Ещё три сказки, сказ и бонус

Но иногда таких шлют туда, где дают второй Шанс. (Ну, это уж зависит от того, хотят ли они всей душой наверстать всё то, чем пренебрегали. Брезговали, словно отжившей и протухшей, никому не нужной, примитивной фигнёй. И по-настоящему сожалеют о потерянном впустую времени. Таким и правда, иногда помогают.)

Прощают, то бишь, их неразумность детскую. И самомнение великое.

Колян чувствовал, как краснеют уши. С трудом заставил себя перестать кусать губы – теперь это никак не поможет. Ведь перед ним – не мама… Вместо сочувствия Аделаида в очередной раз посмеётся-покудахчет. И будет права.

Да, он – такой. Неприспособленный. Неловкий. Невыносливый. Без знаний и умений. Не читавший и не смотревший ничего, кроме эсэмэсок от друзей-приятелей, да суперблокбастеров-стрелялок, чтоб уж быть «в струе», когда в классе обсуждали…

Но, может быть…

– Аделаида. Пожалуйста! Попроси за меня того, кто… – он сглотнул, – Ну, кто меня сюда поместил! Я, я… Честное слово! Всё это найду. Научусь. Прочитаю! Клянусь!

– Не клянись. Ваши, людские, клятвы, обычно ничего не стоят. Если тот, кто поместил тебя сюда, согласится, вся память о том, что с тобой случилось, останется с тобой. И отвечать – выполнишь ли ты свои обещания, или нет, придётся только перед своей совестью. И логикой. Ведь это место не изменится, и когда снова попадёшь сюда. В старости!

А уж сделаешь ли ты для себя выводы, или нет… Чтоб не ударить в грязь лицом когда в следующий раз встретимся… – Аделаида выразительно посмотрела на него.

Колян истово кивнул, придерживая обеими руками ноющий живот.

Аделаида вздохнула, покачала головой. Закатила к небу глаза. Опустила их снова – выражение Колян затруднился бы описать…

Птица хлопнула крыльями.

Вселенная вокруг Коляна раскололась… И снова возникла.

– Коля! Да Коленька же, сынок, ну очнись, ну пожалуйста! – причитания матери не спутать ни с чьими! Но пока их почему-то только слышно. И ничего не видно! Вдруг…

Резкий запах, бьющий в ноздри, заставил голову судорожно отдёрнуться прочь – от ужасной вонищи! Он заморгал. Глаза наконец открылись.

Ух ты! Солнце!

– Ага! Ну вот: пожалуйста! Я же говорил, что нет ничего лучше старого доброго нашатырного спирта! – чей-то довольный голос.

Колян скосил глаза вбок.

Ах, вон в чём дело: это встаёт на ноги до этого склонившийся над ним и прижимавший к его ноздрям вату с чем-то жутко вонючим, пожилой мужчина в белом халате.

А сам Колян лежит, оказывается, задницей на голой твёрдой земле, а плечи и голова покоятся на руках у матери.

– Господи, спасибо вам, доктор! Слава Богу! Он жив!

– Как огурчик. Даже сотрясения нет. Словно родился в рубашке. Вот только шишку придётся смазать йодом. Сейчас. Минутку. – Колян снова ощутил, как по лбу мажут чем-то холодным, – Вот так. Ничего-ничего. До свадьбы заживёт! – доктор снова ушёл куда-то. Колян услышал, как он что-то говорит в рацию. Снова послышались шаги:

– Ну, до свиданья, мамочка рассеянного с улицы Бассейной! Рассеянный! Поправляйся! И читай лучше книги – а то планшет портит зрение. А эм-пэ-три – слух…

Рядом зафырчал мотор, заскрипел гравий под колёсами, и машина стала удаляться.

Колян перевёл взгляд снова в глаза матери. Сейчас та почему-то молчала, лишь гладя его рукой по волосам.

Колян вдруг решился:

– Ма! Прости меня. Я вёл себя как последний идиот. Только баран мог не заметить турник. Честное слово: я больше никогда…

Мать только кивала. Но он видел в её глазах – неверие.

Сколько уже она слышала таких обещаний и клятв!

Он вздохнул. Аделаида! Он помнит! А уж в желудке как пусто!!! Но…

– Ма! А у нас есть рассказ Джека Лондона «Любовь к жизни»? – и, увидев округлившиеся от удивления глаза, продолжил, – И ещё: научи меня, пожалуйста, чистить рыбу!..

2. Напарник.

– Слушайте, жители Биркента, и уважаемые гости нашего города, и возвестите тем, кто не слышал! Мы, Падишах Мохаммад шестой объявляем своим Словом свою волю!

Завтра, с рассветом, любой пожелавший сможет войти в главные ворота дворца, и отправиться на поиски принцессы Малики! Тот, кто невредимой выведет её наружу, получит прекрасную Малику в жёны, половину земель падишахства, а после нашей смерти – и все земли! И мешок золота в приданное!

Войти в ворота дворца и попытаться спасти принцессу может любой! Будь то знатный, или простой, неродовитый, человек! И если такой простой человек спасёт принцессу, он немедленно причисляется к родовой знати Биркента! Будь то житель нашего города, или самой отдалённой страны!

Таково наше, падишахское слово, и такова наша, падишахская, воля!

Слушайте же, жители Биркента, и уважаемые гости города, и возвестите тем, кто не слышал! Мы, Падишах Мохаммад…

Казённо-равнодушный и профессионально звонкий голос глашатая с отменно чёткой дикцией, без помех доносился с противоположной стороны базарной площади, с помоста, используемого обычно для публичных наказаний: от порки нерадивой рабыни, до отрубания кистей рук ворам, или уж – голов – государственным изменникам. И слушать его ничто не мешало.

Потому что никто не смел нарушать тишину во время такого объявления: под страхом лишиться болтливого языка, или ещё какой части тела, произведшей бы шум – угрюмо-деловые стражники заранее взяли в кольцо огромную, пышущую жаром от полуденного летнего солнца яму, с пылью почти до щиколоток, что в Биркенте гордо именовалась Главной базарной площадью.

Поэтому разносчики, торговцы, покупатели, и просто оказавшиеся здесь в это время люди, застыли, не смея даже приоткрыть рот, и лишь косились на отблёскивающие кольчуги и оружие сардоров. А уж они у Мохаммеда шестого были ничего себе – откормленные, хваткие и крепкие на вид.

Конан, уже не обращая внимания на ставший привычным за последнюю неделю крепкий букет запахов: свежих лепёшек, конского пота, навоза, готовящегося плова, жаренной рыбы, дынь, и, разумеется, вездесущей пыли, стоял, оперевшись спиной на стену лавки жестянщика. (Тоже, конечно, прекратившего на время оглашения падишахской воли свой перестук молоточками-чеканами по котелкам-казанам и чайникам.) Послушал ещё немного. Собственно, он все условия отлично расслышал и в первый раз, но хотел послушать и во второй – вдруг чего из «условий» добавится. Или наоборот – пропадёт.

Ничего не добавилось. Но и не пропало – слова «мешок золота» приятно грели душу возможностью легко (как он себе это представлял) подзаработать!

Зато вот парнишка рядом с ним, еле протолкавшийся через толпу угрюмо насупившихся, задумчивых, сжимавших кулаки и хмурящих брови, или наоборот – радующихся предстоящему действу, претендентов, и просто – свидетелей, вздрагивал, и хватался за грудь именно при упоминании государственным глашатаем имени принцессы.

Не иначе – воздыхатель.

Конан усмехнулся про себя: а что? Ему такой повредить не сможет, а вот помочь в случае чего…

А почему бы и не попробовать, в самом деле? Ведь никто не запрещает договариваться и заключать союзы: вон, пятеро заговорчески перешёптывающихся в тени соседней (с посудой) лавки молодых парней в костюмах знати, и с дорогим оружием у пояса, явно решили объединить усилия. С тем, чтоб уж сделать дело, а потом между собой как-нибудь всё поделить.

Ага, смешно: поделить, как же!..

Восток! Тут делёж прост: тому, кто коварней всех, и умело всадит по самую рукоятку нож в спину излишне доверчивого, или не вовремя отвернувшегося «союзничка», всё и достанется. Ну, если и правда – удастся принцессу «вывести» из проклятого дворца…

Конан подошёл к парнишке, кусавшему губы и переминавшемуся с ноги на ногу явно в сомнениях: что же делать дальше, и как достойным образом подготовиться для сложной задачи! На тонкое костлявое плечо варвар положил огромную лапу:

– Что, паренёк? Небось, спать не можешь из-за мечтаний о Малике?

– Что?! Кто ты? Чего тебе надо?! – на обернувшемся чересчур порывисто лице вспыхнул огонь румянца, и парнишка, поняв, что его «вычислили», покраснел ещё гуще.

Конан, которого ситуация несколько забавляла, сказал:

– Я – Конан-киммериец. Проездом в вашем Биркенте. Но уже успел наслушаться ваших местных… Хм-м… Легенд. А надо мне – мешок с золотом, который тут обещали за пустяковую работёнку. А поскольку ваша принцесса (Воздадим хвалы её прелестям и красоте!) – при всём моем безмерном к ней и её отцу уважении! – мне без надобности, как и половина этого вшивенького падишахства, я подыскиваю напарника для завтрашнего дельца. Если у нас получится – он заберёт эти самые полпадишахства и принцессу…

А я – мешок с золотом. Справедливый делёж?

– С…Справедливый. А… Почему ты говоришь это – мне?

– Потому что, как мне кажется, ты тут – единственный человек, действительно беспокоящийся о судьбе этой самой Малики, – при упоминании этого имени мальчишка снова дёрнул плечом и вспыхнул, лишний раз подтвердив подозрения Конана, – А не мешка с золотом и дармового титула придворного лизоблюда!

Паренёк опустил голову вниз, к стоптанным и выгоревшим туфлям, искоса глянув в сторону дворца, и опять закусил губу. Но когда поднял взгляд, Конан поразился: тот пылал такой страстью, что если б у варвара и имелись сомнения, то тут же исчезли бы:

– Твоя правда, чужеземец из Киммерии! Я… Я жизнь готов отдать за спасение Малики из лап этого… Этого… Не знаю, кого! Но в прошлый раз не смог участвовать: не хватило денег на госпошлину!

– Ну-ка, ну-ка, поподробней: что ещё за госпошлина?

– Ну, как, что за… – паренёк, казалось, опешил. Но быстро сообразил, – А, ты же чужеземец! И условий всех предыдущих попыток в день Марпита, нашего священного праздника, не знаешь! Так вот: после первого раза, три года назад, падишах решил, что незачем попросту пропадать деньгам богатых претендентов на звание наследного Принца. И определил сумму налога, который и завтра с утра будут взимать чиновники, отвечающие за сбор претендентского налога. Ну, то есть – с каждого желающего войти в отпертые ворота дворца!

– Так значит, ты…

– Да, я, наконец, набрал денег достаточно, чтоб заплатить. Ну, и оружие кой-какое прикупить…

– Ага. Отлично. Что ж, парень… Кстати, как твоё имя?

– Садриддин.

– Что ж, Садриддин, согласен ли ты объединить наши усилия на условиях, которые я предложил?

Паренёк замялся было, но тут же криво усмехнулся: похоже, над самим собой:

– Конечно, согласен, Конан-киммериец. Ты ведь с самого начала ко мне приглядывался, и понял, что мне плевать на золото и падишахство! Мне нужна только сама!..

– Знаю. Значит, договорились: завтра в полдень, здесь, у ворот.

– А… Почему – в полдень?

– Ну, как же! Я не люблю толкаться, занимать очередь, и препираться с ретивыми конкурентами, храбро, или нагло лезущими вперёд. Пусть все нетерпеливые и самоуверенные претенденты на должность зятя, уже войдут! Да и нам, – Конан хитро подмигнул, – спокойней будет, зная, что вперёд уже кто-то пошёл.

– Ага, понял. То есть, ты…

– Ш-ш! – Конан приложил палец к губам, – Не забывай: мы – на базаре. Здесь даже у стен растут уши. Так что, что бы я там не предполагал, высказывать вслух этого не надо.

– Всё понял. Ты предусмотрителен и осторожен, чужеземец. Кроме того твои… э-э… мускулы позволяют надеяться на то, что наши шансы…

– Скажем так: неплохи! – Конан поиграл налитыми буграми бицепсов, грудными и прочими мышцами, рельефно выделявшимися на его загорелом и как всегда обнажённом по пояс, на котором привычно висел огромный по местным меркам меч, торсе, – А сейчас нам лучше просто разойтись. До встречи, Садриддин!

– До встречи, Конан!

После того, как столь несхожие личности, и правда, разошлись, из узкого проёма между лавками высунулась чьё-то, похожее на лисье, загорелое почти дочерна, лицо. Взгляд внимательно прищуренных карих глаз испытующе упёрся вначале в спину киммерийца, а затем – и Садриддина. После чего, завернувшись в лохмотья-обноски поплотнее, неприметный тощий человечек убрался в свою нору.

В обеденном зале караван-сарая к вечеру оказалось не просто людно, а чертовски людно. Конану пришлось разделить стол с какими-то не то – скотоводами, (не иначе как пригонявшими баранов на продажу) не то – дехканами. Правда, эти измождённые и дочерна загоревшие бедолаги на неприятности не нарывались, и безропотно освободили по его требованию ставший привычным для него за последнюю неделю торец стола.

– Эй, Вахид! – Конан кивнул повару, которого видел прямо через широкий проём кухни. Когда усатый плотный зингарец обернулся на громовой голос, варвар закончил:

– Мне – как всегда.

Кивнув в ответ, мужчина с красным от пышущих жаром казанов, лицом, отвернулся к плите, что-то буркнув поварёнку постарше. Не прошло и минуты, как перед киммерийцем красовалось огромное блюдо с чуть не половиной барашка, зажаренного на вертеле. И, разумеется, добрая кружка вина – ёмкостью не меньше полбурдюка.

К этому времени все, кто тоже обернулся на зычный голос северного гиганта, напялившись вдоволь, повернулись обратно к своим мискам и сотрапезникам. Конан приметил, кстати, и ту пятёрку, что шушукалась о чём-то на базаре, и ещё три-четыре группки – явно претендентов. Они, кто – вдвоём, а кто – втроём, ужинали здесь же. Ну и правильно: еда у Вахид-ака всегда славилась отменным вкусом. И порции он накладывал без обмана!

Конан, отрывая куски от туши прямо руками, принялся за дело. Соседи-скотоводы, попереглядывавшись, да повздыхав, продолжили свою трапезу. Правда, отнюдь не с таким аппетитом – у них на ужин были только лепёшки да фасоль. Запивать которые приходилось жиденьким чаем. Варвар, хоть и делал вид, что всецело поглощён приёмом пищи, и не забывая чавкать и довольно крякать, тем не менее чутко вслушивался в царящий вокруг, и для нетренированного уха вроде бы абсолютно неразборчивый, гомон-ропот.

– …три барана! А я ему говорю: за мою Гюзель три барана – это курам на смех! Такая умница, красавица, с пяти лет готовит – пальчики оближешь! А сейчас, когда ей сравнялось тринадцать – вообще может приготовить хоть на роту сардоров! Нет, говорю, давай пять – и не меньше!..

– …вовсе не такие тонкие и прозрачные, как китайские. Нет, в кольцо, конечно, не проходят, но зато – какое шитьё! Уж на золотые нити я не скуплюсь! Наши платки и чадры – самые узорчато-расписные во всём Хурассане, а здесь их и за два брать не хотят!..

– Нет! Вначале стигийцы захватили только порты на юго-востоке! А король Вездигдет их оттуда!..

– …сами пошли, никто на аркане не тянул! И когда к закату не вернулись, всё стало понятно! Сожрала их – Да упокоятся их души с миром! – чёртова тварь! – ага! А вот это – то, что стоит, пожалуй, послушать дальше. Конан отпил солидный – в полкружки! – глоток, и продолжил якобы кусать и жевать, водя глазами по залу, где уже плавала мгла от трубок курильщиков опиума, а на самом деле вслушиваясь в разговор за столом справа:

– А какие были мастера! М-м!.. С одних только сабель могли позволить себе купить по загородному дому! Да вот не поделили, понимаешь, отцовскую мастерскую. Разъехались на разные стороны площади, и стали конкурентами… – Конан понял из дальнейшего разговора, что речь идёт о братьях-близнецах, искусных кузнецах, слава о которых далеко вышла за пределы Биркента, и которым элитное оружие, изготовленное в их наследной лавке-кузне, позволяло неплохо сводить концы с концами. Если сказать мягко.

Однако тут рассказчик – пожилой мужчина с потным и раскрасневшимся от горячей пищи лицом, и заплатами на явно видавшем лучшие времена халате – пустился в воспоминания о качествах кольчуг и сабель, и довольно долго об интересующем Конана предмете речь не шла. Но вот опять:

– …в самом расцвете лет! Каждому – по двадцать пять! Пора, вроде, и женой обзаводиться. Ну и одолела их тут гордыня: захотелось одним махом добиться всего! И дворянства, и золота, и принцессы! А уж ненавидели друг друга к этому времени – и не говорите! Я сам – сам! – видел, как входили не далее как в прошлом году прямо в ворота. Первый – с обнажённой саблей в руке, и в кольчуге полированной: чисто – зеркальный карп! Ослепнуть можно было! А второй – Ринат! – наоборот: выкрасил всё в чёрный. Наверное, думал, что так он станет незаметным там, в тёмных переходах и комнатах… Саблю и два кинжала, само-собой, и он не забыл. Только…

Только после заката, когда закрыли уже и заперли ворота, да наложили снова заклятий защитных с печатями наши-то придворные дармоеды-то, ну, то есть – чародеи…

Перелетели в числе других через стену и головы Рашида с Ринатом!

А я уж так хорошо приспособился продавать в Зингару через двоюродного брата их кольчуги и кинжалы!..

– Но погоди-ка… Бэл с ними, кинжалами… Так, получается, за день эта тварь может убить более двухсот человек?! – это прорезался недоверчиво-удивлённый и чуть подрагивающий (От удивления, разумеется!) голос собеседника справа, гибкие холёные пальцы которого автоматически, без участия глаз, крошили на стол белую лепёшку – патыр.

– Хо!.. Убить-то она может и побольше, я думаю… В самый первый раз, когда вход был ещё бесплатный – многие ломанулись попробовать. И даже сардоры самого Мохаммада. Только погибли они. Все погибли. (Тогда-то падишах и запретил воинам гвардии участвовать!)

Дело-то в том, что она, тварь эта, там, внутри, живёт по своему, собственному времени. Да и все, кто попадает внутрь – живут так же. Словно бы – вне времени!

– Это как так? Что за чушь?! – это влез собеседник слева, юнец с ещё блёкло-белёсыми усами, почти непрестанно чешущий затылок. Конан подумал, что, в-принципе, ребята-претенденты работают грамотно: расспрашивают, щедро угощая, бывшего младшего виночерпия, уволенного с должности не столько по возрасту, сколько в связи с тем, что в неё вступил его старший сын – передача поста, так сказать, по наследству.

И вот теперь пожилой профессиональный сплетник и интриган, чтоб совсем уж не заскучать дома, не потерять квалификацию, да и покушать задарма, с умным видом пересказывает дворцовые закулисные пересуды и сплетни трёхлетней давности.

Дней пять назад, пока ещё не начался наплыв прибывающих из других стран претендентов, и караван-сарай стоял полупустой, Конан и сам расспросил старца. Однако быстро понял, что тот – не слишком надёжный свидетель. И все его сведения получены из третьих-пятых рук. А то и побольше.

– Не чушь, уважаемый Дониер-бек. А вот послушайте. Знавал я и одного парня, который у нас был младшим конюшим. Он тоже в первый раз – того. Решил попробовать. Только когда зашёл внутрь, да услыхал жуткие вопли этих… Ну, тех, кто вошёл раньше… Сел на пол прямо у входа, и так и сидел, сжавшись в комок, и боясь даже шевельнуться. Как он рассказывает – парализовало его. Мышцы, говорит, словно скрючило судорогой!

Так и просидел, говорит, пока не почуял, что если не выберется из дворца, умрёт от жажды. Да оно и верно. Когда его, еле ползущего по плитам, у самых ворот подобрали, да стали поить, выпил добрый бурдюк… Но это – к слову. А главное – так это то, что по его словам, сидел он вот так, скрючившись, возле самого входа, не меньше трёх-четырёх суток. И – вот уж не поспоришь! – щетина на его подбородке!

– А что – щетина на его подбородке?

– Ну – как, что?! Отросла она! Так, словно, и правда – не брился он пять или шесть дней! А выполз он, кстати, за час до заката – то есть здесь, в нашем мире, прошло всего-то шесть-семь часов… Вот и думайте сами – брать или не брать туда бурдюки и лепёшки!..

Конан понял, что больше ничего нового он от старика, рассказывавшего, словно затверженный урок, одними и теми же словами вызубренную легенду-полуправду, не узнает, переключил внимание на других ужинавших.

Однако больше никто, кажется, не рвался делиться знаниями о том, как, и от чего погибло более шестисот храбрых, крепких, и самоуверенных парней и мужчин. Головы которых, за неимением остального тела, упокоились, согласно местным обычаям, на местном же погосте. И, похоже, тактика странной твари, таким странным способом дающей понять, что она вновь оказалась сильней, начинает приносить плоды: в этот праздник Марпита число претендентов не превышает ста…

А в прошлом году, как утверждают старожилы, как раз и составляло – двести.

Но за себя киммериец был спокоен.

Его-то голова здесь, в пропылено-выгоревшем, захолустном Биркенте, с жителями, кажущимися невозмутимыми и равнодушными к любым происшествиям, не останется.

Поэтому доев, и допив, он просто пошёл спать.

Сума за плечами напарника вызвала удивлённый возглас у Садриддина:

– Конан! Ты что – собираешься там жить?!

– Да, примерно.

– В каком смысле?

– В прямом. Ты что, дорогой напарник, не слышал, что поговаривают о времени, существующим – а вернее – не существующим! – там, за порогом? – они как раз и стояли у этого самого порога, провожаемые наигранно-лицемерными напутственно-сочувствующими взорами толстеньких чиновников скучно-казённого вида, и двумя взводами падишахской стражи, с пиками наперевес окружавшими ворота снаружи. Правда, острия пик были обращены к открытым сейчас воротам, и брови не переставали хмуриться: похоже, бравое воинство всё-таки больше опасалось того, что может из тёмного проёма выйти, чем тех, кто может захотеть прорваться туда снаружи, не заплатив налога.

– Ну… Да, слышал. Но ты же, надеюсь, не веришь всем этим бабским сплетням о том, что кто-то блуждал там неделю, и потом вышел наружу совсем спятившим седым стариком?

– Нет. Сказочкам про Бахром-ака я не верю. Зато другой истории, где у мужчины за шесть часов отросла недельная борода, верю. А вот то, что ты не догадался захватить еды – плохо. Ну, ничего: на неделю-то моих запасов на двоих хватит. – Конан пренебрежительно похлопал рукой по тощенькой котомке, что оказалась за плечами у напарника.

– Хм-м… Я благодарен тебе, конечно… Но ведь мы, надеюсь, не будем рыскать там неделю? Дворец – небольшой! (Поскольку у наших падишахов Мохаммадов просто не было денег на возведение большого!) Надеюсь, часа за три мы обойдём его весь!

– Ну-ну. – Конан криво ухмыльнулся на замечание юноши, и суму с плеча снял, – Похоже, кое-кто из предыдущих шестиста-с-чем-то-там претендентов тоже так и рассуждали. Ладно. Надеюсь, ты не будешь возражать нести свою долю еды и воды на эти самые «три часа»? Развязывай-ка свою котомочку…

Перераспределение продуктов много времени не заняло: киммериец захватил с собой только белых лепёшек патыр, которые славились в Биркенте и окрестностях тем, что не черствели побольше недели, ломтиков вяленного мяса, и сухофруктов. А вот второй бурдюк с водой, что размером был поменьше Конановского, еле влез в котомочку Садриддина. Юноша закинул её за спину, поприседал. Конан хмыкнул:

– Да, так хорошо: ничего не звенит. Теперь можно и идти. Только не торопись. И, главное – не забывай следить за нашим тылом. – видя вскинувшиеся недоумённо брови, Конан поправился, переведя на местный диалект зингарского, – Прикрывай, короче, наши спины, пока я буду «бдить» вперёд.

– А… А почему это вперёд будешь «бдить» ты?

– А потому, мой милый и надеющийся на своё юное зрение, напарник, что в темноте я всё-таки вижу получше даже тебя. Можешь отсюда, например, сказать, сколько досок в двери, которая вон там, впереди?

– В какой двери?!

– Вопрос исчерпан. – Конан, медленно идущий чуть впереди, вздохнул, – Сейчас мы к ней подойдём.

– О, верно! Тут есть дверь! Как же ты её с такого…

– Очень просто. Говорю же – вижу в темноте получше многих.

– Всё, понял. Ты прав. Но… Как же тогда я смогу смотреть за нашими спинами, если даже дверь с десяти шагов не заметил?

– Э-э, не бери в голову. Сейчас глаза привыкнут, и будешь видеть лучше. – Конан не стал говорить, что сам шёл через базарную площадь с полуприкрытыми глазами, чтоб ослепительное солнце Востока не помешало его кошачьему зрению заработать сейчас, в полумраке, в полную силу. И плевать ему было, что бравые стражники могут посчитать его прищуренные глаза за презрительное к ним отношение: главное сейчас – именно зрение!

– Да, верно. Вон: коридор вижу.

Коридор, оказавшийся за бесшумно открытой могучей рукой варвара дверью, уходил, казалось, в бесконечность. Которая для Конана заканчивалась в примерно сорока шагах – новой дверью. Вынув из ножен верный меч, киммериец пружинящим шагом бесплотной тенью двинулся вперёд, бросив через плечо полушёпотом:

– Хочешь пожить подольше – не шуми. А если что подозрительное…

– Понял. – ответный шёпот звучал несколько неуверенно. Хотя заподозрить парня в банальной трусости было невозможно: это же его возлюбленную они идут спасать! А влюблённых во все времена можно обвинить, скорее, в излишней порывистости и неосторожности, чем в трусости!

Вторая дверь тоже открылась без скрипа: уж Конан позаботился. Однако внутри оказалось действительно темно: свет полудня через крохотные окошечки вверху, под куполами крыши, проникать-то проникал… Но до пола почему-то не доходил: словно терялся в клубящейся мгле, наполнявшей огромную комнату: зал для приёмов.

Варвар, разумеется, не забыл побеседовать с архитекторами и строителями, недавно – всего лет десять назад! – проводивших перестройку крыла принцессы, и косметический ремонт остальных покоев. Поэтому примерную планировку дворца знал. Там, в дальнем конце зала, по бокам от трона, должны начаться два основных крыла: покои падишаха и комнаты принцессы. Вот там и нужно будет скорее всего ждать…

Того, чего нужно ждать.

В какое именно крыло идти, Конан собирался решить на месте, после предварительного осмотра-разведки. Но пока ни малейших намёков на что-либо, могущее помочь ему понять, с чем они будут иметь дело, не имелось: ни растерзанных тел людей, ни следов твари, что водворилась сюда, вынудив всю челядь, да и самого правителя, полуодетыми, и с душераздирающими воплями, выскочить наружу буквально за несколько минут… И бежать, пока не оказались снаружи – за защитной стеной города!

Однако когда подошли к трону, (сейчас, разумеется, пустовавшему) следы нашлись.

Вернее – один след.

Роскошная ткань на высоченной помпезной спинке оказалась словно перечёркнута, разодрана когтистой лапой: три глубокие борозды пересекали узорчатый хан-атлас, до сих пор чудесно серебрившийся мягкими отсветами и переливами даже в полумраке.

Убедившись, что ни за троном, ни в углах никто коварно не притаился, Конан позволил себе несколько расслабиться, покачав головой:

– Хотя этой твари никто не видел, я уже могу себе кое-что представить.

– По следу лапы? – Садриддин спрашивал, как и варвар, понизив голос почти до шёпота, чутко ловя малейшие подозрительные шорохи. Хотя готов был поставить в заклад свой остро наточенный кинжал, который держал теперь в руке, против пары дохлых мух, что варвар-северянин и слышит происходящее вокруг гораздо лучше.

– По следу лапы.

– Но… Что может сказать такой след?

– Охотнику и воину – многое. Во-первых – это – не заколдованный человек, а именно – зверь. Например, у северных медведей есть такой же обычай: они помечают свой участок леса, обдирая кору деревьев как можно выше – ну, чтоб показать конкурентам свой рост и силу! Во-вторых, у этого зверя есть не менее четырёх когтистых конечностей. Или лап. – на недоумённое почёсывание затылка киммериец решил свой вывод пояснить, – Это просто: будь у него вместо передних лап крылья, ему не удалось бы задними оставить такой след. Да и территорию свою крылатые метят по-другому… В-третьих, размером тварь не меньше быка или того же медведя. Это понятно по расстоянию между отдельными пальцами: вон какое большое!

Ну и в-четвёртых – тварь умна.

Участок для охоты ей метить не надо, поскольку сюда других таких, как она – уж точно не сунется. А этот след на ткани – призван, скорее, напугать. Людей. То есть, заставить тех, кто потрусливей – занервничать, запаниковать заранее. Вот такой вот демонстрацией своих размеров, вооружения, и силы. Дрожащего от страха противника легче…

Съесть!

– Бэл раздери… Твоя правда, Конан: я… Нервничаю.

– Это – отлично, – Конан весело глянул на уже привыкшего к полутьме, и переставшего ежесекундно щуриться и моргать, напарника, – А вот если бы ты сказал, что не боишься, я посчитал бы тебя за идиота. Или вруна. Потому что храбр не тот, кто не боится. А тот, кто может контролировать свой страх. Отложить его туда, где он не помешает работе. А мы с тобой сейчас выполняем важную работу. Ты – спасаешь свою девчонку, я – зарабатываю мешок с замечательными жёлтыми кружочками. Которые потом можно обменять на кусок приятной и беззаботной жизни.

– Ты хочешь сказать, что золото…

– Что оно, пока молод, позволяет неплохо проводить время. Жаль, обычно надолго его не хватает, сколько бы не заработал!

– Так завязывай быть наёмником, и устройся на должность получше! Например, тебя легко бы взяли в нашу армию сотником. Или даже – тысячником!

– Нет, Садриддин, это для меня – мелко. Я целю куда повыше!

– В начальники войска?!

– Нет. В короли.

– О-о!.. От скромности ты не умрёшь!

– Это уж точно. Вот такие мы, киммерийцы: зарабатывать – так мешок золота, править – так королевством! Причём – своим! Ладно, отдохнули, потрепались, и – вперёд!

Осторожно ступая, они перешли к двери, ведущей в крыло принцессы.

Конан кивком головы показал Садриддину, что тот должен сделать, сам с нацеленным в сторону двери мечом встал в боевую стойку – в нескольких шагах от неё.

Дверь юноша открыл бесшумно и быстро.

Вылетевший оттуда ком шерсти и ярости Конан встретил достойно: сам внезапно прыгнул навстречу, и огромный меч вонзился прямо в центр разверстой зубатой пасти!

Рёва и воя не услышали бы только дикари отдалённого Пунта: от их силы закладывало уши и буквально до фундамента содрогались стены!

Варвар, от могучего рывка твари выпустивший меч из рук, не мешкая продолжил атаку: выхватил кинжал, размером не уступившим бы местным саблям, и одним прыжком вскочил на холку корчащегося на полу зверя. С боевым киммерийским кличем Конан вонзил стальной зуб в основание черепа монстра!

После чего мгновенно соскочил, не забыв кинжал выдернуть.

– Сюда, за трон!

Ещё до того, как напарники отбежали, ощетиниваясь зажатым в руках оружием на врага и тёмный проём, стало ясно: тварь поражена смертельно. Конвульсии быстро затихли, и она вытянулась, обмякнув, в бесформенную гору-кучу прямо у двери…

Из проёма никто больше не появился.

– Конан. – Садриддину пришлось два раза вдохнуть, и сглотнуть, прежде чем перестали стучать зубы, и он смог сказать хоть что-то, – Какой ты могучий и быстрый! И если б не ты – сейчас одним идиотом-влюблённым точно стало бы меньше!

– Оно и верно. – тон Конана не позволял понять, говорить ли он серьёзно, или шутит, – Правда, ты погиб бы не потому, что побоялся бы этого тигра-медведя, а потому, что твой кинжальчик – коротковат. И не достал бы ни до сердца, ни до позвоночника, как моё оружие. Где разжился, кстати?