Доктор Смерть

«Не бояться трудностей, не бояться смерти!»

Мао Цзэдун

Соблюдая установленные традиции, автор сообщает своим уважаемым читателям и вообще всему человечеству, что все события, о которых рассказывается в этой книге, являются продуктом его буйного неукротимого воображения, точно так же, как и имена действующих лиц, которые выдуманы от первой буквы до последней. Короче говоря, все совпадения случайны… Но мы-то с вами хорошо знаем, что ничего случайного в этом мире нет и быть не может. У вымышленного героя существует три реальных прототипа.

Глава первая. Шаг в пустоту

Фамилия Барка̀нский происходит от слова «барка̀н». Так называется плотная шерстяная ткань, применявшаяся в старину для обивки мебели средней ценовой категории вместо дорогого шелка. Окрашивали эту ткань в особый темный оттенок красного цвета, похожий на багряный, но не совсем. Багряный – это красный с примесью коричневого, а барканский – с примесью оранжевого, как его еще называют – «красный с огоньком».

К красивой, звучной фамилии и имя нужно соответствующее. С именем все было в порядке – Кирилл Барканский! Звучит, не так ли? С таким именем прямая дорога в артисты или в какие-нибудь виртуозы смычка. В главной роли – Кирилл Барканский! Перед вами выступит лауреат международного конкурса имени Чайковского Кирилл Барканский! Но Кирилл с детства хотел стать врачом и продолжить медицинскую династию, начало которой в середине XIX века положил славный предок Мартын Антипович, крестьянский сын, выучившийся, как тогда выражались, «на медные копейки». Ничего – выучился и дослужился до ординарного профессора Московского университета, то есть, по современным понятиям, до заведующего кафедрой.

Гораздо ценнее должности был чин действительного статского советника, дававший право на потомственное дворянство. Своего единственного сына Мартын Антипович назвал Кириллом, поскольку простонародное имя Антип для дворянина никак не годилось. А вот имя Мартын вполне годилось, поскольку оно было классически благородным, образованным от имени древнеримского бога Марса. Мартын – посвященный Марсу. Поэтому Кирилл Мартынович назвал своего старшего сына Мартыном… Так в роду установилась традиция, согласно которой первенцы назывались Кириллами или Мартынами. Традицию хранило суеверие, неподобающее просвещенной медицинской династии – мол, если назвать ребенка не именем деда, а каким-то другим, то счастья ему не видать.

Кириллу повезло – ему досталось имя, которое невозможно издевательски исковеркать. Даже дразнилок обидных нет. «Кирюха, на макушке два уха» – это нормально, потому что у всех ушей по паре. А вот отца с младых, так сказать, ногтей, дразнили Мартышкой. Да и сейчас друзья закадычные могут так назвать, по-свойски, по старой памяти. Отец улыбается – чего уж там, привык за столько лет – но по глазам видно, что ему неприятно. Кирилл еще в пятом классе решил, что своего первенца он назовет Кириллом. Это не сильно нарушит традицию – вместо имени деда ребенок получит имя прадеда. Или имя отца, это уж как поглядеть. Пойдут в династии Барканских Кириллы Кирилловичи – чем плохо? Провидение, если оно, конечно, существует, не должно обидеться на такой реприманд. Не чужим же именем назвали, а своим, родовым, исконным, только немного не в очередь, но это уже мелочи. Дед, вон, фамилию сменил на совершенно чужую – и то ничего страшного не произошло!

Дед Кирилла, Кирилл Мартынович Антипов, женился довольно поздно, буквально накануне пятидесятилетия. Раньше как-то не до женитьбы было военному врачу, боевой путь которого начался в тридцать восьмом году у озера Хасан, а закончился в мае сорок пятого в Берлине. В марте сорок шестого года полковник медицинской службы Антипов демобилизовался и поехал домой, в Ярославль, где его, к слову будь сказано, никто не ждал – родители умерли еще до войны, а старшая сестра с мужем и двумя сыновьями погибли в ноябре сорок первого при бомбежке.

Полковник Антипов ехал через Москву и, разумеется, не отказал себе в удовольствии сделать трехдневную остановку в столице. В первый же вечер отправился в Камерный театр. Что именно он там смотрел, неизвестно, да это и неважно. Важно то, что полковник с первого взгляда влюбился в увиденную им на сцене актрису Елену Барканскую. Будучи человеком решительным, после спектакля он прошел за кулисы, представился и сообщил ошеломленной красавице, что имеет по отношению к ней самые серьезные намерения. В июне они поженились, а в апреле сорок седьмого года родился Мартын Кириллович, отец Кирилла. Роды были тяжелыми, потому что ребенок шел вперед не головой, а попой. Вообще-то при тазовом предлежании нужно делать кесарево сечение, но Елена умоляла врачей обойтись без операции, потому что не хотела портить живот большим шрамом и, вообще, боялась. Как жене заместителя главного врача по хирургии, ей пошли навстречу и дали возможность рожать естественным образом. Но что-то пошло не так и роды закончились разрывом матки. Спасти бабушку не удалось. Убитый горем дедушка решил увековечить память любимой жены в прямом смысле – взял бабушкину фамилию, которую та в браке менять не стала, и сына тоже записал Барканским. Бабушку, конечно, жаль, но новая фамилия Кириллу нравилась гораздо больше. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.

Относительно выбора профессии у Кирилла никогда не было никаких сомнений. Он будет врачом и только врачом! Во-первых, лучшей профессии не существует. Во-вторых, династия – это не только предмет гордости, но и ответственность. Славные предки строго взирают на тебя из заоблачных высей – если не ты, то кто же? А больше некому. Кирилл был единственным ребенком у родителей, так уж сложилось. Ну и практические соображения не следует упускать из виду. Больших успехов добивается тот, кто уже на старте имеет преимущество. Если твой отец – главный врач одного из крупнейших стационаров области, а мать – доцент кафедры терапии, то все у тебя сложится наилучшим образом, будь уверен. Поддержат, подскажут, устроят, помогут, короче говоря, не дадут пропасть.

Кирилл был уверен в том, что у него в медицине все сложится наилучшим образом, и мысленно представлял себя в отцовском кабинете, где ему частенько доводилось бывать. Отец считал, что приобщать ребенка к хорошему никогда не рано. В первый раз Кирилл побывал у отца на работе в день своего первого в жизни десятилетнего юбилея и, надо сказать, что этот подарок оказался лучшим из всех. Кириллу выдали белый халат, бахилы, марлевую маску и белую шапочку. Он побывал в процедурном кабинете и в малой операционной, подержал в руках настоящие хирургические инструменты, а домой вернулся на скоропомощной машине. Ничего страшного с ним не произошло, просто скорики решили сделать имениннику подарок от себя, тем более что дорога к подстанции пролегала мимо дома, в котором жили Барканские. А в пятнадцать лет Кирилл побывал на настоящей операции. Ну, как побывал – посмотрел через стекло на то, что происходило в операционной. В тишине и спокойствии люди слаженно делали важное дело. Приятно пахло медициной. Отец, обычно громогласный, давал пояснения шепотом. Чувство было такое, словно прошел посвящение, приобщился к чему-то такому, важнее которого нет.

Мать этих медицинских экскурсий не одобряла, считала, что всему свое время, но однажды все-таки уступила просьбам Кирилла и взяла его на свою лекцию. Усадила в задний ряд и выдала тетрадку и ручку – раз уж напросился, так слушай и записывай, а непонятное я потом объясню. Лекция была о сердечной недостаточности. Кирилл понял почти все. А что тут можно не понять? Азы гидравлики проходят в седьмом классе, а Кирилл уже в девятом учился. Сердце – это насос, который качает кровь по сосудистой системе. Если насос не справляется с работой, то возникает застой… Очень понравилась лекционная атмосфера – все сидят тихо, записывают услышанное, вопросы задают в конце и не хором, а по очереди. Совсем не так, как в школе… Впрочем, у мамы иначе вести себя не получится. Характер – кремень! Уж кто-кто, а Кирилл это прекрасно знал.

Выбор факультета был предопределен исторически. Конечно же – лечебный! Если бы Кирилл вздумал поступать на стоматологический, то все славные предки перевернулись в своих могилах. Нет, стоматология тоже замечательная профессия, но все Антиповы-Барканские были «лечебниками». Не просто выпускниками лечебного факультета (этот факультет появился не так уж и давно), а именно – лечащими врачами. Со временем карьеры уходили на административную или научную стезю, но начинали Антиповы и Барканские с реальной помощи людям, которые в этой помощи нуждались.

– Гистология, физиология, фармакология и прочие базовые дисциплины нужны, потому что без них, врачом не станешь, – рассуждал отец. – Но все это только прелюдия к истинному предназначению человека – нести благо ближнему своему. А какое благо может быть ценнее избавления от страданий?

Кирилл еще в школьные годы твердо решил, что он станет хирургом, как папа. Терапевтом, как мама, тоже неплохо, но хирургом все-таки лучше. Этот настоящая мужская работа и, к тому же, результат виден сразу. Отрезал, что мешало – и пациент счастлив! Опять же, благодарят хирургов куда интенсивнее, чем терапевтов. Отец с матерью ни в коей мере не были стяжателями-вымогателями, делали свое дело на совесть, а не в расчете на благодарности, но, если пациенты благодарили, не отказывались – кто же, в здравом уме отказывается от того, что падает в руки? И если маму чаще всего благодарили конфетами да шампанским (которого, к слову будь сказано, никто в семье не любил), то отцу, пока он оперировал, чаще перепадали не коньяки-вискари, а конвертики с деньгами. Хотите такого счастья? Станьте лучшим хирургом области – и оно к вам придет! Когда дома заходила речь о каких-нибудь излишествах, например – о бассейне на даче или о поездке на китайский остров Хайнань (когда-то это было очень круто!), отец говорил: «Ну, разве что на конвертные деньги». И все складывалось, правда Хайнань Кириллу не понравился совершенно, а ежедневный уход за дачным бассейном – еще больше. Проще уж в знакомом с детства бассейне шинного завода плавать, не заморачиваясь выловом из воды листьев и прочего мусора. Лентяем Кирилл не был, он просто не любил лишних утруждений и напрягов. Разумеется, фраза: «Плаваю на даче в бассейне» производит впечатление на окружающих, но оборотная сторона этой медали совершенно не вдохновляет.

– Да, тебе лучше стать хирургом, – сказала однажды мама, привыкшая резать правду-матку в глаза, невзирая на лица и чины (сама она считала, что не поднялась выше доцента из-за этой привычки, хотя, при ее-то способностях, могла бы и в ректоры выбиться, но отец говорил, что лучшие дрожжи для карьеры – это амбиции, и мама в ответ хмурилась).

Кирилл тогда не понял потаенного смысла сказанного. Обрадовался тому, что мама его поддерживает и еще сильнее укрепился в своем решении. А вот отец советовал не торопиться. Говорил, что специальность выбирается на всю жизнь и что только дураки мечутся из одной специальности в другую, всякий раз начиная с нуля. Проучись три года, сынок, оглядись-присмотрись, попробуй медицину на зубок, а там уж решай, что тебе больше нравится. Но, к четвертому курсу изволь определиться, чтобы участвовать в работе нужных студенческих научных кружков и писать работы по нужному профилю. У отца в студенчестве вышло три статьи, и он гордился ими больше, чем всеми последующими публикациями, потому что одну из тех статей удостоил похвалы сам академик Бураковский, имя которого сейчас носит московский институт кардиохирургии. С чем это сравнить, чтобы было понятнее? Представьте, что докладную записку рядового чиновника районной управы высоко оценил сам Президент.

По настоянию отца Кирилл не только пробовал медицину на зубок, но и нюхал ее, если можно так выразиться, с изнанки – начиная со второго курса работал в отцовской больнице, сначала санитаром приемного отделения, а затем там же медбратом. Отец требовал, чтобы к его сыну относились точно так же, как и ко всем остальным сотрудникам, без поблажек и уступок, но Кирилла все же оберегали. Санитарство его было чистым. Туалетов он не мыл, да и полов тоже, санитарной обработкой бомжей (фу-у-у!) не занимался, а развозил пациентов по кабинетам да отделениям, а также бегал с поручениями в лабораторию и прочие службы. Все это было приятно, не очень-то напряжно, и полезно для расширения кругозора. А когда после третьего курса стал медбратом, то занимался бумажной работой – регистрировал поступающих, разносил циферки по графам и, вместо дежурного врача, ходил снимать пробу на кухню. Это ответственное и, надо сказать, весьма приятное занятие ему доверяли не по чину, а по происхождению, как сыну главного врача. Кирилл старался оправдывать доверие – прежде чем съесть то, что было поставлено для него на отдельном столе в пищеблоке, обстоятельно снимал пробу из каждого котла. «Ну вы такой серьезный мужчина, Кирилл Мартынович! – умилялась больничная диетсестра Татьяна Валентиновна. – Совсем, как ваш батюшка!». Кирилл в ответ улыбался. Ему нравилось, когда его сравнивали с отцом. Они и внешне были сильно похожи – оба высокие, плечистые, с голубыми глазами и бровями вразлет. Только отец покряжистее и от былой шевелюры осталось одно воспоминание. Чтобы сильнее походить на отца Кирилл начал стричь волосы ежиком. Матери, сокрушавшейся по его кудрям-локонам, объяснил, что врачу так удобнее – голова под шапочкой не потеет и волосы кругом не сыплются. Он бы и наголо побрился, но это та еще морока – постоянно брить не только лицо, но и голову.

– Профессоров у нас в роду хватает, – рассуждал отец во время субботних ужинов, на которые традиционно приглашались гости. – Главные врачи тоже есть. А вот с академиками беда – ни одного!

Гости сразу же предлагали тост за будущего академика Кирилла Мартыновича Барканского. И понятно, что неискренне, а только ради приличия, чтобы угодить гостеприимным хозяевам, но все равно было приятно. «А что? – думал Кирилл, наблюдая за тем, как звонко сталкивались бокалы и рюмки. – Не боги горшки обжигают! Главное, докторскую к тридцати трем защитить, а дальше все само собой покатится…».

Жизненный план был расписан как по нотам. После окончания института – ординатура, затем – аспирантура. В двадцать девять лет – защита кандидатской диссертации, а сразу после нее, за три-четыре года, делается докторская. Тут что важно? Важно тему для кандидатской выбрать с умом, такую перспективную, которая может развиться до докторской. Ну и не отвлекаться на пустяки, это уж само собой. В частности, Кирилл решил, что женится он только после защиты докторской. Тридцать три года – самый подходящий возраст для женитьбы. И не старик еще – далеко не старик! – и не сопливый младенец, плохо представляющий все сложности семейной жизни.

Считается, что учиться медицине сложно, но Кирилл особых сложностей не замечал. Он легко сдавал экзамены даже по таким трудноусвояемым предметам, как анатомия, биохимия или фармакология, не говоря уже о нервных болезнях. Иначе и быть не могло, ведь половина преподавателей знала Кирилла «еще вот такусеньким», а другая половина знала, чей он сын и что, следуя семейным традициям, он обязан учиться на отлично. Если Кирилл на экзаменах «плавал» в каких-то вопросах, то его наводили на правильный ответ или задавали вопрос полегче. А некоторые экзаменаторы, вроде заведующего кафедрой патологической анатомии Мантуро̀вского, отвечали на вопросы сами: «Так что же приводит к развитию гранулематозного воспаления?.. Верно – функциональная несостоятельность фагоцитов. Если уж не можем съесть врага, так хотя бы изолируем его…». Ну а зачем зверствовать? Во-первых, студент не может знать предмет так, как преподаватель, поскольку студенту много чего изучать приходится, а преподаватель много лет преподает одно и то же. Силы явно неравны, да и весовые категории тоже. Во-вторых, во время обучения многое вообще не запоминается – вылетает из головы сразу же после экзамена или зачета. Хорошо запоминается только то, что интересно и то, что нужно на практике. Для того, собственно, и придумали клиническую ординатуру, чтобы за два года разложить все нужные знания по полочкам. В вузе ты получаешь диплом, а в ординатуре – учишься своему ремеслу. В аспирантуре продолжаешь ему учиться (врачи вообще всю жизнь учатся, потому что наука на месте не стоит) а заодно пишешь диссертацию.

Ординатуру Кирилл проходил дома, в Ярославле, в хорошо знакомой всем студентам девятой больнице, под началом доцента кафедры госпитальной хирургии Троицкого, закадычного отцовского приятеля. Троицкий (а наедине – просто дядя Сережа) учил добросовестно – первый год брал Кирилла ассистентом чуть ли не все свои операции, а на втором году сам ассистировал ему… Изменение статусов не привело к изменению ролей. На самом деле все оставалось как прежде – наставник делал дело, а ученик стоял на подхвате. Но дядя Сережа был человеком деликатным и свою ведущую роль не выпячивал, так что к концу ординатуры Кирилл считал себя состоявшимся хирургом, пусть пока еще не корифеем, но уже не салажонком.

Он бы и аспирантуру в родных стенах прошел, да не сложилось. Тонкая интрига, выстроенная матерью ради создания места для сына, закончилась ничем – кто-то в верхах в самый последний момент все переиграл. Но у предусмотрительных родителей имелся запасной вариант – целевое место в московском центре хирургии имени академика Петровского.

– Так даже лучше, – сказал отец. – На людей посмотришь, себя покажешь, связи полезные заведешь. Кто знает как жизнь повернется? Может, после аспирантуры в Москве останешься…

– Ну уж нет! – сказала мать тоном, не допускавшим никаких возражений. – Никаких «останешься»! Что ты там будешь делать среди чужих людей? Дома, как известно, и стены помогают. Кто в Москве позаботится о том, чтобы ты скорее защитил докторскую? Да тебя там вообще ассистентом ни на одну кафедру не возьмут! Своих хватает! В лучшем случае станешь старшим лаборантом, мальчиком на побегушках.

Самому Кириллу никуда уезжать не хотелось. Дома ему жилось замечательно. Родители милые, свободу не ограничивают, мозг особо не сверлят (ну разве что мама иногда прочтет нотацию), да и своя личная берлога имеется – большая трехкомнатная квартира на улице Пушкина, доставшаяся от родителей матери. Все кругом свое, родное, хорошо знакомое – и места, и люди. А как оно в Москве будет – еще бабушка надвое сказала. Но что поделать? Не терять же год попусту. Да и не факт, что в следующем году родителям удастся организовать для него аспирантское место в Ярославле… «Ничего, – успокаивал себя Кирилл. – Пора, наконец, становиться самостоятельным. Тем более, что не на Камчатку уезжаю… Москва рядом…».

С одной стороны, Москва находилась рядом, всего в двухстах пятидесяти километрах от Ярославля. Три часа езды, что на машине, что на поезде. А с другой стороны это был открытый космос, неведомый, чужой, пугающий, манящий и одновременно отталкивающий… Когда Кирилл выходил из поезда на перрон Ярославского вокзала, у него было такое ощущение, будто он шагнул в пустоту. Смешно! И вокзал хорошо знаком, бывал здесь не раз, и люди кругом, а сердце тревожно ёкает и на душе как-то муторно.

Одно слово – пустота.

Интермедия первая. Розовая свистулька

– Кирюша, ты помнишь, что я рассказывала про гжельскую роспись? Какие цвета в ней используются?

– Белый и голубой!

– Тогда почему ты раскрасил свистульку розовым? И другие картинки у тебя тоже розовые. Вот здесь, на обложке, есть пример – гжельский самовар. Если ты забыл, как надо…

– Я не забыл, Елена Ивановна. Белый и голубой.

– Тогда почему ты раскрасил розовым, а не голубым?

– Я как-то не подумал об этом, когда красил…

Глава вторая. Колбасник

Клиническому ординатору Барканскому нравилось оперировать, а вот аспирант Барканский от участия в операциях всячески старался уклоняться, потому что оперировать в «Петрике» (так аспиранты и не только они называли Центр имени Петровского) было неуютно.

Операционные медсестры, все, как одна, мнили о себе невесть что. Фурии, сущие фурии! Держались заносчиво, если не сказать – нагло, аспирантов и ординаторов считали ниже себя, огрызались в ответ на вежливые замечания, а сами позволяли себе высказывать любую критику, которая только приходила им на ум. Если в родной «девятке» медсестры подавали врачам нужные инструменты, не дожидаясь, пока их об этом попросят, то здесь непременно нужно было попросить, причем со словами «будьте добры» или «пожалуйста», иначе притворится, будто не услышала. И это во время операции, когда дорога каждая секунда!

Медсестры не радовали, но местные врачи были еще хуже. Резкие, недружелюбные, а некоторые так просто грубые. Аспиранта Сашу Авдошина из Нижнего, с которым Кирилл сдружился, во время операции однажды назвали «косоруким рукожопом». И за что? Ни за что! Точнее, за то, что с сосуда соскочил зажим, наложенный самим оперирующим хирургом. А когда Авдошин попытался возмутиться, его обозвали скандалистом и обвинили в том, что он создает в коллективе нездоровую обстановку.

– Вот если бы я был неизлечимо болен, то нагрузился бы взрывчаткой и взорвал тут все нахрен вместе с собой! – сказал с сердцах Саша после двойной выволочки – сначала его отчитал заведующий кафедрой академик Белянчиков, а затем заместитель главного врача по хирургии, привыкший употреблять выражения покрепче «косорукого рукожопа».

– Забей! – посоветовал Кирилл. – Если все брать в голову, то двинуться недолго. Уже меньше трех лет осталось… Время работает на нас!

Советы давать легко, но у самого как-то не получалось «забивать» и «не брать». Переживал, пыхтел, считал дни до окончания аспирантского срока, который только-только начался. Тут все, как в армии – сначала очень тяжело, потом – терпимо, ближе к концу – нормально, а под конец – зашибись-малина. Но до этой малины было еще далеко.

«Два дежурства в месяц есть? – рассудил Кирилл. – Есть! Вот на них и буду оперировать, чтобы квалификацию не терять. Этого вполне достаточно. А совершенствоваться стану дома, после аспирантуры».

В Центре, битком набитом ординаторами, аспирантами и энтузиастическими студентами, которых хлебом не корми, только дай у операционного стола постоять, недостатка в ассистентах не было, и потому уклоняться от участия в операциях удавалось легко. А через месяц-другой все усвоили, что аспирант Барканский всегда готов стать соавтором (то есть – готов написать научную статью за кого-то из старших товарищей), а вот ассистировать он не любит. Не любит, так не любит. Его дело.

Если уж говорить начистоту, то примерно пятая часть тружеников скальпеля, владеет им плохо или совсем не владеет, но это не мешает им оставаться в хирургии, потому что далеко не все хирурги оперируют. В поликлиниках проводятся самые простые операции, вроде вскрытия фурункула или удаления вросшего ногтя, которые и операциями-то называются чисто формально. Дежурный хирург приемного отделения обычно занимается только оформлением поступающих пациентов и лишь в крайнем-раскрайнем случае может привлекаться на операцию в качестве ассистента (не годится же ворота без привратника оставлять!). Во многих отделениях есть вечные ассистенты или, как их еще называют – «крючконосцы», потому что их участие в операции сводится к держанию крючков, расширяющих операционную рану, и прочим несложным манипуляциям. А то, бывает, хирург и в крючконосцы не попадает, в операционную никогда не заходит, а занимается наблюдением прооперированных пациентов. Как говорится, каждому – свое. Во времена оны в девятой больнице древнего города Ярославля работал хирург по фамилии Манясов. У него была очень плохая слава – совсем не умеет оперировать человек! – из которой он при содействии заведующего отделением извлекал весьма неплохую пользу. Манясов назначался чуть ли не на все плановые операции. Узнав по сарафанному радио, что с Манясовым лучше дела не иметь, пациенты просили заведующего отдать их другому хирургу. «В принципе я не против, но без согласия Николая Николаевича рокировки производить не могу, – отвечал хитрован-заведующий. – Врачебная этика не позволяет». А Манясов за свое согласие запрашивал некоторую мзду, которую ему с радостью давали – жизнь-то дороже. Деньги были небольшими и делились напополам с заведующим отделением, но зато капали часто, так что неоперирующий Манясов жил гораздо лучше своих оперирующих коллег. Ну а про спокойствие и говорить нечего, ведь на того, кто не оперирует, шишки градом не сыплются.

Родителям Кирилл вдохновенно врал – все так хорошо, что лучшего и желать нельзя, только вот по маминым пирожкам скучаю. Мама вообще готовила замечательно, а жареные во фритюре пирожки, получались у нее просто невероятными – пышными, с тонкой хрустящей корочкой и обилием сочной начинки. Подруги пытались повторить, некоторые даже наблюдали весь процесс, от замеса теста до подачи на стол, но никому не удавалось добиться желаемого результата – или тесто получится не хрустящим, или начинка будет сухой, а если все вроде сложится, то добрая половина пирожков развалится при жарке. А мама, казалось бы, готовит на автомате, под телевизор или под телефонные разговоры, а пирожки – один к одному. И никогда у мамы ни один пирожок не погиб смертью храбрых во фритюре – все благополучно дожаривались до победного конца. И на завтра ни одного не оставалось – съедались подчистую.

– Ты там особо не суетись, – советовал отец. – Твое главное дело – диссертация. Ну и публикации тоже двигай, их, как денег, много не бывает. Все остальное подождет.

С публикациями дело обстояло просто. Разумеется, никому не известный аспирант не мог пробить публикацию своей статьи в солидном научном журнале. Но в этот рай можно было въехать на чужом горбу. Точнее – ехали-то как раз на аспиранте, который номинально считался младшим соавтором, но фактически писал работу от начала до конца, а старшие товарищи только свои подписи ставили. Нужна публикация? Иди к доценту или профессору и скажи, что хочешь быть соавтором. Тебе сразу же подкинут тему и обозначат срок сдачи.

Писать научные статьи – дело несложное, нужно только руку набить, усвоить правильный алгоритм. Если усвоил, то сможешь испечь вкусный пирожок с любой начинкой, то есть сможешь качественно раскрыть любую тему, начиная с локального криогемостаза при повреждениях печени и заканчивая эндоскопической диагностикой полипов желудка. Мама, виртуозно владевшая этой наукой, выдрессировала Кирилла на первой же статье, которую он готовил для студенческого научного сборника. Восемь раз переписал – запомнил на всю жизнь. Да так запомнил, что в пример ставили.

– Учитесь у Барканского умению излагать свои мысли! – говорил чуть ли не на каждом собрании заведующий кафедрой. – Я душой отдыхаю, когда читаю его работы. Каждое слово на своем месте, все логично и без пустопорожней белиберды… Как будто не аспирант писал, а профессор!

При таких способностях Кирилл просто не мог не стать постоянным соавтором заведующего кафедрой. Вкалывал, как раб на галерах, бывало, что и засыпал за столом, используя клавиатуру вместо подушки, но зато имел втрое больше публикаций, чем другие аспиранты, а в перспективе маячила монография. Монография в соавторстве с академиком! Разве плохо? Очень даже хорошо! Опять же, расположение академика Белянчикова сделало пребывание Кирилла в аспирантуре более-менее комфортным. Попробуют чем-то нагрузить (а аспирантов и клинических ординаторов вечно чем-то грузят), а ты в ответ: «простите, но не могу – делаю срочные переводы для шефа». К шефу же с уточнениями никто не сунется – он, несмотря на свою потомственную интеллигентность, может по таким адресам послать, которые не каждый доктор филологических наук знает.

Быт со временем тоже наладился – из Медведкова (поближе сразу найти приличное жилье не удалось) Кирилл переехал в благоустроенную однушку на Кооперативной улице, откуда до Центра было рукой подать. Вдобавок новая квартира обходилась на три с половиной тысячи дешевле прежней – вот вам еще одно подтверждение пословицы «В Москве по запросу торг». Переезд оказался удачным со всех сторон. Мало того, что ближе, дешевле и поблагоустроеннее, так еще и в квартире напротив обнаружилась милая одинокая дама раннего бальзаковского возраста по имени Инна. Сразу же после знакомства Кирилла пригласили на чашечку кофе, а сразу же после кофе увлекли в постель (он даже малость обалдел от столь стремительного развития событий). Но лучше уж раньше, чем позже, и вообще нежданная радость вдвойне приятнее. Особенно, если тебя не пытаются опутать обязательствами, а просто любят. Да и вообще надо же с кем-то общаться. С однокурсниками, которые продолжали учебу в столице, встречаться не тянуло. Они сразу бы начали расспрашивать про аспирантские дела, а Кириллу не хотелось ни врать, ни рассказывать правду. Лучше уж общаться с теми, кто вместе с ним варится в этом котле, или же с людьми, далекими от медицинских дел, вроде Инны.

Новый год Кирилл встречал дома, с родителями. Обычно во время других застолий чокаться у них было не принято, потому что мама эту простонародную привычку не любила. Но под бой курантов, сам Бог велел воскликнуть: «За все хорошее!» и сблизить бокалы так, чтобы они своим задорным звоном перекрыли этот бой. А затем полагалось успеть пригубить вино (вместо нелюбимого всеми шампанского обычно пили белое сухое) до последнего удара – начинали пить в этом году, а заканчивали уже в следующем.

То ли Кирилл слишком энергично двинул свой бокал вперед, то ли заслуженный представитель королевской марки баккара̀, купленный еще в дореволюционные времена, решил, что с него достаточно, но в руке Кирилла осталась только ножка, а отломившаяся верхняя часть упала на стол и разбилась вдребезги.

– На счастье! – бодро сказал отец.

Кирилл схватил другой бокал, благо стол был накрыт «с перебором», в расчете на тех, кто придет поздравлять, и даже успел плеснуть в него вино до последнего удара, а вот чокаться с родителями по новой (осторо-о-ожненько!) и пить пришлось уже в наступившем году. Вроде бы и пустяк, но неприятный осадочек в душе остался – жди, мол, Киря, пакостей в новом году, раз уж ритуал не сложился.

Кто ждет, тот непременно дождется – это аксиома. Первой пакостью стал «гусарский насморк», которым, сразу же по возвращении в Москву, наградила Кирилла милая соседка, неудачно поразвлекшаяся на новогоднем корпоративе в своей торговой конторе. «Хорошо, что только «насморк», сказал себе Кирилл и свел отношения с Инной до прохладных соседских. Инна, правда, клялась, что это всего лишь последствие пьяной ошибки и что ничего подобного она себе больше никогда-никогда не позволит, но Кирилл твердо стоял на своем. Соседка обиделась и, в свою очередь, свела отношения к нулю – при случайных встречах демонстративно отворачивалась в сторону. Оно и к лучшему – зачем ненужные церемонии разводить?