Читать книгу: «Вторая смерть Эди и Вайолет Бонд», страница 2

2

Высокие пузырьки с широким горлышком, которыми полнились полки «Центральной аптеки», подмигивали Эди, отражая свет вечернего солнца. А вот лысеющий аптекарь за стойкой лишь сурово неодобрительно хмурился.

– Но, мисс, – заявил он, выпятив грудь до такой степени, что Эди начала всерьез опасаться за среднюю пуговицу его жилета, – если бы вы только назвали мне свою болезнь, я подобрал бы микстуру…

– Мне не нужна микстура, – сказала Эди. Очень терпеливо. В третий раз. – Мне вполне хватит просто трав.

Аптекарь нахмурился еще ожесточеннее. Похоже, Эди раздражала пожилых мужчин, неспособных понять, как это она сама может знать, что ей нужно.

– Вы, вероятно, не понимаете, – продолжил он, и его тон так и сочился снисходительностью, – что я лучше осведомлен, как изготовить пилюлю или настой…

– Хватит вам про пилюли, – вмешалась Вайолет, становясь рядом с Эди. Очевидно, ее интерес к косметическим мелочам в главной витрине иссяк, и она решила примкнуть к диспуту. – Будьте так любезны, выдайте, бога ради, сестре все ее травки, и можно мы уже пойдем? Мы и так кучу времени потеряли.

Эди вздохнула, но вообще-то эффективность методов Вайолет невозможно было отрицать. Три секунды ее недовольного взгляда, и напыщенный аптекаришка уже помчался к шкафам за заказом Эди.

Они впервые пополняли свои запасы в аптеке. До сих пор им удавалось проводить все сеансы, используя только лаванду. Было странно наблюдать, как аптекарь отсыпает им мешочек полыни из одной из множества тщательно подписанных жестяных банок, стоящих в аккуратном шкафу. Матушкины травы всегда висели на виду, привязанные всюду, куда только можно, кусками бечевки или ненужными лентами. Не было надписей мелким аккуратным почерком: вот такая трава, а вот другая. Их приходилось различать лишь по виду, запаху и на ощупь.

Отойдя от сверкающей мраморной стойки, Эди обратилась к Вайолет:

– Спасибо.

– Мне все еще кажется, что это совершенно излишняя предосторожность.

– Вай…

– На деньги, которые мы здесь потратили, куда лучше было бы выправить мою шляпку. Посмотри только на это перо! – Вайолет наклонила голову, чтобы Эди полюбовалась снежно-белым страусиным пером – оно и правда совсем погнулось.

– Если получим награду Мэри Саттон, – тихо, чтобы не услышал аптекарь, сказала Эди, – вообще новую шляпку тебе купим.

– За девятьсот-то долларов – уж будь так добра, не одну!

– Ладно, пять новых шляпок, – улыбнулась Эди.

– Десять! – возразила Вайолет так громко, что ее голос эхом отразился от стен лавки и хмурый аптекарь замер с розмарином в руках: он как раз заворачивал несколько длинных стеблей в коричневую бумагу и перевязывал. Но когда его недовольный взгляд остановился на Вайолет, та в ответ просто высунула язык.

– Вай! – шепнула Эди, разрываясь между раздражением и смехом. – Прекрати!

Вайолет спрятала язык и одарила аптекаря своей фирменной чарующей улыбкой. Фыркнув, коротышка вернулся к работе.

Эди взяла Вайолет под локоть и увела подальше от стойки. Остановившись у полки с открытками, она схватила первую попавшуюся, чтобы оправдать их бегство. Ей не хотелось, чтобы аптекарь, навострив уши, силился подслушать то, что ей нужно было сказать.

– Понимаю, тебе кажется, что я перестраховываюсь, – тихо произнесла она. – Но мы не можем допустить, чтобы завтра вечером что-то разладилось. Среди зрителей ведь будет Мэри Саттон!

Вайолет закатила глаза, но промолчала. Наверняка потому, что понимала – как и Эди, – что провести частный сеанс с Мэри Саттон можно только по приглашению. И чтобы заполучить его, завтра им нужно было впечатлить ее своим искусством.

Вайолет шумно выдохнула через нос и тоже взяла себе открытку. Но вместо того чтобы рассматривать запечатленный на ней живописный ландшафт, недовольно взглянула на Эди:

– Вчера вечером, вообще-то, ничего не разладилось! Я прекрасно справлялась, а потом ты задергалась и перепугала ту старую дамочку до полусмерти.

Эди, опустив глаза, уставилась на свою открытку. Это была цветная литография калифорнийской апельсиновой рощи с ярким и ясным солнцем. Такие открытки часто отправляли родственникам на заснеженное восточное побережье – и те принимали их, несомненно, с должной завистью.

Сестра была, разумеется, права. Вчера вечером Эди не стоило так резко перекрывать дым. Никакая опасность им не грозила. Да, Завеса, возможно, истончилась. Да, Эди показалось, что в смерти что-то двигалось. Но пока ни она, ни Вайолет не открывали Завесу, ни один дух не мог просочиться в жизнь.

Если начистоту, Эди сама до сих пор не понимала, почему так поступила. Ей двигал инстинкт. Бессознательная реакция на воспоминание, внезапно всплывшее в голове. Воспоминание, которое она обычно хранила запертым на ключ. И о котором не рассказывала своей сестре.

Она моргнула, взглянув на открытку в руке: та как-то оказалась смята. Теперь посреди апельсиновых деревьев шла складка, портя идеальную картинку. Постаравшись разгладить открытку, Эди вернула ее на стойку. Потом натянула на лицо спокойное выражение и взглянула в глаза сестре.

– Меньше всего нам нужно, чтобы какой-нибудь беспокойный дух потревожил тебя завтра вечером, когда в зрительном зале будет Мэри Саттон, – Эди пожала плечами, стараясь говорить беспечно. – Просто хочу быть готовой, если мне понадобится пройти.

Вайолет посмотрела на нее внимательно и цепко. Каждой из сестер досталась половина дара матери: через Вайолет говорили духи, а Эди умела ходить между жизнью и смертью. Но, в отличие от Вайолет, своим даром Эди не пользовалась почти год. Со дня смерти матери.

Вайолет склонила голову набок, вглядываясь в сестру. И Эди заранее поняла – как часто понимала, – что́ она скажет.

«Это не твоя вина».

Но она не хотела, чтобы эти слова звучали вслух. Не оттого, что думала, будто сестра лукавит. Вайолет, конечно, и сама в это верила. Но лишь потому, что не знала правды.

Из-за стойки за их спинами раздалось деликатное покашливание, и, развернувшись, они поймали ледяной взгляд надутого аптекаря. В руках у него было полдюжины бумажных мешочков с травами.

– Мисс, с вас ровно два доллара.

Вайолет громко застонала. И в глубине души Эди вынуждена была с ней согласиться. Травы обошлись в кругленькую сумму и порядочно ударили им по карману. Она подозревала, что коротышка раздул цену, быть может из обиды, что Эди отказалась от его драгоценных микстур. Но ей не хотелось доставлять Вайолет радость, признавая, что с заказом она и правда погорячилась. Вместо этого она вынула из сумочки деньги и заплатила, хотя и стиснув до боли зубы.

Эди убрала травы в холщовую сумку, и они с Вайолет вышли на шумную главную улицу деловой части Сакраменто; мимо них грохотал плотный поток телег, повозок и запряженных лошадьми омнибусов.

Когда они с Вайолет шагали по деревянным мосткам, приподнятым над землей на метр с лишним – река Сакраменто часто выходила из берегов, – по спине Эди, несмотря на мягкую весеннюю погоду, пробежал холодок.

Не нравились ей эти мостки. Ее тревожило, что они с Вайолет будто выставлены на витрину и за их променадом по Третьей улице наблюдают все кому не лень. Хотя, думалось ей, винить именно мостки было бы несправедливо. Ведь она чувствовала это беспокойство с тех самых пор, как позавчера они прибыли на вокзал Сакраменто.

Прошло два дня. Оставалось всего пять.

Когда мистер Хадл только объявил, что труппа отправляется в Сакраменто, Эди совершенно всерьез размышляла, не пропустить ли эти выступления, хотя понимала, что тогда их место в программе окажется под угрозой. Проведя полгода в турне по востоку и среднему западу, она привыкла чувствовать себя в относительной безопасности. Возвращение в Калифорнию, да еще в город, откуда можно было за неполный день доехать на повозке в их родной городишко, слишком походило на игры с судьбой.

Но потом мистер Хадл рассказал ей про Мэри Саттон. Эта богатая жительница Сакраменто обещала неприлично огромную награду первому медиуму, который сможет призвать неизвестного духа. Эту награду не смогли получить даже самые видные медиумы запада. Но если дух, которого ищет эта женщина, пребывает в Завесе где-то подле нее, Эди с Вайолет получат деньги играючи.

Семь месяцев назад, когда у сестер кончились последние сбережения и они еле выживали, скудно питаясь один раз в день, Эди поклялась себе, что найдет способ заново выстроить жизнь, которой сама их лишила. Труппа мистера Хадла стала первой ступенькой, но кругленькая сумма вроде награды Мэри Саттон могла обеспечить им с Вайолет настоящую независимость – впервые в жизни.

Возможность была просто-напросто слишком заманчивой, чтобы ее упускать. И вообще, напомнила себе тогда Эди, они сбежали почти год назад. Разумеется, ничего страшного, если они всего на недельку вернутся.

И до сих пор – не считая непонятного происшествия на вчерашнем сеансе с мисс Крокер – все действительно шло довольно неплохо. Позавчера, на первом представлении труппы в театре «Метрополитен», публика приняла их очень благосклонно. Сестры уже договорились о нескольких частных сеансах на этой неделе. А завтрашнее представление в «Метрополитен», как сообщали надежные источники, должна была посетить сама Мэри Саттон.

Эди чуть встряхнулась и в мыслях велела слишком сильно колотящемуся сердцу успокоиться. Волноваться не о чем. Все будет хорошо.

Они с Вайолет завернули на Кей-стрит и направились к «Юнион-хотел», их приюту на эту неделю. Как и большая часть центра города, он выцвел и казался сошедшим со страниц истории. Пусть в остальной Америке стоял 1885 год, во многих районах Сакраменто еще ощущался порядком выветрившийся дух золотой лихорадки, привлекавшей сюда старателей тридцать с лишком лет назад. И «Юнион-хотел» не был исключением. Его некогда, должно быть, ослепительно-белый фасад пожелтел от старости, а широкие веранды, идущие вдоль второго этажа, напоминали об архитектурном стиле, модном еще в те времена, когда эта земля принадлежала Мексике.

Но несмотря на явные признаки упадка, «Юнион-хотел» был заведением солидным – именно там останавливались члены сената, приезжая в город на заседание парламента, – потому мистер Хадл счел его подходящим: какие бы баснословные деньги он ни потратил на роскошные апартаменты для медиумов, они дважды окупятся, когда за столики для сеансов потечет богатая клиентура.

Мимо прогрохотал запряженный лошадьми омнибус – ярко-синяя повозка стучала по проложенным посередине улицы путям, поднимая пыльный шлейф. Когда пыль осела, перед гостиницей, среди ряда ожидающих повозок и кэбов, Эди заметила кое-что, от чего у нее глаза на лоб полезли.

– Неужели…

– Руби! – вскричала Вайолет. – Что такое на тебе надето?!

Услышав свое имя, Руби Миллер, молодая женщина с блестящими светлыми волосами, обернулась. Сощурив искрящиеся голубые глаза, она вгляделась в толпу на тротуаре. Отвисших при виде нее челюстей хорошо одетых мужчин и женщин, заходивших в гостиницу и покидавших ее, Руби как будто не замечала. Ей, конечно, к таким взглядам было не привыкать. За круглое румяное личико и тонкий, но фигуристый стан ее часто называли самой красивой из медиумов труппы. Но сегодня она привлекала внимание не своей красотой, а экстравагантным нарядом.

В отличие от Эди и Вайолет, одетых в длинные юбки и застегнутые по самую шею блузки, Руби щеголяла в чем-то вроде ярко-голубых брюк, которые парусом раздувались из-под коричневого клетчатого сюртука с пышными рукавами.

Заметив сестер в толпе, Руби улыбнулась им и радостно замахала рукой, подзывая. Вайолет пробормотала себе под нос что-то о преступлениях против стиля, но Эди ее проигнорировала. Все ее внимание принадлежало великолепному серебристому велосипеду, руль которого изо всех сил сжимала подруга. Велосипеды были последним писком моды, но, поскольку последние полгода медиумы переезжали от города к городу, Эди еще не доводилось на них кататься.

– Вы не поверите! – воскликнула Руби, когда сестры подошли к ней, и покрутила рулем, отчего металлические спицы колес засверкали в ярком послеобеденном солнце. – Он мой на целых два дня!

Эди оглядела велосипед сверху донизу: треугольное кожаное седло, уходящая глубоко вниз рама, между ручками руля закреплена плетеная корзинка.

– Ох, Руби, как чудесно!

Руби улыбнулась.

– И не говори! Сегодня с утра гадала одному малому, и он, как узнал, что я никогда раньше не каталась, одолжил мне велосипед своей сестры. Она уехала из города…

– Хватит вам про велосипед, – перебила Вайолет. – Руби, ты выглядишь как беглянка из цирка! Что это за уродливые… конструкции?

Эди ткнула сестру локтем в бок, но Руби только расхохоталась.

– Это называется шаровары. – Она подняла правую ногу и показала на кромку брюк, сжимавшую ее щиколотку. – Разве не прелесть? Мой клиент предложил одолжить сразу и костюм, раз уж я собираюсь учиться ездить верхом.

На последней фразе Руби, чья бледная кожа плохо скрывала румянец, слегка порозовела. Эди наблюдала за ней, склонив голову.

– Этот малый, – медленно произнесла она, – похоже, крайне… обходителен.

Руби пожала плечами, но ее щеки зарумянились еще гуще.

– Думаю, это может быть связано с тем, что я обещала отправиться с ним на пикник завтра перед выступлением. Понимаете, у него свой велосипед, и он предложил выбраться к…

– Ох, Руби, – простонала Эди. – Ты опять, что ли?

В ту же секунду Вайолет воскликнула:

– Ах, Руби, он симпатичный?

Лицо подруги стало вовсе пунцовым. Она была всего на год старше сестер, а значит, еще слишком молода (ну, по мнению Эди), чтобы влюбляться и остывать с такой частотой. Тем более что ни один из ее романов не доводил до добра.

Не далее как в прошлом месяце, когда труппа выступала в Рочестере, она не являлась на представления все выходные, потому что какой-то дурной ловелас подмигнул ей и уговорил сбежать и тайно обручиться у Ниагарского водопада. По счастью, Руби очнулась прежде, чем случилось непоправимое, и все же мистер Хадл только чудом не выгнал ее из труппы. Наверняка он оставил ее только потому, что Руби, как и Вайолет, была любимицей публики. У нее не было настоящего таланта к обращению с Завесой – по крайней мере, Эди была в этом почти уверена: медиумы обычно не обсуждали такие вещи, – однако, как и Вайолет, она была прирожденной актрисой.

– Что ж, – отрешенно сказала Эди. – С этим только не сбегай, ладно?

– Да не слушай ты ее, – возразила Вайолет. – Мне все еще кажется, что это было ужасно романтично.

– Ужасно – это точно, – пробормотала Эди.

Вайолет резко повернула к ней голову.

– Что-что?

– Да так. Просто задумалась, чего романтичного в том, что мужчина на пять лет старше пытался заманить Руби в пожизненное рабство, но, возможно, я…

– Пожизненное рабство?! Эди, право слово! Не каждый брак…

– Даже не начинай про «не каждый»…

– Кто хочет прокатиться?

Они обе резко развернулись к Руби – та выпалила вопрос так громко, что заинтересовались несколько прохожих, и снова покрутила рулем, пуская резиновые покрышки в пляс.

– Смелее, – увещевала она. – Клиент рассказал, что у реки есть тропка, по которой можно кататься. Я одна не пойду – свалюсь лицом в землю, кто меня лечить будет?

– Я попробую, – ответила Эди. – Вай?

– Я посмотрю на вас, – пожала та плечами. – Но мне плевать, что вы обе скажете, сама я ни за что не натяну брюки и на это тоже не полезу!

* * *

– Боже, боже, боже!

– Все нормально, Вай. Только осторожно…

– Эди, не отпускай! Если отпустишь, клянусь…

– Не отпущу, Вай. Обещаю. Давай, крути педали чуть быстрее.

– Не могу! Упаду!

– Не упадешь. Я тебя не отпущу, правда.

Эди с Вайолет тряслись по тропке, а мимо лениво катила свои сине-зеленые воды река Сакраменто. Вайолет примостилась на кожаном седле, совершенно немодно и абсолютно скандально завязав длинные юбки узлом, так что виднелись лодыжки, а Эди трусцой бежала за ней, удерживая велосипед сзади, чтобы сестра не упала.

Этот прием они с Руби отточили полчаса назад, когда учились кататься сами. Но стоило им успешно проехаться туда-сюда по тропе без поддержки, Вайолет заявила – совершенно никого этим не удивив, – что передумала и тоже хочет попробовать.

Руби, разлегшаяся на траве в нескольких метрах, у начала тропы, прокричала что-то ободряющее, но Вайолет только помотала головой.

– Не могу! – взвизгнула она снова, но так тихо, чтобы слышала только Эди. – Как только ты меня отпустишь, я расшибу лоб, и буду уродиной, и никогда не стану актрисой, и…

Эди, запыхавшаяся от бега рысью, всхрапнула носом.

– Я не шучу! Я упаду! Я разобьюсь! Понимаю, для тебя это глупость…

– Вай.

– Но я мечтаю о сцене, и матушка хотела, чтобы мы…

– Вай, я не держу велосипед.

Вайолет, за последние несколько минут постепенно набравшая скорость, глянула вниз и закричала:

– Я еду! Эди, я еду сама!

К этому времени она ехала без поддержки уже секунд тридцать, но, увы, ее пока хрупкое равновесие не вынесло такого потрясения, и она тут же полетела вверх тормашками.

Эди бросилась к ней.

– Ты как?..

Она не договорила: руки Вайолет со шлепком сомкнулись на ее шее. Сестра подскочила с земли, как удивительно прыгучий кролик, и обняла ее, прижавшись левой щекой к щеке.

– Это. Было. Чудесно!

Черты лица Эди разгладились, и, улыбнувшись, она покрепче вжалась щекой в щеку сестры. В детстве они постоянно так делали – обнимались и стояли щека к щеке, когда одна хотела успокоить другую или если требовалось разделить сильную эмоцию, которой они не знали названия. Сейчас Эди прекрасно чувствовала упоение Вайолет.

Сколько они уже так не делали?

Вайолет отстранилась.

– Хочу еще раз. Немедленно!

Эди рассмеялась.

– Сперва отдохну, ладно? Слишком запыхалась, чтобы бежать…

– Надо было раньше об этом подумать и не обманывать меня. Ты же обещала, что не отпустишь!

* * *

Час спустя три молодые женщины направились обратно в гостиницу готовиться к вечерним сеансам, а с ними катился одолженный Руби велосипед, который Вайолет не выпускала из рук. Осталось пройти всего квартал, когда Эди заметила на углу Фронт-стрит элегантную женщину средних лет со стопкой чего-то вроде листовок в руках. На женщине красовался желтый шелковый кушак, поперек которого были вышиты крупные буквы: «Голоса женщинам!»

Эди невольно замедлила шаг, что не укрылось от незнакомки на углу. Ее взгляд скользнул по Эди, потом упал на Руби, на секунду задержался на ее шароварах и наконец перетек на велосипед в руках у Вайолет. Коротко кивнув им, женщина вытащила из стопки листовку и направилась навстречу, поравнявшись с ними посреди тротуара.

– Вы кажетесь разумными молодыми женщинами. – Она протянула Эди листовку. – Думаю, мысли мисс де Форс вам понравятся.

Видя, что Эди не спешит ничего брать, листовку с громким вздохом забрала Руби, буркнув что-то благодарственное. Женщина снова одарила их долгим оценивающим взглядом, кивнула и вернулась на свой угол высматривать прохожих.

Когда они снова двинулись по тротуару, Руби посмотрела на листовку и, тихо присвистнув, отдала ее Эди.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ РАВЕНСТВО!

По адресу

Шестая улица, 52.

ЛЕКТОР – МИСС ЛОРА ДЕ ФОРС.

Тема – НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ в отношении МИССИС ДОРОТИ ДРАЕР.

Федеральное подразделение Женской суфражистской ассоциации.

Суббота 22 марта.

ТРИ ЧАСА ПОПОЛУДНИ.

ПРИГЛАШЕНЫ ВСЕ!

Едва Эди успела дойти до последней строчки, как Вайолет выхватила листовку у нее из рук и принялась зачитывать вслух. На имени Дороти Драер она замолчала и покосилась на Эди:

– Это та, которую?..

– Которую заперли в сумасшедшем доме за использование препаратов против зачатия, – вмешалась Руби. – Да, это та самая.

Эди с Вайолет переглянулись, и между ними пробежало что-то невыразимое словами.

– Я читала про нее в «Дейли Юнион», – продолжила Руби, качая головой. – Муженек-кретин взял и запихнул ее в лечебницу для душевнобольных. И плевать, что врач предупредил: мол, еще один ребенок ее убьет. И на то, что теперь некому заботиться о двух детях, которых она родила раньше.

Сестры согласно кивнули: они хорошо осознавали, что государственная система позволяет мужчине-опекуну – мужу, отцу или брату – запереть женщину в сумасшедший дом практически без единой причины.

Руби кивнула на листовку.

– Эди, сходи завтра. До представления у нас весь день свободен. А этой темой как раз могут заинтересоваться духи, не находишь?

Руби выгнула бровь, и Эди в ответ дернула уголками губ.

Если способность Вайолет общаться с духами хорошо сочеталась с тем, чего публика привыкла ждать от медиума, дар Эди был куда менее… эффектным. Когда ее дух переходил из жизни в Завесу смерти, тело оставалось. И она прекрасно понимала: знай изобретательный руководитель труппы мистер Хадл о ее даре – даже он не нашел бы предлога собрать плату за честь наблюдать, как кожа Эди холодеет и бледнеет, а сама она как будто погружается в сон.

Так что Эди придумала другой способ отработать свое место в труппе. И тут ей очень пригодился ее совершенно не подобающий леди интерес к политике. Она читала лекции в состоянии транса.

Это было, в общем-то, довольно несложно. Эди выходила на сцену и объявляла зрителям, что сейчас призовет одного из великих мыслителей. Само собой, давно почивших. Кого-нибудь почтенного вроде Аристотеля, Джорджа Вашингтона или Декарта. Или из уважаемых политических умов, Бенджамина Франклина там или Джона Локка. Одну особенно взбаламутившую слушателей речь она произнесла голосом старого мудрого моряка по имени Джед, которому надо было хорошенько выговориться.

На самом-то деле не было большой разницы, кого именно Эди вызовет. Главное, чтобы он был мертв и желательно мужского пола, – тогда Эди могла вещать почти на любую тему, на какую пожелает, и публика приходила в восторг. Эди нравилось думать, что толпу вдохновляет ее красноречие – как ни иронично, она выработала его в оживленных теологических спорах, которые некогда вела с отцом. Но, разумеется, куда вероятнее было то, что толпа попросту наслаждалась новизной зрелища: молодая необразованная девчушка говорит громкие слова, которые ей неоткуда знать.

Вайолет вернула сестре листовку, и Эди снова пробежала глазами текст.

Историю Лоры де Форс она прочитала в «Первопроходце» еще до того, как отец узнал, что она подписана на политическое издание, и отменил подписку. Сперва Лора, как и Эди, была медиумом и ездила по стране с лекциями в состоянии транса, приписывая свои мысли и идеи духам, с которыми якобы говорила. Но потом она совершила немыслимое – подала в суд на Гастингсский колледж права в Сан-Франциско: тот отказал в приеме ей и другой женщине. Подала в суд и выиграла. Теперь Лора де Форс была знаменитым адвокатом, и, когда она выступала перед толпой, все знали, что ее слова принадлежат только ей самой.

Закусив губу, Эди сложила листовку и убрала в карман.

– Боюсь, мне не стоит, – сказала она. – Если мистер Хадл узнает…

– Ерунда, – перебила Вайолет. – Откуда он может узнать?

Эди помотала головой.

– Вай, риск того не стоит.

– Да ну тебя с твоим риском! И вообще, когда ты сама проповедуешь равенство со сцены, его все устраивает. Ну увидит тебя кто-то на лекции про равенство, и что?

– Его все устраивает, когда равенство проповедует дух Бенджамина Франклина, – поправила Эди. – Сама знаешь, он просто печется о пользе дела. Если кто-то решит, что идеи принадлежат нам, билеты перестанут покупать.

Вайолет поджала губы, но спорить не стала. В этом-то и был подвох лекций в состоянии транса. Да, они давали Эди свободу публичных выступлений, какая и не снилась большинству женщин, но стоит кому-то заподозрить, что мысли и аргументы рождаются в ее собственной голове, все и кончится.

– Будь рядом матушка, – начала Вайолет, – она бы хотела…

– Но ее рядом нет. – Эди поймала взгляд Вайолет, подняла брови и быстро, но со значением стрельнула глазами в сторону Руби, пристально за ними наблюдавшей.

Вайолет сжала губы в тонкую полоску, отвернулась от Эди и сосредоточенно уставилась вперед, недвусмысленно давая Эди понять, что просьбу закрыть тему она уяснила, но ей не нравится, когда ее прилюдно затыкают.

Натянув на лицо улыбку, Эди развернулась к Руби и поспешно перевела разговор. Через минуту она уже смеялась: Руби рассказала, что один клиент так стремился поймать ее на мошенничестве, что нанял фотографа, который должен был посреди сеанса выпрыгнуть из-за шелковой ширмы, – в итоге он так перепугал одного из гостей, что тот вскочил из-за стола и расколотил бесценный фарфоровый сервиз.

Но, даже прилежно улыбаясь рассказу Руби, при взгляде на сестру Эди невольно ощущала давящее чувство потери. Лицо Вайолет было напряжено и замкнуто, а ведь меньше часа назад на нем играла сияющая улыбка. Тогда она смеялась, и ветер раздувал ей волосы. И просила Эди ни за что ее не отпускать!