Читать книгу: «Дагаз. Проклятие Крона», страница 2

Минут через десять Дагаз отодвинул пустую миску.

– Пора.

– Ну, с богом, – сказал Игнат, кивая. Отношения приостановлены до новой угрозы.

Дагаз вышел, не оглядываясь на возвращающуюся к своей обычной жизни деревню, зашагал прочь по знакомой тропе. Он был нужен. На время. И это было одновременно и горько, и достаточно. Радует, что взял Сигу пару кусочков, – мелькнула последняя мысль, прежде чем сознание вновь сузилось до боли в костях и звона в ушах.

Глава 3. Преданность

Дверь хижины скрипнула, прогнувшись, как кость на изломе. Дагаз ввалился внутрь, волоча за собой тяжелый мешок со шкурой болотника; нестерпимое зловоние, казалось, уже пропитало всё вокруг. Запах болота – гниль, тина, сладковатый трупный дух – въелся в поры кожи и одежды. Он швырнул мешок в угол, где тот тяжело шлепнулся о глиняный пол, выпустив новую волну смрада. Арбалет последовал за ним, глухо звякнув о бревенчатую стену.

Тяжелый воздух хижины – запах старого дерева, пыли, тушеной картошки – ударил в нос после болотной вони. Запах норы. Зато своей. Дагаз прислонился к косяку, чувствуя, как ломота в костях наливается свинцовой тяжестью. Каждый сустав скрипел, каждый шрам на предплечьях ныл глухой, назойливой болью.

Он открыл глаза, потому что Сиг тыкался мокрым носом в его потрескавшиеся ладони. Пёс вилял хвостом, наконец-то дождавшись хозяина. Слабая, кривая улыбка пробилась сквозь маску грязи на лице Дагаза. Нужно было поесть и покормить друга. Еда из дома старосты растворилась в выпитых зельях. Хорошо, что оставалась еще половина коровы. Отрезав большой кусок, он умело разделал его: часть бросил на сковородку, уже стоявшую на жаровне, другую – в котелок, где на соседних углях уже пыхтела каша из дикой полбы с кусками сала.

Дагаз смотрел на Сига, и старый шрам, видневшийся сквозь густую шерсть пса, болезненно ударил в память, навязывая воспоминания.

Не образ. Запах. Запах тролля. Настоящего, молодого, из тех, что днюют в каменных норах под корнями старых ив. Гнилая тухлятина, въевшаяся в шкуру намертво. Сладковатый дух влажного камня, покрытого лишайником. И острый, ядовитый аромат бледных поганок, растущих прямо на его бородавчатой спине. Запах тупого, первобытного зла.

Дагаз выслеживал тогда водяную змею для шкуры, а нашел это. Солнце, пробиваясь сквозь туман, золотило болотные пушицы, превращая их в сияющие островки. Стрекозы, словно живые самоцветы, вибрировали в воздухе. Тишину нарушал лишь шелест камыша да далекий, скрипучий крик цапли.

И тут – рев. Волна звука, от которой сжались легкие, задрожали колени, а земля под ногами – зыбкая, предательская топь – заходила ходуном. Кровь стыла в жилах, превращаясь в ледяную крошку. Он присел, укрывшись за корягой, облепленной ярко-оранжевым мхом. Сердце колотилось, пытаясь вырваться из груди.

И он увидел. Сквозь завесу серого тумана и плакучих ветвей. Огромная, покрытая бородавками, мхом и сизыми лишайниками лапища. Размером с телегу. Она сжимала маленький, отчаянно визжащий черный комок. Щенка. Откуда он здесь взялся? Тролль, похожий на оживший, покрытый слизью валун, поднес добычу ко рту – широкой, мокрой щели, усеянной обломками зубов цвета гнилого дерева. Лакомство. Просто закуска.

Нет.

Мысль была чистой, яростной искрой. Пронзительное «Нет!», вырванное из самого нутра. Он даже не помнил, кричал ли это он. Тело работало, сознание отставало от рефлексов. Помнил лишь яростный рывок. Через хлюпающую жижу, мимо мерцающих бирюзой болотных огоньков, прямо на гиганта.

Клинок тяжелел в руке. Он искал уязвимое место. Знал же, что тролли при дневном свете не так сильны и неуклюжи. Главное – попасть в соединение копчика и хребта, чуть повыше основания хвоста.

Дагаз бросился вперед, как сорвавшийся с привязи пес. Троллю стало интересно, что же на него такое маленькое двигается. Ещё закуска?

Закуска, которая подпрыгнула и всадила острие сакса с размаху в огромный, мутно-желтый глаз тролля. Прямо в зрачок, размером с кулак Дагаза. Хруст был отвратительным – влажным, хлюпающим. Точно давишь перезрелую сливу.

Жуткий, режущий уши вопль разорвал туман. Визг чистой боли и ярости, от которого содрогнулся воздух. Тролль рванул головой. Охотник взлетел вместе с оружием. Гигантская лапа разжалась инстинктивно.

Черный комок полетел вниз. Лютич перевернулся в воздухе и упал на землю, сгруппировавшись. Рванулся вперед, под градом брызг горячей, вонючей тролльей крови и слизи. Поймал щенка на лету. Теплый. Дрожащий. Весь липкий от слюны чудовища, пахнущей падалью и болотом. Маленькое сердечко колотилось о его ладонь, как птичка в клетке. Он прижал его к груди, чувствуя крошечные коготки, впившиеся в кожу.

И побежал. По зыбкой, предательской топи, где каждый шаг мог стать последним. За спиной – вой разъяренного тролля, от которого сжималось сердце. Грохот ломаемых деревьев – старые ивы падали, как тростинки, под слепыми ударами исполина. Земля дрожала. Клочья тумана рвали крики яростной боли чудовища.

Выносливости не хватало. Легкие горели. Ноги стали ватными, вязли в трясине по колено. Щенок жалобно скулил, прижавшись к нему. Тролль приближался. Его топот был как землетрясение. Дагаз почувствовал горячее, зловонное дыхание на затылке. Отчаяние сжало горло.

Зелье.

Единственная склянка. Хорошо, что взял с собой. Мутная, зеленая жижа в пузырьке на поясе. Гадость редкостная. Сводит с ума и кости ломает изнутри. Но дает силу. Скорость.

Он выхватил пузырек. Зубами вытянул пробку. Выпил залпом. Густая, горькая, как полынь и перегной, жижа обожгла горло. Тошнота ударила в голову. Потом – взрыв. Огненная волна прокатилась по жилам. Ломота в мышцах сменилась стальной пружиной. Туман перед глазами стал четче, звуки – острее, но окрасились в багряные тона безумия. Сердце забилось, как бешеный барабан.

Щенка он сунул в полый пень. Дагаз рванул ноги из трясины с ревом, больше похожим на звериный рык. Зелье гнало вперед, притупляя страх, обостряя инстинкт. Великан нагнал добычу, с зубов капала жижа, перемешанная с кровью. На его лице растянулась ухмылка. Он отомстит. От зелья пластины под кожей взвыли не предупреждающим гулом, а боевой песней – яростной, жгучей, выжигающей остатки боли и страха. Дагаз теперь не просто чувствовал намерения тролля – он «видел» их мысленными всплесками, похожими на удары грома в мутном небе.

Здоровенная лапа приземлилась на мягкую болотную землю. Лютич прошмыгнул прямо под ногами чудовища, зацепился за хвост, который еле помещался в ладонь. Тварь инстинктивно дёрнула отростком, подняв Дагаза. Охотник оказался там, где нужно. У молодого тролля в месте сочленения лопатки ещё была не огрубевшая кожа. Сакс вошёл, разрывая плоть. Тролль заорал и рухнул на землю. Перевернулся так резко, что Дагаз еле успел спрыгнуть. Чудовище не было готово сражаться дальше; скуля, оно поползло прочь, вглубь болота, зло поглядывая на человека. Дагаз не собирался его добивать. Сам не знал почему. Думал о щенке. Впервые за долгое время думал о ком-то, кроме себя. Он развернулся и побрел к пню, где маленький черный комочек скулил и плакал, боясь, что его снова бросили.

Сквозь камыши, сквозь хороводы болотных огоньков, сквозь стены тумана, которые теперь казались живыми, тянущимися к нему серыми щупальцами. Он прыгал через топкие места, где раньше увяз бы по уши, скользил по кочкам, как тень. Зелье ещё работало, нужно было добраться до дома.

Хижина виднелась впереди. Он упал. Не от слабости. От зыбкости почвы. В грязь, в папоротники, пахнущие медью и сыростью. Прикрыл щенка всем телом, вжался в холодную жижу. Ждал. Здесь удар мог последовать отовсюду. В ушах звенело. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Тело горело изнутри от зелья, а снаружи леденело от болотного холода.

Удар не пришел.

Только вой. Далекий. Полный бессильной ярости. И тишина. Тяжелая, звенящая, нарушаемая лишь его хриплым дыханием, скулением щенка и… внезапным, чистым, как серебряный колокольчик, криком невидимой болотной птицы. Туман медленно танцевал в лучах заходящего солнца, окрашиваясь в розовое и золотое. Красота вернулась. Страшная. Очищающая.

Он поднялся. Дрожащий. Весь в грязи, тине, тролльей слизи и крови – своей и чужой. Зелье отступало, и вместе с силой из него уходило всё тепло, оставляя леденящую пустоту. Костяные пластины, минуту назад горевшие яростью, теперь ныли так, будто их выдирали из живого мяса. Из носа потекла струйка крови. Щенок затих, прижимаясь к его шее мокрым носиком. Он побрел. К хижине.

Полумрак. Запах сырости, старого дерева и остывшего пепла. Он сидел на глиняном полу у потухшего очага. Весь в ссадинах, царапинах от веток, грязи, засохшей коричневой коркой. Руки дрожали. От усталости. От отката зелья. От пережитого ужаса. Перед ним, на клочке грубой ткани, дрожал черный комок. Щенок. Глаза – огромные, влажные, темные, как сама топь ночью – смотрели на него без страха. С немым вопросом. И… доверием.

На тряпке лежал последний кусок черствого, как камень, хлеба и ломтик вонючей солонины – его ужин. Он разломил хлеб пополам. Смочил в воде из ковша. Размягчил солонину пальцами, разорвав на крошечные волокна. Медленно, аккуратно, протянул щенку. Тот потянулся, обнюхал липкие пальцы, потом осторожно взял пищу. Жадное, громкое чавканье наполнило хижину.

Дагаз смотрел, как щенок ест. Чувствовал крошечное тепло его тела у своих ног. Резко поднялся, вспомнив про молоко. Крестьяне недавно давали. Он сам его не пил – от коровьего молока ему становилось хуже, чем от зелий, – но щенку оно было нужно. Нашел глиняную кружку, отлил в миску.

Тот сунул морду, торопясь, фыркая. Даже из смешного носа потекло. Охотник видел, как он, наевшись, неуклюже подполз ближе, ткнулся мокрым носом в его грязную ладонь. И уснул там, свернувшись клубком, тихо посапывая. Единственное живое существо во всем мире, которое не боялось его вони, его злобы, его проклятой бедности. Которое видело его. Преданный. Настоящий. Как Сигвальд.

Будешь Сиг, – вырвался голос Дагаза. Он пошатнулся, так привык к тишине и молчанию.

Пёс лизнул его руку снова. Шершавый, теплый язык по заскорузлой грязи и запекшейся крови болотника. Дагаз вздрогнул, словно ошпаренный, вырвавшись из тисков памяти. Вернулся в хижину, в настоящее. Он посмотрел в темные глаза пса, теперь взрослого, сильного, с белым шрамом через плечо – немым свидетельством той встречи. В них все еще читалась та самая жалость. Глубокая, понимающая. И знание. Знание истинной цены каждого его возвращения, каждой капли пролитой на болоте крови. Знание той бездны, из которой Дагаз когда-то вытащил его самого.

Сиг, – хрипло выдохнул Дагаз, голос скрипел, как несмазанная дверь. – Налетай. Всё уже остыло, можно есть.

Они ели. И в эти мгновения были счастливы.

Топь накрывалась ночной тенью. «Сколько же всего здесь водится», – подумал Дагаз, стоя в дверном проеме. Он оттолкнулся от косяка, чувствуя, как старые шрамы натянулись. Пошел к очагу, чтобы подогреть воду. Хотя бы смыть болото. Хотя бы верхний слой. Хотя бы на время.

Пёс поднялся беззвучно, потянулся, зевнув. Затем последовал за ним. Устроился у его ног, положив тяжелую морду на лапы. Его черный бок поднимался и опускался ровно. Сиг. Ждал. Всегда ждал. Единственная нить, связывающая с тем миром, что остался за стеной гнетущей тишины. Тишиной, которую нарушало лишь его спокойное и верное дыхание.

Глава 4. Путь в Крон

Холодный осенний дождь хлестал по спине, превращая дорогу в сплошную коричневую жижу. Тяжелый мешок со шкурами нещадно тянул плечи, врезаясь ремнями в тело. Знакомый коктейль из болотной гнили, медвежьего жира и запекшейся крови намертво въелся в кожу и одежду. Рядом, не отставая ни на шаг, шел Сиг, его темная шерсть слипалась от влаги, но он стойко переносил непогоду.

Они покидали Топи. Добровольно? Нет. Это был приказ. Вживленный под кожу затылка осколок кости Крона ныл глухой, назойливой болью, отзываясь на каждый шаг. Сигнал. Пора было отметиться. Путь лежал мимо Велехольма. Домой. Само слово обжигало изнутри горечью старой желчи. Крон. Каменное чрево в горах. Лаборатория, тюрьма, кузница… дом. Место, где его ломали и собирали заново, вживляя в кости осколки чужой тверди, вливая в глотку зелья, от которых рвало чернотой и звенело в ушах неделями. Там он выжил, когда другое «сырье» умирало в конвульсиях. Там он стал Лютичем. Не человеком. Орудием. Лютым борцом с нечистью. Инструментом со сроком службы.

Воспоминание ударило, острое, как игла под ноготь.

Каменный зал. Холодный свет голубых кристаллов в потолке. Запах антисептика, крови и озона. Всепроникающая боль, выворачивающая кости. Он, молодой, с торчащими ребрами и глазами, полными животного ужаса, прикован к столу. Над ним – Мастер Ульф. Голос – скрип несмазанной телеги.

– Терпи. Боль сделает тебя сильнее. Ты станешь орудием.

Рука Ульфа с иглой, полной мутной, пульсирующей жидкости. Игла входит в позвонок. Мир взрывается белым огнем…

Дагаз вздрогнул, споткнулся о скользкий корень. Сиг тут же ткнулся холодным носом ему в бедро, тихо заворчав. Предупреждение. Дагаз провел рукой по лицу, смывая струи дождя и призрак боли. Ульф понимал. Цену каждой секунды в Кроне.

Велехольм встретил их стеной запахов: дым печных труб, сусло, свежий хлеб, конский навоз и легкий, почти забытый аромат луга и леса. После болотной вони это было спасением. Деревянные дома теснились за частоколом. Люди косились на Дагаза – высокого, широкоплечего, с лицом в шрамах и вечной тенью под глазами, с тяжелым мешком и огромным черным псом. На Сига смотрели с еще большим подозрением.

Таверна «Горшок лешего» была их первым пунктом. Отдых. Слухи. Работа. Внутри царил полумрак и было на удивление пустынно. Пахло кислым пивом, луком и влажной шерстью. Несколько местных угрюмо молчали в углу. Дагаз заказал тушеную свинину и миску каши с салом для пса. Единственная малая радость.

Тавернщик, коренастый тип со сломанным носом, хрипло хрюкнул.

– Собакам не подаем.

Дагаз медленно поднял на него взгляд. Глаза – узкие щели во льду.

– Собака здесь – ты. Я плачу, значит решаю, кто ест.

Руны на руках под кожей загорелись тусклым ядовито-зеленым светом.

– Хочешь поспорить?

Тавернщик побледнел, закивал, сглотнув.

– Так ты лютич. Так бы и сказал. – Он затравленно заморгал и метнулся на кухню. Сиг смотрел на Дагаза с безмолвным осуждением.

Еда была горячей и вкусной. После болотной похлебки – настоящий пир.

Их прервала тень, упавшая на стол. Это был посадник. Сухощавый, подтянутый мужчина в добротном, хоть и поношенном кафтане с городским гербом. Лицо бледное и напряженное.

– Лютич из Крона? – Голос тихий, твердый, не терпящий возражений.

Дагаз медленно поднял на него взгляд, прожевывая кусок мяса. Кивнул.

Рука посадника легла на стол. Пальцы разжались. На столе лежала монета. Темная, не серебро и не золото. Знак Крона. Приказ. Отказаться было нельзя.

– Пойдем со мной. Дело есть.

Его крепость была не дворцом, а суровым форпостом. Невысокая башня из темного, потрескавшегося камня, вросшая в склон холма. Узкие бойницы вместо окон. Частокол из заточенных кольев. Внутри пахло влажным камнем, плесенью и дымом очага. Аскетично: грубые скамьи, дубовый стол, пожелтевшие карты на стенах.

– Беда, – посадник обернулся. Лицо его было серым от усталости. – Не зверь. Не медведь. Нечто. Режет скот. Задрало двух пастухов на дальнем выгоне. Следы… странные. То звериные, то почти человечьи. След босой ноги, но с когтями.

Дагаз молчал. Костяные пластины под шрамами на предплечьях отозвались глухим, низким гулом. Предупреждение.

– Плачу сто серебряников. Кров, еду. Убей тварь.

Дагаз кивнул. Без эмоций. Сто – мало. Но приказ есть приказ. Монета Крона жгла карман.

Охота началась на рассвете. Дальний выгон представлял собой жуткое зрелище. Земля была вспорота не копытами, а чем-то острым и яростным. Туши овец не просто лежали – они были препарированы с холодной, почти хирургической точностью. Ребра разломаны, внутренности аккуратно, почти бережно извлечены и развешаны на низких ветках дубов, образуя промокшие на дожде гирлянды. Крови было пугающе мало.

Сиг, обычно нетерпеливый, шел осторожно, низко прижавшись к земле. Его нос вздрагивал, втягивая воздух, а глухое рычание не сходило с его глотки. Он не лаял, не рвался вперед. Он чувствовал не добычу, а угрозу иного порядка.

Следы сбивали с толку. Глубокие вмятины с отпечатками когтей, размером с медвежью лапу, но с неверным поставом. И между ними – отпечаток почти человеческой стопы, но удлиненной, с раздавленными, расплющенными пальцами, каждый из которых заканчивался глубокой вмятиной от когтя. И повсюду этот запах – едкой меди, озона и разложения.

Они шли чахлым леском, и Дагаз впервые за долгое время почувствовал себя не охотником, а дичью. Он не видел ничего. Не слышал ничего, кроме шелеста дождя. Но он чувствовал на себе взгляд. Пристальный, изучающий, лишенный всякой звериной эмоции. Холодный и аналитический. Он оборачивался так резко, что кости хрустели – позади колыхались лишь ветки. Слышалось тяжелое, влажное дыхание прямо за спиной – но вокруг была лишь пустота. Сиг метался, ощетинившись, огрызаясь на пустоту.

Это была изощренная пытка. Игра с наглой, презрительной уверенностью.

Хруст ветки. Сзади.

Дагаз резко обернулся с арбалетом наготове. Ничего. Только качающиеся ветки.

Шорох справа. Быстрый, резкий. Бросок в ту сторону. Пустота.

Тяжелое, хриплое, влажное дыхание. Прямо за спиной. Оборот. «Мясник» в руке. Никого.

Тварь не нападала. Она демонстрировала свое превосходство, свою невидимость. Она изучала его. Проверяла его нервы, его реакцию. Дагаз стиснул зубы, чувствуя, как знакомое бешенство начинает закипать где-то глубоко, под слоем выученного холодного расчета. Он ненавидел это. Ненавидел чувствовать себя уязвимым. К вечеру второго дня они вернулись ни с чем. Дагаз злой, молчаливый. Кости ныли от напряжения. Сиг шел сзади, настороженно оглядываясь.

В таверне, у очага, Дагаз сушил промокшие вещи. Пиво в жбане горчило.

За соседним столом шептались местные.

– …и чего он тут кружит, твой лютич-то? – хрипел старик.

– Тварь эту ищет. Что овец режет.

– Тварь… – старик мрачно хмыкнул. – Может, и не тварь вовсе. Помнишь Герланда? Мельника?

– Ну?

– Его на прошлой неделе служители взяли. Те, в плащах. Со знаком белой руки.

В таверне наступила тишина. Дагаз не двигался, но каждый мускул его тела напрягся.

– В чем дело-то?

– Шептались, будто с перевёртышем у него связи были. Будто по ночам он не молол зерно, а принимал у себя людей-зверей.

Дагаз медленно поднял голову. Теперь всё сходилось. Странные следы. Эта игра. Металлический запах – побочный эффект алхимии. Белая Длань. Опыты над людьми. Этот «оборотень» был не чудовищем, а неудачным экспериментом. Беглым адептом.

Он резко встал, отбросив жбан. Сиг встал рядом мгновенно, ощетинившись. Теперь он знал. Охота начиналась по-настоящему.

Охота заняла три ночи. Оборотень был хитер. Чуял охотника. Чуял Сига. Нападал из засад, используя чащу и темноту. Но в последнюю встречу – на опушке. Зверь вышел неожиданно, из-под густых еловых лап. Настоящий медведь-исполин, но… неправильный. Шерсть клоками висела на боках, обнажая участки воспаленной, сочащейся розовой кожи. Глаза горели не звериным, а разумным, больным безумием. Обрывки человеческой речи смешивались с хриплым рычанием. Воздух наполнился падалью, медвежьей мочой и чем-то дико-человеческим, потом и страхом.

Сиг рванул первым, как черная молния, не лая, а издавая низкий, угрожающий гул. Бросился вбок, отвлекая, пытаясь вцепиться в сухожилие задней лапы. Оборотень взревел, развернулся, могучая лапа с когтями-кинжалами взметнулась, но опоздала. Пёс откатился, оскалив зубы.

Дагаз не ждал. Пока зверь был развернут к псу, он двинулся. Не бегом. Шагом. «Мясник» в правой руке, сеть с медными нитями – в левой. Оборотень почуял, обернулся. Его глаза – горящие угли – встретились с ледяным взглядом Лютича. Зверь рванул вперед, земля задрожала. Дагаз присел. Сеть взметнулась, накрывая морду и передние лапы чудовища. Медные нити жгли воспаленную кожу. Оборотень взвыл от боли и ярости, запутался. Сакс блеснул в лунном свете. Удар в подмышку, где шкура была тоньше. Лезвие вонзилось глубоко в мышцы, задев кость. Теплая, темная кровь хлынула ручьем.

Но оборотень не упал. Безумие и боль придали ему сил. Он рванулся, разрывая сеть, вырываясь. Превращение началось прямо в движении. Кости хрустели, меняя форму. Шерсть лезла клочьями. Из исполинского медведя он превращался в кошмар – горбатое, кривое существо на двух ногах, с медвежьей головой, но почти человеческими руками, увенчанными когтями. Рев сменился хриплым, почти человеческим стоном, полным невыносимой муки. Он бросился на Дагаза с нечеловеческой скоростью гибрида.

Бой стал адом. Оборотень был быстр, яростен и непредсказуем. Когти рвали воздух у лица Дагаза, рвали кольчугу, попадая по телу. Один удар пришелся по рёбрам; костяные пластины сдвинулись, и острая боль пронзила бок. «Мясник» едва не выпал. Медведь не ожидал встретить что-то твёрдое под кожей. Сиг атаковал снова и снова, впиваясь в ляжки перевёртыша, отвлекая его на долю секунды. Дагаз отступал, уворачиваясь от когтей, чувствуя, как удары сотрясают воздух. Мигрень начала сжимать виски. Он выхватил склянку. Выпил залпом. Знакомая волна огня и силы, смешанная с тошнотой, прокатилась по телу. Мир заиграл багряными краями.

Он рванул навстречу. Не размахивал – бил точно. В сухожилия. В места, где мясо было уязвимым. Сакс работал молотком и скальпелем. Медведь ревел, захлебываясь кровью. И… стал меняться обратно. Кости с хрустом сдвигались, шерсть лезла еще сильнее, обнажая жуткую, покрытую язвами человеческую кожу. Он рухнул на колени, уже почти человек – огромный, покрытый шрамами и клочьями шерсти, с горящими безумием глазами. Из его горла вырвался стон, больше похожий на слово:

– Бо…ольно…

Дагаз не колебался. Сакс опустился. Быстро. Чисто. В основание черепа. Хруст был тихим, влажным. Свет в безумных глазах погас. Чудовище стало просто огромным, уродливым трупом, медленно принимающим окончательно человеческий облик в луже крови и грязи.

Разделывали тушу под утро. Дождь смывал кровь, но не въедливую вонь. Срезая шкуру с жуткого перевёртыша, Дагаз наткнулся на что-то твердое на шее бывшего оборотня. Под клочьями шерсти и запекшейся кровью. Знак. Выжженное на коже. Белая рука, сжатая в кулак. Отметины ордена «Белой Длани». Что делал бывший служитель, ставший оборотнем-живодером, здесь? Вопрос повис в холодном утреннем воздухе. Дагаз сорвал клок кожи со знаком, сунул в мешок. Доказательство для Крона. Или для себя?

Белая Длань. Инквизиторы. Очистители. Холодная струя пробежала по спине Дагаза.

Дело было не закончено, и дождь хлестнул ему в лицо, словно пытаясь смыть грязь этого места, этой лжи. Но грязь была уже внутри. Холодная, липкая ярость закипала в жилах, замещая собой усталость. Его обманули. Сделали дураком, пешкой, палачом для зачистки чужих ошибок.

Сиг шёл рядом, прижимаясь к его ноге. Пес чувствовал смену настроения. От настороженного поиска – к холодной, целенаправленной ярости. Он не вилял хвостом. Он был готов.

Дагаз вернулся к каменной крепости посадника. За деньгами. За ответами.

Сторож у ворот попытался было преградить путь. Дагаз даже не остановился. Он просто двинулся вперед, и его плечо со всего размаху пришлось в грудь стражнику. Тот с хрипом отлетел в сторону, ударившись о стену. Сиг проскочил следом, оскалившись на второго стражника, заставив того замереть на месте.

Он втолкнул дверь в кабинет посадника. Тот сидел за столом, что-то писав. Поднял голову – и в его глазах мелькнуло нечто, помимо страха. Вина.

– Ты знал, – голос Дагаза был тихим, шипящим, как лезвие, вытащенное из ножен. – Знаешь, что это не зверь. Знаешь, откуда этот запах озона. Знаешь про Белую Длань.

Посадник побледнел, отодвинулся.

– Я… Мне приказали. Сказали – обеспечить тебя работой. Чтобы ты… ликвидировал последствия. Они сказали, ты из Крона, ты не задаешь вопросов.

– Я задаю вопросы, когда меня используют для грязной работы еретиков, – Дагаз шагнул к столу, уперся руками в столешницу. Его тень накрыла посадника. – Я тебя трогать не буду. Сюда придут люди короля.

Он видел, как у посадника расширяются глаза от страха. Охотник замахнулся, но не стал бить этого жалкого слизняка. Он развернулся и пошёл прочь.

И тут Сиг, оставшийся во дворе крепости, подал голос. Резкий, предупреждающий лай. Затем – звук удара и сдавленный визг.

Дагаз рванулся назад и выскочил на улицу.

На дворе стояли трое в промокших плащах. У одного в руках дымящаяся дубинка – он только что оглушил Сига. Пёс лежал без движения.

Лица незнакомцев были скрыты капюшонами, но на пряжках их ремней тускло поблескивал знак – белая рука, сжатая в кулак.

Белая Длань. Пришли прибрать за собой.

– Лютич, – раздался голос из-под капюшона ведущего. Голос был ровным, без эмоций. – Твоя работа сделана. Можешь идти. Мы доведем дело до конца.

Они даже не попытались его убить. Они просто отмахнулись, как от слуги.

И в этот миг ледяная пустота внутри Дагаза взорвалась абсолютной, всепоглощающей яростью. Не на зверя. Не на жертву. На них. На этих чистеньких, уверенных в своей безнаказанности ублюдков.

Он двинулся вперед. Не бегом. Медленно, тяжело, как сама смерть.

– Вы… – его голос прозвучал хрипло, – ударили… моего пса.

И тогда он перестал быть охотником. Он стал орудием возмездия.

Они встали спиной к спине, отработанным движением, без суеты. Профессионалы. Один из них, тот самый с холодным голосом, сделал едва уловимый жест рукой. Его спутники синхронно расступились, пытаясь взять Дагаза в полукольцо.

– Лютич! – крикнул тот же голос. – Не будь дураком! Это не твоя война!

Ответом был свист болта, прилетевшего в того, что стоял слева. Дагаз знал, что такой выстрел мало навредит, но вызовет панику на мгновение.

Этого мгновения хватило.

Дагаз приближался справа, как призрак из стены дождя. «Мясник» блеснул тускло в сером свете. Рубящий удар в бок ближайшего служителя. Нашёл слабину в сочленении доспехов. Человек вскрикнул от боли и рухнул на одно колено, правая рука повисла плетью. «Мясник» рвал плоть и сухожилия.

Второй служитель развернулся, меч с гулом рассекал воздух. Дагаз не стал принимать удар. Он рванулся вперед, под вращательное движение, и бьющая рука противника с грохотом пришлась ему по спине, по вшитым в кольчугу серебряным пластинам. Боль, острая и знакомая, пронзила тело, но твердь выдержала. Дагаз, не сбавляя инерции, всадил «Мясника» ему в бедро, под подол кольчуги. Тот рухнул с подавленным стоном.

Третий, тот самый с холодным голосом, в которого попал арбалетный болт, не стал ждать. Он отступил, и его рука метнулась за плащ. Блеснул небольшой, уже взведенный арбалет.

Щелк. Свист.

Дагаз инстинктивно рванулся в сторону. Острый, пропитанный чем-то едким болт прошёл в сантиметре от его виска, распоров капюшон.

Служитель понял. Слишком поздно. Он бросил арбалет, потянулся за мечом.

Дагаз был уже рядом. В следующее мгновение «Мясник» нашел его горло. Быстро. Чисто. Просто сталь, разрывающая плоть.

Тишина. Только шум дождя. Дагаз стоял над тремя телами. Двое раненых служителей смотрели на него с немым ужасом. Они ползли назад, пытаясь уйти.

Он не стал их добивать.

Он смотрел на свои руки. На кровь. На Сига, который пошевелился и тихо застонал. Дагаз подошёл к другу. Пес пытался встать. Дагаз провел рукой по его голове, проверяя рану. Шишка была огромной, но череп цел.

– Не шевелись, – хрипло выдохнул он. – Всё будет хорошо…

Он взвалил пса на плечи, застонав от боли в ушибленной спине, и зашагал прочь от Велехольма. Он не оглядывался на раненых служителей. Они были ничто. Пыль.

Он шел под дождем. Нес своего пса. Нес новое знание.

Он вышел из поселения; мешок за спиной был тяжелее – сотней серебряников и шкурой оборотня. Дорога вилась дальше к лугам, где леса и горы отступали.

– Пошли, Сиг, – хрипло бросил он, поправляя мешок и друга. – Скоро… домой.

Пес взглянул на него своими тёмными, всепонимающими глазами. В них не было радости. Была та же тяжелая готовность. Идти. Куда угодно. Они шли, под холодным дождем, оставляя всё позади. Впереди был Крон.

Глава 5 : Возвращение

Дорога вилась через Луга Аргайла – бескрайнее море высокой, изумрудной травы, колышущейся под ветром, словно шелк. Солнце грело спину. Воздух пах полынью, медом дикого клевера и… просто землей. После вечной сырости болот это был глоток свободы. Дагаз шел, и плечи под тяжестью мешка понемногу разгибались. Сиг бежал впереди, ныряя в траву, его черная шерсть лоснилась на солнце. Он замирал, принюхиваясь к полевым цветам, потом чихал и мчался дальше, растворяясь в зелени. Дагаз не улыбался, но уголки его глаз смягчились. Сиг принес ему веточку чабреца. Он сунул ее за пояс.

Вдали, на холме, омываемом рекой, показался Биарм. Белокаменный, шумный, с десятками дымящихся труб и острыми шпилями храмов.

Теплый ветер нес запахи полыни, меда и свежескошенной травы – сладкий привкус мира, который они покидали. Тропа уводила их вглубь Чернолесья. Воздух густел, наполняясь запахом хвои, влажной земли и едва уловимым металлическим душком. Вековые ели сплетались ветвями в непроглядный свод. И вот тропа оборвалась.

Они стояли на краю гигантского каньона, рассекшего чащу надвое. На противоположной стороне, на клыке темной скалы, вздымался Чернолесский Крон. Не здание, а нечто, выросшее из самой породы, сросшееся с ней. Башни, похожие на заточенные кинжалы, впивались в низкое небо. От него не веяло гостеприимством, но и ужаса он не вселял. Скорее – благоговейным трепетом. Это была сила. Древняя, неумолимая и прекрасная в своей безжалостной целесообразности.

И тут пластина, вживленная в левое предплечье Дагаза, взвыла – пронзительным, вибрирующим звуком, от которого свело зубы. Это был сигнал… родства. Так же она выла и годы назад. Охотник прислонился к ближайшему дереву, давая себе минуту перевести дух. Память нахлынула, холодная и неумолимая.

Тогда. Зал «Огранки».

Холодная каменная плита впивалась в голую спину. Ремни из грубой кожи, стянутые так, что на запястьях проступала кровь. Воздух был густым коктейлем из запахов: озон от голубых кристаллов в потолке, металл, жжёные травы и сладковато-приторная вонь «Экстракта укоренения» – алхимической основы, подготавливающей плоть к принятию чужого.

Над ним склонился Мастер Ульф. Его лицо, изрезанное руническими шрамами, было бесстрастно. В руке он держал нечто, похожее на длинное, тонкое шило из тёмного, почти чёрного металла, полое внутри. Кончик светился тусклым, зловещим багрянцем.