Читать книгу: «Тайная связь», страница 4

Глава 8

– Айя, у меня к тебе срочное дело!

Я лечу к помощнице по дому на всех порах – несколько минут назад мне пришло сообщение, что курьер с новыми шторами прибудет с минуты на минуты, а я вспомнила, что в кармане кроме отцовских десятков тысяч евро – ничего нет.

– Что такое? Что случилось, Яся? – взволнованно бросает фартук Айя.

– Все в порядке, не переживай, – смеюсь ей радостно. – Я шторы заказала! А денег в местной валюте у меня нет. Только евро. Ты мне не разменяешь? Пожалуйста-пожалуйста!

В ответ на растерянный взгляд Айи я корчу забавное лицо и протягиваю ей несколько иностранных купюр.

– Шторы?

– Сейчас все увидишь, курьер уже привез!

Остолбенело поморгав, Айя открывает шкафчик и оттуда выуживает пластиковую карточку.

– Господин Шах еще в первый день велел передать тебе карту, я совершенно забыла. Она подойдет для любых оплат, а евро свои забери, пригодятся, – кивнула она на купюры на столе.

Я беру карточку в руки, рассматривая ее. Черная, с золотистой обводкой и с именем Эльмана на латинице. Для меня оставил. Неудобно, придется тогда ему евро предложить взамен всех трат, которые будут у меня по этой карте.

– А какой здесь курс к евро? – спрашиваю растерянно.

– Рублей девяносто за евро примерно, – пожимает плечами Айя. – Но господину Шаху твои деньги не нужны, Яся. Не думай предлагать, разозлится.

– Я подумаю.

Через несколько минут курьер передает шторы охране, я забираю их у Артура и тут же не без помощи лестницы принимаюсь их вешать.

А уже через час в гостиной становится намного светлее, и черные шторы ненужным полотном брошены на пол.

Айя, увидев смену декора, побледнела и запричитала:

– Ты же спрашивала у господина Шаха, верно? Он же разрешил тебе?

– Я уверена, ему понравится, – пожимаю плечами, спускаясь по лестнице. Здесь были до жути высокие потолки, а еще я боялась, что шторы придут не того размера и окажутся короткими, но получилось очень даже классно.

– Но ты же спрашивала?

– Айя, ты что-то бледная стала. Давай я помогу тебе приготовить обед и ужин для Эльмана, идем, – хватаю женщину за руку и отвожу на кухню, краем глаза любуясь новыми бежевыми шторами.

– По краю ходишь, по краю, – причитала Айя, и все утро она была сама не своя.

Как оказалось, в обязанности Айи входит и приготовление обеда с ужином, но после ее ухода я все равно решаю тоже что-нибудь приготовить, поэтому заказала продуктов с доставкой и оплатила через новую карточку.

А когда Эльман приехал домой, в доме уже вовсю пахло… подгорелыми блинами.

Что поделать, последний раз я готовила их лет в десять – и то под тщательным присмотром мамы.

– Ясмин?

Оборачиваюсь и встречаю пристальный взгляд Шаха на себе.

Он медленно направляется на кухню, по пути снимая пиджак, а я старательно отбираю уцелевшие блины, чтобы остальные незаметно выбросить, но запах уже сдает меня с поличным.

– Эльман, мне предложили место в университете, – выпаливаю на одном дыхании.

– Не понял, Ясмин. Объясни.

Он подходит ближе, рассматривая неудавшиеся блины, и я понимаю, что все провалено. Психую, подцепляю тарелку с блинами и швыряю их прочь.

– Это не мое, понимаешь?! – не выдерживаю излишне спокойного взгляда Эльмана. – Готовить, ждать, сидеть дома. Терпеть не могу. Майя предложила мне преподавать итальянский студентам в университете.

– Успокойся, Ясмин, – поджимает губы Эльман, сверкая глазами. – Ты всего три дня находишься дома.

– Я уже здесь погибаю! – развожу руками. – Мне нужно чем-нибудь заниматься.

Эльман скользит по мне тяжелым взглядом и ничего не отвечает. Разогревает себе еду из той, что оставила Айя, а меня хоть огнетушителем туши – ни блины не получились, ни шторы не заметил.

– А блины? – спрашиваю его.

– Из какой муки?

– Из обычной. Пшеничной, – резко пожимаю плечами.

– Есть не буду. Но ты молодец.

– Мука не устроила? А надо было из помола единорога сделать? – хмурюсь, прожигая его взглядом.

Я поздно понимаю, что сказала лишнее.

Очень поздно.

Лишь когда Эльман с грохотом поднимается со стула и хватает меня за шею – к себе притягивая.

Его горячее дыхание бьет по скулам, губам, а руки, оставляя следы, сминают кожу и вдавливают в свое тело. Я охаю, оказываясь запертая между барной стойкой и каменным телом Шаха, а его губы до боли впиваются в мои, заставляя меня замолчать.

– Я тебя выпорю. И будет больно, Ясмин, – угрожает тихо.

– За что?

– Мне не нравится, как ты разговариваешь. Такой тон ты должна была оставить для итальянских мужиков, которых твой отец ставил по струнке.

Я тяжело дышу.

Он – тоже. Понимаю, что перегнула, когда буквально всем телом ощущаю вибрации. Негативные, яростные. Из спокойного состояния Эльман сразу перешел в другое.

А со мной прежде, он прав, никто так себя не вел. Папа не позволял.

– Здесь твоего отца нет. Но даже если бы он был – меня бы он не прогнул. Это мое отличие от всех тех, кого ты знала раньше. Я Шах. А ты Романо. Разграничивай. Ты подчиняешься мне, не иначе. Кивни, если поняла.

Кивать не хочется.

Но из этой битвы, я понимаю, победителем мне не выйти. Папа всегда говорил, что я могу вертеть мужчинами только стоя за его спиной. Здесь папы нет. Я одна. И в полной власти Шаха.

– Умница, Ясмин. Я не стал есть, потому что у меня непереносимость глютена. Моментальная смерть. Поэтому Айя полностью берет на себя процесс приготовления еды.

Я снова киваю, ощущая жар по коже от бушующих эмоций.

И молюсь о том, чтобы прямо сейчас Эльман не заметил новые шторы, иначе мне придется ой как несладко.

– Я не знала. Тебя уже кто-то хотел убить? – догадываюсь по тому, как Эльман говорит о своей непереносимости.

– Да.

Он подхватывает меня под бедра, усаживая на барную стойку. Я слышу, как посуда с этими дурацкими блинами летит вниз и учащенно дышу. Эльман целует в губы, по-хозяйски проталкивая язык внутрь меня. а его руки уже бешено шарят по всему телу.

Эльман отрывается от моего рта, но не от тела. Он не отпускает, расставив руки по сторонам и не выпуская из своего плена.

– Первый раз в детстве. Малыш Камаль подсыпал муку в тесто, которое готовила мама.

– Камаль? – переспрашиваю.

Я с любопытством смотрю на Эльмана и касаюсь его волос, зарываясь в них пальчиками. Его взгляд моментально полыхает – кажется, он тоже соскучился по ласке. Дико соскучился. Интересно, какие отношения у него были до меня? Было ли что-то серьезное?

– Родственник, – отвечает сухо.

– Мм…

Я краем глаза смотрю на шторы. Сейчас они кажутся дико светлыми на фоне тех, что стояли раньше.

– А потом? Потом пытались убить? Много раз?

– Я сбился со счета, – жестко усмехается Эльман, покрывая короткими поцелуями шею и ключицы.

Я обнимаю его в ответ, прижимаясь к нему в поиске тепла.

Эльман холоден и собран, но мне с ним горячо и хорошо. Никогда не было так хорошо. Это не любовь, я была уверена, но с ним мне стало ярче и красочнее жить.

Я дышу глубже, чаще. Запрокидываю голову от удовольствия, а в низу живота начинает яро пульсировать, как в ту ночь, когда я напилась, спасаясь от близости с ним.

Спасаться больше не хотелось, напротив – хотелось большего.

Запредельного.

Опасного.

Запретного.

Поэтому несдержанно стону, когда губы Эльмана жадно впиваются в мой рот, терзая его изнутри. Он разводит мои бедра шире, делает шаг вперед и кладет свои ладони на юбку.

– Мешает. Короткая… – недовольный шепот.

– Скажи, что тебе нравится, – улыбаюсь в ответ.

Не говорит.

Но подтверждает словами, когда жадно обхватывает меня ладонями, не оставляя ни капельки свободы в жестких, жарких объятиях. Я льну к нему в ответ, сминаю рубашку ладонями и пальчиками расстегиваю пуговицы на его одежде, не думая о будущем, о Сицилии, о доме и обещании отцу быть хорошей девочкой.

Сейчас я меньше всего хотела быть хорошей и послушной девочкой. Двадцать пять лет ею уже была – именно столько я заботилась о чести отца, не подпуская к себе мужчин и соглашаясь ожидать брака с Андреа.

Все провалилось к чертям, а теперь я готова провалиться в преисподнюю с другим мужчиной.

Пелена удовольствия затмевает глаза, остаются только звуки, и те – обостряются в разы. Эльман обхватывает поясницу и одним движением руки вжимает мое тело в свое, заставляя ощутить его желание. Почувствовать большее – мешает одежда.

Я слышу, как звенит пряжка ремня.

Раз – тело обхватывает дрожь.

Два – Эльман собирается отнести меня в спальню.

Три – его телефон разрывается от звонка.

Слышу приглушенный мат. Его тяжелое дыхание. Чувствую рваные движения рук.

Открыв глаза, вижу его взъерошенные волосы и безумный взгляд, в котором полыхает пожарище. Я такого не видела в глазах ни одного мужчины, который смотрел на меня ранее. И это расшатывало меня сильно. Эмоционально. До новых ярких красок. Так ярко не было даже на солнечной Сицилии.

– Не отвечай, – прошу Эльмана.

Он не слушает. Сложно вообще представить, чтобы такой мужчина кого-то слушался. Мазнув по мне взглядом, молча тянется к телефону.

Эльман отвечает на звонок, но тут же бросает его на стол и продолжает терзать мои губы.

Он думает, что ничего важного ему не сообщат.

Думает, что через несколько минут, договорив по телефону, овладеет мной.

И что ничего этому не помешает.

– Господин Шах, это срочно, – раздается из динамика. – В Петербург прилетел ваш отец. Он ожидает у двери.

Эльман каменеет. Моментально.

Я, если честно, тоже. Бросаю короткий взгляд на зашторенные окна, Эльман делает то же самое. Он замечает новые шторы, но едва ли теперь это является самой большой катастрофой.

Пульс доходит до максимума, потому что все, о чем я могу думать – это то, что о нас узнали.

Глава 9

Эльман

– С каких пор твоя домработница разучилась готовить, Эльман?

Я пожимаю отцу ладонь, хлопаю его по спине и отмечаю его уставший, немного бледный вид. Мы не виделись около полугода, я не находил времени выбраться в Волгоград, а он из него не выбирался вообще.

– Рад тебя видеть, отец. Ты про сгоревшие блины?

– Именно.

Я бросаю взгляд на барную стойку, откуда минутами раньше стащил Ясмин. Отец был уже на пороге, когда она убегала, а ее попытка приготовить пищу пахнет теперь на весь дом.

Я усмехнулся. Кажется, Ясмин вечность будет ассоциироваться у меня со сгоревшими блинами. Особенная девочка. Если за что я и был благодарен ее родителям, так это за нее. За то, что Ясмин есть, и она у меня.

– Я уже отчитал Айю, – лгу, игнорируя пристальный взгляд отца. – Пообедаешь со мной?

– Я не голоден. Идем лучше в твой кабинет, поговорим.

Я кивнул, указывая рукой в сторону кабинета, но сам двинутся туда первым. Возбуждение хоть и отошло на второй план, но чувство адреналина никуда не делось, и я надеялся, что Ясмин не додумалась спрятаться в моем кабинете.

Здесь было пусто. Бросив последний взгляд на барную стойку, где собирался раздеть и трахнуть Ясмин, я закрываю дверь. Впервые жалею, что отец решил наведаться в гости.

– Какими судьбами, отец? Ты с осени из Волгограда не выбирался, а тут еще и сюрпризом. Что-то случилось?

Открываю шкаф, беру оттуда виски и два бокала. Мысль, что рядом и Ясмин, и отец – сносит голову, увеличивая выброс адреналина во стократ.

– Ничего не случилось, – успокаивает отец. – Прилетел на сделку, заодно и к тебе решил заехать, посмотреть, как ты тут.

– Видно, сделка очень крупная, потому что до этого ты игнорировал любые выгодные предложения, ради которых нужно было выходить из дома. Меня это тревожит, отец, ты стал вести закрытый образ жизни.

– Просто немного устал, сынок.

Я разливаю виски по бокалам и бросаю на него взгляд. Устал действительно. И за последнее время – сильно сдал. Нет ничего хуже видеть, как родители стареют, но здесь дело было в другом, о чем отец умалчивает по телефону. Я протянул ему бокал, собираясь сегодня вытащить из него всю правду.

– Устал? Мама говорит, что кроме офиса ты нигде не появляешься. Избегаешь крупных мероприятий, срываешь сделки, стал очень мнительным. Даже самые давние партнеры начинают обрывать с тобой связи. Мне есть о чем волноваться?

– Детям Эмина Шаха не о чем волноваться, твоя мама преувеличивает, Эльман.

– Не думаю, – бросаю резко, присаживаясь рядом. – Отец, это как-то связано с теми цветами, что ты получил на мой День рождения прошлой осенью?

Выражение его лица меняется.

По тому, как отец жадно осушает свой бокал, я понимаю, что попадаю в болезненную точку.

– Это не просто цветы, Эльман. Это угроза. Я лишь немного затаился, не более. Налей еще.

– Кто тебе угрожает? – я собрался, мысленно выстраивая цепочки, кто может угрожать такому, как мой отец. Разве что самоубийца.

Подливаю ему в бокал виски, но уже значительно меньше.

– Назови имя, отец. Я хочу знать.

– Рустам Басманов, – отвечает сквозь зубы. – Этот идиот считает, что я виновен в смерти Руслана.

Я догадывался, но верить в то, что дядя пойдет на такие шаги – отказывался.

– Возле тела Руслана нашли букет красных роз, он вез их своей бабе. На твой День рождения мне прислали такой же. Свежую копию.

– Я помню, – стискиваю челюсти.

– Два месяца назад мне прислали засохшую ветку, – признается отец под действием алкоголя. – Из того букета, я так понимаю, который нашли рядом с телом.

– Я не знал.

– Не хотел тебя вмешивать. Разберусь сам, только пока немного отсижусь дома. Детей на ноги поставил, капитал есть, Диана ни в чем не нуждается. Могу позволить осесть дома.

– На тебя это совсем не похоже, – качаю головой. – Два месяца назад было полгода как не стало Руслана. Похоже, тебе об этом напоминают, но ты к этой аварии никак не причастен. Надо разбираться, отец, а не прятаться. Прячутся виновные.

– Налей еще, – вздыхает устало.

– У тебя же сделка, – напоминаю ему.

– Наливай, – тихий приказ. – Я так устал, Эльман, так устал.

– Я поговорю с дядей. Нужно закрыть этот вопрос раз и навсегда, пусть ищет другого виновного в своем горе, – говорю решительно.

– Нет!

Бросаю вопросительный взгляд на отца, тот жадными глотками отпивает алкоголь и с грохотом ставит бокал на стол.

– Не хочу, чтобы он наговорил тебе гадостей обо мне, а он обязательно скажет, что Руслана убил я.

– Но ведь это не так?

– Не так. Конечно же не так.

Отец замолкает, откидывается на кресле и устало потирает лицо.

– Не вздумай ехать к этому сукину сыну, – требует отец. – Он неспроста отправил розы на твое тридцатилетие. Это угроза. Прямая угроза для меня и тебя. Он мне тобой угрожает, представляешь? Вот тварь.

– Если он не успокоится, мне придется поговорить с ним, – обещаю отцу. – Посылать цветы – уже слишком, пусть он ответит за свои слова.

– Да-да. Он ответит за свои слова, – сбивчиво повторяет отец, потирая седую щетину.

– Ты стал чаще выпивать. Мама жалуется.

– За Мурада переживаю, – тяжелый вздох.

– Чего переживать? Элитные войска, надежное начальство, хороший присмотр. Отслужит пару лет и вернется домой нормальным мужчиной. Найдем ему место прокурора, чтобы образование зря не пропадало.

– Да-да, найдем, – повторяет. – Но за вас всех все равно переживаю. За сыновей, за Диану. Только за Софию спокоен, Басманов ее не тронет.

– Пусть только попробует тронуть, мало не покажется, – обещаю ему.

– Ты не лезь, сынок. Не бери грех на душу, иначе душу отмывать замучаешься. Оставь это мне.

Я кивнул, не сводя с отца пристального взгляда.

– Давай успокаивайся, ты себя накрутил сильно. Слышишь?

– Слышу-слышу, – вздыхает.

– Останешься сегодня у меня? – предлагаю.

– Нет, у меня сделка и самолет ночью. Не останусь, в Волгоград хочу, домой хочу.

– Куда ты в таком состоянии?

– Я и не в таком состоянии миллионы делал, – машет он рукой. – Со мной Коля. Ты лучше о себе думай, в твоей жизни что-то меняется, Эльман? Могу рассчитывать, что ты решил жить дальше?

– С чего ты взял?

– Не знаю. Чувствую, – пожимает плечами отец. – Ты убрал шторы, которые обещал никогда не убирать. Помню день, когда ты это обещал. Теперь их нет. Ты можешь не говорить мне, кто она, но я просто за тебя рад, Эльман.

Я вопросительно смотрю на отца. Все-таки перепил? Приснилось?

– Какие шторы? – уточняю глухо.

– Ну, в гостиной, – машет отец. – Проходил мимо и заметил. Ты не видел, что ли?

С каменным лицом выхожу из кабинета и вижу бежевые шторы. Айя бы не осмелилась. Вариант только один – Ясмин. Моя свободолюбивая и любопытная Ясмин.

– Это временно, – отвечаю отцу сдержанно. – Была генеральная уборка.

– Жаль.

– Не начинай, – прошу его, предчувствуя нравоучения.

– Ты мой первенец, Эльман. Ты мой любимый сын, и ты должен забыть, что случилось тогда. Должен жить дальше.

Слышу это в который раз.

И в каждый раз становится паршиво. Они не понимают, когда просят забыть. Никто из них не пережил то, что пережил я.

Разве что Рустам. Только Рустам понимает, но здесь он мне не союзник.

– В твои годы у меня уже ребенок был. Хоть я и не знал, но я был твоим отцом.

– В твои годы у меня тоже был ребенок, – перебиваю отца грубо.

Он замолкает на время, подливая себе алкоголь. Я сжимаю кулаки, только это не помогает. Ни черта из этого не помогает.

– Я понимаю, как тебе больно, но девочке и месяца не было после рождения. Ты ведь даже не успел к ней привязаться, Эльман.

– Не успел, потому что ее убили, – завожусь не на шутку. – Ты не терял детей. Ты не понимаешь. Никто из вас не понимает, к чему эти ебаные разговоры?!

Отец замолкает, моментально трезвея.

Я, честно говоря, тоже. Понимаю, что сорвался, но отец уже привык. К каждому такому разговору привык.

– Эльман, послушай, – смягчился отец. – Если ты больше не можешь полюбить, так выбери жену без чувств. Женщины и без любви ребенка родить могут. Это поможет тебе забыть твое горе, сынок.

– Хочешь кого-то предложить? – тяжело дышу.

А в глазах стоит Ясмин.

Она такая светлая, чистая. Во мне столько света нет, там темно давно, там все погасло. Но она не сбегает, не сопротивляется, льнет ко мне. Думает, что ее света на нас двоих хватит, но мне из этой тьмы, похоже, никогда не выбраться.

– Хочу, – продолжает отец аккуратно. – Предлагал и буду предлагать дочку Батуриных. Воспитанная, в мужские дела не лезет, отца ее лично хорошо знаю на протяжении долгих лет. Идеальная партия.

– Ей восемнадцать, что мне с ней делать? – хмыкаю.

– Да, молодая и невинная, честь семьи не замарает, – парирует отец. – Что тебе не нравится? Твоей матери девятнадцать было, когда я ее из дома увез.

– Мне не нравится, что вы так быстро забыли, отец. Забыли о женщине, что подарила мне ребенка. И ребенка этого тоже забыли.

Пристально смотрю на отца.

Он качает головой, тяжело поднимается с места и подходит вплотную.

– Потому что мы живем дальше. Потому что их больше нет, Эльман. Ни ребенка, ни той женщины, имя которой я не хочу даже произносить.

Проглатываю ком и тихо смеюсь ему в лицо:

– Они вот здесь, – ударяю себя в грудь.

– Нет, Эльман. Ты утрируешь. Там у тебя давно черная и непроглядная тьма.

Отец отходит, разминая руками толстую кожу лица.

Я не шевелюсь. Хочу почувствовать, что там внутри, но кроме черной пустоты – и правда, будто ничего нет.

– Я говорил с Батуриными, они будут только рады выдать единственную дочь за тебя. Если не думаешь о себе, подумай хотя бы о матери – она переживает за тебя. Жизнь продолжается, будет еще любовь, будут еще дети.

Отец засобирался. Отставил виски, схватил телефон со стола. Видно, время сделки близилось.

– Проводишь, Эльман?

– Конечно, – глухо отвечаю ему. – Сейчас приду.

Когда отец выходит из кабинета, я достаю черную папку и раскрываю ее. Я клялся убрать эти фотографии и никогда к ним не возвращаться, но в самые темные времена я ищу самое дно и погружаюсь туда безвозвратно.

Ей и месяца не было. Даже имени дать не успел, это так.

Смотрю на фотографии и не могу пошевелиться – затягивает в бездну боли настолько, что выплываешь из временного пространства и скатываешься на самое дно. Я стискиваю кулаки за спиной и устремляю взгляд в одну точку. В шкаф. В щели между дверьми на секунду показалось шевеление.

Твою мать.

Ясмин. Она была здесь.

– Приезжай в Волгоград, сынок. Мы тебя очень ждем, – прощается отец у порога дома.

– Обязательно, – отвечаю сдержанно. – Береги себя.

– Не злись на меня, Эльман. Я жизнь прожил и знаю, что говорю. Твоя тоска по прошлому – это пристанище дьявола. Чем больше ты там варишься, тем больнее.

Провожаю взглядом автомобиль отца, чувствуя, как понемногу отпускает. За эти годы они поднимали эту тему много раз, и эффект всегда был такой же. Я срывался даже при матери, она плакала, уходила в комнату, затем отец добавлял мне выговор за слезы матери. И так по накатанной.

Вернувшись в кабинет, совсем не удивляюсь.

Ясмин стояла возле стола, ее взгляд был прикован к фотографиям.

– Тебе говорили, что подслушивать нехорошо?

Я сделал несколько шагов. Резко обернувшись, Ясмин посмотрела на меня испуганными глазами.