Читать книгу: «Мотя», страница 8

3

В сырьевых городах все завязано на производство, поэтому всяческие гостиницы, кафе, стадионы, кинотеатры – обязательно это отражают. И всегда намекают на высокое будущее для каждого. Например, в шахтерском городке неизменно найдется кафе «Уголек» – и обязательно сыщется какая-нибудь «Орбита». Да, мы добываем уголь в поте лица своего. Но мы всегда помним о космосе.

Не был исключением и Юдольск – напротив гостиницы «Нефтяник» сверкало вывеской кафе «Метеор».

Мотя и Кока оформились в гостинице и отправились в кафе выпить чаю. Официантка принесла им чайничек с заваренным в нем лабазником и кипреем, стаканы-армуды и две маленьких конфетки в черной обертке, на которой золотилось слово «Метеор». Телевизор над стойкой пел любимую песню Нюры:

Meine Lippen, sie küssen so heiß,

meine Glieder sind schmiegsam und weiss.

In den Sternen, da steht es geschrieben,

du sollst küssen, du sollst lieben.

– Жалко, Нюры с нами нет, – печально улыбнулась Мотя, покручивая стакан, – как она там?

– Жалко, – согласился Кока. – Я думаю, она справится. И мы еще увидимся, обязательно.

После чая, решив убить оставшееся до вечера время, пионеры традиционно отправились в местный краеведческий музей – ибо куда еще пойти любознательным пионерам, любящим историю своей страны? Правда, в убийстве времени они не преуспели: музеи северных бензоколонок, случайно ставших городами, одинаковы – мало истории и много таксидермии. Не был исключением и Юдольск – тонкий слой истории был равномерно размазан по огромному зданию: макет Юдольского острога 1593 года, чум и лодка-долбленка, первые декреты Соввласти, модель нефтяной буровой установки и чучела местной фауны – всё. История города словно бы откалывалась огромными пластами – острог при Федоре Иоанновиче Блаженном, Казымское восстание при Сталине, нефтегород на излете эпохи – каждый из этих трех пластов словно нужно было долго размораживать, очищать от грязи, возиться в холодной мутной воде, чтобы вымыть мельчайшие фракции, микроскопические блестящие крупинки. Кому это надо? Правильно, никому – население делилось на две части: приехавшие заработать и уехать, и вогулы, живущие в другой реальности, и постепенно в эту другую реальность уходящие, следом за белоглазой чудью, чтобы уже никогда не вернуться, а вечно бродить по цветущим багульниковым полям Сорни-най. Смерть вовсе никого не пугала здесь, а была радушной хозяйкой этих мест, готовой всегда прийти на помощь. Ни к чему искать сложное, потому что смерть решает простым способом.

Печальные, но умиротворенные, Кока и Мотя прямо из музея отправились в гостиницу спать, хотя встреченный по дороге кинотеатр зазывал их на спаренный сеанс: «Первые на Луне» и «Переход товарища Чкалова через Северный полюс».

Ночью неожиданно потеплело. К исходу утра туман повис на деревьях, и шумел по крыше, как пьяная мышь в кладовке, стуча срывающимися с веток каплями – то еле слышно, то выдавая барабанную дробь.

– Чики-чики!

Ходят мыши.

Ходят с хвостами,

Очень злые.

Лезут всюду.

Лезут на полку.

Трах-тарарах!

И летит чашка.

А кто виноват?

Ну, никто не виноват.

Только мыши

Из черных дыр.

Здравствуйте, мыши!

Мы вернулись, – напевала Мотя, валяясь в гостиничной кровати. Идти куда-то под восьмибитным северным солнцем было совершенно лень, абсолютно лень, невозможно лень. В такую погоду – особенно. Хорошо, что сегодня можно никуда не ходить – Кока сказал, что с утра отправится, как он выразился, «пробить информацию по своим каналам», и до обеда его точно не будет. Мотя свесилась с кровати и заглянула под – на полу лежал чемоданчик со стальным сердцем, деньгами и прочими бумагами, точно, как у президента Ндонга. Мотя вдруг поняла, что стала забывать какие-то всем известные вещи, и помнить, наоборот, какие-то совсем не значимые – скажем, она помнила, как президент Экваториальной Гвинеи хранил все государственные деньги у себя под кроватью, и как он ел их на болоте, но совсем не помнила, например, кто такой Путин.

«Мы теперь уходим понемногу… – подумала Мотя. – Ну, да ладно, скоро все кончится». Она показала чемодану язык, и вернулась обратно на кровать. Пощелкала выключателем ночника, повертела ручку громкости радио, стоящего на тумбочке у кровати – оно молчало, взяла лежащую тут же книгу в обложке из стекла – такие лежали всюду в гостинице, открыла, где попало, и прочла:

6:8 Нярох же обрел благодать пред очами Калтащ.

6:11 Но земля растлилась пред лицем Калтащ, и наполнилась земля злодеяниями.

6:12 И воззрела Калтащ на землю, и вот, она растленна, ибо всякая плоть извратила путь свой на земле.

6:13 И сказала Калтащ Няроху: конец всякой плоти пришел пред лице Мое, ибо земля наполнилась от них злодеяниями; и вот, Я истреблю их с земли.

6:14 Сделай себе ковчег изо льда; отделения сделай в ковчеге и застели его шкурами внутри.

6:17 И вот, Я наведу на землю потоп водный, чтоб истребить всякую плоть, в которой есть дух жизни, под небесами; все, что есть на земле, лишится жизни.

6:19 Введи также в ковчег зверя манг онт*, пару, чтоб они остались с тобою в живых; мужеского пола и женского пусть они будут.

6:21 Ты же возьми себе всякой пищи, какою питаются, и собери к себе; и будет она для тебя и для них пищею.

6:22 И сделал Нярох всё: как повелела ему Калтащ, так он и сделал.

7:1 И сказала Калтащ Няроху: войди ты и все семейство твое в ковчег, ибо тебя увидела Я праведным предо Мною в роде сем;

7:4 ибо чрез семь дней Я буду изливать дождь на землю сорок дней и сорок ночей; и истреблю все существующее, что Я создала, с лица земли.

7:5 Нярох сделал все, что Калтащ повелела ему.

7:17 И продолжалось на земле наводнение сорок дней, и умножилась вода, и подняла ковчег, и он возвысился над землею;

8:4 И остановился ковчег в седьмом месяце, в семнадцатый день месяца, на горе Пайер*.

8:14 И во втором месяце, к двадцать седьмому дню месяца, земля высохла.

8:15 И сказала Калтащ Няроху:

8:17 выведи с собою зверя манг онт, который с тобою: пусть разойдется он по земле, и пусть плодится и размножается на земле.

Мотя закрыла книжку и прочла на обложке: Книга Ледяного Ковчега. «Какая-то местная Библия, наверно. Вогульская», – решила она. – То есть мамонты так тут и живут, как Нюра говорила, только маскируются. Интересненько…».

В дверь постучали, и вошел Кока.

– Привет!

– Привет! Чего ты стучишься-то? Какие у мертвых могут быть секреты друг от друга? – улыбнулась Мотя. – Как, пробил информацию?

– Ага. А ты как утро провела?

– В кровати валялась. Книжку вот полистала, про мамонтов. Библия какая-то местная.

Кока взял с тумбочки Книгу Ковчега: Да, я тоже читал. Тыт-ты ваелын: уй-хул тэнэ хура кивырт торыл манигтым Няврам хонтэлын.

– Это что?

– Это Евангелие от Луки на вогульском. Глава вторая, стих двенадцатый – «и вот вам знак: вы найдете Младенца в пеленах, лежащего в яслях». Библию сразу после восстания Ваули начали на вогульский переводить. Чтобы, значит, воздействовать. Кстати, знаешь, почему боженька перестал Иова мучить?

– Почему?

– Когда у Иова были все чада и домочадцы убиты, и все имущество было уничтожено – остался у него только кот. И боженька задолбался этого кота убивать, и все Иову вернул.

– Почему?

– Потому что это был кот Шредингера, – улыбнулся Кока.

Мотя рассмеялась.

– Здорово! А что ты там про восстание говорил?

– Был такой шаман-разбойник у самоедов и остяков, Вавлё Ненянг, или, Ваули Пиеттомин, местный Робин Гуд, шестнадцать лет по тундре со своей бандой из четырехсот человек гонял, выдавал себя за царя, как Тимошка Анкудинов – самозванство у нас всегда модно было. Призывал снизить ясак и цены на русские товары. В конце концов, его обманом поймали и заковали в кандалы, в которые при ковке был добавлен гвоздь из конской подковы – такое железо, считается, не поддается никаким шаманским чарам. А потом сослали, из Сибири в Сибирь, как говорится – в Акатуевскую каторжную тюрьму на свинцовый рудник. Оттуда он уже не вернулся. Считается, что Ленин стал его продолжателем. А Ненянг, между прочим, переводится с самоедского, как «комар» – тут тебе и вампиры, и вышки нефтяные, и первый самоедский космонавт Комаров, и все, что хочешь.

– Так ты про него информацию искал?

– Ну, не столько про него, сколько про Паню Ходина*. Это его соратник, тоже шаман. Когда его схватили, то свои же ему руки вывернули, кисти и пальцы переломали, чтобы «ворожбой не мог причинить какого-либо вреда поимщикам». Левая рука у него полностью высохла после этого. Его отправили в Омский острог, крестили под именем Иван, а потом убили и закопали в землю, чего делать вообще нельзя. Десять лет стоял мертвый Паня под землей, и за эти десять лет оброс белой шерстью и стал великаном. Местные говорят, что Паня воскрес, обрел в подземелье союзника, самого Нга – это такой дьявол льда, питающийся душами умерших, и создавший Уральский хребет из окаменевших оленей, и вместе с ним вернулся в тундру. Фигуру Пани, выше любого чума, уже не раз видели в тундре, огромные его следы находили на снегу и на песке. Тот, кто видел его спутника Нга, падал замертво. Паня вернулся, чтобы сначала найти и погубить предавшего его соплеменника, а затем расправиться со всеми пришельцами. Я думаю, он точно знает о нефтяном сердце то, чего не знает Гугель. Кстати, к академику мы пока не пойдем, сначала с местными договоримся.

– Как ты все это запоминаешь.… Слушай, я вот сегодня заметила, что помню совсем ненужное, а нужное – не помню.

– Не знаю. Тут много чего в голову всякого приходит, места такие здесь. Кстати, потоп, про который ты читала, когда мамонты выжили, был уже вторым. А при первом в живых осталось только 11 вогулов – 10 мужчин и 1 женщина. Эти люди забрались на вершину Холата, который так любит Нюра, и пытались там спастись. Но вода всё поднималась и, наконец, незатопленной оказалась только небольшая узкая площадка. Погибло 9 человек, в живых остались лишь женщина и мужчина. Они висели на крошечном выступе, когда воды стали отступать. Именно с них и началось возрождение вогулов, а гора Холат стала называться Горой Смерти.

– Ну, понятно, – сказала Мотя. – Всюду смерть. Художник Ярошенко.

4

Умирать, конечно же, лучше всего зимой, это всякий знает. Поэтому те, кто при жизни вел себя достойно, умирают зимой. Да и бог милостив – зима здесь длинная, умирай себе спокойно с ледостава по конец апреля, когда Обь вскроется. И тогда у тебя есть шанс доплыть в своем гробу до самого полюса и обрести Вечность. Некоторые старики вогулы, которым весь этот бардак остохренел, так и делают – к концу апреля отпускают свои души погулять, и лежат себе мертвее мертвого. Тогда их, понятно, наряжают в самое лучшее и нарядное, покупают вертикальный гроб, и ставят на лед Оби. Некоторые заботливые сыновья даже газовую горелку с собой приносят, лед подтопить, и вморозить в него донышко гроба, чтобы стоял уверенно, и доплыл куда надо.

Там, на полюсе, их уже целая колония – души возвращаются, и старики тусуются себе там, есть им не надо – они же не совсем живые, а только вот погреться на скупом полярном солнушке, да послушать новоприбывших, что там у хохлов, например. А надоест – отпусти свои души, ложись в ближайший сугроб, да и постигай себе Вечность дальше.

Некоторые, особо упертые, до сих пор про Ленина спорят. Одни говорят, что он человек достойный, вогул, умер зимой, как положено. Другие смеются, и говорят, какой же он достойный, если его угораздило умереть возле такой маленькой речушки, да еще и текущей, в итоге, не на полюс, а в Каспий? Но он же Вечность постигает, не унимаются первые. Как можно постигать Вечность, если русь махум⁸ его положили выпотрошенной куклой в каменную коробку, не на льду, и даже не под водой – отвечают вторые. В общем, спорят.

А если кто не зимой умирает, то для них в магазине ритуальных услуг продаются такие здоровенные листы бумаги. Из них делается бумажный кораблик, какие ребятишки еще с детства учатся делать, только большущий. Выносят его на пирс, кладут туда покойника – у него шуба обычно специально тяжелая, или к рукам что-нибудь тяжелое привязывают, и отправляют кораблик в путь по Оби. Я ступила на корабль, а кораблик оказался из газеты вчерашней, да…

Кораблик постепенно намокает и тонет. Умерший идет на дно. Всяко лучше, чем в земле гнить. Тоже, в общем-то, вечность, но не такая, конечно, не такая…

Так думал Иван Сопочин-старший, сидя в гробу и покуривая трубку в ожидании ледохода. Ему было уютно и не скучно – все земные заботы кончились, можно было спокойно сидеть и размышлять.

В это время Иван Сопочин-младший, сын Ивана Сопочина-старшего, возвращался домой. Еще не дойдя до дома, еще только увидев вдалеке его крышу, Иван-младший понял: что-то случилось.

Его не было дома две недели, и уже неделю в доме жила смерть. Уже неделю мать Ивана-младшего была мертвой; и конечно же, ее душа-лиль уже отправилась жаловаться о своей судьбе в Верхний мир, уже, вернее всего, прошла Сосновое болото Середины неба, и карабкалась на Сосновый хребет горы Середины неба, и, наверно, уже видела Водянистое море Середины неба – виданное ли дело, лежать неделю мертвой в своем доме, пока на кухне хозяйничает смерть? Долго, конечно, душу-лиль там слушать никто не будет, но все же…

Уртэ-душа отправилась в Мортым ма – Тёплые края, скорее всего, в Крым. Говорят, многие уходящие души-уртэ сейчас уходят по смерти именно в Крым. Там тепло…

Иван-младший отворил двери и окна, чтобы выпроводить загостившуюся смерть – хватит, пусть уходит, хозяин вернулся. Он давно был готов к случившемуся – мать была старой и сильно болела.

В коридоре молча стояли еще две маминых души – теневая душа, ждущая упокоения, и птица сна, которая полетит в будущее.

Иван-младший отворил чулан, и вытащил из-за сетей мамин гроб. Гроб был хороший, красивый, Нярох купил его месяц назад в местном IKEA, качественное ламинированное ДВП, верх его закруглялся как у колыбели, а низ был ровным – чтобы можно было ставить гроб вертикально. Очень хороший, устойчивый гроб, мама будет довольна. На верхней крышке были выдавлены какие-то узоры, продавец сказал – ар-нуво, кажется. Очень красиво. И крышка хорошая, плотно входит, не надо даже фиксировать, но сбоку были просверлены отверстия, и в целлофановом пакетике прилагались два винта с евроключом.

Иван-младший нарядил мать в новую ягушку, повязал красный платок с черными розами, ноги обул в новые, вышитые бисером кисы. Положил в гроб. Теневая душа свернулась калачиком в ногах мамы. Покойница словно была обижена – углы губ опущены, голова повернута к стенке гроба. "Не сердись, ома", – сказал Иван-младший, – "я не услышал тебя, далеко был". Он уткнулся лицом в ее руки и сухо, без слез, заплакал. Никто больше не будет гладить его по голове, когда ему будет плохо.

Захлопали крылья, улетела птица сна. Пора.

Иван-младший закрыл гроб, и вытолкал его из дома – дальше было проще, гроб легко скользил по снегу. Иван закрыл дом, уперся коленом в гроб, и отталкиваясь другой ногой, покатился, как в детстве на санках, к Оби. До реки было недалеко, и вскоре Иван, оттолкнувшись, сел на гроб верхом, и съехал со склона на лед реки.

На реке он расчистил от снега место для гроба, и поставил его вертикально прямо на лед. Вдалеке виднелось еще несколько торчащих из снега гробов. Где-то рядом гроб отца. Обь большая, всем места хватит…

В воздухе уже пахло весной – еще месяц-полтора, и лед вскроется, и понесет на себе гробы к океану, а навстречу им пойдут 886-е танкеры, повезут в Омск нефть.

Иван дотронулся до гроба: "Прощай, ома. До встречи".

Побрел домой.

Когда поднялся на берег – навстречу ему откуда-то вышли двое странных детей, пионеры, русские. Девочка и мальчик. Одеты тепло, но бледные, как лылытал⁹.

– Здравствуйте! – сказала девочка.

– Пася олэн!¹⁰ – сказал мальчик.

– Здравствуй, кась¹¹ (младший брат). Здравствуй, агирись¹² (девочка) – ответил Иван.

– Вы не могли бы нам помочь? – сказала девочка. – Мы ищем Паню Ходина.

– Кого вы ищите? – у Ивана глаза на лоб полезли. – Ходина? В своем ли вы уме, дети?

– Да, – ответила странная девочка. И мальчик кивнул согласно, поправляя пальцем очки.

«Да они же мертвые», – понял вдруг Иван. – «Мертвые пионеры. Горн рохтан суил минэгыт¹³».

– Оставьте меня, пожалуйста, в покое, дети, – сказал он вслух. – Вы же мертвые. Идите к своим мертвым. Войкан витуп Ас¹⁴ заберет вас.

Иван показал им на реку, повернулся и пошел к дому, бормоча про себя: «Нэматыр, нэмхотпа, нэмхот, нэмхуньт»¹⁵.

– О чем он? Я не понимаю ничего, – пожаловалась Мотя.

– Вот, – Кока показал Моте на стоящие на льду реки гробы, – это, видимо, кладбище. А товарищ сказал нам, чтобы мы с мертвыми общались. Ему, живому, с нами то ли боязно, то ли неинтересно.

– Скажите, пожалуйста, – обиделась Мотя, – ну и ладно, сами разберемся. А что он еще говорил, ты понимаешь? Матыр, хотпа… как-то так.

– Что-то про спутник, я не знаю. Лёх юрт хотпа – это «спутник» по-вогульски.

– Ух, ты! Я думала, спутник, на всех языках – спутник.

– У них тут жизнь не очень радостная. Поэтому космос детально, до мелочей разработан. Кому на земле хреново – тот всегда о космосе думает. Хус торум (звездное небо) над головой и нравственный закон внутри нас. Как-то так. Знаешь, как по-вогульски школьный музей?

– Как?

– Школьный музей. А котельная?

– Котельная? – предположила Мотя.

– Неа. Рег таратан машинат олнэ ма. Сначала согреться надо, а потом уже музей. Только зачем на музеи распыляться, когда проще свалить отсюда.

– К звёздам, я помню. И чтоб ни одна падла…

– Вот-вот, – улыбнулся Кока. – Сечешь! Ладно, пойдем покойника поразговорчивее отыщем.

Они спустились к реке, и постучали в ближайший гроб.

Крышка в ответ приоткрылась, из гроба вылетел какой-то дымящийся шар, и снова закрылась. Мотя не успела ничего понять, как Кока схватил ее в охапку, и плюхнулся вместе с ней в сугроб. Донесся звук взрыва.

– Однако, – сказала Мотя, выплевывая снег. – Что это вот сейчас было?

– Это называется «граната Хозяинова». В тридцатые, перед Казымским восстанием, к остякам отправили для разрешения назревающего конфликта руководителя Казымской культбазы Шершнева и председателя Интеграл-союза Хозяинова. Но эти посланцы, однако, прибыв на факторию базы Уралпушнины, занялись не переговорами, а производством самодельных гранат – выбирали серединку редьки, насыпали туда порох, а вместо взрывателя вставляли фитиль из ниток.

– Какие затейники… Граната Хозяинова, бронесани Соколова – северные войны такие утомительные…

Из гроба слышалось: Благословен будь Господь, скала моя, обучающий мои руки войне и мои пальцы – битве. Он – милость моя и крепость моя, прибежище мое и избавитель мой, щит мой¹⁶.

– Дяденька, мы поговорить хотим! – крикнул Кока. – Не бросайте больше гранат, мы свои, мертвые.

Крышка приоткрылась.

– Что ж вам не лежится спокойно, раз мертвые?

– Мы Паню Ходина ищем. Дело у нас к нему.

– Ого! – крышка открылась шире, и стало видно сморщенного старика-вогула, удобно в гробу расположившегося, и посасывающего трубку. – А что именно Паню?

– Хотим про нефтяное сердце у него узнать.

– Ооо, – глаза старика, и без того мертвые, сразу потухли, – нефть ос газ киснэ разведка¹⁷… Вы, русь, и после смерти никак не успокоитесь? Не надоело вам? Уходите, не хочу с вами говорить. Чичикова ищите, Павла Ивановича.

Крышка захлопнулась, и пионеры услышали: Положи слезы мои в сосуд у Тебя, не в Книге ли они Твоей?¹⁸

– Вот и поговорили… – сказал Кока. – Чичиков… разве что это тот, про которого я думаю…

– А про которого ты думаешь?

– Павел Иванович Чичиков, миссионер Церкви Иисуса Христа Святых последних дней, прибыл в Юдольский острог в 1831 году крестить в мормонизм души умерших остяков и вогулов, у мормонов это разрешается. А у остяков и вогулов по нескольку душ у каждого, у женщин 4-6, у мужчин 5-7, очень удобно.

– Так это когда было!

– Говорят, что он до сих пор здесь. Или его потомки, не знаю. Итак, нам нужно найти троих: Ходина, Чичикова и Гугеля. Что-то мне подсказывает, что Гугеля мы найдем проще всего, да и покойный Ятыргин про него говорил. Пойдем, чем-нибудь перекусим? С утра ничего не ел.

Мотя и Кока поднялись от реки в город, подошли к первому попавшемуся киоску-чуму, и купили у нарядной вогулки шаурму-норд – в лаваш заворачивался мелко порезанный лук, квашеная капуста с брусникой, маринованные рядовки и строганина из оленины или муксуна. Все это не обжаривалось, а наоборот, немного подмораживалось. От ста граммов водки, полагавшихся бесплатно за две купленных шаурмы, они отказались. Справа от окошечка висело меню, где для гурманов предлагались прессованный с бычьей кровью плиточный чай, шаурма-норд-люкс с копальхемом и распаренными сушеными мухоморами, и джем из зимнелики, а над меню лозунг – Нифльхейм ждет тебя!

– Ого, – сказала Мотя, кивая на лозунг, – зачетно. Бар "Вальхалла", мастерская ногтевого сервиса "Нагльфар"…

– Дом культуры "Глядсхейм", дворец пионеров "Хвералунд", – продолжил Кока.

Вогулка в чуме улыбнулась, что-то покрутила, и из динамиков, закрепленных над окошечком, загремело:

Der Hölle Rache kocht in meinem Herzen,

Tod und Vezzweiflung, Tod und Vezzweiflung

flammet um mich her!

Мотя кивнула ей и показала большой палец: здорово! Вогулка улыбнулась еще шире. Тогда Мотя поднялась на скамеечку, стоявшую перед киоском, и почти по плечи влезла в окошечко: а не скажете, где нам Гугеля найти? Академик такой.

Вогулка закивала и, указывая за спину Моти, сказала: Маргите.

– Спасибо! – поблагодарила Мотя и спрыгнула со скамеечки.

– Что она сказала? – спросил Кока.

– Не знаю, – пожала плечами Мотя. – Какое-то Маргите.

– А, ну это улица такая. Улица Маргите, центральная, в честь партизанки.

– Обычно же центральная – это Ленина, – удивилась Мотя.

– Сюда во время войны Ленина из Мавзолея эвакуировали, он тут в вечной мерзлоте хранился. Говорят, кстати, он тут до сих пор покоится, а в Мавзолее – дубликат. Ну и чтобы не раскрывать место, где он лежит, решили центральной эту сделать. Улица Ленина тоже есть, но она не центральная. Пошли, городок-то небольшой, быстро найдем.

И они пошли.