Для особого случая

Дрожа от холода и нервов, Оксана вернулась в дом, достала из холодильника бутылку водки, плеснула в стакан, выпила.

На пороге кухни появился Толя в трусах и майке. Он уже спал, но, услышав крики, поднялся.

– Надо отдать ему всё, – сказал он тихо, но твердо. – Убьёт ведь. Или дом спалит.

– Иди к чёрту! – с ненавистью выкрикнула Оксана и швырнула в него пустой стакан.

Толя увернулся, промолчал, но пронзил жену таким взглядом, какого она от него за двадцать лет совместной жизни не видела ни разу.

* * *

Прошёл месяц. Следствие не сдвинулось с мёртвой точки даже после того, как его взяла под особый контроль областная прокуратура. Ходили слухи, что в соседнем районе тоже напали на АЗС, тоже неруси на белой машине. Но слухи эти никак не подтвердились. Оксану раза два вызывали в отдел только для того, чтобы подписать постановления о продлении сроков. Она ничего в этом не понимала, кивала, подписывала, забирала положенную ей копию.

Хозяин заправки поначалу ещё звонил своей бывшей работнице, угрожал, но Оксана нажаловалась своему однокласснику. Сергей Петрович успокоил её, что фирма, обслуживающая сеть АЗС, также признана потерпевшей стороной, но до особого решения суда не имеет права требовать возмещения ущерба. Видимо, то же самое он разъяснил и хозяину, потому что звонки с угрозами прекратились.

Следствие по делу о нападении на АЗС приостановили до розыска подозреваемых. Жизнь пошла своим чередом, как будто ничего и не произошло.

Пришла весна. Холодная и бессолнечная. Оксана скучающе сидела в продуктовом киоске, считая дни до отъезда в Грецию. Её, с одной стороны, раздражало, что про неё все забыли. Выходило, что пережитое ею потрясение ничего не значит и не стоит на фоне других, более важных дел. Она несколько раз звонила Сергею Петровичу и напористо интересовалась, нет ли каких-то новостей. Он сначала невесело посмеивался, что их прокуратура тоже «имеет по полной». Но с каждым разом говорил всё суше, всё короче и деловитее. В последний их разговор Оксана язвительно спросила, может ли уехать в отпуск. Сергей Петрович ответил утвердительно, только попросил оставить координаты для срочной связи…

Оксана была бы рада забыть о своих злоключениях, но Толя, которого тоже вызывали на допрос, только в качестве свидетеля, сделался очень нервным, раздражительным и супротивным. Они ссорились ежедневно. Она убеждала его, что всё будет хорошо. А он кричал ей в ответ:

– Хорошо не будет больше никогда! Понимаешь?! Никогда! Всё хорошее закончилось! Да и было ли оно, это хорошее?

Толя обвинял Оксану, что всю жизнь сидит у неё под каблуком, а она его ни в грош не ставит, дошёл даже до того, что проклинал день их свадьбы.

– Думаешь, большая радость была замуж за тебя идти?! – фыркала Оксана.

– Ну и не ходила бы! Чего побежала? Аж пятки засверкали!

– Да если бы у меня живот на нос не полез, благодаря твоим стараниям, фиг бы ты меня заполучил!

– Да кому ты нужна-то… – отмахивался обескураженный муж. Тут правда была на её стороне – женились они, действительно, «по залёту». И это был парадоксальный случай, поскольку таким «подлым» образом не девушка захомутала парня, а совсем наоборот.

Толя брал вёдра с пойлом для скотины и надолго отправлялся в хлев. Там он отходил сердцем, неторопливо выскребая навоз, задавая сена корове и телку, насыпая курам зерна. В дом идти не хотелось. Он гладил корову по морде и, тоскуя, вздыхал вместе с ней. Иногда даже плакал… Никто не видел этих слез и даже предположить не мог, какая жуткая внутренняя борьба происходила в такие минуты в его душе.

Толя не пил. И хорошо. А то бы…

* * *

Оксана опустилась на стул около стола, на котором аккуратной стопочкой лежали папки с уголовными делами.

Следователь был другой, строгий, немолодой, в чине капитана. Он присел за стол со своей стороны, надел очки и взял верхнюю папку.

– Как я уже говорил по телефону, вы приглашены для опознания подозреваемого. Я разъясню вам порядок и особенности этой процедуры…

Неожиданно для себя Оксана ощутила страх, её заколотило, ладони вспотели, а во рту пересохло. Она старалась не выдать своего состояния, но когда подписывала предупреждение о даче ложных показаний, рука дрогнула, и подпись вышла корявая.

Затем они прошли длинным гулким коридором, поднялись на второй этаж, зашли в просторную светлую комнату, где их уже ждали. У большого окна за письменным столом перед компьютером сидел ещё один полицейский и быстро что-то печатал. На стоящих вдоль противоположной стены стульях зажато сидели пожилой мужчина и женщина средних лет. Напротив них, под охраной двух конвоиров, стояли три практически одинаковых человека: все одетые в тёмные кожаные куртки, чёрные вязаные шапочки, с заметной небритостью на лицах. Руки у всех заложены за спину. Замерший взгляд в никуда.

Следователь громко, чтобы все присутствующие хорошо его слышали, предложил потерпевшей внимательно посмотреть на этих мужчин и сказать, узнаёт ли она кого-то из них. Вот тут Оксану затрясло всерьёз. Она сделала осторожный шаг в сторону опознаваемых, вгляделась в каждого, стараясь не встречаться с ними глазами, затем отшатнулась и указала на крайнего справа.

– Вы уверены? – спокойно спросил следователь.

– Да, – подтвердила Оксана.

– Где и когда вы встречали этого человека?

– В ту ночь… на заправке…

– Назовите, пожалуйста, чётко дату и место, – перебил её следователь.

Оксана назвала и добавила:

– Это он сидел за рулём и оплачивал топливо. И из баллончика тоже он…

Оксана слышала, как гулко бьётся в груди сердце, как в такт её словам колотит по клавиатуре дознаватель, как хрипло, со свистом дышит пожилой мужчина-понятой.

– По каким приметам вы сейчас выделили именно этого человека? – снова спросил следователь.

– Тёмная одежда, шапочка…

– Все трое одеты в тёмную одежду. На всех троих шапочки. Что ещё?

Оксана замялась, стиснула холодные влажные пальцы рук, подумала и добавила:

– Рост… Невысокий он… Нос кривой, как будто сломанный. Шрам вот… над губой.

– На предварительном следствии вы не показывали об этой особой примете. Что же случилось сейчас?

– Я… я много думала, вспоминала. Вспышками такими, – оправдывалась Оксана, теряя уверенность.

– Вспышками… – повторил следователь. – Хорошо! Подозреваемый, назовите своё полное имя, возраст…

Вскоре конвой увёл всю троицу, но процедура опознания длилась ещё мучительные сорок минут, пока распечатывали протокол, пока его зачитывали и подписывали понятые и потерпевшая. Следователь ещё разъяснял Оксане, когда они остались одни, что-то о сроках, об уликах, о розыске второго фигуранта, о передаче дела в суд, про возмещение ущерба, но она практически не слышала, не понимала его. Кружилась голова, хотелось поскорее на воздух, на свободу…

Выбежав из дверей следственного отдела, Оксана спустилась с крыльца и побрела по мартовской распутице, сама не зная, куда. Спрятаться, забиться в угол, не слышать, не говорить, не чувствовать… Думала ли она, что ей будет так трудно? Понимала ли она, что именно душит её сейчас? Знала ли она раньше в себе то живое, то саднящее, что называется в этом мире совестью? Стыдом?

«Не-ет, – говорила она себе, – это временная слабость. Это удел трусливых и мелких людишек. Ты просто устала. Затянулась история… Ты же не думала, что так? Рановато расслабилась. Всегда надо оставаться начеку. Но всё будет хорошо… Отдохнёшь, и всё будет хорошо…»

Так она добрела до железнодорожного вокзала, присела на влажную скамью, быстро выкурила одну сигарету, прикурила вторую и эту уже смаковала, постепенно успокаиваясь, возвращаясь к себе привычной: жёсткой и уверенной.

* * *

За домом и скотиной на время их с Толей отсутствия согласилась присмотреть соседка. Корова была в запуске, и это облегчало задачу.

Оксана бойко собирала вещи, укладывала их в специально купленный для поездки модный чемодан на колёсиках. Любовно достала дождавшуюся своего часа пляжную сумку со всем её содержимым – ярким, блестящим, праздничным. Сутки поездом до Москвы, недолгий перелёт, и уже послезавтра она ступит на берег Средиземного моря.

Ради поездки Оксана привела себя в порядок: заметно похудела, сделала короткую стрижку, потратилась на стойкий маникюр и даже педикюр – всё-таки в босоножках, в сланцах по пляжу ходить. Эх, ещё бы не брать с собой этого пузатого увальня Толю да зажечь на всю катушку со знойными южными мужчинами, завести первый раз в жизни курортный роман…

Она плохо спала перед дорогой и сквозь неглубокую дрёму слышала, что Толя не ложился вовсе. Он сидел на кухне, тянул одну сигарету за другой.

К утру ей это надоело, она зашла к нему и шикнула.

Толя поднял на жену влажный тоскливый взгляд и выдохнул:

– Кто ты? Скажи мне?.. Ты вообще человек? Женщина?

– Пять часов, – прорычала Оксана, – ты мне сейчас мозг будешь выносить? Поезд через четыре часа…

– Я никуда не поеду…

– Да и слава богу! – отмахнулась Оксана от него и громко, равнодушно зевнула. – Хоть твою кислую физиономию не видеть две недели. – Не умеешь ты жить, Морозов! Так не мешай хоть мне…

Толя вдруг вскочил, с грохотом опрокинув табурет, больно схватил за плечо собравшуюся уйти жену и развернул к себе лицом.

– Зато ты уме-е-ешь… – с ненавистью прохрипел он. – Наговорила на человека. И ничего-то, ничегошеньки в тебе не шелохнётся? А?!

Оксана вырвалась из цепкой хватки:

– Где ты человека нашёл? Чурка безмозглая. Посидит, это им только на пользу! – Она лениво отправилась к постели и оттуда продолжила: – А то понаехали, не продохнёшь! Цены заламывают, а делать ничего не умеют. Только детей строгают пачками. А потом льготы требуют, квартиры…

Она нервно скинула на пол подушки, тряхнула одеяло и вдруг, оставив всё, села на край кровати и завсхлипывала:

– Всё должно было пойти не так… Ты же знаешь… Они не должны были никого найти. Я не хотела, чтобы они кого-нибудь ловили… Просто закрыли дело, и всё… и всё было бы, как надо…

Но Толя не слышал. Он вышел на улицу, сел в машину, сложил руки на руле и уткнулся в них лицом.

Райотдел полиции начинал работу в восемь утра. Впереди было почти два часа, чтобы ещё раз всё обдумать. Чтобы решиться…

* * *

Оксана докурила сигарету до половины и, ни секунды не сомневаясь, несколько раз прижгла себе окурком кожу на руках и шее. Вынула окурок с надписью «Пётр I» из мундштука и бросила на пол, следом уронила специально захваченную с собой запонку от джинсов «Wrangler», подняла на Толю перекошенное лицо и потребовала:

– Ну, бей же!.. Бей же, придурок!

– Не могу я! Не могу!

– Да что ж ты за мужик-то за такой?! – взвизгнула жена, схватила заранее приготовленный обломок силикатного кирпича и со всей дури шарахнула им по витрине.

Зазвенело стекло, брызнули во все стороны осколки. Оксана прихватила полотенцем осколок побольше и бесстрашно несколько раз чиркнула им себя по левому предплечью. Кровь закапала на пол.

– Всё! Отступать некуда! – она протянула мужу кирпич и снова потребовала: – Бей! Бей, я сказала!

– Оксана, очнись! – отступал Толя, в ужасе глядя на осатаневшую жену. – Прекрати! Это… это ад какой-то. – Он обхватил голову руками и умолял: – Прекрати… остановись…

Оксана вдруг пронзительно, на одной ноте, закричала и, размахнувшись, резко ударила сама себя кирпичом в висок. Из разбитой брови брызнула кровь, потекла по щеке, попала на одежду. Кирпич выпал, Оксана закачалась и рухнула на пол. Падая, она задела рабочий стол, и с него посыпались документы, опрокинулся стакан с ручками и медными десятикопеечными монетами, которые сбрасывали туда за ненадобностью. Всё это разом покатилось, зазвенело, зашуршало…

Толя бросился на помощь жене, но она отстранила его и заговорила, прерывисто дыша:

– Теперь быстро свяжи меня… рот полотенцем заткни. Мою сумочку растряси по полу и под стол… под стол её забрось… Телефон там… забери и спрячь вместе с деньгами. Да симку не забудь вынуть. И в лесу выкинь вместе с баллончиком. Да… вот ещё… – Она стащила с пальца обручальное кольцо, решительно вырвала из мочек золотые серьги и всё это протянула ему. – Тоже спрячь, как договорились. Помнишь?.. Заверни в несколько пакетов, потом в металлическую шкатулку, и в хлев, под половицу. Ты меня слышишь?

Толя стоял над ней в ступоре.

– Не тупи, дорогой, – скривилась Оксана, – мы уже повязаны, если ты ещё не понял… И чем дольше ты тут будешь торчать, тем больше шансов, что приедет какая-нибудь машина, и тогда нас накроют с поличным. А так есть возможность выйти сухими из воды… Газовый баллончик в сумочке, в кармашке. Когда всё сделаешь, брызни и сразу уезжай.

Словно зазомбированный, Толя выполнил всё, как она сказала.

Лишь отъехав метров на триста от заправки, он включил фары и вдавил педаль газа в пол. Машина полетела по хорошо наезженной дороге, в лобовое стекло бился густой рой снежинок.

Сумасшедшая у него жена, чокнутая на всю голову, это ж надо придумать! Прямо Агата Кристи, королева детектива… Толя нащупал туго свёрнутый пакет на пассажирском сиденье, и ему показалось, что тот горячий. Большие халявные деньги в буквальном смысле жгли руку. С ним такое было впервые. И ему вдруг очень понравилось это ощущение. Он вглядывался в разрываемую светом фар темноту, в кутерьму снежинок, и незаметно для себя стал думать, как бы выгоднее и аккуратнее обменять эти деньги на доллары. Ясно, как день, что ни в магазины, ни тем более в банк с такими грязными деньжищами не сунешься… Был у него один давний знакомый – рыночный деляга. Он поможет. Даже сомнения нет. Правда, придётся заплатить ему хороший процент, но зато всё будет шито-крыто.

Это хорошо, что снег. Это им только на руку: вьюга быстро заметёт ненужные следы. А значит, есть надежда, что всё обойдётся. Что всё у них получится…

Хуже татарина

Анастасия Васильевна собиралась спать и расправляла постель, прислушиваясь к телевизионному новостному фону, когда на тёмной улице резко взлаял Мазурик, а следом в дверь несильно, но настойчиво постучали. Хозяйка накинула телогрейку, сунула голые ступни в валяные опорки и нырнула в морозные сени.

– Кто там? – строго спросила она. А в ответ услышала высокий скрипучий голос:

– Я приглашаю вас сюда –

В сосновый край под синим сводом.

Радушно примем вас всегда:

И я, и дом мой, и природа!

Анастасия Васильевна удивлённо распахнула дверь и увидела незнакомую женщину. Около ног той стояли две большие клетчатые сумки, за спиной тянул к земле тяжёлый рюкзак, а перед собой она держала газету «ЗОЖ».

– Вот я к вам и приехала! – Женщина стиснула растерянную хозяйку в объятиях.

– Ну… проходите, – пригласила та.

Незваная гостья бодро вошла в дом, повесила на вешалку рядом с аккуратными вещами Анастасии Васильевны своё не новое и не чистое пальто, закинула туда же мокрые от растаявшего снега шапку и шарф и, оставив у порога разбитые сапоги, без приглашения протопала в залу. Там она потрогала безделушки на комоде, полистала фотоальбом, пощупала подушку на кровати, пощёлкала пультом от телевизора.

Анастасия Васильевна тем временем поставила чайник, достала из буфета чашки и сахар, выложила хлеб, масло, кусочек сыра. Пока она хлопотала, гостья занесла в залу сумки и рюкзак, села на расстеленную кровать и стала копаться в своих вещах, выкладывая на пол, на стулья, на комод бесконечные пакеты и тряпки. Наконец она выудила нечто завёрнутое в несвежий носовой платок, принесла это к столу и выкатила на клеёнку слипшийся комок «дунькиной радости».

За чаем выяснилось, что гостью зовут Тамарой, она с юга, лет ей под семьдесят, ехала от Москвы на электричках, потом на попутке… Более охотно Тамара говорила не о себе, а о газете «ЗОЖ» и о стихах Анастасии Васильевны. Призналась, что всю жизнь завидовала тем, кто умеет сочинять, и всегда мечтала познакомиться с поэтом. И вот её мечта сбылась! Спасибо газете «ЗОЖ»!

Так всё и прояснилось: редакция газеты «ЗОЖ» рядом с письмами читателей в обязательном порядке печатает адрес отправителя – люди просят выслать лекарственные травы, настои или предлагают собственные рецепты здоровья. Но Анастасия Васильевна отправляла в газету «лечебные» стихи! Читатели нередко писали благодарные отзывы, присылали свои вирши, с некоторыми завязалась настоящая дружба по переписке. Но личное явление поклонницы её поэтического дара случилось впервые.

После чая сразу легли спать. Хозяйка уступила гостье свою кровать, а сама приютилась на старом продавленном диванчике, где уснула лишь под утро, вынужденно слушая здоровый, ровный храп Тамары.

…Ночь бессонная, словно глухая стена.

И подушка, как камень, и сорочка тесна.

Память тянет из прошлого всё, что не жаль.

Память, что ты! Так больно не жаль!..

* * *

Истопив поутру печь и напившись с Тамарой кофе, Анастасия Васильевна пригласила её на экскурсию по родной деревне.

Тихий морозный день сплёл кружево для всех деревьев, для каждого кустика и сухой травинки в округе. Солнечные искорки рассыпались на снежной равнине, раскинувшейся за селом, и на крышах домов, над которыми кой-где медленно, замороженно тянулись вверх струи печных дымов.

Анастасия Васильевна показала Тамаре школу, где проработала всю жизнь учительницей русского языка и литературы. Двухэтажное кирпичное здание теперь стояло с выбитыми стёклами, в пустых классах гулял ветер. Они прошли мимо старой каменной церкви, прогнившая крыша и провалившийся купол которой сплошь поросли молодыми берёзками. Поставленные вкруг стен лет десять назад одним местным предпринимателем строительные леса покосились и почернели. Зашли в магазин, бывший в лучшие времена большим универмагом. От него осталась лишь мелкая продуктовая лавочка, вместившаяся со всем своим нехитрым товаром в низенькую пристройку. Над заброшенным ДК, в ветвях высоких лип, скандалила хулиганская воронья компания. У колодца лежал старый пёс. Уткнув от мороза нос в густой мех, он продолжал зорко следить за происходящим. Анастасия Васильевна достала из кармана пальто целлофановый пакетик и высыпала перед ним куриные косточки.

Гуляли женщины долго, но встретили лишь двоих соседей-стариков. Посмотрев чужими глазами на свою опустошённую деревню, Анастасия Васильевна даже всплакнула. Где всё? Где все? Куда разбежалась-разлетелась шумная разновозрастная орава её учеников? В города? В лучшую жизнь? Куда ушли подруги, коллеги-учителя? Многие вон там, в берёзовой роще, лежат холмиками под густым снегом. А ведь какие весёлые интересные праздники проводили они когда-то в Доме культуры, где она помогала ставить сценки и спектакли по русской классике. Талантливой Ларисе Сошиной настойчиво рекомендовала поступать в театральный… Лариса уехала в город, но не заладилось ни с учёбой, ни с работой, ни с личной жизнью. Вернулась домой, спилась. Ходит занимать у бывшей своей учительницы деньги. Помогает копать огород весной… В церкви в советское время был музей. Анастасия Васильевна с учениками в каникулы ходила по деревням, собирали предметы старины, устраивали тематические выставки, мечтали создать свой фольклорный коллектив. Однажды церковь загорелась… Что успели спасти из исторических ценностей, увезли в районный краеведческий музей. Там затерялось… Так прошла жизнь. Но кто скажет, что была она бессмысленной? Повзрослевшие ученики – словно её выросшие дети. И дети этих детей. И внуки… Судьба не подарила Анастасии Васильевне своих ребятишек, но она воспитала целый полк хороших людей из своих учеников! Разве этого мало? Разве это всё зря?

Всю свою жизнь она описала в стихах. Она выплакалась в них, она ими излечилась от душевных ран. И вот теперь они служат ещё кому-то, врачуют ещё чьи-то души. Разве этого мало для счастья?

…Родная деревня, прости же, прости меня!

За то, что поля твои стали пустынными!

И что не услышишь на улице оклика.

Лишь чёрная стая всё кружится около…

* * *

В деревне гость – только первые три дня гость. Дальше он должен либо поблагодарить хозяев и отправиться восвояси, либо включиться в домашние дела, коих в деревенском быте бесконечно и монотонно много.

На пятый день Тамариного гостевания Анастасии Васильевне доставили долгожданные дрова, и она принялась возить их на садовой тачке от кучи, сваленной у калитки, в дровяник. Расстояние вроде и невеликое, метров тридцать, и работу эту она любила – нравилось ей укладывать чистые берёзовые полешки ровными рядами, радостно глядя, как заполняется полуопустевший сарайчик, но и от помощи не отказалась бы.

Тамара за четыре дня даже не предложила помыть посуду, не то что дрова укладывать. Печку топить она не умела. Разгребать снег не хотела. Воду носить ей тяжело. Она не застилала поутру свою постель, не ходила в магазин, питаясь – и с аппетитом! – на невеликую пенсию хозяйки. Сидела в доме у телевизора, как прикованная, и смотрела передачи, которые Анастасия Васильевна на дух не переносила – все эти скандалы, грязное бельё «звёзд»… И очень громко смотрела… У Анастасии Васильевны поднималось давление… Ей было неудобно спать на диванчике, стали ныть спина и левая рука. Она боялась обидеть Тамару – всё-таки та скрашивала её одинокие вечера беседами о литературе и поэзии. Успокаивала она себя тем, что, наверное, через неделю гостья начнёт собираться домой.

Но вот и куча дров вся, до последнего полешка, переместилась в сарай, и пенсия закончилась, и неделя миновала, а их совместный с Тамарой быт не претерпел никаких изменений.

Вечером десятого дня Анастасия Васильевна словно бы в шутку спросила: не хватятся ли Тамару родные. На что получила ответ, что родных нет и хватиться некому, да и домой теперь не уехать, потому что на вокзале у неё всё украли, даже документы. Анастасия Васильевна нервно закашлялась, с трудом сглотнув это известие, и искренне предложила купить билет с её предстоящей пенсии, но получила удар-нокаут: Тамара решила остаться насовсем. Ей здесь очень понравилось!

Ночью Анастасия Васильевна дважды вставала накапать себе валокордину. Посидела у окна, грустно глядя на чернеющий в темноте ельник. Всю жизнь она старалась оставаться вежливой и предупредительной с окружающими. Ни разу за семьдесят два года с её уст не сорвалось крепкого бранного слова. Если она не могла помочь кому-то в ответ на просьбу, то долго извинялась и затем не одну неделю носила в себе тонко ноющее чувство вины. Стремилась не указывать, не укорять, не обвинять огульно, вникала в чужие проблемы, как в свои. Она терпела неудобства и обиды. Умела прощать и быть снисходительной к человеческим слабостям. Только измену мужа не смогла простить… Поэтому уже давным-давно жила одна. Но при всём этом сохраняла прямую спину, бодрый дух и мечтательность натуры. И вот настал час, когда ей впервые в жизни понадобилось оскалить зубы, ради себя, ради своего здоровья и покоя…

…Друг для меня – святое слово!

За друга жизнь отдать смогу.

К нему беда стучится снова?

Я вновь на выручку бегу…

* * *

Участковый милиционер слушал Анастасию Васильевну терпеливо и внимательно.

– …может быть, ссора какая-то семейная, может, несчастье какое, вот и пришлось человеку в путь отправиться. Я ни в чем её не подозреваю и не прошу вас подозревать. Но нужно попытаться разыскать её родных. Я вот тут на бумажке написала, что удалось узнать. Я не уверена, всё ли здесь правда. Но можно попробовать послать запрос. Вдруг кто-то ищет человека.

Участковый пообещал помочь.

Михаил Иванович, глава сельской администрации, под конец рассказа расхохотался:

– Вечно вы, Анастасия Васильевна, со своим принципом человеколюбия в истории попадаете! Нельзя же так! Может, в этот самый момент, пока вы тут у меня сидите, она ваш дом обчистила и чешет себе с добычей куда глаза глядят!

– Ой, ну как можно! У меня и брать-то нечего. Пенсия кончилась. Деньги за дрова – отдала. Смертные хорошо спрятаны, не найдёшь!

– Не найдёшь… – проворчал глава и перестал веселиться. Потому что веселиться тут было не от чего. Он подумал, посмотрел что-то в бумагах, позвонил кому-то и сказал: – Есть пустующая квартира в бараке на Лесной…

– Я знаю, там Лариса живёт! – кивнула Анастасия Васильевна.

– Живёт… – мрачно согласился собеседник. – Не самое замечательное соседство. Но это всё, что могу предложить. Временно! Заметьте! Максимум до апреля. Запас дров там есть. Мебелишка кой-какая…

– И хорошо! И отлично!

– И это только для вас! Заметьте! Только потому, что я вас всю жизнь знаю. На одном доверии, так сказать…

Выйдя из начальственного кабинета на вольную улицу, Анастасия Васильевна испытала несказанное облегчение. Всё складывалось как нельзя лучше. Всю ночь накануне она обдумывала своё положение и к утру пришла к компромиссу: и человека не выгонит совсем, и о себе позаботится.

К вечеру следующего дня она, с Ларисиной помощью, переселила Тамару в выделенную квартиру. К двум клетчатым сумкам и рюкзаку, с которыми гостья приехала, добавилось ведро картошки и пакет различных овощей из подвала Анастасии Васильевны. Одеяло, подушка и комплект постельного белья. Старый, но ещё хороший чайник, кастрюлька, по паре ложек и вилок, несколько тарелок и большая кружка. Анастасия Васильевна сунула Ларисе зелёную тысячерублёвую бумажку из самых сокровенных запасов, та сбегала в магазин, купила продукты для скромного новоселья. Они посидели немного, без спиртного, потому что Лариса была «в завязке». По-трезвому тихая и услужливая, она согласилась топить печь у новой соседки, носить ей воду. На том и расстались.

С наслаждением вытянувшись на своей кровати, Анастасия Васильевна с грустью подумала о былой и напрасно растраченной красоте Ларисы, о своей молодости и несложившемся семейном счастье, о трудном стариковском одиночестве. Но затем отмахнулась от тяжёлых дум и по заведённой давно привычке принялась слагать строчки будущих стихотворений. В мыслях подбирала рифмы, эпитеты, иногда проговаривала вслух ритм. Это поэтическое упражнение полностью уводило её от реального мира в мечты, в необъяснимо светлое, невесомое пространство, заполнявшее всё её существо и воздух вокруг… Она становилась лёгкой и крохотной, как пылинка, вьющаяся в луче солнца, и отплывала в сон свободно и бесстрашно…

…Вот я лежу в перине облаков

И вижу землю сверху, словно птица.

Но сон обманчив, и вовек веков

Поутру к жизни нужно возвратиться…

* * *

Так миновала зима. Из морозного и солнечного февраля родился ветреный и пасмурный март. Несмотря на отселение, Тамара регулярно приходила к Анастасии Васильевне обедать, а вечером с завидным упорством напрашивалась посмотреть свои любимые ток-шоу. Анастасия Васильевна и здесь смогла обойтись без конфликта: тарелки супа ей не жаль, а во время ненавистных телепередач она стала прогуливаться перед сном и находила в этом большую для себя пользу.

Пару раз она встречала участкового, но никаких новостей тот не поведал. Анастасия Васильевна с удовольствием и не без скрытой гордости отмечала, что относится ко всему спокойно, внутри не вскипает ни малой волны сопротивления обстоятельствам и житейским мелочам. Она заметила, что не испытывает и привычного чувства вины, мучившего её когда-то в самых ничтожных ситуациях. Она всегда хотела научиться такому ровному и мудрому приятию жизни, не равнодушию, не апатии, нет, а внутренней тишине. И открыла в себе это духовное достижение через Тамару, а потому была сейчас благодарна той за появление в своей судьбе…

Утром девятого марта её разбудил тревожный стук в дверь, затем ещё более пугающий – в окно. Анастасия Васильевна выглянула и увидела растрёпанную Ларису, которая размахивала руками и без стеснения матюгалась. Словно пуля, в висок Анастасии Васильевны выстрелило слово «горим!»

До Лесной бежать далеконько. Ещё из-за поворота завиднелся чёрный дым. Рядом с Тамариным жилищем толпились люди. У некоторых в руках вёдра. Лариса, добежавшая до дома гораздо быстрее Анастасии Васильевны, кричала на Тамару, стоявшую на улице на ветру в одном халате, грубо толкала её. Когда, тяжело дыша, Анастасия Васильевна доковыляла-таки до места происшествия, из дверей квартиры вывалился кашляющий Михаил Иванович:

– Отбой! Окна и двери настежь – всё вытянет!

Народ стал расходиться. Анастасия Васильевна слышала обращённые в свой адрес фразы: «…спалит твоя подружка дом, как пить дать…», «…откуда только её лешие принесли?», «…вечно Настька всякую шваль подбирает…»

Замотав лицо шарфом, Лариса вошла в квартиру Тамары, распахнула настежь окна. Дым сперва повалил сильнее, потом стал рассеиваться и вскоре совсем ушёл.

Трясущаяся Тамара не проронила ни слова. Анастасия Васильевна не хотела ни утешать её, ни видеть больше. Молча она вынесла ей из квартиры пропахшее гарью пальто и пошла прочь.

Позже выяснилось, что хорошо выпившая накануне в честь Женского дня Лариса не пришла к Тамаре топить печь. Перебившись день, наутро Тамара сама решила разжечь плиту и открыла только одну, ближнюю задвижку. О существовании второй, нижней, она и не подозревала. Дым, разумеется, повалил внутрь…

Всё обошлось, но история эта, почти анекдотичная, всколыхнула волну негодующих откровений, посыпавшихся на бедную голову бывшей учительницы. Так Анастасия Васильевна узнала о похождениях Тамары в родной деревне: у кого, когда и сколько она заняла и не отдала, как клянчила продукты и одежду, как жаловалась на то, что подруга её сначала сама пригласила жить, а потом выгнала, что всю пенсию приходится отдавать за эту холодную грязную квартирку сельсовету, жить ей не на что и никому она не нужна.

Михаил Иванович вызвал на беседу Анастасию Васильевну и участкового и предложил отправить Тамару во временный приют для бомжей.

Полностью отказавшая Тамаре в своём участии и общении, Анастасия Васильевна бессонными ночами молилась о прощении и освобождении.

…Тропинка, как пряжа в руках —

Перепутаны нити-дорожки.

Куда же по ней приведут

Мои старые бедные ножки?…

* * *

Дородный неприветливый мужчина молча погрузил две клетчатые сумки и рюкзак в бело-грязную иномарку и зло захлопнул багажник.

Тамара сидела в холодной квартире на табурете, вцепившись в него пальцами намертво. Анастасия Васильевна, Лариса и участковый молча взирали на это. Слова все закончились.

– Я тебя вместе с табуреткой твоей в машину засуну и увезу… – зло прогудел, склонившись над матерью, сын. – Отпусти… – Он стал по одному отдирать её пальцы, но тщетно. – Отпусти, я сказал!.. Так бы и двинул тебе!

– Может, именно поэтому она с вами и ехать не хочет? – строго спросил участковый.

Мужчина только досадливо махнул рукой и ушёл на улицу курить.

Анастасия Васильевна подошла к Тамаре и осторожно, успокаивающе положила ладонь ей на голову:

– Надо ехать, Тамарочка. Сын такой путь проделал, натерпелся по нашим дорогам… Пожалей ты его. Там у вас тепло, уже цветёт всё. Не то что у нас – слякоть да серость. Внуки там твои. Могилки родные. Там твой дом. Не здесь. Ты прости нас. И сыночка прости. И поезжай с Богом…