Папайя для Брежнева. Воспоминания переводчика о войне в Анголе

Хотя случаи бывали всякие. Как-то старший референт ЦК Эдуард Капский вызвал меня на Старую площадь и стал прозрачно намекать: хорошо, мол, поехать в пансионат ЦК в Крым с небольшой африканской делегацией дней на 12, но для этого сперва нужно хорошо поработать. Я не сразу понял, к чему он клонит, но по мере беседы ситуация прояснилась: в Москву на лечение прибывал лидер национально-освободительного движения одной из африканских стран, и его всего-навсего нужно было провести по врачам в Кремлевской больнице. Задача несложная и мне знакомая, я в таких вещах к тому времени уже натренировался.

Однако на вопрос, почему к африканскому гостю не могут приставить прибывших из МГИМО новых студенток, Капский замялся и произнес: «Понимаешь, у него… ну как бы сказать… ВИЧ, ему срочно нужно получить рекомендации и дальнейшее лечение». Такого поворота я не ожидал: мне предлагали отдых в правительственном пансионате в обмен на риск общения с «вождем», зараженным одной из самых страшных на тот момент инфекций.

Я считал себя человеком храбрым, к тому же по-юношески наивно был уверен, что со мной ничего плохого произойти не может, и согласился на этот «компромисс». Думаю, те, кто ничего не боится, – фаталисты, верящие в неизбежность всего происходящего с ними. В те годы, похоже, я был из их числа. И дальнейшие события в моей жизни оказались во многом предопределены этим качеством. Но не будем забегать вперед…

Все бы ничего, но черт меня дернул в воскресенье, перед встречей ВИЧ-инфицированного африканца, заняться столярными работами на даче, в результате чего я сильно поцарапал руки. Меня накрыла паника: а что, если через порезы проникнет коварная инфекция, вызывающая СПИД? В те времена не имелось четкого понимания путей передачи ВИЧ, и опасность казалась весьма реальной.

И вот наступил момент встречи в аэропорту с «немного больным» африканским лидером. Представьте картину: в Шереметьево из зоны прилета выходит симпатичный, в меру упитанный, в белоснежной рубашке африканец, а к нему навстречу спешит переводчик, то бишь я, руки которого от пальцев до запястья замотаны не просто пластырем, а вдобавок еще малярным скотчем. Издали, должно быть, казалось, что я только что вернулся с военной операции. То есть, со стороны наша пара, должно быть, выглядела так: абсолютно здорового на вид африканского руководителя сопровождает на лечение израненный переводчик.

Гость деликатно поинтересовался, что со мной приключилось, и при этом хитро улыбнулся. Вероятно, африканец догадался о причине моего несуразного вида – ведь он знал свой диагноз и был в курсе отношения общества к этой коварной болезни. Однако меня его проницательность не сильно огорчила, не заразиться было куда важнее, чем соблюсти приличия. В общем, свой партийный и человеческий долг я выполнил добросовестно: провел гостя по всем врачам, он получил рекомендации и был направлен на госпитальное лечение. Я же в свою очередь с небольшой делегацией из Мозамбика отправился в Крым – в прекрасный пансионат.

Вот такой была практика у молодых переводчиков в коридорах умирающей советской власти. И нам это все, конечно же, по большей части нравилось…

Предложение, изменившее жизнь

После третьего курса мы все уже в целом довольно сносно владели изучаемым языком – сказывались 2–4 ежедневные пары практики. Нашим основным преподавателем португальского была Елена Михайловна Семенова (Трубникова), молодой, но очень талантливый педагог. Занимаясь с ней, нужно было очень постараться, чтобы не заговорить на изучаемом языке уже через полгода-год. С теплотой мы всегда вспоминали и других преподавателей португальского – требовательного и педантичного Дмитрия Сенникова и веселого и сумбурного Ярохина.

К тому времени у нас вовсю шли занятия по военному переводу, где мы теоретически осваивали все виды вооружений и португальскую военную терминологию. Большинство преподавателей этого предмета были выпускниками ВИИЯ – так раньше называли Военный институт, где наряду с переводческим имелся юридический и факультет военной пропаганды.

Мы искренне благодарны интеллигентнейшему и очень позитивному капитану Абросимову – нашему преподавателю военного перевода. На преподавательские должности в иняз специалисты в основном попадали, отработав пару лет боевыми переводчиками в жарких странах. Им было что рассказать, и капитан Абросимов оказался не исключением. Он щедро делился со студентами своим опытом работы в зоне боевых операций, уделяя внимание прикладным моментам, помогающим справиться с поставленными задачами. Кто бы мог подумать тогда, что совсем скоро эти знания нам так остро понадобятся…

Уже в январе лучших студентов третьего курса вызвали в деканат и предложили поехать на год в Анголу в качестве переводчиков португальского языка. По сути, речь шла не об обычной языковой практике – Республика Ангола на тот момент была охвачена войной – как с ЮАР, так и с внутренней оппозицией.

С одной стороны, предложение было привлекательным: поехать в страну на другой стороне земли, где все говорят на изучаемом тобой языке, да еще и получать зарплату в валюте. С другой – достаточно было открыть газету или посмотреть программу «Время», чтобы понять, что там идет самая настоящая война: и гражданская, и межгосударственная. Секрета из того, что ангольское правительство ведет боевые действия против «вооруженных контрреволюционеров» из Национального союза за полную независимость Анголы (УНИТА) и поддерживающих его подразделений южноафриканской армии, вовсе не делали.

В сообщениях СМИ также звучали названия других оппозиционных МПЛА вооруженных организаций: Национального фронта освобождения Анголы (ФНЛА) и Фронта освобождения Кабинды (ФЛЕК). Однако о гибели советских граждан в боях с оппозиционерами в те времена не упоминало ни одно средство массовой информации. Даже по версии Министерства обороны СССР считалось, что мы в боевых действиях не участвуем, а только оказываем некоторое содействие в подготовке и планировании боевых операций. И все же показываемые по ТВ сюжеты об Анголе – взрывы, столкновения, раненные в госпиталях – изрядно нас напрягали, чтобы не сказать пугали. Одним словом, ехать предстояло на самую настоящую войну.

Время шло, и нужно было принимать решение. Нам дали возможность посоветоваться с родными. Так как информации о событиях в Анголе в то время было немного, большинство моих родственников восприняли новость спокойно, расценив, что это что-то типа языковой практики. Только бабушка категорически не хотела отпускать родного внучка в жаркие края. Я искренне разъяснял, что нас ожидает спокойная работа переводчиками, скорее всего, где-нибудь в штабе, в столице Анголы. Ведь мы и правда не предполагали, что нас, студентов-«первоходок», рассредоточат по всей стране, дадут вдоволь налетаться на всех видах самолетов и вертолетов, обкатать все типы бронемашин и танков… Хотя многие из нас, честно признаться, только об этом и мечтали.

Большинство моих сокурсников предложение приняли: кто-то из «высокого чувства пролетарского интернационализма», кто-то из любопытства, а кто-то просто хотел заработать: через год пребывания в жаркой «банановой республике» можно было купить кооперативную квартиру и машину.

Будучи по природе непоседой и авантюристом, я был рад всякой смене устоявшегося распорядка жизни, который во времена студенчества состоял преимущественно из одних и тех же составляющих: дом – институт – экзамены – дискотека. Меня манила перспектива оказаться в другой части света, на незнакомом континенте среди непохожих на меня людей. Прагматически я опять же понимал, что нигде лучше, чем в стране языка, говорить на нем не выучишься.

И это оказалось чистой правдой: мы вернулись с беглым знанием португальского, и даже сейчас, через много лет без практики, я по-прежнему свободно на нем изъясняюсь.

Материальная составляющая в те годы не играла такой роли, как в нынешнем постмодернистском обществе, где все сводится к умению заработать на машину, квартиру и другие атрибуты «счастливой жизни», поэтому высокая оплата в валюте рассматривалась нами как дополнительный бонус к увлекательному и опасному путешествию в воюющую африканскую страну. Я и два моих товарища-одногруппника – Олег Морозов и Александр Коновалов – начали собираться и готовить документы.

Прежде всего, нужно было пройти медкомиссию и получить справку единого образца о годности к работе в «странах с влажным, тропическим климатом». Затем от нас потребовали рекомендации от институтской организации комсомола (ВЛКСМ), потом вызывали на Партком института, где матерые преподаватели – члены Парткома – задавали разные каверзные вопросы, типа «Как называется столица государства Вьетнам?» или просили перечислить все государства – члены Варшавского договора. Мы с блеском прошли все эти испытания и нас передали в ГУК МО СССР (Главное Управление кадров Министерства обороны и 10-е Управление).

За неделю до поездки, то есть в августе 1982 года, нас вызвали в Министерство обороны, где разъяснили, чего примерно ожидать от пребывания в Народной Республике Ангола. Посоветовали, что следует взять с собой, подробно описали функциональные обязанности переводчика Советской военной миссии. Долго и нудно рассказывали о системе оплаты и о том, как переводятся в инвалютные рубли (чеки) и делятся между советником, специалистом и переводчиком доллары, которые платила НРА за военных советников.

Финансовые вопросы нас тогда занимали гораздо меньше, чем все остальное. Для нас, студентов со стипендией 40 рублей в месяц, любая зарплата была хороша, нам скорее хотелось посмотреть мир, окунуться в настоящий перевод, побывать на территории воюющего африканского государства.

В первых числах сентября 1982 года, собрав огромные сумки и чемоданы с легкой одеждой и тяжелыми кастрюлями и чайниками, мы сели на рейс «Аэрофлота» Москва-Будапешт-Луанда и к вечеру уже были в столичном ангольском аэропорту «4 de Fevreiro».

Страшно ли ехать на войну

Хотя я уже вскользь коснулся этой темы, сейчас, когда происходящие в мире события сделали ее особенно актуальной, хочу поговорить об этом более подробно. Когда человек собирается в страну, где идет война, всегда возникает вопрос: насколько это опасно и стоит ли подобная поездка своих возможных «бонусов»? И каждый по-своему на него отвечает.

Я расскажу о том, что испытывали мы, я и мои товарищи, оказавшись в такой ситуации. Для ряда молодых людей такая возможность – это в первую очередь новые ощущения, впечатления, приятно щекочущий нервы адреналин. Данная категория парней не думает о смерти, о тех потенциальных угрозах, которые неизбежно возникают с момента, когда ты садишься в Шереметьево на гражданский ИЛ-62М. Для других выполнение интернационального долга, помощь молодому государству, освободившемуся от колониального гнета, – это не пустые слова. Они реально понимают все риски, связанные с нахождением в зоне боевых действий, и осознают ответственность за свою жизнь и жизни своих товарищей.

Бойцы ФАПЛА с ЗПУ-2 во время боевых действий в Анголе. (Фото из личного архива автора).

Мы, конечно, понимали, что едем в воюющую Африку, но нам представлялось это так: нас, как в институте, посадят в части или Военной миссии и поручат переводить кипу заказов на военную технику или запчасти к БТР, МиГам и так далее. Нам казалось, что мы станем некими письменными, в лучшем случае устными переводчиками в мирной Луанде. Иногда будем ходить на рынок покупать бананы и ананасы и купаться в океане весь год напролет.

На деле мы и впрямь поначалу были загружены письменными переводами, видимо, чтобы втянуться в лексику, но потом как птенцов из гнезда нас стали на «железных птицах» разносить по далеким провинциям, где даже не всегда до нас ступала нога советского человека.

Забегая вперед, скажу, что реальная ситуация оказалась намного более опасной, чем все наши юношеские наивные представления о ней. Только уже после возвращения на Родину, сидя за чашкой чая с коньяком, мы с «товарищами по оружию» Олегом Морозовым, в народе «Капитаном Фростом», и Сашей Коноваловым постепенно со всей ясностью осознали, что могло с нами приключиться, и нам становилось не по себе. Человек смертен, и нечто трагическое с ним может произойти где угодно, но там, где нам довелось побывать, этот шанс был в сотни раз выше. Опасные тропические болезни, многочисленные инциденты с самолетами-вертолетами, да просто дурная пуля или снаряд, выпущенный унитовцами или юаровцами – все могло случиться.

Если говорить о советских потерях в Народной Республике Ангола в целом, то за период с 1975 до 1991 года они составили около 60 человек военнослужащих и немного больше, если учитывать гражданских, умерших от болезней и несчастных случаев. СМИ часто ссылаются на официальные данные, опубликованные в труде института Военной истории РФ «СССР и Россия в локальных войнах и конфликтах»: «…До 1991 года в Анголе погибли и умерли 54 советских гражданина, в том числе 45 офицеров, 5 прапорщиков, 2 солдата срочной службы, двое гражданских служащих, а 10 – получили ранения. Один военнослужащий попал в плен…» Конечно, это официальная статистика, и только по линии 10-го Главного Управления ГШ ВС СССР. Как говорят, у Союза ветеранов Анголы есть основания считать, что данные цифры не вполне отражают реальную действительность…

Подготовка ангольских солдат к бою. (Фото из личного архива автора).

Африка и вне зоны военных действий – довольно опасное место. Непроходимые джунгли, дикие животные, страшные тропические болезни… Одной из самых распространенных проблем на африканском континенте была и остается малярия. Именно она унесла не одну жизнь наших соотечественников в Анголе: достаточно не лечиться, запустить болезнь, отлеживаясь дома в надежде, что все пройдет и через 3–5 дней необратимые изменения в печени не оставят тебе шанса выжить. Так и случилось с нашим переводчиком ГКЭС в Лубанго: он пролежал три дня с температурой, а когда позвал коллег и те вызвали кубинских врачей, было уже поздно.

У каждого грамотного «советского африканца» имелся так называемый «накомарник» – огромный кусок марли, укрепленный на четырех палках-держателях вокруг кровати, чтобы ночью, во время сна, ни одна малярийная тварь не залезла к спящему и не наградила своим смертельным укусом.

Помимо малярии в Африке несложно было подцепить гепатит, что и случилось с Сашей Коноваловым. К счастью, рядом был кубинский госпиталь, и нужно отдать должное их медицине, которая успешно справлялась с инфекционными болезнями – через пару недель мой товарищ был как новенький.

Наш переводчик в городе Уиже заболел шистосомозом: повесил сушить одежду на солнце, зараженные мухи отложили на ней яйца, которые впоследствии попали на кожу и все – поползли червяки из тела… Что и говорить, крайне неприятная болезнь. Хорошо, что есть разновидность медицины, которая так и называется «тропической», именно при помощи ее достижений грамотные врачи возвратили к жизни десятки наших парней.

Немалую опасность представляли и наши многочисленные командировки. Работа переводчика, как и советника, особенно в центральном аппарате, была связана с интенсивными перелетами во все стороны от Кабинды до Кунена. Учитывая наличие оснащенных современным оружием унитовских расположений рядом со многими аэропортами, вероятность взорваться вместе с самолетом была далеко не нулевая.

Так, во время нашего пребывания в НРА в Лубанго был сбит АН-26. Все погибли, включая бортпереводчика. Это был экипаж командира корабля Николая Куца.

Мог и просто отказать двигатель – ведь время было военное, и не все гражданские и военные самолеты своевременно проходили техническое обслуживание. Во время моей командировки в составе группы в Куито-Куанавале самолет «Фоккер» не смог выпустить шасси, и лишь после третьего захода на посадку нам удалось приземлиться. Трудно сказать, было это везение или помог профессионализм экипажа…

Но самая реальная опасность грозила тем, кто был прикомандирован к воюющей бригаде: переводчики жили, по сути, на передовой – в доме, а иногда в землянке. Когда противник (УНИТА или юаровские солдаты) задействуют свою артиллерию или выпускают пару «Миражей», то не всегда успеваешь добежать до укрытия. Здесь имела место «гусарская рулетка» – попадет или не попадет… Ярким примером подобной игры судьбы стало ранение нашего коллеги – переводчика 21-й бригады младшего лейтенанта Олега Снитко. Снарядом парню сильно поранило руку, ему была оказана первая помощь, но постоянный обстрел врага сделал невозможной своевременную эвакуацию на вертолете. Когда спустя полтора суток раненого удалось забрать вертушкой ГВС, он умер за пятнадцать минут до посадки вертолета. Подробности этой душераздирающей истории я расскажу в следующей главе, а здесь привожу лишь для примера.

Но, к счастью, такие события были скорее все-таки исключением, а не правилом. Большинству из нас удалось вернуться на Родину целыми и невредимыми, даже слегка раздобревшими от специфической мучной и консервированной пищи.

Надо сказать, что руководство заботилось о военнослужащих, и прилагались все усилия, чтобы не случалось «грузов 200». Военным специалистам сначала даже было запрещено участвовать в боевых действиях, но с приходом на должность ГВС генерала К. Я. Курочкина, бывшего заместителя Командующего ВДВ МО СССР, ранее часто выезжавшего в Афганистан, ситуация изменилась: он потребовал от советников «всегда находиться рядом с подсоветным ангольским офицером». Что, по сути, означало присутствие наших советников на поле боя, хотя прямо об этом и не говорилось.

Самой же нелепой причиной гибели в Африке могла стать любовь к развлечениям. Не секрет, что наши советники, специалисты и переводчики любили порыбачить в местных реках, кишащих крокодилами и бегемотами, или, как их называли ангольцы, «ипипотами». Если рыбалка все же была относительно безопасной, то охота в ночной саванне порой кончалась наездом на мину, которых там было немало, в результате чего охотники в лучшем случае лишались ног. Такой случай имел место недалеко от Лубанго с ангольскими офицерами и советским специалистом – подорвавшись на мине, один анголец погиб, а наш спец потерял ногу.

Должен признаться, что, работая в провинции Южная Лунда, мы также в нарушение правил безопасности на ГАЗ-66 с «АК» вместо охотничьего ружья выезжали в саванну, славившуюся множеством кроликов и «паланок» (горный африканский козел, занесенный в Красную книгу). Убивали мы лишь кроликов, которых нам потом кубинские медсестры готовили с папайей, и это блюдо после португальских рыбных и мясных консервов казалось объедением. Так что обвинить нас в варварском отношении к «краснокнижным» животным нельзя.