Читать книгу: «СOVERT NETHERTWORLD 3 Предверие бури», страница 6

Зал содрогнулся. Световые панели помутнели. Взрывной волной Наташу поволокло куда-то вниз. В воздух взлетели остатки мебели. Наталья покатилась по ковру, отчаянно пытаясь за что-то ухватиться. Не получилось, потоком горячего воздуха вперемежку с бетонным крошевом её унесло от стола, швырнуло в ряды кресел, оглушая и тут же заваливая разорванными предметами. Помещение заполнилось дымом и пылью. Наташа не была наивной девочкой и ясно понимала, что именно произошло.

Она не знала, сколько прошло времени, должно быть, вечность, прежде чем сквозь кровавую дымку она увидела склонившегося над ней офицера из казачьей охраны в съехавшей набок папахе. Его губы шевелились, но разобрать, что он говорит, не получилось, по жестикуляции она поняла, что он приказывал немедленно покинуть помещение. Наташа кивнула и поползла дальше. Вокруг была только смерть.

Неожиданно из-под груды обломков появилась рука. Наташа, царапая пальцы, стала сбрасывать тяжёлые балки и с трудом вытащила из-под завалов Наоми, та была цела, но белая, как полотно. Подхватив девушку под руку, Наташа ползла дальше. Отовсюду слышались крики и стоны.

Сверху ещё что-то упало, Покровская закрыла голову руками, и её обдало дождём из осколков, стараясь нащупать путь, она наткнулась на что-то мягкое.

Лучше бы она ослепла. Перед ней сейчас лежала Надя, её глаза были открыты, пусты и уставились в вечность. Она была придавлена тяжёлой металлической картой, висевшей позади стола. Внезапно Наташа поняла, почему её сразу отбросило вниз. Это Надя толкнула её, приняв удар на себя. Покровская была готова разодрать себе лицо от ужасного гнева бессилия, но вместо этого просто разрыдалась, гладя мёртвую помощницу по щеке.

Утерев слёзы, она посмотрела на Наоми. Это было странное нападение, совершенно непохожее на то, что было раньше. Мало кто может обладать такими возможностями и такой хладнокровной исполнительностью кроме… Конечно, она понимала, что может стать их целью, но почему сегодня и здесь? «Прекрати плакать, – приказала она себе, – думай. Сегодня выступала Наоми. Это не тебя хотели убить. Их цель – Наоми.».

Ярким проёмом света открылись двери и вбежали медики и вновь прибывшие спецназовцы.

– Скорее! – закричала Наташа. – Там раненые. Много.

Наталья обернулась. Зал представлял собой сплошное крошево. Большинство из её коллег уже не двигались.

Кто бы это не сделал, он за это заплатит. Она сделает так, чтобы он заплатил. Ради Нади.

Глава III. Саботаж и политика

– Зачем мне всякие безумные, полоумные да сдвинутые? – возмутилась Алиса.

– Что я, ненормальная?

– Конечно! – воскликнул Кот.

– Как и мы все. Иначе ты сюда бы не попала!

Льюис Кэрролл

Просторные залы ресторана «Tchekhov» были наполнены романтичной эклектикой начала XX века. Пространство было разбито массивными анфиладами с тонкой деревянной каймой, уходящей ввысь к латунным люстрам с крошечным мерцающим стеклом, из-за чего они напоминали императорские короны. Стены ресторана были украшены фотографиями, рисунками и автографами побывавших здесь посетителей, среди которых немало самых знаменитых артистов и художников из Великоруссии и бывшего Советского Союза, а также немало знаменитых на весь мир деятелей культуры, спортсменов, политиков из других стран. Бледные дубовые полы, тёмная обивка из мохера, полированные мраморные столешницы и светильники нестандартных геометрических форм создавали многослойный эклектичный рисунок, контрастирующий с брутальными дверными проёмами из чёрной латуни. Этот элегантный микс стилей, форм и пропорций в интерьере перекликался с изысканным сочетанием блюд в меню ресторана.

Официанты в строгих костюмах помогли гостям рассесться и сами замерли позади кресел. Кристине было зарезервировано место справа от Грешнева. Его отвлёк телефонный разговор, и он задерживался, поэтому Левонова сумела увидеть, что пресс-секретаря Грешнева с двух сторон закрыли девочки-нимфы Хлоя и Виктория. Они что-то восторженно щебетали и всячески пытались возбудить запретные мужские фантазии. Трэверс и Ричмонд сидели строго напротив и о чём-то переговаривались. До Кристины долетели обрывки фраз…

– А что скажешь про нашего африканского друга? – спросил Ричмонд.

– Пока всё идёт, как идёт, – бросил Трэверс. – Он контролирует пути. Правда, думаю, что следует порекомендовать ему изменить их. В последнее время всё чаще на караваны, идущие из Директории, во время остановки их в Сантьягу, стали нападать неизвестные пираты. Они топят суда и захватывают груз, уносясь в неизвестность. Возможно, ты бы мог урегулировать эти проблемы через конгресс. От местных мало толку.

Ричмонд флегматично пожал плечами.

– Это вызовет ненужную суету «на холме», – сказал он. – Не следует привлекать лишнее внимание к транспортировке оборудования. Конгресс не одобрит посылку в Сантьгу флота. Байд видит себя миротворцем на старости лет. Чего только стоит его прошлая встреча с Грешневым в Лозанне. Но я решу этот вопрос. Сейчас главная цель – продавить нашу позицию Великоруссии. Сделать её нашим партнёром. Если они согласятся присоединиться к налогу, то направление потоков можно в принципе изменить.

Трэверс хотел было ответить, но разговор был прерван появлением Грешнева. Президент сел, расправив складки на брюках, и почти сразу официанты принесли тарелки с лёгкими закусками из традиционных блюд великорусской кухни и водку в запотевших от холода хрустальных графинах. «Фантазия, как всегда, на уровне», – отметила Кристина.

Ричмонд встал из-за стола, держа в руках стопку, и откашлялся, призывая перешёптывающихся гостей к вниманию.

– Я бы хотел поднять стопку этой прекрасной великорусской водки за нашего дорогого гостя – Президента Владимира Грешнева, – торжественно начал он. – Сегодня мир смотрит на наши страны, как на двух глобальных лидеров, и именно мы должны вести мир к светлому экологичному будущему. Поэтому, за великие дела, которые нам предстоит совершить, и за вас, господин Президент.

Все подняли бокалы и, присоединившись к тосту, выпили. «Любопытный тост, – подумалось Кристине. – Более подходящий президенту. Амбиция моя мне всего дороже». Близость к власти обманчива, может показаться, что сам ею обладаешь, и вести себя так, без малейшей острастки, может только человек, который действительно обладает властью. Чтобы не стояло за прекраснодушными порывами Ричмонда, он точно знает, чего хочет. Впрочем, как и любой в этом зале, за исключением официантов.

Грешнев отсалютовал рюмкой.

– Я благодарю господина вице-президента, – Грешнев сделал ударение на слово «вице» к блаженному удовольствию Кристины. – За тёплые слова и радушный приём. Между нашими странами были разные периоды отношений, но я бы искренне хотел, чтобы потепление между ними не привело к удушливому парниковому эффекту. Поэтому мой ответный тост – за устойчивый безопасный мир равных возможностей.

«А вот за Ричмонда Грешнев пить не стал», – мелькнуло в голове у Кристины. Хотя именно подобный ответ хотел и, наверное, даже ожидал услышать вице-президент. Но язык дипломатии весьма тонок. Было понятно, что Грешнев вовсе не рассматривает Ричмонда как ровню себе. В общем-то, правильно делает. Грешнев был известен как тонкий гроссмейстер в политической игре. Пользуясь особым складом ума, полученным от занятий восточными единоборствами, Грешнев никогда не делал ход раньше или позже того времени, когда было нужно. Не случайно его прозвали «Лис севера».

Ужин продолжался. После разных солений, икры и блинов подали фаршированного поросёнка, его вид стал предметом оживлённой беседы. В основном о предпочтениях в еде. Ричмонд говорил о преимуществах вегетарианства, Грешнев мягко апеллировал к мясоедению. Кристина прислушалась.

– Ах, господин президент, – говорил Ричмонд. – Когда-то Бриджит Бордо сказала, что если бы каждый из нас должен был убить собственными руками животное, которое пойдёт в пищу, то миллионы стали бы вегетарианцами! Я придерживаюсь такого же мнения.

– Кое-кому вегетарианство не помешало убить миллионы людей, – флегматично сказал Грешнев. – Не следует путать живодёрство с необходимостью выживания. Да, сейчас человек способен отказаться от мяса, но это лишает его естественной божественной природы. Жалея зверушек, которые вынуждены умирать из-за того, что мы их едим, вегетарианцы даже не задумываются над тем, что животные, над которыми они так плачут, вообще не родились бы, если бы мы их не употребляли потом в пищу. Свиньи, коровы, курицы и многие другие съедобные животные практически не встречаются в дикой природе. Человек приручил их тысячелетия назад, начал разведение в угоду собственного рациона. В итоге миллионы и миллионы особей этих видов существуют на Земле только потому, что мы их едим. И если бы Человечество в один момент решило бы отказаться от мяса, сотен миллионов свиней, коров и куриц, живущих сейчас, просто не было. А значит, мы бы не пили молоко, не ели бы сметану. Наконец, не появилась бы визитная карточка США – сочный прожаренный стейк, ставший частью национальной культуры и едва ли не единственным ценным вкладом Штатов в мировую кухню. К тому же мясоедение – это символ свободы. Ты не ограничен в выборе блюд. Ты ешь, что хочешь.

– В вегетарианстве то же самое, – сказал Ричмонд. – Разве мы чем-то ограничены?

Грешнев мягко засмеялся.

– О, безусловно, – сказал он. – Вегетарианцы зависимы от своей идеологии. Если вы истовый вегетарианец, то не притронетесь к этому поросёнку, верно? Однако представьте, что сейчас здесь не было бы никаких веганских блюд, а только мясо и что же… вы остались бы голодным. А вот я, если уберут этого прекрасного поросёнка, с удовольствием удовлетворюсь солениями. Таким образом, вегетарианство – это не способ спасения животных, а всего лишь следование определённому культу, светской религии, подобной, кстати, экологоцентризму, когда реальная забота о природе подменяется ритуальными камланиями о заботе о природе. Не так ли, Кристина?

Кристина, с большим вниманием слушавшая рассказ про соленья и поросёнка, вежливо кивнула.

– Весьма вероятно, – улыбнулась девушка. – Как я уже говорила, экологию следует включать в общий комплекс глобальной устойчивости, а не ограничиваться ей одной просто из-за того, что на ней все помешались. Именно из-за подобного несовершенства цели устойчивого развития пока не реализованы, как должны были. Но это ответственность всего общества.

Ричмонд развёл руками и рассмеялся.

– Ну вот, – он сокрушённо покачал головой. – Снова во всём обвинили прогрессистов. Осталось только найти духовное завещание Этель Штернберг и объявить об обнаружении новой масонской ложи.

– Значит, вы считаете, что взимать плату с неразвитых государств в угоду экологическим экспериментам – это прогресс? – спросил Грешнев. – Позиция, больше подходящая финансовому хищнику. Мир не должен превращаться в корпоративный колониализм. Завоевания глобализации – это прежде всего равные возможности.

Ричмонд вытер рот салфеткой. Кристина предполагала, что длинный разговор о привычках в еде, так или иначе сведётся к обсуждению углеродного налога. Впрочем, она была рада, что говорит Грешнев, в противном случае ей бы пришлось возражать более широко, а это пока не входило в её планы. Её задачей было изображать полезность, только так она могла подобраться ближе к планам людей, сидящих напротив. В своём мелком разговоре Ричмонд и Трэверс упоминали Сантьягу – это столица Кабо-Кабо, ещё какие-то грузы. Ничего, в общем, удивительного. Кабо-Кабо со времён Католических королей и Колумба был последним приютом кораблей перед путешествием через океан. А вот Директория… Уж не те ли это грузы, о которых в своё время говорил Альберт Сабуров? Топливо для ядерного реактора? Возможно.

Кабо-Кабо, значит. Недавно ей пришло приглашение посетить саммит по адаптациям к изменению климата в Сантьягу. Она хотела отказаться, но теперь понимала, что именно эти острова могут быть недостающим звеном в цепи странных событий, происходящих вокруг. Её тогда ещё удивило, почему саммит перенесён из Неаполя на Кабо-Кабо? Теперь понятно почему.

– Это стимуляция прогресса, – заметил Ричмонд. – Углеродный налог как раз и движим стремлением обуздать зарвавшиеся корпорации и их позиции финансовых хищников, как вы говорите.

Кристина коротко улыбнулась.

– Да, но большинство корпораций, уплатив налог, компенсируют его за счёт бедных стран Юга, – сказала девушка. – Особенно спекулируя в вопросах ввоза многих товаров, играющих существенную роль в их экономике. Что особенно станет заметно в условиях постпандемии. Налог не сможет контролировать действия корпораций и государств в других сферах.

Всем своим видом Кристина показала, что, в общем-то, не спорила, а просто вставила ремарку.

Ричмонд улыбнулся.

– Кристина, у вас потрясающая способность ловить кого-то на слове, – сказал он. – Если бы господин Грешнев не присутствовал здесь лично, я мог бы расценить, что вы его агент. Берегитесь, господин Президент, ей палец в рот не клади.

– Одно не исключает другого, господин вице-президент, – засмеялся Грешнев. – Во всяком случае, я думаю, нам надо перестать спорить и оставить этот вопрос профессионалам. Как раз сейчас в нашем парламенте должна заседать комиссия, рассматривающая этот налог.

Трэверс наклонился к уху Ричмонда, чтобы якобы сообщить ему секретную информацию, но говорил специально громко, чтобы все слышали.

– Комиссию возглавляет Наталья Покровская, – сказал он. – Не думаю, что у неё достаточно опыта в этом вопросе.

Ричмонд улыбнулся так, словно бы не понимал, о чём идёт речь.

– Вполне достаточно, поверьте, – возразил Грешнев. – Наталья молода и иногда бывает горячей, но она хороший профессионал и патриот. Она примет верное решение. Выслушав обе стороны.

– Во имя будущего нашей цивилизации, надеюсь, что истинно так, – ответил Ричмонд. – Однако, господа и милые дамы, наш ужин, о котором мы так жарко спорили, уже съеден, а здесь становится неимоверно душно. Не переместиться ли нам на террасу. Возможно, господин Голицын нам что-нибудь сыграет?

Мишель смущённо улыбнулся. Предложение было принято, хозяева вечера и их гости поднялись со своих мест и, живо обсуждая портреты известных гостей ресторана, отправились на летнюю веранду, оборудованную поистине экологичной мебелью из натурального ротанга и газовыми фонарями, сделанными под старину.

– Кстати, какого ваше мнение об этом налоге, господин Голицын? – улыбнулся музыканту Грешнев. – Вы действительно его поддерживаете? Полезно узнать точку зрения культурой элиты.

Голицын на секунду смешался и этим воспользовалась шедшая рядом с ним Лаура Финчер.

– Щедрость спрашивать мнение народа, в котором не нуждаешься, одна из составляющих власти, – как бы мимоходом заметила девушка. – Проблема в том, что власть всегда ждёт одного ответа и не предоставляет выбор.

Она построила фразу так, как будто это было обращение к зрителю, которого не видят остальные.

– Не угадали, мисс Финчер, – улыбнулся Грешнев. – В данном конкретном случае я действительно хочу узнать мнение господина Голицына. Как многие говорят, политика – это шоу-бизнес, и мне интересен взгляд профессионала.

Лаура только манерно пожала плечами.

– Мне трудно сказать, но сейчас я думаю, как минимум, вполне можно обойтись без споров, – задумчиво произнёс Мишель с видом, что раз спросили, он выдаст правду. – Ведь у вас на руках нет текста самого закона? Нет. А значит, любые споры будут поверхностными и несостоятельными, поскольку сам закон довольно многослойный, и потому в нём найдутся положительные и отрицательные моменты для каждой из заинтересованных сторон. Законы такого уровня не бывают однозначно удовлетворительны для всех. Поэтому важнее найти компромисс, который устроит все стороны.

– Ха! – вставил Трэверс, откинувшись на спинку кресла. Словно он ждал такого ответа, и теперь его высказывание полностью удовлетворено. – Да не скажет больше никто, что творческие люди не понимают больше политиков в проблемах мироустройства.

На террасу подали изысканные десерты. Мужчины закурили сигары. К этому времени все выпили достаточное количество спиртного, чтобы немного расслабиться и сбросить с себя часть официоза.

– Да, творческие люди иногда говорят более дельные вещи, – заметил Грешнев. – Они живут в мире, где всё прямо и понятно. Поэтому у них получаются шедевры. Однако нам, политикам, нужно думать не только о велениях своей души, но и о том, как мы выглядим перед гражданами стран.

Ричмонд развел руками.

– Но в вашем случае вы имеете такую популярность, что любое ваше решение будет встречено на ура, – возразил мужчина. – Иногда я завидую, что в этой стране нельзя сделать такую же систему.

Грешнев коротко улыбнулся.

– Каждому своё, – сказал он. – И всё же я предпочитаю отдавать некоторые вопросы на волю демократии. Я не из тех, кто любит абсолютную власть. Тоталитаризм принёс нашей стране много бед.

Ричмонд на секунду помрачнел, и на его лице было острое желание скинуть Грешнева за его фразу с крыши в бушующий поток Нью-Йорка. И наверное, он бы это сделал, не начнись из-за подобного проявления чувств ядерная война, по этой причине Ричмонд быстро взял себя в руки, и его лицо приняло обычное приторное добродушие. Кристина заинтересованно приподняла бровь, переведя взгляд на Грешнева. С его ответом было всё предельно ясно. Он отказывался давить на парламент в вопросах принятия налога, и, что ещё более разозлило Ричмонда, Грешнев не собирался торговаться. Его ответ был прям и весок.

– Всегда считал, что демократические процедуры сильно преувеличены, – бросил Ричмонд. – Хорошо, что меня сейчас не слышат конгресс и журналисты.

Вице-президент мягко засмеялся и этот лёгкий смех подхватили гости, разряжая напряжённый момент.

– Но вам, господин президент, видимо, искусство не чуждо, – сказал Трэверс, сменяя тему. – Слышал, вы профессионально занимаетесь вокалом?

Грешнев пожал плечами.

– У нас всегда любили петь, – кивнул Президент. – Митрофан Пятницкий считал, что душа великорусского народа вся отражена в песне, как в зеркале. Песни – это то, что делает многонациональность нашей страны подлинной. Приезжайте как-нибудь в Московск, сходим на концерт народных ансамблей.

Грешнев, как всегда, был очень дипломатичен. Его жесткое «нет» не превратилось в «да» или «возможно», но он компенсировал своё «нет», дав шанс своим визави на повторную попытку.

– К тому же, кто, как не господин Голицын, является этому доказательством, – продолжил Грешнев. – Сохранив эту народную частичку, даже будучи уже французом. Народная Великоруссия внушает к себе такую любовь и притягивает к себе всех. Так говорил наш великий философ Бердяев. А я дружу с народом. Важно, чтобы президент был с ним на одной волне, а не витал в высоких эмпиреях.

Ричмонд улыбнулся. По его лицу было в этот раз уже непонятно, принял ли он последнюю фразу Грешнева на свой счёт или нет.

– Ну, тогда, может быть, вы подарите если не ваш голос, то песню? – сказал Вице-президент. – Я слышал, что в Великоруссии есть такая традиция – заканчивать званые вечера и застолья песней?

Грешнев рассмеялся и показал шутливое смущение.

– Ну что вы, разве я могу петь в присутствии господина Голицына, – ответил он. – Это был его бенефис. Впрочем, если он начнёт…

Грешнев жестом нарисовал Мишелю какой-то символ, тот на мгновение смешался, но быстро понял, что имел в виду Президент, и кивнул.

– Эту песню придумал всемирно известный певец Фёдор Шаляпин, – сказал Грешнев. Он встал с кресла и кивнул Голицыну, чтобы тот начинал. Голицын взял в руки гитару и сыграл долгое «до»:

 
– Эх, – взял высоко Грешнев.
– Вдоль по Питерской, по Тверской-Ямской,
Да, ох, ой, по Тверской-Ямской да с колокольчиком
Эх, едет миленький сам на троечке,
Ох, едет лапушка да по просёлочкам.
Эх, я в пирушке была, во беседушке,
Ох, я не мёд пила, сладку водочку,
Ох, сладку водочку со наливочкой,
Да, эх, я пила, молода, из полуведра.
Ой-ой-ой-ой
 

Грешнев неплохо поставленным громким голосом добавлял вечеру масштабности, буквально соблазнял всех гостей хлопать в такт, а потом и вовсе начать танцевать, осторожно взяв за руку Кристину и сделав с ней несколько па. Девушка не возражала. Быть в одной компании с министром иностранных дел Австрии не так уж плохо, особенно если с тобой танцует Президент, в общем-то, твоей страны. Почему-то Кристине казалось, что от Грешнева это награда за её поведение во время ужина. Очень возможно и это «возможно» ей нравилось.

 
Эх, не лёд трещит, не комар пищит,
Это кум до кумы судака тащит.
Ох ох-ох-ох
Ой, кумушка, да ты, голубушка,
Свари куму судака, чтобы юшка была.
Ох ох-ох-ох
Ой, юшечка да с петрушечкой,
Поцелуй ты меня, кума-душечка
Ох, поцелуй, поцелуй, кума-душечка.
Э-эх!
 

Песня закончилась изящным форшлагом Голицына, и все зааплодировали.

– Прекрасно! – почти восторженно сказал Ричмонд. – Прекрасно, господин Президент. Вряд ли можно закончить вечер на более высокой ноте. Благодарю и вас, господин Голицын. Вы, как всегда, были великолепны. Спасибо, что согласились на эту небольшую шараду.

Голицын поклонился публике. Грешнев подошёл к музыканту и крепко, по-отечески обнял его.

– Ваш кортеж ждёт, господин Президент, – вежливо обратилась к Грешневу Лаура Финчер. Она заметно потеплела во время песни, но не от самой песни, а от игры Голицына. Похоже, она чувствовала к нему нечто, похожее на привязанность к своему кумиру. Как бы сказали тинэйджеры, он был её краш. Это было видно и на концерте. Кристина никогда не уставала поражаться, как причудлива ноосфера в своём выборе.

Гости стали расходиться. Ричмонд, как заправский хозяин, всем вежливо кивал, мужчин, будто добрых друзей, хлопал по плечам, женщинам очарованно целовал руки, словно забывая о некоторых особенностях гендерной политики Штатов. Грешнева он вызвался проводить лично.

Внизу, на улице, они сразу оказались в кольце журналистов со вспышками фотокамер и хором почти умоляющих голосов, большей частью с вопросами о той или иной проблеме. Ричмонд и Грешнев по очереди отвечали какими-то общими вежливыми словами. Во время одного из таких ответов произошло сразу несколько событий, которые привлекли внимание Кристины. Ричмонд, что шёл слева от Грешнева, остановился, чтобы поднести к уху неожиданно зазвонивший телефон, который передала ему Лаура Финчер. Мужчина коротко хмыкнул, пустив короткое междометие, очевидно, звонившему, и сразу же закончил разговор. Его взгляд теперь был устремлён на Трэверса. Финансист же послал Ричмонду ответный взгляд, очень тяжёлый и сухой. А к Грешневу спешно подошёл его пресс-секретарь и что-то быстро сказал Президенту Великоруссии на ухо. Лицо Грешнева в ответ на эти слова приняло очень жёсткое выражение, а в глазах загорелся мрачноватый огонёк. Кристина стояла ближе к Грешневу и кое-что расслышала…

– Когда это случилось? – спросил Грешнев. – Есть ли жертвы?

Пресс-секретарь что-то нервно и торопливо пытался объяснить президенту.

– Нет, – твёрдо сказал Грешнев, жестом руки останавливая пресс-секретаря. – Это именно то, чего все ждут, а сейчас неподходящее время для опасений. Необходимо, по крайней мере, проявить участие.

Кристина нахмурила брови. Произошло что-то ещё, чего она не знала, и что-то очень нехорошее. Рисунок ноосферы вокруг вновь изменился. Она умела это чувствовать.

А буквально через секунду Кристина узнала – в парламенте Великоруссии взорвалась бомба.

* * *

Штильхарт был очень рад, наконец, пересечь реку и вернуться к футуристическим чёрно-белым стеклянным зданиям Гомелум-Сити, подальше от грязных и мрачных символов болезненной опухоли бедности под названием Восточный район. Удивительно, но сейчас он чувствовал, что здесь, среди финансового великолепия Гомелума, творится исключительно подлость, коварство и обман, словно бы Гомелум-Сити был соткан из них. Ему вдруг показалось, что те серые угрюмые люди, живущие от зарплаты до зарплаты и без надежды на завтрашний день, почему-то честнее этих лощённых финансовых щеголей, заработавших свои капиталы исключительно благодаря умелому лавированию между воевавшими сторонами.

Дипломатический квартал Гомелума, куда они приехали с Клинцевичем, располагался в живописной парковой зоне, чем-то напоминавшей Флориану район Nation в его родной Женеве – сосредоточие международной жизни планеты. Штильхарт не был уверен, но, скорее всего, местные архитекторы пытались повторить нечто похожее. Требование властей Сожской республики было, чтобы дипломаты жили там, где работали. Каждому дипломату предоставлялся таунхаус, этажность которого зависела от ранга дипломата, некоторым повезло даже иметь небольшой садик. Административно-технический и обслуживающий персонал же проживал в широких бетонных квадратах с окнами, построенных ещё во времена коммунизма, или в здании самих посольств.

Штильхарт и Клинцевич вышли из машины и направились по устланной гравием дорожке вдоль аккуратно-постриженных туй. Ничего из окружающей обстановки не выдавало того, как приключилось с Заутером то, что приключилось. Клинцевич, не говоря ни слова, аккуратно срезал опечатанную дверь таунхауса и, чуть надавив на ручку, открыл её, пропустив временного напарника вперёд. Штильхарт кивнул и на всякий случай снял с предохранителя пистолет.

Всё, что здесь происходит, происходить не должно. В этом было что-то иррациональное, и Штильхарту сейчас очень не хватало мнения Кристины, она бы, несомненно, проанализировала создавшееся положение гораздо лучше. Но Кристина была далеко, а действовать нужно было сейчас. Поэтому он сам осмотрит этот домик. И, может быть, выяснит, во что влип Заутер. С другой стороны, Штильхарт почему-то был уверен, что ему не понравится то, что он выяснит.

В гостях у Заутера Флориан никогда не был, но расположение всего в таунхаусе было стандартным: длинные матовые стёкла от пола до потолка и опен-спейс на первом этаже, где размещалась библиотека-гостиная с мягкими диванами. На втором этаже была спальня, а на третьем – кабинет. Кухни в таунхаусах не имелось, поскольку еду привозили по заказу из ресторана напротив.

– Думаешь, что Заутер встречался здесь со своей красоткой? – спросил Клинцевич. – Поэтому сюда меня притащил?

Флориан пожал плечами.

– Есть лишь три причины для убийства: любовь, деньги, сокрытие преступления, – заметил Штильхарт. – Одну из трёх мы здесь обязательно найдём. Нет места для поисков улик лучше, чем квартира убитого в ином месте человека.

– Прятать улики в собственном доме – это предсказуемо, – сказал Клинцевич. – Их обязательно найдут.

– Наивный убийца всегда недооценивает подлость жертвы, – осклабился Флориан. – Прятать у всех на виду – это действительно подло и неспортивно, но очень практично.

Клинцевич кивнул, ничего не говоря, просто ехидно смотря на ситуативного напарника. Штильхарт, помахивая папкой, обходил дом, пытаясь выцепить глазом какую-то деталь. Несмотря на то, что уже почти семь лет, как работа в полиции стала пройденным этапом его жизни, он не утратил таланта замечать определённые мелкие детали. Он был склонен согласиться с Клинцевичем, что гораздо, ээм… лучше, приглашать девушку сюда, в модерновый таунхаус, чем встречаться в восточном районе, если это просто свидание. А вот если нет… Флориан подошёл к окну и включил наружное освещение, задний двор участка упирался в лес, от окна под землю уходил толстый кабель, который подводил к дому несколько электронных устройств. Находка немедленно поставила Флориана в тупик.

– Занятно, – хмыкнул Штильхарт, почесав затылок.

– Что-то есть? – нашёлся инспектор.

Флориан пожал плечами.

– И да, и нет, – задумчиво сказал молодой человек. – Похоже, Заутер установил тут дополнительную сигнализацию. Вы это знали?

Клинцевич покачал головой.

– Да нет, – воздохнул он. – С этой сигнализацией та ещё история вышла. Постовые, когда прибыли и вскрыли дверь, то на них сразу сирена заорала, и наряд приехал с автоматами. Часа два выяснялись, кто кому Рабинович.

Штильхарт, не до конца понявший шутку, нахмурился.

– Значит, сигнализация работала в момент его смерти? – спросил Флориан.

Клинцевич фыркнул.

– Так, а я о чём? – хрипло бросил он. – Мы потому и решили, что он сам богу душу отдал. Сигнализация-то очень дорогая. Её может отключить только владелец, если система считает хрусталик его глаза. И что самое главное, сигнализацию даже не пытались отключить или взломать. Она работала.

Флориан очень не хотел вспоминать о том, что в мире есть люди способные обмануть и такую сигнализацию. Странная девушка, убийца, проникающий в дом, минуя совершенную сигнализацию. Ему это было безусловно очень хорошо знакомо. Всё указывало на одно.

– Вероятно, Заутер боялся кого-то, – сказал Флориан больше своим мыслям. – Должно быть так. Некто действительно очень пугал его.

Феликс пожал плечами и закурил.

– По-моему, мы тут ничего не найдём, – бросил инспектор. – Нужно общаться с его окружением, узнавать, с кем он общался, были ли конфликты, может, к нему приходил кто-то нетипичный. Я так думаю. Только от меня тут мало проку.

Штильхарт дёрнул щекой. В голосе инспектора чувствовалась типична обида полицейского, которому дают по рукам за то, что лезет куда не положено, где заканчивались его полномочия.

– Вот вы, Клинцевич, судя по возрасту, служите давно, а ведёте себя, как картонный флик из телевизора.

– Кто?! – не понял Клинцевич, набычившись.

– Мы так копов называем, – отозвался Флориан. – Вам тут ничего не кажется любопытным?

Клинцевич насупился, почесав бороду.

– Похоже, он хотел чувствовать себя в безопасности, – нехотя кивнул инспектор.

– Вот именно, – сказал Флориан, открывая окно. – Шторы наглухо закрыл. Окна держал запертыми, вон слой пыли какой между створками. Хотя на улице жара. Свет практически не включал, сигнализацию новую поставил. Спрашивается, почему?

Клинцевич фыркнул.

– Ну да, ясно же, опасался, что его убьют, – сказал он. – И боялся, что обычная защита не остановит убийцу.

Штильхарт кивнул в ответ.

– Так-таки так, – сказал молодой человек. – Поэтому понимал, что никакую информацию, которая нужна убийце, здесь хранить не стоит. Потому что этот убийца найдёт всё, что угодно и проникнет куда угодно. А значит, прятать надо в самом неожиданном месте.

Клинцевич засмеялся.

– Вы так говорите, будто знаете, кто это, – с явным удивлением в голосе произнёс инспектор. – Можете сказать и его быстро арестуют.

Флориан нахмурил брови. Если бы всё было так просто.

– Я догадываюсь, хотя и до конца не уверен, – сказал он. – А чем вы меньше знаете об этом убийце, тем лучше.

– И кто это, по-вашему? «Терминатор?» – с явной издёвкой спросил Клинцевич.