Читать книгу: «Чары, любовь и прочие неприятности. Рассказы слушателей курса Ирины Котовой «Ромфант для начинающих». Книга 1», страница 3

– Хватит, – потерянно взмолилась я и зажмурилась, обрывая контакт. – Отпусти меня, царь Чёрной горы. Больше я не войду в твой лес, не потревожу покоя. Вернусь к людям и попробую жить как все!

Руки сделались свободны, вздохнулось легко. Тишина и покой мёртвого леса.

Я немедленно распахнула глаза, только рядом не нашлось ни человека, ни Змея, лишь круги на свинцовой воде.

Я не помнила, как дожила до лета. Больше не было в мире ни вкуса, ни запахов, ни солнечного света, ни цветения трав. Всё стало серое, пресное, безразличие затопило меня, затянуло, как ряска убивает пруд, прежде чистый и полноводный, но отныне обречённый сгнить чёрным болотом. Не осталось радости в мире, всех одарили, кроме меня.

Некрас ходил гордый, счастливый, похвалялся битвой со страшным медведем. Заступился за девицу, та и сдалась, согласилась справить осенью свадьбу. Матушка тоже была довольна, собирала в лесу раннюю ягоду, варенье варила на пироги. Будет осенью пир всем на зависть.

Сестрица пыталась подбодрить, мол, сердечная боль уйдёт, и мир снова расцветёт яркими красками. Главное, выбрала верно, и с Некрасом заживу всем на зависть!

Лишь Егорка присмирел да затих, всё ходил на речку, где встретил медведя, и что-то шептал текучей воде. Я однажды подслушала и обомлела.

– Как ты мог! – укорял братишка. – Как посмел уступить её нелюбимому, обречь на вечную муку?!

Иногда мне самой казалось, что лучше уж хладным телом в лесу, с прогрызенным изнутри животом, чем этот кокон нескончаемой боли, что спеленал мою душу. Опалило любовью, сожгло дотла, остался лишь горький пепел взамен прежней радости бытия.

Мне не снились ни Кална, ни Змей, не чудились лики в лужах у дома, не подглядывали из зеркал. Отпустил царь змеиный, отрёкся, будет иную невесту искать, сватов в соседнее село подошлёт. Целый год миловаться с девицей станет, гладить её, чешуёй обвивать, доводя до сладкого стона…

В глазах темнело, зубы смыкало. Я ночами тайком касалась тех мест, что ласкало его гибкое тело. Всё горело и болело, просило ещё, настойчивей, жарче, до крови…

Надо стерпеть. Переждать. Я справлюсь с мороком и буду жить. Когда выйду замуж, фантазии сгинут. Нарожаю Некрасу детишек. Вот уж кто знает, как девку развлечь, как ей приятное сделать!

Я нашла лишь один способ спастись. Чтоб разрушить возникшую связь, чтоб отвести приворот змеиный, нужно дожить до Купальской ночи.

В эту пору все пред богами едины. Проверяет Иван Купала любовь человеческую на крепость.

Не стала противиться сестрице Оксане, позволила увлечь себя в хоровод, и цветы собирала, и венки плела, в реке очищалась вместе со всеми. Только боль плескалась у горла, будто саму себя предавала, вырубала цветущий сад, чтоб засеять поле репейником.

Сколько боли может стерпеть душа, навсегда лишённая счастья?

Венок со свечой далеко уплыл, дальше всех по реке, не догнали. Брак мой будет счастливым и долгим. У Аглашки же веночек сразу утоп, крутанулся на месте и пошёл на дно. Со слезами Аглая сбежала в деревню и уже не вернулась в огненный круг.

Когда прыгали с Некрасом через костёр, ярким пламенем опалило руки, нежданная вспышка развела их прочь, но почти сразу Некрас поймал, накрепко ухватил ладонь, а потом всем бахвалился пылкой любовью. Только мне от того легче не стало. Тоска гнула меня, ломала, то и дело я тишком вытирала слёзы, жалуясь на дым от костра.

Когда девки и парни вновь встали в горелки, Некрас утянул меня в лес. Втиснул в дуб и сам привалился всем телом. Укусил губами за шею, присосался поцелуем под ухом:

– Любушка моя, невестушка, Лавушка. Справим свадебку сегодня, не могу больше ждать! В ночь Ивана Купалы совершаются браки, что угодны любым богам!

Руки жадно шарили по рубахе, комкали ткань на груди. Порвать не посмел, тискал так, вжимаясь в меня всё сильнее, всё яростней, уже не в силах бороться со страстью, захлестнувшей его, как потоп.

А я стояла столбом и гадала, так ли страстен он был с Аглашкой, опоившей его вином? Сколько раз излился в её лоно семенем? Впрочем, разницы никакой. Лучше так, чем хладным трупом в лесу, изувеченной игрушкой царя.

Я затем ведь и шла на гуляния. Чтоб отдать Некрасу поцелуй и невинность, заслониться от Змея замужеством. Только тело застыло, как деревяшка, не откликалось на жаркие ласки, а душа скулила побитым псом, не желая подобной доли.

Парень тоже приметил мою зажатость, отступил, тяжело дыша. А потом ударил вдруг по щеке, да так, что голова зазвенела.

– О том парне мечтаешь, во сне зовёшь? Видел, как очи таращила, подумаешь, со зверем договорился! Только ты моя, не отпущу, сделаю своей даже против воли. Сегодня решится наша судьба…

Я сумела вырваться, оттолкнуть, выкрутилась из лихорадочной хватки.

Зря он про Калну завёл разговор, зря напомнил о нём, единственном…

– Ты куда? – заорал вслед Некрас.

Погнался было, да споткнулся о корень. А может, змея прошуршала в траве? Купальская ночь – время змеиное. Всякая нечисть выходит наружу, а змеи – привратники между мирами, ключи от самых прочных замков!

– Папоротник поищу! – крикнула парню в ответ, побежала, ощущая себя свободной, как птица, и счастливой одним лишь предчувствием.

В Шуршащем лесу вновь было тихо, но я неслась, не разбирая дороги. Вот пустая поляна, где нашла обручье, разноцветные скалы из драгоценных каменьев, вот и озеро, будто осколок неба, сплошь усеяно яркими звёздами.

Кална стоял на берегу, в золотом венце, в изумрудном плаще. Играл на свирели печальный напев, а змеи кружили в воде, рисовали причудливые узоры. Как умели, развлекали хозяина.

– Зачем ты пришла в такую-то ночь? – оторвался от свирели Кална. – Разум потеряла от хмельного вина? Или ласки Некраса лишили рассудка? Прочь отсюда, чужая жена, не растёт тут папоротник, не цветёт. Здесь тебе боле не рады.

Колдовская ночь, змеиная, страшная. Звёзды в небе, светляки в траве, друзы каменные в лунных лучах. Мир стал ярок и сладок лишь от того, что я увидела Калну!

– Мой венок уплыл дальше всех.

– Поздравляю.

Тихий голос его, как журчанье ручья, из которого хочется пить бесконечно.

– Мне во многих гаданьях сегодня везёт, ночь Купалы пророчит любовь.

В этот раз он ничего не ответил, а я подобралась к Змею вплотную.

– Я решила: лучше прожить целый год, разделив с тобой радость и счастье, чем всю жизнь неволиться и страдать рядом с постылым супругом.

Обхватила его со спины руками, прижалась, сама обвилась змеёй. Кална развернулся, взглянул в лицо, выискивая бесов у меня в глазах. Я лишь рассмеялась и потянулась губами:

– Я пришла, чтобы стать твоей до конца.

Он отвёл мои руки, отстранился от губ. Должно быть, ему хотелось поспорить, лишний раз спросить, дать ещё один шанс. Он не смог. Пытался, но не осилил.

Молча ослабил завязку плаща, сбросил на белый мох. Единым движеньем снял с меня сарафан, сдёрнул с тела рубаху. Оставил нагой в свете луны, любуясь, лаская взглядом. Молча утянул на брачное ложе, дозволяя рукам и губам всё то, о чём страстно мечталось ночами.

Своего человека легко узнать, если бьются сердца как единое целое.

С утренним туманом Кална растаял, лишь по озеру пробежала волна.

Я понежилась немного и пошла вслед за ним, омылась в прохладной свежей воде, поплескалась на восходящее солнце. Потом долго сушилась, заплетала косу, чтоб раньше срока не пугать родню.

Кална хотел подобрать подарки, чтоб задобрить отца и матушку, братика порадовать, сестру удивить. Дело долгое и непростое: из всех богатств и чудес горы выбрать самое-самое! Я же ждала своего ненаглядного, гуляла по цветущему лесу. Потянули ноги на ту полянку, где нашла серебряное обручье, поманившее волшебной судьбой, подмигнувшее калаигом.

Счастье наполняло меня до краёв. Пусть коротким будет, но ярким и полным, раз уж так сложилась судьба. Просто теперь я жила от того, что доверилась Чёрному Змею.

Я очнулась лишь возле поляны. Пахло кровью, висела в воздухе пыль, мох был смят и содран с валунов каблуками. Нашла трупик змеи и ещё один. Ужику голову разбили о камень, полоза разрубили ножом.

По поляне кружился Некрас, отбивался от змей и долбил молотком, высекая из скал драгоценные друзы. Складывал добычу в холщовый мешок и шептал богохульства.

– Заявилась? – злобно спросил у меня, отбивая кусочки яхонта. – Нагулялась со своим неприглядным? Ладно, спишем на Купальскую ночь. Дома всем расскажешь, что со мной была, завтра свадебку сыграем – и делу конец. А богатства подгорные забираю, вирой поруганной чести. Вот она, счастливая доля, с такими деньжищами мы в город уедем, подальше от всех этих дьявольских змей!

– Уходи отсюда, – попросила я. – Не твоя я боле, забудь, отпусти.

– А то что? – окрысился безумный Некрас. – Полно, любушка, никто тебя не отнимет. Не пойдёшь со мной доброю волей, я весь лес Шуршащий спалю, всю ползучую нечисть выжгу огнём. У меня и костерок уже заготовлен, и горючим спиртом кусты пропитались. Только ветку сунуть – и всё полыхнёт!

– Спирт горюч, да испаряется быстро, – голос Калны заставил сердце забиться. – А гроза отведёт пожар. Что будешь дальше делать, Некрас?

Тот обернулся, оскалился хищно:

– Наш любитель договариваться подоспел!

Кална снова был привычным собой, не златовласым красавцем, не Чёрным Змеем, обычный парень, ведун с берестяным туеском. Разве что в руке был тяжёлый ларец, изукрашенный перлами да каменьями.

– Ну, давай договариваться, змеев сын! – торжествующе крикнул Некрас, притянул меня ближе, приставил нож к горлу. – Ларчик твой заберу, и камушки тоже. А ты нас отсюда проводишь добром. И гадов ползучих в погоню не пустишь.

– Ну а дальше-то что? – вскинул руку Кална, не к Некрасу, меня успокаивал, чтоб не делала глупостей, не рвалась из рук, терпеливо ждала исхода.

– Дальше? Мы с Лавушкой уедем в город, повенчаемся там, заживём. Твои мороки с девки спадут, полюбимся в своё удовольствие.

– Но зачем тебе Огнеслава?

– На роду мне написано девку выбрать, чтобы жить с ней счастливо и богато. Слышал про грамотки берестяные? Когда волю богов зачитали, я подумал: какого чёрта? Чтобы жизнь от девки зависела, так ещё и выбрать правильно надо? Девок много, а я один. Я и выманил Беляну из дома да порылся в её сундучке. Долю девушек доподлинно разузнал, у Огнеславы – лучше прочих судьба. Тут и богатство, и счастье, и любовь до глубокой старости. Кто ж откажется от такого? Вот и выбрал её да всем огласил, что отныне повязан с Лавушкой!

Я аж вскрикнула от возмущения, дёрнулась под ножом. Вот оно как оказалось! Да я жизнь прожила, пытаясь смириться, принять нежеланного мужа, а он обманом вздумал счастья добиться!

– Не кричи, – приблизил нож к горлу Некрас. – А расскажешь кому – я Ксанку убью. И Егорку подстерегу, прирежу, да так, чтоб визжал от ужаса.

У меня подогнулись колени. За себя не страшилась, но сестра и Егор…

– Стой! – поднял руки Кална. – Не надобно крайностей, договоримся! Забирай злато-серебро, мо́лодец. Де́вица тоже с тобой уйдёт. Хотел я по-доброму, по-людски, да не все услышат разумное слово. Значит, приду по-плохому.

– Не пугай, договорщик! – рассмеялся Некрас, подталкивая меня на тропу. – За любовь свою нужно сражаться, а не сопли размазывать по лицу.

Мы не успели дойти до деревни, как громыхнуло средь ясного неба. Заклубились в небе чёрные тучи, захлестнули землю тяжёлым ливнем. Почти сразу поднялась речная вода, вышла из берегов, заливая, ломая пшеницу. Заметались отары и табуны, а из окрестных лесов послышался вой, и на поле двинулись волки, много волков, не чета той стае. От молнии вспыхнул овин, другой, задымился ветряк на мельнице.

– Да кто он такой, этот Кална? – озадаченно рявкнул Некрас.

– Кала Наг, царь змеиный, – ответила я, печалясь по сгубленному урожаю. – В город нам не уехать, перекрыты дороги. Там медведи да рыси гуляют. Лес Шуршащий теперь не поджечь, а змеи легко доплывут до деревни. Дальше что делать, Некрас?

Тот оглядывался в бессильной злобе, тщетно выискивая лазейку. Скинул в воду мешок с добычей, потащил меня, больно дёргая за руку:

– Надо будет, тебя утоплю, чтоб подгорный царь прекратил потоп! А пока укроемся в церкви на взгорке: новый бог защитит от старого дьявола!

К церкви бежал весь деревенский люд, тащили иконы, чуров домашних, и добро, и кур, и собак, кто-то прихватил кота-мышелова, спасая пушистого от стихии. Внутри народу набилось, что лишний раз не вздохнуть. Некрас протолкался к отцу, старосте нашей деревни.

– Да с чего началось непотребство такое? Чем прогневали мы Чёрную гору? – воздевал он руки к церковному куполу, а остальные пытались молиться, неумело, путая старое с новым.

– С того, что Огнеслава приглянулась царю, – громко крикнул народу Некрас. – Свататься вздумал, чешуйчатый гад, вот и запугивает народ. Заморочил красну девицу, приворожил, да любушка моя ни в какую, только моей быть желает!

Тишина воцарилась, тягучая, страшная. Потом кто-то крикнул, надрывно, горестно так, будто небо упало, завыл да запричитал. Мама дала волю чувствам, упала бы на пол, да некуда было. Некрас же подобрался к Егорке и показал мне нож.

– Мы не отдадим Огнеславу, отец? Не пойдёшь за Змея, краса моя?

– А как иначе деревню спасти? – с ответной издёвкой бросила я. – Вы решайте всем миром, но я скажу «да», коль такова моя доля.

– Твоя доля – с Некрасом счастливой быть! – жалко всхлипнула мама.

Я махнула рукой и ушла на крыльцо. Пусть ругаются, спорят, решаются. Душно с ними, неволя одна да зависть людская чёрная.

Так стояла я, дышала дождём, грустно смотрела, как наша деревня превращается в мутное озеро. А потом приметила лодочку, легко скользящую по волнам. Вот застыло судёнышко, и фигура гребца склонилась над чем-то, полускрытым водой. С натугой подтянула на борт. Снова толкнулась шестом от земли, направляя лодочку к церкви, исхитряясь при этом шептать-колдовать, умолять разверзшиеся небеса.

Я фыркнула, признав старуху Беляну: вот уж воистину в воде не потонет! А та догребла, причалила к церкви, втащила на ступеньку тяжёлый ларец. Тот самый, что Кална собрал для родни. Подарки царя змеиного!

– Ужо ругаются? – подивилась Беляна, прислушавшись к шуму в церкви. – Даже ларец с дарами не вскрыв? Даже сватов не дождавшись?

– Так Некрас бунтует, – вздохнула я, потирая порез на шее.

– Ясно. Самой-то не страшно? Или веришь, что спасёт добрый молодец?

– Смотря кого добрым считать.

Помолчали, разглядывая ларец.

– Не обманывайся, девонька, он злобен бывает, такой, что порой ночами не спишь. Я сама ведь невестой была, просватанной в Чёрную гору. Выбрали меня среди прочих девиц, пригнанных на поляну. Приодели, отпели да отправили Змею.

– И ты выжила?

– Разве ж то жизнь? Я и не нужна была Змею, взял по обычаю да забыл, вроде как дань никчёмную. Только я пришла в гору не просто так, наученная старостой и родней. Змея в покои не допускала, помогала, как следовало, по хозяйству. А сама выведывала, где что хранится. И когда впал в спячку змеиный царь, насобирала в мешок самоцветов, украшений дорогих, злата-серебра, и попыталась срубить Змею голову. Позабыла, что каменная у него чешуя, он и не проснулся, так, шуркнул во сне. А я кинулась прочь из горы, волоча драгоценный мешок. Замёрзла б в лесу, как иные беглянки, да только ждали меня, жгли костры, колдуна призвали, чтоб снял заклятье.

Целой деревней строили планы, всю зиму оружие покупали, чтоб пробраться в гору и Змея убить. Ждали, что сам войною придёт, а он даже мараться не стал. Приоткрыл только дверку в загробный мир, и оттуда к нам полезло такое, что забыть не удастся, как ни молись. Они выжрали всю деревню, выпили досуха, души забрали. Лишь меня в живых оставили, по приказу Змея. В наказание за предательство.

Кто-то всхлипнул. Я обернулась. Оказалось, пока говорила Беляна, дверь открылась, из церкви выбрался староста, с ним Некрас, мои родители, бабы с детьми, из-за них выглядывали рослые парни, шёпотом передавали страшный сказ по цепочке.

Беляна хмыкнула, пнула ларец:

– Вот дары подземного государя, охраняющего мир от нечисти. Вот желанная Змею девица с обручьем серебряным на руке. Это дар царя и слово его. Будут в деревне покой и достаток, если девицу добром отдадим. Обряд проведу, память подскажет, все нужные заклятья скажу-отпою. Ну а коли решите играть со Змеем… Здесь я вам не помощница, добрые люди, второй раз хоронить поселян не стану.

– Мы согласны! – огладил бороду староста, уверенный, что его услышат. – Пусть забирает девицу Змей, лишь бы дождь прекратился и вода сошла.

Небо дрогнуло и прояснилось. На водной глади блеснуло солнце.

Договор с Кала Нагом, Великим Полозом, был заключён.

 
* * *
 

– Тридцать два кольца обовьются вкруг чела белоснежного, женским волосом соединённые во славу Велеса, на утеху Змея, владыки подводного и подземного…

Тяжёлый покров давил голову, пригибал её к самым коленям. Совсем скоро отсижу положенный срок, и повезут меня в гору, на выданье жениху.

Кална, милый, дождись меня. Не убей никого, не сгуби! Защити моих близких, змеиный царь!

Скрипнула дверь в предбаннике. Потянуло вечерним холодом.

Любопытно, кто такой смелый, что не страшится разрушить обряд?

– Огнеслава, Лавушка, слышишь меня?

Я резко встала под покрывалом, прижалась спиной к стене. Аглашка!

– Лавушка, незачем нам сражаться, некого больше делить! Тебе – царь змеиный, а мне – Некрас. Доверься мне, бежать тебе надо!

Я качнула головой и вздохнула:

– От Калны не побегу. Некрас проболтался про предсказания, что начертаны на бересте. Он пробрался к Беляне и все их прочёл, ну и выбрал меня, на беду всей деревне. Думаю, ты ему назначалась, привела бы парня к любви и достатку…

– Только он зачеркнул нашу судьбу, – печально вздохнула Аглая. – Выбрал долю попроще, чтоб сразу всё. А так не бывает, Лавушка. Вот и платит безумием по счетам. Но что мне сделать с израненным сердцем: кровью сочится, обидой, а любит! Такой подлой стала, жутко становится…

Тут она рухнула на колени, простёрлась, как перед иконой церковной:

– Лавушка, я и пред ним виновата! Это ведь я нашептала царю, дары принесла, умолила, чтоб вместо полоза дом Некраса сторожила злая гадюка! Думала, как увидят твои, кто охраняет дом жениха, сразу от свадьбы откажутся. А на деле вон как случилось, злом да обманом счастья не взять!

Из-за двери в предбанник крикнул Егорка:

– Девицы, что вы так долго? Лава, я подслушал, что люди толкуют. Не хотят отдавать тебя Калне. Скоро сбегутся сюда и запрут, лишь бы ему не досталась.

– У Некраса есть зачарованный меч! – подскочила с колен Аглашка. – В городе за злато купил. Сама видела: камни рубит, будто колоду трухлявую! Он хочет вызвать Змея на бой, а сельчанам сулит все богатства горы. Мать твоя маслица в огонь подливает, воет, в ноги людям кидается, не желает доченьку отдавать!

– Они вместо тебя поведут Некраса, скроют под покрывалом. А когда Змей расслабится, руку подаст, тут-то его мечом и зарубят.

Егорка ещё что-то кричал, не смея войти в предбанник, а я уже скинула покрывало, оставаясь в свадебном ярком наряде, с кольцами, заплетёнными вкруг головы. Дурная примета – лицо открывать, но куда уж дурнее-то, добрые люди?

Ладно Некрас, но мама… За что? Почему нельзя просто поверить, что старшая дочь нашла своё счастье, чем бы оно ни аукнулось? Почему нельзя с миром её отпустить?

– Сестрица, родная, выручи Калну! – жалобно хлюпнул носом Егорка. – Он добрый, спас меня от медведя!

– Мы раздобыли коня. Ты скачи, а мы эту баньку спалим. Пусть все кинутся тушить да тебя спасать, выиграем время, подруга.

Она помолчала, доставая огниво. Попросила с невольной дрожью:

– Если сможешь, убереги Некраса, пусть увечный, больной, лишь бы живой. На него падёт Змеев гнев!

Я вырвалась из бани, вскочила в седло и погнала в галоп жеребца, в темноте, не разбирая дороги, в сторону Шуршащего леса.

А сзади разгоралось чадное пламя, и Егорка бежал обратно в деревню, завывая:

– Сестрица, спасите сестрицу! Баня горит! Пожар!

Колокол на церкви ударил в набат.

Я успела в тот самый миг, когда в ярких закатных лучах малой группой сельчан выводили «невесту» к самой кромке Шуршащего леса. Рядом стояли мать и отец, недовольно сжимавший губы, точно заставили строгого батюшку поступиться верой и совестью, убедили отказаться от данного слова. Сестрица тоже стояла в толпе, в стороне от багряного покрывала, что скрывало лицо и фигуру Некраса. Тут были староста и кузнец, лихие молодцы – друзья Некраса. Самые сильные люди деревни, вооружённые кистенями да вилами, топорами, ножами – кто что схватил.

А напротив стоял мой возлюбленный Кална, обычный парень, проворный, смешливый. Рядом с ним из травы возвышались другие обитатели Чёрной горы. Полулюди, полузмеи, сильные воины, готовые биться за государя и за невесту Полоза.

Некрас под покрывалом готовил меч, чтоб решить вопрос единым ударом и оставить армию без полководца. Да только Кална не спешил подходить, с усмешкой оглядывая толпу.

– Ну, что же медлишь, змеиный царь? – не выдержал староста, подал голос. – Вот невеста твоя ненаглядная. То деревню топил, то смотреть не желаешь. Передумал? Так мы пойдём по домам.

Кална в ответ лишь рассмеялся:

– А скажи-ка мне, Огнеслава, что я сказывал тебе про змей?

Покрывало дёрнулось, но смолчало. Выдававший себя за невесту Некрас не мог даже солгать, мол, забыла уже, чтоб не выдать подмену голосом.

– А я сказывал: змей по стуку сердца узнает своего человека.

Горечь отразилась на подвижном лице, брови нахмурились, рот скривился:

– Я услышу её и за границей леса, да только нет среди вас Огнеславы.

Некрас в ярости сорвал покрывало, запыхтел, злобно глядя на Калну:

– Верно учуял, нежить подгорная. Я тебя вызываю на честный бой, потому как обещана мне Огнеслава!

Кална гневно повёл головой:

– Как же ты надоел, человече! Придумал себе судьбу золотую и всех губишь ради фантазии. Вижу, придётся тебя убить, а потом разговаривать с уцелевшими.

Он окутался туманом и обернулся, сделавшись вдруг выше горы. Я поняла, что в тот горький час, когда приходила прощаться, Кална меня пощадил, не выдал истинных размеров Змея.

Но сейчас над толпой возвышалось чудовище: голова – что скала, клыки как утёсы, ударит лишь раз – и деревни нет. Рядом с ним меч Некраса казался булавкой, не способной проткнуть даже бабочку.

Все попятились, и тут же раздался крик:

– Баня горит, а там Огнеслава!

Кална дёрнулся на звук, развернулся, чутко вслушиваясь в заполошный набат. И в этот миг Некрас сделал выпад, разрубил чешую на подвижном теле, окропил алой кровью лесную траву.

– Нет! – отчаянно крикнула я, зная, что всё равно не услышат – в нарастающей панике, в криках и визге, в толчее, образовавшейся от того, что напуганные мама с отцом стали пробиваться обратно в деревню, ломая ряды сельчан.

Но Кална услышал, узнал, по голосу или по стуку сердца, уклонился от нового удара меча, царапнувшего по чешуе. Некрас тоже услышал, устремился ко мне, чтоб заслониться, будто щитом, да только Змей оказался быстрее. Он метнулся, обвил меня кольцами, укрывая от прочего мира, подхватил и вознёс над толпой, бережно, будто пушинку. Усадил на изгибе могучего тела, точно на лавочке у калитки, поднёс поближе к огромному глазу, будто хотел убедиться, что я невредима и не объята огнём. Я прижалась к страшенной его голове и с пугающей высоты разглядела поле, и реку, и нашу деревню с новой церковью на холме, и горящую баню, и капище. А ещё – весь Шуршащий лес, озеро и поляну, и дальше – проход в Чёрную гору, что обещала стать домом.

Хвост змеиного царя подсёк ноги Некрасу, выбил меч из дрожащей руки. Парень рухнул навзничь, а славный клинок взлетел в тёмное небо серебряной молнией, чтоб, упав обратно, пронзить безумца, запятнавшего его поступком неправедным. Острая сталь прошила живот, заставила Некраса захрипеть от боли, хвост Змея дёрнулся для удара…

– Пощади его, Кална! – взмолилась я. – Осталась в деревне одна девица, которой он слаще жизни. Вдруг да сможет вернуть парню разум?

– Договорилисссь, – прошептал Чёрный Змей и понёс меня прочь из деревни, сквозь Шуршащий лес в недра горы.

На опушке змеелюди швыряли каменья – яхонты и диаманты, смарагды, злато и серебро – всё, чем богата гора – будто сеяли зерна в пашню. И певуче прославляли царя.

Говорили потом, что в единую ночь на окраине леса проросли деревья, закрывая проходы, как частоколом. Не проникнуть с тех пор в Шуршащий лес, разве что гад проползёт чешуйчатый в поисках лучшей доли.

А ещё говорили, что через год обезумевшие от беспокойства сельчане выискивали по окрестным лесам тело девицы с проеденным животом и змеиными скорлупами во чреве. Да только ничего не нашли.

Когда Кална вышел из второй спячки, я ждала его в тронном зале, и по ступеням ползал младенец, оглашая гору безудержным плачем от того, что не мог забраться повыше и обмусолить отцовский трон.

Если быть человеком и любить по-людски, разве может у вас народиться чудовище? Всяк получит лишь то, что отмеряно. Коли зла не несёшь, не вернётся в обратку. Ведь недаром пращуры завещали: как аукнется, так и откликнется.