Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках

Манька кое-как сообразила, что идеализировать Дьявольские причитания не надо: у нее появились сомнения, что крест не подействовал на него с этой стороны. Обычно Дьявол был в здравом уме и твердой памяти, даже когда его заносило, а теперь уподобился человеку и казнил себя за ту жизнь, которой был всегда доволен.

– Ну ладно, что теперь то… Слезами горю не поможешь. Ты еще можешь все исправить, ты же бессмертный. Давай лучше подумаем, как разбить этот красивый треугольник, – растерянно предложила она.

– Не могу, Маня, ой не могу! – Дьявол сел и залился горючими кровавыми глазами. – Утоплю я в крови Благодетелей моих! Утоплю! – он выскочил из бани и слезы полились ручьем, разбиваясь о землю. И там, где слезы оросили землю, начали вырастать страшные существа, которые, внимая ему молча, уходили на все четыре стороны.

– Стоять! – заорала Манька, сообразив, что Дьявол творит что-то такое, что не смог бы сделать некрещеный. – Это кто? Кто это такие?!

– Это, Маня, пожары, ураганы, смерчи, кислородные голодания, потепления, похолодания, наводнения, пустыни и метеоритные камни с неба… Кровь это, кровь земли! – продолжал он лить кровавые слезы, но, похоже, что на улице действие креста начало ослабевать. Дьявол перестал рыдать, только хлюпал носом, и, наконец, он и сам понял, что земля ушла у него из-под ног.

– Ой, что это со мной? – он схватился за голову и посмотрел на нее виновато.

– Я с вампирами бьюсь, а что получу? Этих злодеев? – она ткнула пальцем на исчезающих в пространстве чудовищных существ. – Ну-ка, верни их! – твердо потребовала она, топнув ногой.

Дьявол отвел глаза и посмотрел вслед чудовищам, которых сам только что наплодил.

– Не могу, – пробормотал он, стараясь на нее не смотреть. – Пока на земле всю пролитую кровь не соберут, не успокоятся: где войну развяжут, где золото начнут делить, где разломят землю… Однако, – Дьявол окончательно пришел в себя, – надо бы посмотреть, что так меня разворошило…

В баню он не пошел. Своими девятью зрениями он, видимо, мог смотреть из любого места, но спустя минуту был готов зарыдать снова. Манька вцепилась ему в грудки и начала трясти так, что голова у Дьявола едва не отвалилась, болтаясь из стороны в сторону. Она поняла, что против креста у него нет никакого сопротивления, и, самое неприятное, действовал он на него как-то наоборот.

– Говори, что там, – зарычала она не хуже оборотня.

– Маня, там черт – заключенный! Зачем его растянули так?! – тоскливо захныкал Дьявол, глядя в пространство перед собой. Уголки глаз его снова наполнились кровью, готовые сорваться. Манька подставила ладонь, чтобы в случае, если Дьявол сорвется, не дать им упасть на землю. Думая, что уж о чертях-то знает все, она выпалила:

– Да чего его, нечисть, жалеть?!

– Манька, не говори ерунды! – Одернул ее Дьявол. Одна слеза все же проскочила мимо пальцев, и тварь унеслась в сторону юга. – И в Раю, и в Аду черти – сущие ангелы! Это тут они материальности не имеют и не знают, как ум у людей достать, а там они умнее! Там они материальнее людей. Раздевают людей и нечисть, и голыми предстаете передо мной! А здесь они раздевают человека, раздевают, а люди материализуют их мысли-то! Ты же заметила, что они бьют человека, когда тот неправильно трактует стены темницы.

И Манька еще раз поняла, что ограниченное ее мышление заключено в какие-то рамки, и в чертях надо уметь разглядеть благо, когда оно явно рисуется чертом. И еще она поняла, что если черта не спасет, миру придет хана – Дьявол зальет его кровавыми слезами. Он расклеился, как старая калоша, и это было на него не похоже.

– Что делать-то, чтобы он обратно собрался? – простонала она, скрипнув зубами от злости.

– Ну не знаю, – Дьявол развел руками, хлюпнул носом. – Не знал я, что крест на себе несу!

– Но он же не в тебе! – попыталась она напомнить ему, кто он есть.

– Тело мое намного больше, чем ты себе можешь представить, но его видеть нельзя, – всхлипнул Дьявол горестно. – Я колобок, без рук, без ног, качусь себе сам в себе. И не тот крест, что ты, Маня, руками взять не можешь, на мне лежит, а другой, тот который обнажен был этим крестом. Но я его уже снимать начинаю.

– А этот мне доставать или не доставать? – раздраженно спросила она, принимая на себя руководство.

– Доставать, конечно, только сначала надо черта достать из неволи. Он из креста материю высасывает. Черти хоть и не материальные, материей могут управлять, и черт достать его пытается, чтобы вернуться назад, и не понимает, что не уймется крест, пока не расщепит его на мелкие осколки, а осколки те летят в зеркало и обратно к черту возвращаются!

– Может, забьем дыру землей, – предложила Манька шутя, не предполагая, что Дьявол придет в неописуемый восторг от ее идеи.

Он замахал руками возбужденно:

– Маня, гениально! Гениально! Это может сработать! Если черт уцепится за материальность, он вполне может развернуться и выйти из своего растянутого состояния! – схватил ведро и лопату и торжественно сунул Маньке в руки, как стяг, на котором колыхался идейный символ.

«Ну вот, – подумала она, снова скрипнув зубами от злости, – вернулся Дьявол и опять свалил на нее всю работу!» Но спорить не стала. Потыкала лопатой землю в нескольких местах, нашла песок и наполнила ведро.

– Вали ее за себя, – предложил Дьявол неуверенно из предбанника, с опаской поглядывая на двери, над которыми лежал его же собственный крест. Но крест уже не действовал на него. Дьявол понял, что тот делает его сопливым зверем, и, как Манька перед зеркалом, сдерживал себя от слезливости.

Манька вывалила ведро земли в пещеру, но земли оказалось явно недостаточно. В пещере стояла такая боль, такое отчаяние, что Манька почувствовала, что сочувствует черту всем своим существом. Она нагрузила второе ведро, третье…

Яма росла, а пещера меньше не становилась. Силы были на исходе. Вместо ужина отломила от железного каравая целый ломоть и даже не почувствовала железного привкуса. Пригодился и железный посох, а Дьявол принес из подвала железные башмаки.

Когда земля наполнила пещеру до самого верха, земля вдруг начала разбухать и заполнять ее собой, и, наконец, Манька увидела самого черта.

– Славная ты девушка, славная, славная, – простонал черт, со слезами на глазах.

Маньке было приятно, но черт вдруг начал расти прямо на глазах.

– Славная, посмеялись мы над ними! – простонал черт и отступил от Маньки подальше. – Все-то у тебя как у людей, просто деньги гребешь лопатой, люди тебе до земли кланяться будут, как Благодетельнице своей, как Спасительнице… – и черт стал еще больше. Схватил камень и залепил им Маньке в глаз.

Манька обернулась и заметила, как Дьявол перемигнулся с чертом, ухмыльнувшись.

Ей стало обидно: даже поблагодарить по-человечески не умеют. Но вовремя одумалась – это все-таки был не человек, а черт, а все черти повернуты на сто восемьдесят градусов, и понимать их надо наоборот. Или он не так уж рад своему спасению, или стены его темницы не предполагали иной речи. Впрочем, и другие не спешили исчезнуть, когда она с ними столкнулась в пещере старшей избы, но хотя бы не благодарили, как этот: смеются ли, плачут, – все обман!

Манька разозлилась.

– Тварь ты бестолковая, – обижено произнесла она, обращаясь к черту. – У тебя и головы-то нет с извилинами, куда тебе понять, что ты тут делал! Растянули тебя, как свиную шкуру на заборе, а ты и рад! Повторяешь, чего ни попадя. Поди, своими словами говорить не научился, – она сверлила его затылком и пилила, пилила, пока черт, растворившись, не уступил место свету и земле, которая поглотила пространство, соединяющее две избушки.

Манька взяла крест крестов. По форме это был не крест, а круг, а на нем гравировка в виде треугольника с начерченной размашистой перевернутой буквой не то А, не то Д. Простенький медальончик без всяких украшений, величиной в ширину ладони, с прилаженной к нему цепочкой.

Манька усмехнулась, если смотреть символически, то гравировка действительно напоминала морду козла с двумя рожками и ушами. Она надела крест крестов на себя, потом, не торопясь, вышла из бани.

И обомлела…

Помнится, в последний раз, когда она заходила в баню с ведром земли, избы были одноэтажными, а теперь избушки стали почти двухэтажными, обнаруживая те самые подвалы, в которые можно было спустится.

Дьявол прикрыл ей разинутый рот.

– Пойдем, возьмем зеркало, – предложила она.

– А куда оно от нас денется? – равнодушно ответил он, устраиваясь возле костра. – Завтра достанем. Тебе не помешает отдохнуть, ты уже две недели не спишь, – он указал на место рядом с собой. – Сегодня у нас великий день: ты достала крест крестов и зеркало против оборотней, – он хмыкнул. – Сдается мне, ты не так проста, и, возможно, я и не ошибся, решив сыграть одной фигурой.

– Да ну тебя! – отмахнулась она. – Тогда я, пожалуй, прогуляюсь по берегу.

Она набросила на плечи шаль и спустилась к реке, присев на камушек. Ей было, о чем подумать – до полнолуния оставалось всего три недели…

Глава 19. Всевидящие очи, всеслышащие уши

Проснулась Манька рано. Так рано, что было еще темно. На ночь ветви неугасимого полена гасли и сумеречного света не давали, врастая в землю корнями.

Ей не спалось, из головы не выходила предстоящая битва с оборотнями. А может, ее не будет, подумала Манька, размышляя: ну с чего оборотням нападать на нее. Но чем дольше размышляла, тем крепче становилась уверенность, что битве – быть. А с чего им ее прощать? Если Помазанница была дочерью Бабы Яги, которая помогала вампирам становиться чистокровными, все основания для мести у нечисти были.

Дьявол спал. Она не стала его будить, взяла со стенной подставки в форме вазы ветвь неугасимого полена, тихо пробралась к выходу и вышла в ночь.

Старшая избушка спала, но дверь отворила быстро и без скрипа.

В горнице Манька зажгла от неугасимой ветви свечи в канделябрах, сняла с шеи крест крестов, повертела в руках. Ничего обычного: черно-сероватый камень, очень прочный, будто стальной, волокнисто-стеклянистый, полупрозрачный, с прожилками. И тоже вибрировал в руке. «Движешься, значит, живешь!» – усмехнулась Манька, вспомнив, как Дьявол часто приговаривал то же самое, когда она стонала, что дальше идти не может.

Убрала крест крестов под рубаху, спустилась в подвал, и заметила, что зеркало ее отразило.

«Я красивая, я счастливая, я веселая!» – улыбнулась Манька своему отражению.

Веселость и уверенность в ней самой не появились, но зеркало отразило вымученную улыбку. Наверное, правильно отразило: она так устала, пока таскала землю, что спала бы, наверное, еще сутки, если бы не тяжелые мысли. Руки болели от лопнувших за ночь мозолей, а живую воду приходилось экономить, она была нужна не только ей, но и избам. Набирали в бочку, и обычно к вечеру та была почти пустая, а она так намаялась, что не успела натаскать в бочку воды из родника.

Она пощупала зеркало, попробовала его оторвать от стены, но оно сидело крепко.

И вспомнила, что Дьявол ей говорил о всевидящих очах.

«Путь пока не знают, что зеркало у меня есть», – решила она, набросив на него покрывало.

Теперь, когда ничего не застило глаза, всевидящие очи она увидела сразу же. Первое око было прикреплено к стене, почти под потолком, направленное на зеркало.

Она сняла со стены око, поднялась в горницу и попробовала рассмотреть его при свете канделябра.

Око имело форму яйца со зрачком и радужкой на одном конце и нервным отростком на другом, который заканчивался небольшой шишечкой. Глаз был живой, и все время следил за ней, поворачиваясь из стороны в сторону, используя отросток, как весло. Манька приблизилась к оку и всмотрелась в него, и вдруг поняла, что из глаза на нее смотрят не один, а два нормальных глаза.

И вдруг…

– Скотина ты, тварь безродная, плюю я в тебя, – услышала она из глаза. – Тьфу! Тьфу! Тьфу!

И почувствовала, как харчок плюющего глаза залепил ей правый глаз.

Никакие слюни по ее глазу не текли. Плевок был виртуальный, но цели достиг. Хуже чем черти! Она нерешительно заколебалась, не позвать ли Дьявола или же попробовать разобраться самой, легонько надавила на глаз пальцем и одурела от боли.

«Это что же, я сама себя что ли?!» – изумилась она, когда проморгалась и боль стихла. Заглянула в глаз и заметила, что из глаза за ней тоже наблюдают.

Злорадствуя.

«С глазом шутки плохи!» – призналась она себе, расписавшись в полном своем невежестве относительно всевидящего ока. Сунула глаз в банку, чтобы не уполз и, неся его на вытянутых руках, отправилась в избу-баньку.

– Дьявол, – позвала Манька, толкая Дьявола в бок. – Проснись! Я знаю, что ты не спишь!

Дьявол протер глаза, уставившись на глаз, будто впервые видел такое чудо.

– Что ты с ним возишься? Дай ему как следует и все дела!

– Ага! Попробовала уже! Он боль обратно возвращает! Что это такое? – Манька брезгливо отодвинула банку с оком от себя.

– Это? Глаз! – ответил Дьявол недоуменно.

– Я вижу, что это глаз! Я спросила, что это такое?! У него внутри кто-то разговаривает… и плюется! – недовольно пробурчала она, встряхнув банку и сунув ему под нос.

Дьявол отвел ее руку, зевнул, вышел наружу, сладко потянулся, и поставил на костер котелок с водой. Манька с банкой ока вышла следом.

Дьявол сел за стол, подозвал ее и вывалил око на столешницу, заглянув в него сам.

– Это, Манька, глаз, самый настоящий… Достают его у человека, издеваются над ним, а он запоминает и плачет потом все время – еще одна хитрость нечисти… Как бы это сказать… Глаз человека – это мозг, а мозг – фабрика электромагнитных волн. Вот нет рядом Благодетельницы, а для земли она есть. Волны достигают земли, в которых вампир – Царь, а проклятый – убожество. Мы с тобой о древнем вампире разговаривали, и ты даже слышала, как он кричит, но, чтобы его услышали вампиры, нужно, чтобы отразился голос от другого человека, вошел в тебя и вышел на другом краю земли. Глаз – то же самое, только он отражает мыслеформу черта. И получается, что черт на землю нападает со спины, а глаз спереди. И так Благодетельница рядом двадцать четыре часа в сутки. А теперь представь, что в глазу у тебя сидит оператор, который глазами твоими правит – и видишь то, чего нет, или уже не видишь то, что есть. А тебе и ответить-то некому. Вроде бы не плевал вампир, а для земли плевал, и раз ты не ответила ему как следует, значит, поклонилась, а если поклонилась, земля попранная уже. И сразу вопрос: а где ей лучше? И все! Нет у тебя земли! И снова вампир на высоте, а ты упала духом.

– Ну уж… одуреть! – Манька оторопела, с опаской поглядывая на диковинку. – А как глаз остается живым, если человека нет?

– А человек еще живой, без него глаз смотреть не будет. Вернее, будет, но в Аду – и там повернется к человеку и будет против него свидетельствовать.

– А чего мне с ним делать-то? – подивилась Манька новому чуду, которое нечисть приспособила для себя. Хитрости у нечисти оказалось много, чтобы прославить себя перед человеком. – Раздавить его, так это можно самой без глаз остаться.

– Если объяснить глазу, что у него внутри другие люди и закопать в землю, то у безглазого человека глаз снова отрастет, – обыденно сообщил Дьявол, как будто решался производственный вопрос, который вставал перед ними каждый день.

– Да ты что!? – изумилась она, придвигая глаз к себе обратно и пристально вглядываясь в те два глаза, которые видела в глазу.

– И вообще, не отрывай меня по пустякам! Попроведаю, что там у нас на повестке дня с землей… Что-то колодец не родится, и дерево не поднялось на поверхность, а нам для стрел заросли нужны, – озаботился Дьявол, проваливаясь сквозь землю вместе с кружкой чая.

Манька потопталась вокруг того места, где исчез Дьявол, прислушалась, но было тихо, если не считать проснувшихся кузнечиков и пчел, выпушенных избами на волю. Вышла на улицу. Вокруг края луга по опушке за ночь распустилась липа и орешник, и в воздухе витал медовый запах. А еще приятно пахло шиповником. Шиповник рос только в одном месте, но куст был до того ярко-алым, что смотреть на него – одно удовольствие. Солнце, видимо, взошло, над поляной небо стало голубым, как летом, а дальше затянутым серой пеленой, и шел снег, падая на землю уже каплями дождя. Гору из-за снегопада было почти не видать. Недалеко от избы она заметила нескольких зайцев, жующих траву, чуть ближе к реке лосиху с только что родившемся лосенком. Лосенок смешно шатался, пытаясь удержаться на своих тоненьких ножках. У самой опушки паслось стадо разномастных оленей и горных козлов.

Луг обживало зверье, оголодавшее на зимней бескормице.

Налив себе чая, Манька уселась за стол, придвинув глаз к себе.

Сначала в глазу она видела только направленный на нее взгляд, но потом картинка «отъехала», глаз сфокусировался, и сразу всплыла женщина с искаженным от ненависти и презрения к глазу лицом. А глаз будто смотрел на эту женщину Манькиными глазами. Чем дольше она всматривалась, тем явственней обозначились люди, которые издевались над человеком, кому принадлежал глаз. И видна стала даже комната и место, где тот человек лежал. Прямо перед глазом лежало зеркало – и глаз очень его боялся, потому что в зеркале он видел только черную ночь, как будто огромная яма, в которую, если долго смотреть, начинаешь проваливаться.

И люди, и комната Маньку заинтересовали.

Она даже не удивилась, узнав Бабу Ягу. И, может быть, подумала она, среди них были ее душа-вампир и Благодетельница… Но образы смазывались. Разглядеть вампира и потом опознать, вряд ли смог бы человек, они были много ближе, почти у самого лица, куда человек обычно не смотрит. Глаз слезился – и от плевков, и оттого, что в него тыкали спицей, и что высох. Его стянули, не позволяя моргнуть. Кто-то ради смеха напялил на него очки. Вампиры бесновались и исходились слюной, украшая глаз синяками. Потом и вовсе началось непотребство, когда одна из женщин, а потом другая и третья, садились на глаз, запихивая туда, откуда берутся дети, надавливая на него и получая от этого удовольствие, измазывая своей пахнущей мочой, выделениями пота и смолянистой жидкостью. Некоторые из них разделась донага и сладеньким голосом расхваливали себя, объясняя глазу, какие они хорошие да пригожие, демонстрируя непотребные части тела. Мужчины совали глаз в отхожие места, объясняя, что только так он может на себя смотреть, называли женщин святыми, и бессовестно улыбались своими ртами, обнажая острые клыки.

А потом и вовсе стало смешно: вампиры начали причитать о глазе, что якобы его озолотили, а глаз не вернул им долг, пустив по ветру, и выли, сморкаясь в носовики, указывая глазу на то, что он якобы не умеет жить и мешает другим.

Манька никак не могла взять в толк: зачем вампирам надо так издеваться над глазом, но открыла для себя много интересного. Она тоже искала в вампире человека, и многие из них казались ей много совершеннее ее самой, в то время как Дьявол пытался втолковать, что вампир – не человек, и его лицо – маска, а под маской другое лицо, которое противностью своей превосходит любое представление человека о злых демонах.

«Или у меня крыша совсем уехала, – подумала она, – или у них отмороженный интеллект…»

Но, поразмыслив, рассудила, что раз глаз работал по задумке вампиров, получалось, что сами вампиры прекрасно понимали, что делают. Взять ту же мысль, заложенную глазу, что смотреть на себя ему должно через отхожие места вампира…

Если бы ей, абстрактно мыслящей, в здравой памяти пришлось вынести такие издевательства, она испытала бы не меньший ужас, который виделся глазу. А что говорить о нем, который объяснить себе ничего не мог, а только жить с этим? Именно страх внушали вампиры земле, чтобы она безропотно служила и приносила им кровь и силу человека.

Комната в глазу стала темнеть, к глазу приближались, чтобы его выколоть, он потух.

Наконец, всевидящее око можно было хоронить.

Недалеко от избы-бани, где она брала землю, осталась огромная яма. Избы хотели сравнять ее, но Дьявол остановил, будто знал, что еще пригодится. Для захоронения эта яма была как нельзя кстати. Она бросила глаз в яму и отправилась собирать всевидящие очи.

В избушке, только в подвале, Манька собрала всевидящих очей с сотню. Сначала она складывала их в корзину и выносила в горницу, но корзины закончились. Пришлось собирать в мешки, найденные в подвале избы-бани. Глаза были понатыканы повсюду, иногда висели связками. Временами она натыкалась на странные ракушки, которые или висели гроздьями на стене, или хранились на полках, уложенные рядами.

Манька исследовала несколько таких ракушек, подозревая, что это всеслышащие уши. Они и вправду походили на человеческое ухо, но не полое внутри. Она поднесла ракушки к уху и послушала: ракушки едва заметно шумели, иногда сильнее, чем другие, но признаки голоса или чего-то подобного не обнаружила, и после недолгих раздумий решила, что это или гриб, который иногда селится на древесине, как чага – но в древесину ракушки не врастали, а были как бы сами по себе, или ракушка и есть, которые избы или их прежние хозяева могли насобирать, как память о море-океане. Манька на море-океане была только раз, и не на теплом, а на холодном, и сама видела, что причудливые ракушки там валялись по всему берегу, а некоторые из них очень походили на те, которые висели в избе. Так или иначе, она решила, что их тоже надо собрать в мешки. Для памяти одной – двух было достаточно, а если это гриб, то избы ей только спасибо скажут – и Дьявол, может быть, похвалит.

Приняв самостоятельное решение, Манька почувствовала себя немножко хозяйкой. Чувство было новое, и противоестественное ее природе. Избы имели богатств, каких у иного человека за всю жизнь не накопилось бы. Не было на земле других таких изб. Но Манька вдруг изобличила себя: у нее или опыта не было быть богатой, или не умела вовсе, потому как почувствовала себя виноватой, и каждой вещи глаза искали хозяина. И попроси у нее кто самостоятельный инструмент, запросто отдала бы вместо того, чтобы хранить как зеницу ока – вампиры лишили ее не только умных мыслей, но и самых простых чувств.

Она вдруг испугалась саму себя. Пусть уж лучше избы остаются хозяйками, а она будет иногда просить у них ту или иную вещь, подумала она, отказываясь от мысли быть избам чем-то больше, чем просто друг. Навык надо иметь, чтобы быть хорошим хозяином, а ее этому никто не учил.

Глаза и странные ракушки были повсюду: в подвалах изб, в горнице, в бане, в предбаннике, на чердаках, на стенах с улицы и под самой крышей. Она собрала их только к вечеру. И неожиданно обнаружила, что там, где глаза и ракушки были убраны, стали вырастать огромные камни-валуны. Чтобы не мешались под ногами, она сносила их в одно место, сдвигая к стене. Камни могли пригодиться. Камень нужен, чтобы капусту прижать до сока во время засолки, и в каменку для жара пригодится, а то сама изба ими кормилась, ведь собирали избы хворост и древесину, копаясь в земле, могли камни собирать.

На следующий день она вынесла глаза на улицу, поближе к вырытой яме, а ракушки отнесла на чердак, высыпала из мешка на пол, раскатав нетолстым слоем, чтобы не сгнили и не заплесневели. Дьявол ушел под землю еще до того, как она проснулась. Когда он вернулся, Манька столько наслушалась и натерпелась от глаз, что совсем забыла доложить о ракушках и камнях. Всевидящих очей было так много, что даже Дьявол вытаращил глаза, когда все мешки были вынесены и свалены у стола.

Четыре дня Манька вглядывалась во всевидящие очи с утра до вечера, с ужасом подсчитывая время, оставшееся до полнолуния. Она торопилась изо всех сил, но пока в глазу хоть кто-то оставался, он оставался живехоньким, и все время норовил уползти. К счастью, к концу второго дня она заметила, что между тем или иным глазом различий было немного. Вампиры не утруждали себя художественными изысками, лепили одно и то же по образу и подобию. Ясно было одно, что всем правым глазам, которые она собрала в старшей избе, вампиры искали унижения, а левым, собранным в избе-бане, сообщали только приятное. Наверное, это было связано с тем, что в избе-бане Баба Яга хранила крест крестов, а в старшей мучились вампирские души.

Левому глазу вампиры предлагали деньги, завидовали, объяснялись в любви, просили денег, мочили его духами и всякими масляными благовониями. Глаз то и дело скрывал от Маньки истину, и ей приходилось подолгу его упрашивать показать вампиров, напоминая, что глаз все-таки хозяину уже не принадлежит, и тот, у кого его вырвали, теперь безглазый. Правый глаз, напротив, устрашали и морили голодом, мочились на него, кормили навозом и помоями. С правым глазом, который унижали, в отличии от левого, работалось быстрее, но он был сильно напуган и не мог поверить, что все это произошло с ним. Но вскоре, как только Манька исстрадавшемуся глазу докладывала, чем его напугали, он сразу же становился студенистым, и можно было отправлять его в яму.

И опять же, к счастью, глаза в основном были только правые, левые уместились в одну корзину.

Когда с глазами было закончено, она еще раз обошла обе избы, и заглянула во все углы. Пропустила она немного, всего с десяток глаз. Если бы не Дьявол, который сам указывал, где глаза прячутся, она бы не в жизнь с ними не сладила. Глаза разбегались в разные стороны и выскальзывали из рук, так что приходилось загонять их в угол и накрывать сачком. Были они очень старыми, и выяснилось, что все они были правые, но как бы левые, которым сулили вампиры только радостное и приятное времяпровождение, если глазу посчастливится увидеть вампира и поближе с ним сойтись – и глаза прятали от нее вампиров.

Наконец, когда Дьяволу возня надоела, он каждый глаз по очереди накрутил на вилку, и несколько раз постучал им об столешницу. Глаза сразу присмирели, послушно открывая истину.

– Тебе не больно? – с сочувствием спросила Манька, вспомнив, как наказала себя саму.

Дьявол хитро ухмыльнулся.

– А у меня глаз нет! – ответил он с ехидцей. – Зацепиться-то им не за что! Я ж голое сознание!

Среди вампиров, которые последнему десятку глаз пришлись по вкусу, она не увидела знакомых, искалечивших предыдущие глаза. Эта несхожесть натолкнула на мысль, что изба побывала еще в чьих-то «заботливых» руках. Дьявол косвенно подтвердил ее мысль, заметив, что ампутация – ампутация, и глаза у человека нет, не важно, вырезали его с благочестивыми помышлениями или без оных.

Когда глаза закончились, Манька облегченно вздохнула, но радость была недолгой. Стоило войти в избу, она почувствовала, что к трупному запаху разложения, который все еще копился в избе при закрытых дверях, добавился странный запах горелости, точно жарили шашлык, жгли волосы и кости…

Манька расстроилась. До полнолуния оставались две недели, а у нее все еще не было укрытия – и избы, в случае ее смерти, не оставались здоровыми, чтобы помянуть добрым словом и, на худой конец, предать останки земле…

Она прошла вдоль стен, простукивая и прощупывая избы, но звук был обычный. И все же запах просачивался меж бревен – она была в этом уверена. Проверила затылочным зрением – безрезультатно. Пока она искала источник, запах стал явственнее. Невольно опустились руки.

Такой ее застал Дьявол. Он выглядел на этот раз счастливым и возбужденным. Увидев Маньку, он ничуть не расстроился.

– Брось, пока глаза у слепых не отрастут, тебе к ним не пройти, – беззаботно объяснил он. – Несколько дней еще есть. У нас сегодня праздник! Роды у нас!

– В смысле? – Манька Дьявольского оптимизма не разделяла.

– Земля колодец рожает! – ответил Дьявол и исчез, не воспользовавшись дверью как обычно.

При последних словах Дьявола Манька почувствовала, как пол уходит у нее из-под ног. Изба, которая никогда не поднималась, пока Манька была в ней, на этот раз изменила правилу и побежала вслед за Дьяволом, и Манька, во-первых, поняла, что не без оснований люди пугаются землетрясений, во-вторых – в избе нельзя делиться секретами, а в-третьих, лучше самой пробежать расстояние, чем прокатиться в избе. Она полетела с одного конца на другой, ударилась головой о стену, отскочила, и снова полетела, как мяч, не успев подняться на ноги. Спасло ее лишь то, что ногами избы до колодца был один шаг, не считая, пока изба топталась на месте.

Манька открыла дверь и отпрянула назад.

Лестница болталась в воздухе, но отойти от двери она не успела: изба как раз нагнулась над новорожденным колодцем, чтобы получше его разглядеть. Через открытую дверь Манька выпала и полетела вниз с высоты двадцати метров… Ноги у изб были длинные, и это она еще присела!

Спасло ее чудо… Или Дьявол, который чуть замедлил время, как в болоте, когда она увидела посох, который проваливался в ил – она перевернулась в воздухе и приземлилась, как он ее учил, прокатившись кубарем по земле и растянувшись плашмя.

Дьявол согнулся пополам, сжимая живот от хохота, тыча в нее пальцем…

Манька, убедившись, что ничего себе не сломала, тоже захохотала, сначала мелко, потом громче, потом надрывно гогоча. Изба изменилась в окнах и бревна у нее покосились. И Дьявол тыкал пальцем уже не в нее, а в избу…

Новорожденный колодец был совсем маленький, в диаметре на длину руки от плеча. Бревна, покрытые росписью, едва достигали в толщину размера жерди. Зато родниковая вода – чистая, прозрачная, уже лилась тоненькой струйкой через край.

– Вырастет быстро, – заверил Дьявол, похлопав колодец по перекладине. – Очень кстати, когда полезешь в огонь. Надо прокопать канал и вырыть водоем…

Манька замерла, услышав про огонь, хотела что-то сказать, но рот ее так и остался открытым. Дьявол вставил ей челюсть в исходное положение, принес лопаты. Одну вручил ей, второй снял дерн и обозначил будущее озерцо. Избы, заметив намечающиеся раскопки, сразу заинтересовались, и через пять минут Маньке и Дьяволу осталось лишь выровнять и уплотнить дно будущего водоема, укрепив береговую насыпь галькой и камнями, которых тут было предостаточно.

По случаю рождения колодца устроили праздничный ужин, но за столом Манька оставалась задумчивая и молчаливая. Человеку нельзя залезть в огонь и не умереть, а умереть от ожогов исстари считалось мучительной смертью. Многие люди после ожогов искали смерть полегче. Конечно, живая вода могла продлить ее мучения и вылечить, но кто вытащит ее из огня?

Спала Манька как угорь на сковородке, снилось ей всякое: черти, оборотни, пожары и наводнения, то она проваливалась во тьму, то сидела на двух аршинах, охраняя свою землю и с тоской наблюдая, как за кладбищенским забором проносятся железные колесницы, с запертыми внутри лошадями, в небе пролетают железные птицы и драконы, похожие на змея с перепончатыми, как у Дьявола, крыльями, и она никак не могла перелезть через забор, чтобы дойти и помешать избам есть блевотину и фекалии, пасущимся у дворца с высокими башнями, которые охраняли драконы. Она просыпалась, ворочалась, кляла себя за то, что не может уснуть, и только вроде бы заснула без снов, как Дьявол заставил ее подняться виртуальным пинком, которым умел поднять только он, не утруждаясь уговорами.