, пора! Ну, так вот и собирайся в путь!

Князь встал, подошел к сыну и ласково похлопал по плечу, а Михайло стоял словно приговоренный к казни, а потом едва нашел двери и вышел из отцова покоя.

Одним ударом разбились все его мечты.

Он поехал в вотчину вместе с Эхе и своим Власием, но не решился в этот раз заехать в Коломну – до того смутно было на его душе.

Что делать? Нарушить волю родительскую в те времена не могло прийти ему в голову, равно как и его Людмиле. Мысль о женитьбе на немилой переворачивала всю его душу.