Читать книгу: «Дикая Камчатка», страница 2

Через некоторое время мы услышали лай собак, которые выбежали к нам на тропу, а следом открылась равнина, где паслись тысячи северных оленей. Рядом стояли корякские яранги со струящимися через верх дымом, какие-то нарты, вешала, другие строения из жердей, напоминающие маленькие домики, покрытые шкурами и поднятые высоко на жердях – видимо, здесь хранились от хищников и дождя всевозможные пожитки и продукты.

Собаки были породы лесновских лаек – корякских ездовых собак огромного размера. Они оказались весьма дружелюбными – не стали даже нападать на нашего Князя, который, соответственно, сразу принял позу подчинения.

В сопровождении эскорта мы направились к стойбищу, откуда вышло несколько человек местной национальности и с нескрываемой радостью пригласили нас в юрту, где горел костер, а над ним на цепях висели котлы и чайники. По-русски разговаривали не все, но все удивлялись искренне, как это два молодых пацана рискнули дойти до этих мест аж из Паланы.

Мы не отказались и от чая, и от вареной оленины со свежими лепешками, и решили отблагодарить коряков за угощение, достав из рюкзака последнюю, оставленную на всякий случай бутылку водки.

За разговорами мы поинтересовались, можно ли у них взять с собой немного мяса. Старший что-то крикнул своему подручному на корякском языке, и тот немедленно вышел из яранги.

Плотно поев, мы увидели, что ради нас забили молодую олениху – считается, что это самое нежное мясо – и уже заканчивали разделку.

Раздобревший бригадир показал на тушу и, широко улыбаясь, сказал: «Забирайте всё».

Конечно же, это было шуткой. Поэтому с собой мы взяли только одну заднюю ногу, которая тоже весила прилично. Но до конечного маршрута оставалось немного, поэтому решили поднапрячься и дотащить. Бригадир пояснил, что с Ключей давно никто не приходил, поэтому мяса там нет. Кроме этого, оленеводы дали нам и сушеного мяса снежного барана, которого они добывали в окрестных хребтах, да отсыпали из мешка лапши.

Сушёное мясо хранится долго – его можно есть просто так, макая в соль, что мы, конечно же, не делали: когда мясо сохнет на ветру – всё равно на него садятся всевозможные насекомые, поэтому можно полакомиться и засохшими личинками какой-нибудь экзотической мухи. Так что мясо лучше промыть и сварить в котелке.

Про экзотическую муху я обмолвился не зря. Один старый оленевод-охотник рассказывал, как зимой в тридцатиградусный мороз убил высоко в горах снежного барана и оставил тушу на пару дней, надеясь прийти за ней позже – до собачьей нарты самостоятельно донести её не смог бы.

В отличие от своих южных родственников, снежные бараны гораздо крупнее и вкуснее. Кроме того, наш баран отличается и внешне тем, что имеет такую же шкуру как и северный олень – трубчатый мех, который позволяет ему выживать в любых условиях.

Так вот: оленевод, вернувшийся за добычей через пару дней, увидел, что баранье мясо облеплено огромными мохнатыми мухами, наложившими личинок – откуда это взялось в тридцатиградусный мороз в горах – охотник не знал, а таких мух, как он выразился, «будто в шубах», увидел впервые.

Вообще, коряки народ настолько радушный, искренний и доверчивый, что этим всегда пользовались представители других национальностей. Дурили коряков по-всякому, вычитая из зарплаты и стоимость вылетов агиткультбригад, и отстрел волков, не оплачивая ни работу в выходные и праздники, ни проезд в отпуск – всё это компенсировали сомнительными зачетами за продукты, товары и зрелища. Коряки никогда не роптали – принимали всё на веру, так как многие даже русского языка не знали, проведя всю жизнь в тундре. Бухгалтерия для них была явлением непонятным, поэтому частенько подписывали все, о чем просили «мудрые» начальники.

О фактическом количестве оленей в совхозах знали только приблизительно. В грибной сезон оленей было не удержать – и осколки табунов бесконтрольно бродили по тундре. Поэтому если оленеводы находили в тундре такой осколок – то загоняли его к себе в табун, хотя он мог принадлежать совсем другому звену (никто тогда их не метил). Поэтому и отчетность была такая же, как при сборе хлопка в Средней Азии. Часть оленей списывалась на волков, которые для оленеводов и на самом деле представляли целое бедствие. Волки при нападении на стадо не ограничивались одной жертвой, а резали животных, пока не уставали – десятками. Поэтому в таких случаях совхоз нанимал вертолёт, с которого шел отстрел этих хищников – ведь стая от табуна далеко не отходила и сопровождала табуны даже во время миграции, нападая по мере наступления аппетита. Не помогали даже собаки, которых волки не особо-то и боялись, тоже изредка употребляя в пищу.

Позже на реке Уке я ранней весной на ровном месте добыл волка-одиночку, просто загнав его на снегоходе. Этот полярный волк был размером со среднего оленя, а если положить туши рядом, снять шкуру и отрубить оленю длинные ноги и рога – то можно перепутать. Кстати, лично мне не доводилось слышать, чтобы камчатские волки нападали на людей. В округе тогда оленей хватало. Только в Палане забивали до трёх тысяч голов в год. Народ при массовом забое закупал у совхоза на зиму порой по несколько туш, храня их подвешенными в сараях всю зиму и делая из оленины тушенку. Иногда можно было купить и оленьи языки – изысканный деликатес, который в основном доставался начальству.

В населённых пунктах, где выдавали заработную плату, оленеводов окружали многочисленные прихлебатели, которые помогали опустошить их карманы. Потом руководство совхоза торопилось выпроводить отпускников обратно в тундру, потому что остановить процесс употребления содержащих алкоголь жидкостей – вплоть до одеколонов и лосьонов без принятия радикальных мер, было порой невозможно. Иммунитета к алкоголю у представителей местной национальности практически нет.

Позже, когда я учился уже в юридическом институте, на практике в окружном суде, копаясь в архивах уголовных дел, наткнулся на интересную историю, когда в шестидесятых годах бригадир-оленевод из карабина сбил самолёт АН-2, перебив ему бензопровод. Никто не погиб – самолёт спланировал в тундру, а после ремонта взлетел сам. На вопрос судьи, зачем это было сделало, последовал ответ: «А зачем они моих олешков пугают?» И на самом деле в самолёте находилась высокопоставленная комиссия, представители которой никогда живьём не видели северных оленей – и в угоду им аэроплан снижался над оленьим стадом так, чтобы можно было лучше рассмотреть животных. Естественно, олени со всех ног неслись в разные стороны, а собирать образовавшиеся осколки – неимоверно тяжелый труд: необходимо оттоптать ногами не один десяток километров. Жалко было оленевода – посадили его на восемь лет.

…Упаковав мясо, мы тронулись в путь – и к вечеру были уже на месте, в предгорье хребтов, за которыми начинался уже другой район – Карагинский. Вокруг росли редкие заросли ольхового и кедрового стлаников, карликовой березы и ягодника: голубики, шикши, брусники. Попадались кусты камчатской рябины и много-много мха-ягеля, – основного оленьего корма.

Прямо из тундры выбивались несколько источников, где люди выкопали небольшие ямы, в которых скапливалась горячая термальная вода. В некоторых она была настолько горяча, что можно было ненароком и свариться. Явных гейзеров не было, но вокруг всё парило и воняло сероводородом.

Командовал ключами мужичек бичеватого вида, очень обрадовавшийся мясу, но огорчённый тем, что спиртного у нас уже не было. Разместил он нас в гостевом домике, предупредив, что из Паланы должен прилететь вертолёт с руководством, поэтому нам в этом случае придётся переехать в палатку. Во втором домике жил он сам.

После размещения смотритель показал, как пользоваться ваннами (так называли рукотворные углубления в почве, заполненные горячей водой). Существовала своя технология охлаждения источников. К каждой ванне были прокопаны канавки, по которым из дикого ручья бежала ледяная вода. А заслонка представляла собою кусок доски, которой перекрывали поток воды в ванну. Если доску убирали, то холодная вода текла прямо в ванну и остужала ее до нужной температуры – можно было и помыться с хозяйственным мылом, куски которого лежали рядом на дощечках, и попариться, постепенно поднимая температуру с помощью заслонки. Это мы проделывали не меньше трёх раз в день.

Смотритель поведал, что из находившегося в двух сотнях километрах от Паланы села Тигиль, недавно привезли парализованного мужика и таскали на носилках принимать ванны. Через месяц больной уже встал на ноги, хотя врачи уже поставили на нем крест.

Мясо мы хранили в холодном ручье, завернув его в мешковину, но кроме этого, занимались и очень своеобразной рыбалкой. Недалеко, в полукилометре выше по течению небольшой речки – одного из истоков реки Паланы – располагался водопад высотой более трех метров. Огромные массы воды с оглушительным шумом, падая вертикально, создавали пузырьковое месиво белого цвета, из которого периодически выпрыгивали гольцы и нерка, пытавшиеся преодолеть природное препятствие.

Найдя сталистую проволоку мы плющили концы молотком об булыжники, потом с помощью напильника вострили их и увязывали капроновой нитью, придавая форму якоря-четверника. К четвернику привязывали нить нужной длины и забрасывали в место падения воды, откуда на подсёк вытаскивали порой сразу по два гольца весом до полутора килограммов каждый. Иногда подцепляли и нерку, от чего крючки постоянно разгибались, и приходилось их выравнивать.

Сторож предложил нам сходить в хребты и поискать снежного барана, но у нас, кроме дроби да пары жаканов, ничего не было, а баранов добывают в основном на расстоянии и из нарезного оружия. Да и мы уже находились, поэтому ограничились охотой на куропаток, которых там было немало.

Каждый раз, подходя к водопаду, мы натыкались на следы пребывания медведей – то на вытащенную недоеденную рыбу, то на свежий, ещё теплый помет, то на вывороченные камни. А однажды всё-таки увидели одного зверя, который принимал душ под водопадом, стоя в воде по грудь, и одновременно играл в ладушки пытаясь поймать выпрыгивающую из кислородного коктейля рыбу. Нас он не слышал из-за шума воды, поэтому, чтобы прогнать зверя, мы метров за пятьдесят стали швырять в него камнями, экономя патроны и требуя освободить место для других. Наконец один камень достиг цели, и молодой медведь всё-таки обратил на нас внимание, после чего со всей прыти пустился наутек. А мы, посвистев ему на прощание, заняли место рыбалки.

Дня через четыре-пять горячие ванны надоели, и мы уже собрали рюкзаки для того, чтобы идти в обратную дорогу. Вдруг прилетел вертолёт с нашими знакомыми топографами, решившими тоже попарить кости, но уже без женщин, на отсутствие которых мы прозрачно намекнули пилотам. Те порекомендовали нам долететь до их стана, переночевать и двигаться дальше.

Вертолётная площадка находилась на краю глубокого ущелья. Мы, не ожидая никакого подвоха, хватанули столько адреналина, что никакой медведь не смог бы нам дать больше. Приподнявшись над землёй, вертолёт вдруг резко стал падать в ущелье, отчего мы реально почувствовали невесомость Я подумал, что жить осталось совсем немного – разобьёмся. Но вертолет вдруг поймал воздушную подушку и пошел вниз по ущелью, лавируя вдоль скал.

Я посмотрел на летуна, управляющего рычагами, на его лоснящуюся от удовольствия рожу и понял, что эти гады специально устроили нам американские горки, мстя за наши подколки насчет любимых учителей. Поэтому сделал вид, что у нас всё очень хорошо, так же мило улыбнувшись в ответ.

Немного времени мы сэкономили, поэтому чтобы прийти в назначенное время, остановку сделали на берегу Паланского озера, где встретили туристский стан учеников нашей средней школы, среди которых был и перешедший в последний класс мой брат Сергей. Они взахлеб рассказывали, как несколько раз встречали в пути медведей и как один чуть не порвал их.

А произошло следующее. Во время одного из привалов, когда группа юных туристов еще шла вдоль реки, брат вместе с Андреем Мешалкиным и Володей Тапананом получили особое задание – поймать несколько хвостов кеты и горбуши на обед. Выше по течению эти виды рыб уже не поднимались: дальше шла только самая сильная из лососёвых – нерка. Это было около реки Крестовки, впадающей в Палану. Тапанан, шедший вдоль речки впереди, вдруг нос к носу столкнулся с медведем. Тот, поднявшись на задние лапы, заорал так, что Володя упал на тропу и закрыл голову руками. А мой брат с Мешалкиным рванули по тропе обратно, не останавливаясь до самого стана, где рассказали командовавшему экспедицией физруку Георгию Артамоновичу Анисимову по школьной кличке Гертамоныч, что на них напал медведь и, возможно, задрал их друга.

Гертамоныч, возраст которого был уже за пятьдесят, славившийся тем, что единственный в поселке, несмотря на возраст, мог по канату на одних руках взобраться до потолка спортзала и обратно, сделав ногами угол, взял единственную в экспедиции двустволку и пошёл искать пропавшего ученика. Однако живой и невредимый Тапанан вскоре выбежал ему навстречу.

Со слов Володи, когда медведь встал из-за дерева перед ним и заревел, он упал и ждал смерти. Но медведь орал и почему то не двигался с места. Отползя подальше от опасности, Тапанан убежал.

Гертамоныч не поверил пацанам и пошел проверить место происшествия, держа наготове двустволку. И действительно увидел медведя, который, как оказалось, сидел в петле, прикреплённой к дереву – так обычно делали браконьеры либо охотники, не желавшие тратить время на выслеживание зверя. Петли вязали из тонкого троса и ставили вдоль рек и ручьев на медвежьих тропах.

Недалеко от этого места находился дощатый домик, в котором жил знаменитый в этих местах охотник Анатолий Петров, которому в народе дали кличку Пенёк. Гертамоныч отправился к Пеньку и устроил разнос за то, что из-за петель того чуть не погиб ученик. Петров молча взял карабин и, дойдя до медведя, застрелил его – ничего другого сделать было нельзя. Случаи нападения на человека раненым или побывавшим в петле медведем фиксируются гораздо чаще. Вообще-то Пенёк был в Палане потомком целой династии – его дед в двадцатых годах прошлого века был командиром бронепоезда у самого товарища Блюхера, которого объявили врагом народа и расстреляли. Деда же на всякий случай выслали на Камчатку – в Палану, где семейство пустило прочные корни. Фотография деда Петрова в красноармейской форме с саблей рядом с Блюхером и сейчас должна висеть в окружном краеведческом музее.

Несмотря на наличие многочисленных родственников, Пенёк предпочитал охотиться и даже рыбачить в одиночку. Вокруг своей рыбалки – Петровской (на реке Палане места, где находились какие-либо строения, называли по фамилии хозяев, например Пыжовская, Белоусовская, Безугловская и т.д.) Пенёк устанавливал пустые железные бочки, в которые накидывал тухлой рыбы для привады медведей и нещадно отстреливал их. Проезжая мимо Петровской на моторной лодке, домик можно было не заметить визуально, но нос не обманешь – тухлятиной несло за версту.

Пенёк умудрялся и невод забрасывать с помощью овчарки, от которой прежний хозяин отказался из-за того, что та, по его мнению, была тупа и не обучаема. Когда овчарку привели к Пеньку в частный дом, она попыталась показать свой норов – и зря: первым делом была избита палкой до полусмерти и лишена питания. После этого у нее вдруг появилась тяга к обучению, – уроки схватывала на лету вместе с кусками юколы, а через месяц новому хозяину хватало взгляда, чтобы собака понимала, чего от нее хотят.

Овчарка эта была огромного размера и очень мощной. Пенёк приспособил на нее алык, какие шьют из нерпичьей или лахтачьей кожи для ездовых собак, привязывал к нему береговой конец невода, давал команду «Стоять» и с набранным на лодку неводом с помощью вёсел уходил на течение, распуская по воде невод. По мере передвижения лодки собаке давалась другая команда, и она шла с привязанной веревкой по берегу параллельно сплавлявшейся лодке. Когда необходимо было притоняться, хозяин опять командовал собаке: «Стоять!», невод с уловом течением прибивало к берегу, а Пенёк закруглял «морской» конец и, закрепив его на берегу за предварительно вбитый кол, бежал помогать овчарке, которая упиралась что было силы, удерживая невод с рыбой.

С овчаркой не надо было делиться доходом от рыбалки, она не прогуливала и не болела с похмелья, не требовала никаких социальных гарантий. Варёной рыбы да высушенной медвежатины ей хватало вполне – лучшего помощника не придумаешь.

К слову сказать, и местных медведей она тоже не боялась, гоняла их во время рыбалки, умудряясь уворачиваться от когтей. Рассказывали, что она якобы загрызла молодого медведя, но сам я этого не видел, поэтому кажется, что это всё-таки преувеличение.

…Тапанану тогда повезло – в процессе метания медведь тросом уже почти перетер дерево. Ещё бы несколько раз крутнулся, и был бы на свободе – дальнейшее представить можно, но не стоит.

Отпросив у Гертамоныча брата и его друзей под свою ответственность, мы решили на корякском бате, выдолбленном из огромного тополя, с помощью дощечек переплыть озеро и обследовать территорию. Но когда доплыли почти до середины водоёма, внезапный ураганный ветер поднял большие волны, как на море.

Дощечки оказались бесполезными, и мы, побросав их на дно бата, пытались удержать равновесие, чтобы не перевернуться.

Ветром нас унесло от цели и выбросило на правый берег. Закрепив бат на берегу, мы пошли по песчаным косам, усыпанным отнерестившейся разлагающейся неркой. Вдоль береговой полосы мы разглядели в разных местах четырех медведей, безмятежно бродящих среди сидящих на берегу белоплечих орланов, и решили не увлекаться прогулками среди косолапых, а возвращаться назад, – потому что ветер так же внезапно утих и озеро успокоилось.

Примерно через день мы покинули озеро, выйдя в путь с рассветом, и к обеду уже были на том месте, где нас высадил Бородулин-отец. Встреча была радостной – родители всё-таки за нас волновались: за шестнадцать дней ни единой весточки…

Для нас двоих эта прогулка была не только развлечением, но и своего рода проверкой на живучесть в агрессивной среде.

Александр Бородулин и сейчас профессионально занимается охотой в тех же местах, а я как охотник-любитель уже объездил почти всю Камчатку, поэтому есть возможность вспомнить и другие, не менее интересные случаи.

Напарник

Виталий Безуглов по кличке Амен прожил всю жизнь на Камчатке, в Корякском автономном округе, а если точнее – в его «столице», посёлке городского типа Палана и окрестностях.

По паспорту Амен писался русским, но в жилах у него преобладала туземная кровь – мать была чистой корячкой и женщиной, мягко говоря, пьющей (есть такая особенность у основной массы коренного населения).

Отец Амена не относился к местной национальности и из-за какой-то болезни умер рано. Все пятеро детей (где третьим по возрасту числился наш герой) были предоставлены сами себе – благо, на Камчатке при обилии рыбы, дичи и дикоросов умереть от голода можно только из-за лени.

Все братья и сестра были очень похожи, но Амена – единственного, природа наделила неимоверно кудрявой головой, в которой и мозги были под стать волосам.

Сосед Безугловых, владелец моторной лодки, имел неосторожность прокатить Амена по реке ещё ребёнком, поэтому и цель в жизни у него определилась с малолетства.

На лодочной станции он был для более взрослых в качестве «помогайки», хотя вел себя со всеми как равный – даже с пожилыми лодочниками общался на «ты», что было для непосвящённых несколько необычно.

Если Амена просили куда-нибудь сбегать, он ставил условие: «Дашь порулить на лодке – сбегаю».

Скоро на лодочной станции он стал своим – помогал носить и устанавливать на лодку моторы, подносил баки с бензином, вёсла и другую амуницию, и только ему одному из всей шпаны, болтавшейся вдоль реки без дела, некоторые владельцы стали доверять румпель. Амен просто бредил рекой.

Школа для нашего героя была каторгой, он постоянно прогуливал, но его тянули за уши из класса в класс до получения аттестата зрелости – установка партии и советского правительства запрещала портить статистику в части всеобщей образованности. Амен вовсе не был дураком – наоборот, он отличался любознательностью, рассудительностью и даже где-то мудростью не по годам. Однако все эти качества никакого отношения к школе не имели.

Кроме того, с возрастом у Амена очень уж сильно развилось чувство собственного достоинства – никогда не давал себя в обиду, был ершист, но при этом юмором не обделён тоже.

Частенько с такими же «беспризорниками» Амен уходил в походы на много дней, взяв с собою сухари, соль, сахар да старую незарегистрированную одностволку шестнадцатого калибра, с помощью которой добывал себе остальное пропитание и отпугивал назойливых косолапых.

С коряками и ительменами он дружил, даже добирался летом пешком до оленьих табунов. Поэтому от хозяев тундры и узнал места скопления представителей флоры и фауны, научился всему, что они умели, и частенько вызывался проводником для «бледнолицых». Так, насмотревшись ковбойских фильмов, Амен называл охотников славянской внешности, любивших побродить с ружьем по живописным окрестностям.

Как правило, при движении на моторной лодке в сезон охоты один управлял, а один – два стрелка сидели впереди и палили по взлетающей с воды дичи.

Патронов не жалели – дымный порох «Медведь» был недорог, а дробь лили самостоятельно. Заряжали их столько, сколько казалось нужным. Естественно, с учётом того, что часть уходила на расстрел опорожнённых бутылок, бросаемых вверх «на спор», а иногда и на «интерес» – любимое развлечение охотников-любителей.

Пока старшие товарищи не приняли «на грудь за охоту», они управляли моторами сами, давая Амену возможность пострелять из их ружей. А стрелял он по всему, что двигалось.

Лодка на полном ходу идёт по протоке – уток нет, а Амен бахает направо и налево. И на каждый выстрел рулевой сбавлял ход с вопросом: «Куда стрелял?», получая ответ: «А льдинка… А мышонок…». Ворон Амен вообще никогда не пропускал – на них и отрабатывал мастерство, раньше это поощрялось. За одну убитую ворону в охотобществе при предъявлении доказательств – вороньих лапок – давали два заводских патрона, поэтому, благодаря этому умудрялся увеличивать боезапас. И в конце концов так научился стрелять, что в Палане пошла гулять из уст в уста поговорка с корякским акцентом: «Где Амен побывал – там утка нету».

Потом, уже на стане «бледнолицые», изрядно хлебнув горячительного, вооружались сами, а за румпель садили Амена, который лихо гонял по протокам, с природным чутьём обходя мели и коряги, поднимая в воздух стаи пернатой дичи.

Помогая взрослым в ремонте моторов, Амен всё схватывал на лету, до чего-то доходил своим умом. И в конце концов в этой сфере превзошёл своих учителей, чётко определяя неисправности только по одному звуку двигателя.

Свой первый «Вихрь» Амен собрал из запчастей, которые набрал у всех понемногу. Этот первый мотор держался на каких-то проволочках, заводился со «шкертика», но был абсолютно надёжен.

Редко кто из приезжих знал местные условия, а местные – любили выпить, поэтому и относились к поездкам, мягко говоря, безалаберно. Некоторые умудрялись даже совершенно новые моторы в пути выводить из строя. И если бы не было рядом Амена, который всем всё чинил и выводил лодки из штормового моря, то и последствия могли быть для некоторых говоря мягко, плачевными.

Неспокойное Охотское море с приливами свыше десяти метров требует к себе особого отношения.

Основной валютой в то время был «черпак» – именно в Палане прижилось такое название бутылки водки. Все мерилось именно им, поэтому Амен тоже иногда употреблял, но не в пример другим: несмотря на то, что был мал ростом и лёгок, как пушинка, мог выпить много и долго не пьянеть. В таком состоянии он садился за мотор и носился по реке со всевозможными пассажирами, которые обеспечивали его бензином, съестным и выпивкой.

Даже бывалые лодочники не понимали, как Амен в любом состоянии умудрялся проходить мелководье в таких местах, где они пройти не могли, несмотря на многолетний опыт.

Река была мелкой и очень бурной – кроме опыта, который дело наживное, нужно ещё иметь и чутьё и способность «видеть» воду, чтобы по ней ходить на моторе, а не таскать лодку за собой на верёвке.

А когда на реке мотор вдруг выходит из строя – чаще всего на порогах, где обламывает лопасти на винте, вёсла и шест не всегда помогают – за секунды мощное течение выносит неуправляемую лодку под заломы. Тогда нужно просто прыгать за борт и плыть к безопасному месту, бросая всё. Не всегда лодку можно сохранить в целости, да и вообще не всегда можно остаться живым в таких ситуациях – люди тонули регулярно.

Винты на лодочный мотор «Вихрь» были страшным дефицитом из-за особенности реки и представляли собой предмет спекуляции.

Был случай, когда один начинающий любитель лодочных прогулок купил новенький «Вихрь», получил посылку с десятью винтами и ни с кем не поделился, несмотря на уговоры.

Но далеко этот упёртый жмот не отъехал, переломал все десять, штурмуя первый же от лодочной станции перекат в ста метрах выше по течению – под хохот пьяной братии, расположившейся на зеленом бережку с водкой и закуской.

Каждую весну после охоты примерно на месячишко Амен уезжал «жениться» в национальные села Лесную или Воямполку, расположенные за сотню километров от Паланы – правда, одно на север, другое на юг от окружного центра. Там наш герой развлекался с аборигенками.

Об этой его слабости знали все, и на вопросы несведущих, куда подевался Амен, поясняли: у него в это время года, как и у оленей (оленеводство тогда было основной промышленной отраслью района, пока ее не загубили) начинается «гон», поэтому от «нерпушек» (так ласково называл Амен своих возлюбленных) его сейчас не оторвать.

Конечно же, Амен никогда ни на ком не женился, но иногда после его гулек на свет появлялись детишки, которым в сельсовете присваивали отчества «Аменович» или «Аменовна» – временным невестам настоящего имени корякского донжуана знать было необязательно.

В Палане Амен был нужен всем – постоянно возил на охоту, рыбалку и просто попить водку на природе местных «инчилигентов» (так презрительно он называл чиновников разных мастей, которых в округе в связи с обретением суверенитета в начале девяностых развелось великое множество – одних генералов в посёлке городского типа Палане с численностью около четырех тысяч было около десятка), кому-то ремонтировал моторы, кому-то поставлял икру, нерку, чавычу.

Клиентов у Амена было много, поэтому он мог напиться и пропасть со связи, ломая чужие планы. Однако в запой не уходил – на следующий день был абсолютно работоспособен.

Бывало, что даже забывал забрать кого – либо с места отдыха – тогда пьяные потерпевшие тормозили проходящие мимо лодки, проклиная пропавшего собутыльника.

Лодку «Ока-4» Амен путём одному ему известных комбинаций купил у отъезжающего на материк товарища, после чего ее модернизировал, подняв транец на пять сантиметров. Проходимость сразу значительно возросла.

Смотрелась «Ока» во время движения завораживающе – объёмная и лёгкая морская лодка практически парила над водой. И никто не мог сравниться ни по манере управления, ни по скорости с Аменом, лихо летающим по водной глади – мотор он доводил до совершенства, всё время экспериментируя, приспосабливая к нему запчасти от другой техники.

Правда, бравада иногда выходила ему боком – был случай, когда он посадил в лодку студентку из Киева, приехавшую со стройотрядом поднимать экономику Корякского округа. Но, будучи не совсем в форме, после приличной дозы «допинга», забыл выключить скорость перед заведением двигателя и дёрнул стартёр.

Мотор взревел, лодка резко пошла вперед, и Амен вылетел за борт. Однако ручку стартёра со шнуром он не отпустил, и лодка около пристани стала выписывать круги вместе с хозяином, который напоминал развевающийся флаг.

Студентка визжала, мужики на лодочной ржали… Затем двое добровольцев на второй лодке подъехали к взбесившейся «Оке», повторяя круговые движения, один прыгнул на неё, как каскадёр, и заглушил двигатель. Выловив похожего на половую тряпку Амена, залили в него водку прямо из горлышка – всё-таки осень, и водичка в реке была совсем не черноморской.

Хорошо, что «пловец» не отпустил ручку стартёра – иначе лодка, выписывая круги, могла бы проехаться и по нему, что могло стать несовместимым с его разгульной жизнью.

Только один человек имел на Амена какое-то влияние – старшая сестра Анька, которую иначе никто и не называл, хотя разница в возрасте между ними была лет в десять. Такие дамы в Палане составляли фонд «особо одарённых личностей», которых знали все. Она была заядлой рыбачкой и ловко стреляла из ружья, знала все ягодные и грибные места, была заводилой везде, в том числе и в предвыборных кампаниях. И это проявилось в ней после того, как прошла определенный период жизни, где была обыкновенной алкоголичкой и частенько милицейские патрули вытаскивали ее в бессознательном состоянии из всевозможных злачных мест с доставкой в «обезьянник» до вытрезвления.

Что произошло – никто не знает: Анька резко перестала пить, нашла себе молодого мужика местной национальности из Лесной, работящего и непьющего (очень большая редкость), даже зарегистрировала брак, после чего стала такой трезвенницей, что бывшие собутыльники ее просто боялись.

Она обрела совсем другое направление в жизни и гоняла бичей не только фигурным пятиэтажным матом – могла применить и рукоприкладство.

Эти же методы Анька применяла и к братьям: она навела идеальный порядок на месте их рыбалки, где, пользуясь привилегиями малочисленных народов, они когда-то построили летнюю «резиденцию». Место это располагалось на слиянии протоки с основной рекой и называлось, как и сама протока, Безугловской. Здесь братья с сестрою ловили рыбу, делали для себя иногда лососёвую икру сверх выделенного лимита и постреливали на увалах глухарей, которых в этих местах было достаточно.

О медведях можно было и не говорить – они практически жили вокруг домика, Безугловы знали каждого чуть ли не в «лицо» и настолько к ним привыкли, что чувство страха практически не существовало. Было полное единение с окружающей природой и стабильное противостояние человека и зверя, не переходящее без нужды в кровопролитие.