Читать книгу: «В поисках потерянной любви», страница 2

– Если ты действительно хочешь спасти Ивэлин, – продолжил бог, – не мешай ей сделать выбор. Потому что, в отличие от тебя… она уже чувствует, куда должна идти.

Король стоял, не отвечая. Меч всё ещё был в руке, но теперь казался неуместным, лишённым веса. Лишь дыхание давалось с трудом, как у человека, которому только что показали истину, слишком близкую к сердцу, чтобы принять сразу.

Лишённые сердец

Когда в тебя никто не верит, перед тобой открываются два пути. Один – раствориться в тени, стать незначительным, как того хотят остальные, исчезнуть, уступив собственную жизнь чужим ожиданиям. Второй – восстать против их неверия, доказать не просто свою ценность, а показать им, как сильно они недооценили тебя. Не за то, кем ты мог быть, а за то, кем ты всегда был.

Аксель с самого детства ощущал холод их взглядов. Ему не было отведено места среди богов, несмотря на его происхождение. Никто не считал его равным, никто не осознавал, что в нём скрыта мощь, о которой они и не подозревали. Он был всего лишь сыном Эйтры и Хаоса, чьё рождение само по себе было отклонением от нормы. Глаза богов скользили мимо, избегая встречи с ним. Он был тенью, слишком незначительным для их внимания и слишком опасным, чтобы позволить себе увидеть в нём нечто большее.

Но когда они, наконец, увидели его силу, когда почувствовали, на что он способен, страх окутал их сердца. Они решили держаться подальше, оставить его на задворках, забыть, как будто сам факт его существования – ошибка.

В кузне Громора кипела работа. Тяжёлое дыхание пламени сливалось с гулом молота, словно само сердце горы стучало под сводами пещер, выдолбленных в её древней плоти. Яркое зарево от раскалённых углей разливалось по каменным стенам, превращая их в живые полотна, на которых танцевали огненные блики.

Громор стоял у самого центра кузни. Его могучая, почти гигантская фигура возвышалась над наковальней. Кожа бога Ремесла напоминала потускневшую медь с разводами грязных пепельных пятен. Седые пряди, собранные в грубую косу, касались широких плеч, а глаза – два раскалённых угля – светились изнутри.

Каждый удар молота отзывался в сводах гулким эхом, вибрацией, от которой дрожала даже каменная кладка. Воздух пропитался жаром, потом и магией, особой, тяжёлой, как кузнечный уголь. Пахло железом, горелым маслом и силой. Тут не звучали слова, только грохот, треск и редкий, глубокий рык Громора, когда металл упрямился или шлаковая искра вспыхивала не в том месте.

Устав смотреть за тем, как Ремесло ваяет оружие, Аксель вышел на высокий уступ, открывающий вид на горы. Вершины острых скал покрывали снежные шапки.

Молоток утих, и за спиной послышались тяжёлые шаги.

– Ты уверен? – Громор не был щедр на слова, но ему не требовалось уточнять, о чём он спрашивает.

Юный Аксель рос вместе с богом Ремесла, а потому понимал его лучше остальных.

– Мои планы не менялись с тех пор, как Амария вырвала моё сердце.

– Вернёшь девчонку?

Аксель ждал этого вопроса, но ответить на него не мог. Злость на Фьори за то, что она совершила, граничила с безумием, которое он испытывал от того, что она хранила его сердце. Она подобралась к нему ближе всех, намереваясь убить, поставив жажду мести выше всего. Вот только осуждать её за это он не мог, поскольку сам делал то же самое.

Желание отомстить богам, тем, кто не верил в него, кто закрывался, кто строил заговоры за его спиной, стояло выше всего остального. Он желал убить Амарию и Эйтру. Первую за то, что посмела возвысить себя над ним, а вторую за то, что бросила его.

Теперь к этому списку добавилась ещё и Хекат… за то, что осмелилась забрать его дитя. Никто не смел забирать то, что принадлежало ему. Никто и никогда.

И всё же, возвращаясь мыслями к Фьори, бог Войны не мог понять, на каком она месте в списке тех, кого он убьёт.

– Две сотни мечей готовы, – не дождавшись ответа, Громор кивнул в сторону кузни и вновь скрылся в глубине пещеры.

Аксель тряхнул головой, выгоняя все ненужные мысли.

– Здравствуй, племянник, – Майнос любил внезапное появление, и в этот раз вознамерился подкрасться мягкой поступью прямо за спину Войны.

Обман знал, что не следует заставать Акселя врасплох, но надеялся, что тот успел остыть после стычки во дворце. Тем более он пришёл с хорошими новостями, которые наверняка обрадуют Войну.

Только когда его горло оказалось сдавлено в тиски, а сам он прижат к острым стенам пещеры, в голове скользнула мысль, что нужно было подождать, прежде чем соваться в логово дикого зверя.

– Чем обязан? – наслаждаясь тем, как вздуваются вены на шее божества, спросил Аксель.

Бога нельзя убить так просто, но как же приятно наблюдать за тем, как наливаются кровью глаза, как хрип вырывается из горла, как страх застилает рассудок. Смерть для существа с вечной жизнью вовсе не исключает страданий и боли, которую можно испытать.

Война догадывался, за что он так разозлился на Майноса. Во дворце, по приказу Килиан, тот швырнул свой клинок во Фьори. Исполняя чужой приказ, этот скользкий червяк пытался убить то, что принадлежало ему. Принадлежало даже после всего того, что она сотворила.

– У… ме-ня… но-во-сти… – прохрипел Майнос, даже не пытаясь освободиться от хватки.

Если бы Аксель хотел убить, сделал бы это немедленно. Мальчишка не был глуп, хотя его импульсивность порядком раздражала Обман, привыкшего действовать с терпением и тщательным расчётом. Майнос предпочитал другие методы ведения войны: коварство и интриги. Если грамотно просчитать всё, враги сами начнут грызть друг другу глотки, а Обман придёт тогда, когда ситуация накалится достаточно, чтобы нанести решающий удар.

Сильная рука ослабила хватку. Майнос опустился и опёрся руками в колени, откашливаясь и хватая воздух ртом.

– Слушаю, – дразня бога, лениво бросил Аксель, понимая, что Обману нужно какое-то время, чтобы прийти в себя.

Взгляд зелёных глаз метнул Войне всё, что он о нём думает, но слова всё-таки сорвались. Не те, что он хотел высказать за наглость и неповиновение старшему богу, а те, что собирался сказать изначально. Хотя Майнос теперь сомневался, хочет ли вообще что-то говорить. Гордость едва позволила ему подавить попытку возмущения.

Аксель был ключевой фигурой в предстоящем противостоянии. Собирая информацию, Майнос пришёл к выводу, что разумнее оставаться на стороне победителя. Да, мальчишка раздражал, но пока его гнев направлен на врагов, он не представляет опасности. Главное, чтобы он сам верил в это.

– Амария знала, что умрёт, – вобрав в лёгкие побольше воздуха, наконец сказал Майнос. – Она готовилась к смерти с того дня, как вырвала твоё сердце.

Услышанное не вызвало в Войне никаких эмоций. Его холодные жёлтые глаза рассматривали бога, ожидая продолжения. Конечно, Любовь не была глупа и знала, что за свои поступки рано или поздно придётся расплачиваться.

– Вижу, ты не удивлён, – усмехнулся Обман и выпрямился. – Не спеши разочаровываться, это не главное…

– К сути, – раздражённо бросил Аксель, теряя крупицы терпения.

– Боги не умирали раньше. Никогда. Но это не значит, что мы бессмертны, как показали недавние события… – Майнос откашлялся. – Вот только любое изменение привычного уклада несёт в себе первозданный хаос для мира, к которому все привыкли. Да, племянник, даже боги привыкают – не смотри так.

Война не понимал, куда клонил Обман. Впрочем, так было всегда, когда Майнос пытался донести мысль. Никакой сути, лишь увиливания и загадки.

– Мы способны выбирать оболочки, которые наполняем собственными силами. Не все из нас, кстати… В качестве новой оболочки Амария выбрала твою Фьори – наследницу Эстериона. Девчонке не просто так отдали твоё сердце. Моя сестрица планировала удержать тебя с помощью божественной связи с принцессой.

Аксель не сдвинулся с места. Он не моргнул. Лишь ветер, налетевший со скал, растрепал чёрные пряди, будто горы сами зашептали ему о предательстве.

– Она… что?

Майнос знал этот тон. И знал, что за ним всегда следует не вспышка, а взрыв. Но сейчас он сделал шаг вперёд, сжав руки за спиной, вручая себя во власть гнева добровольно.

– Всё было спланировано, – выдохнул Майнос. – С самого начала. Амария спасла девчонку в детстве не из милости. Она выбрала сосуд. И использовала твоё сердце как якорь, чтобы Фьори не просто выжила, а стала подходящей оболочкой для божественной силы. Для Любви и Ненависти.

Скулы напряглись, брови сошлись у переносицы, лицо становилось маской, выточенной из гнева.

– Не спеши поддаваться злости, племянник! – Майнос развёл руки в стороны, принимая порыв ветра, сорвавшийся с вершин. – План сестры провалился. Она не учла, что твоя Фьори заключит сделку со Смертью и пообещает ей своего первенца.

– Откуда ты это знаешь?

Аксель понимал, что в разговоре с Обманом информация всегда будет преподнесена искажённо или так, как выгодно говорящему.

Майнос улыбнулся, и в этой улыбке было всё: и лукавство, и превосходство, и та самая капля истины, которую он всегда подмешивал к лжи, чтобы она легче глоталась.

– Прости, своих источников не раскрываю, – пожал плечами Обман.

Такой ответ не мог устроить Акселя, но другого у него не было. Майнос никогда не раскрывал свои способы получения информации.

– А ещё я знаю, что Храм Смерти дрожит от предвкушения. Она ждёт ребёнка. Ждёт, как голодная жрица жатву. Вот только наследнице трона не суждено стать оболочкой. В Храме Хекат она не способна вобрать в себя божественную силу. Так что нам остаётся ждать, пока дитя появится на свет. Фьори умрёт, а ты заберёшь своё сердце. Уверен, Смерть не станет вступать с тобой в противостояние и отдаст то, что принадлежит тебе.

Если бы у Акселя было сердце, оно бы сжалось от боли. Не от той, что рождается из жалости или сочувствия, а от той, что вспыхивает от осознания собственного бессилия. От того, что ты – бог, но не можешь защитить то, что было твоим. Что носит твой след, твою силу, твою кровь.

Если бы у него было сердце, оно бы сейчас разрывалось не потому, что Фьори умирает, а потому, что он позволил этому случиться. Потому, что в самый важный момент он оказался по другую сторону. Потому, что его гордость, его ярость, его месть были громче её мольбы. А теперь… было слишком поздно.

Аксель молча смотрел вперёд, за горизонт, где клубились облака, подрагивая в багровом зареве.

– Значит, ты предлагаешь просто… ждать?

Майнос усмехнулся, поправляя плащ, что трепал ветер.

– Не я. Хекат. Я бы предпочёл действовать, но… ты знаешь, что у Смерти свои часы. И они всегда идут назад.

– Я заберу его, – уверенно произнёс бог Войны, и ветер сорвал слова, унося их, как обещание.

– Конечно заберёшь. Твоё сердце будет у тебя. Просто нужно немного подождать и сосредоточиться на более важных вещах. Кстати, я пытаюсь выведать, где прячется Эйтра, но, похоже, без помощи Вердис здесь не обойтись. Она знает слишком много, но информацией делится неохотно.

Аксель не стал возражать планам, но и своими делиться не стал. Он говорил не только про своё сердце. Он намеревался забрать всё: сердце, ребёнка и Фьори. В глаза последней он собирался смотреть в момент, когда собственноручно прикончит её за всё, что она сделала.

❧✧☙

Прах. Он был повсюду. На коже, между пальцами, в лёгких, как часть самой сути. Он оседал на волосы, проникал под ногти, въедался в складки одежды и памяти. Но больше всего – в душу.

Взгляд серых глаз упал на ладонь. Рука была неподвижна, крепкая, обвитая золотыми кольцами власти, но Килиан казалось, что она всё ещё ощущает тепло. Тепло, которое не могло сохраниться, но всё же упрямо жило в её плоти. Тело помнило, как сжимало дочь, как старалось сохранить её в мире живых.

Дочь. Не просто дитя. Целый мир, за который Килиан когда-то бросила вызов богам. И проиграла.

Прах сыпался с рукава, и каждый его кристаллик отзывался в груди болью, от которой не спасали ни трон, ни власть, ни холод, который она выковала внутри себя за долгие годы. Даже не смерть дочери была страшна. Страшно остаться после.

Аксель. Это имя теперь жгло сильнее любой раны. Ребёнок, которого она воспитала как родного сына, возмужал. Стал чудовищем, из-за которого всё пошло не так. Королева, узурпировавшая трон, надеялась, что ей удалось привязать монстра, подчинить его и убедить в том, что она – ключевая фигура в его жизни.

Мальчишка нуждался в материнской любви, и Килиан смогла убедительно сыграть её. Вот только не учла, что истинные чувства никогда не перекрыть ложными, как бы хорошо сыграно ни было.

Она мечтала уничтожить богов так же, как он. В особенности Амарию – богиню, которая забрала её любимого и связала его с другой. Килиан страдала, умирала каждый раз, когда видела счастье на лице той, что стала королевой вместо неё.

Желание стереть улыбку с лица Миреллы стало панацеей – оно сподвигло придворную даму найти способ сделать это. И она нашла. Майнос с охотой отозвался на просьбу женщины создать иллюзию королевы Эстериона на ней. Его забавляло то, что Мирелла стала супругой, связанной божественными нитями. Подтверждая клятву в лесу Вердис, Майнос улыбался, предвкушая будущее.

И будущее не заставило себя ждать. Когда Килиан пришла к нему с просьбой, он согласился сразу, даже не потребовав чего-то взамен. Обман знал, что рано или поздно придворная дама, ведомая чувством ревности, снова придёт к нему, снова попросит, и тогда он окажется в самой гуще событий, где куда интереснее, чем в стороне.

Божество накинул иллюзию, предупредив, что она будет действовать всего одну ночь. И Килиан хватило этого времени, чтобы увлечь короля Дария в безымянные покои и воспользоваться тем, что он видел в лице предательницы свою возлюбленную. А ещё этой ночи хватило, чтобы в чреве женщины созрело дитя.

Сибил родилась раньше, чем Фьори. Именно она должна была занять место на троне, но, будучи незамужней, Килиан ловила на себе лишь любопытные взгляды. Только сама она ликовала, понимая, что Дарий ошибается, думая, будто у него только одна наследница.

Узурпаторша понимала, что правда могла стоить ей жизни, поэтому медленно, но уверенно растила план избавления от Миреллы и её дочерей. Как нельзя кстати случилось знакомство с мальчишкой, что частенько крутился среди солдат. Выделяясь необычной внешностью, серебряными волосами и яркими голубыми глазами, он привлекал внимание остальных, но предпочитал оставаться в тени.

Сама Килиан никогда бы не поняла, что юнец – божество. На помощь пришёл Майнос, рассказавший о судьбе парня и предложивший взять его под своё крыло. Так она и поступила, сделав парнишку своим личным стражем.

Теперь преимущество было на её стороне, и оставалось дождаться того дня, когда она убьёт королеву, занявшую её место.

– Мне нужен яд чёрной змеи, – однажды сказала Килиан, и на следующий день Аксель поставил пузырёк на её стол.

Она взметнула брови вверх, удивлённо переводя взгляд от бутылька на парня.

– Ты знаешь, что я собираюсь сделать?

– Убить королеву, – подтвердил Аксель без эмоций на лице.

– Не станешь меня отговаривать?

В этот раз он удивился и непонимающе взглянул на свою госпожу.

– Пойми правильно, я считаю, что боги не имеют права диктовать нам свои правила. Мне и моему ребёнку суждено править Эстерионом, и я сделаю это несмотря ни на что.

– Богам это может не понравиться.

– Тогда я убью всех и каждого, кто посмеет мне помешать. Ты со мной, Аксель?

Она манипулировала, зная, что дёргает правильные ниточки – те, которые отзываются и в его душе.

В тот вечер бог Войны был с ней, защищая и следуя её плану. В тот вечер он принял на себя часть проклятья, чтобы спасти узурпаторшу. Он закрыл Килиан от Амарии, позволив богине вырвать его сердце. Килиан боялась, что он обвинит её в случившемся, но юный бог только сильнее взрастил желание отомстить, что было ей на руку.

Килиан провела пальцами по коже, стирая остатки пепла, но вместо этого размазала его ещё сильнее. Частица её. Малая, но живая. И всё внутри неё сжалось в один пульсирующий гнев.

– Они все заплатят за твою смерть.

Забвенье

Ласковые руки матери перебирали мои тёмные пряди, пока я лежала у неё на коленях. Нежный голос разливался по комнате, когда она пела какую-то незнакомую песню, простую, с едва уловимым мотивом, будто из древних времён, где не существовало страха, боли и войны.

Я не знала этой мелодии, но сердце отзывалось на каждую ноту, будто оно помнило… помнило лучше меня. Помнило колыбель, руки, запах её кожи, шорох шёлка, когда она склонялась надо мной, как в те времена, которых давно не существовало.

– Тихо… – прошептала она, наклоняясь ближе. – Всё хорошо, девочка моя.

Я не смела пошевелиться. Лежала, боясь открыть глаза и спугнуть этот хрупкий покой, который казался неправдой. Что-то внутри шептало, что это не может быть реальностью. Но тело отказывалось слушать. Оно жаждало этого тепла, этой ласки, этого ощущения дома, которого мне так не хватало. Я прижалась щекой к её бедру, как когда-то в детстве, тогда, когда ещё верила, что любовь может быть вечной.

– Ты была такая уставшая, – продолжала она, перебирая мои волосы. – Всё время сражалась, всё время бежала… Почему ты не остановилась раньше?

Слова проникали прямо в сердце. Они отзывались гулом в пустоте, наполняли грудь сладкой, разъедающей тоской. Я хотела заплакать, но слёз не было. Только бесконечная тяжесть и непонимание: где я? Что происходит?

– Мам… – одними губами прошептала я. – Это сон?

Руки не остановились. Голос стал ещё мягче, почти невесомым:

– А разве важно? Здесь ты можешь быть со мной. Здесь тебя никто не тронет. Ты же устала, Фьори. Очень устала. Останься.

Останься.

Это слово прозвучало как приговор. В нём была такая манящая тишина, что я почти поддалась. Почти поверила, что могу остаться в этом уюте навсегда. Забвение было сладким, как мёд. Оно не требовало решений. Не требовало боли. Не требовало выбора.

Но где-то в глубине что-то всколыхнулось. Голос. Тонкий, далёкий, едва различимый. Не зовущий, нет… предупреждающий. Как слабый шорох листа, как дыхание, пробивающееся сквозь толщу сна: это не может быть она.

Я не успела поддаться голосу разума, потому что дверь в покои открылась, впуская высокого голубоглазого мужчину и… Катерину.

– Папа?! – ноги сами понесли меня к нему, а руки потянулись для объятий. Таких долгожданных и желанных.

Король Дарий – мой отец – был так величественен и красив, что я замерла, разглядывая его лицо. На его лице засияла улыбка, та самая, которую дарят тем, кого любят всем сердцем.

– Доброе утро, моя заря. – Крепкая рука отца легла на макушку, нежно поглаживая волосы. – Ты выглядишь взволнованной. Всё в порядке?

Я не могла найти слов, чтобы ответить. Взгляд постоянно метался от матери к отцу, не веря в реальность происходящего. Их не было в моей жизни. Я не знала, как они выглядят, но здесь и сейчас это не было важно, потому что они были реальными. Такими, какими я себе их представляла… Вот только вспомнить, где и когда представляла, я не могла.

Жизнь принцессы Эстериона не была лёгкой, но присутствие родных придавало сил. Я росла в любви и заботе. Даже в те моменты, когда детское любопытство противоречило родительской опеке, мать и отец не позволяли себе даже повышать голос.

Придворные были от меня без ума, но что-то внутри постоянно сопротивлялось их улыбкам, напоминая, что они могут быть неискренними. Я не знала, что такое предательство, но взращивала в себе стену, не подпуская никого, кроме близких.

Хотелось верить, что всё это – правда. Что это не сон, не иллюзия, не забвение, а воспоминание, возвращённое мне как награда за боль. Я снова была той девочкой, которой не нужно сражаться, убивать, выбирать между собой и чужими жизнями. Здесь меня просто любили. Просто ждали. Просто были рядом.

Откуда в моей голове вообще рождались мысли, что это может быть неправдой, я ответить не могла. Но, засыпая каждый раз в королевских покоях, думала о том, что проснусь в другом мире, где всего этого нет. Там есть что-то другое, чего я больше никогда не хочу знать, что-то тёмное и очень опасное.

Просыпаясь в том же месте, я каждый раз улыбалась тому, что мои опасения напрасны. Я – принцесса Эстериона, мои родители живы, а королевство процветает.

Катерина села на подоконник, поджав ноги, как в детстве. Её лицо сияло, и она лукаво подмигнула мне. Мы только что сбежали с уроков этикета, наплевав на строгую преподавательницу, что носилась по коридорам, высоко задрав подол своего объёмного платья. Улыбка сама расплылась на моих губах, я засмеялась, кажется, впервые за целую вечность. Этот смех отозвался в стенах покоев как музыка, о которой я уже забыла.

– Здесь хорошо, правда? – спросила сестра, отвернувшись к окну.

– Ещё бы! Мама, папа, ты и я – что ещё надо? – подойдя ближе и уперев руки в подоконник, спросила я в ответ.

– А как же борьба, Фьори?.. – голос сестры изменился, стал тише.

Я нахмурилась. Сердце сбилось с привычного ритма.

– Какая ещё борьба? – рассмеялась я, но смех прозвучал неуверенно. – Мы… мы же дома, Кати. Всё же хорошо.

– Правда? – она повернула ко мне голову, и в её глазах вдруг сверкнуло нечто… чужое. – А ты уверена, что это – твой дом?

В горле образовался болезненный комок. Хотелось закричать, но ни одно слово не вырвалось из пересохшего горла. Я не могла понять, что происходит, но Катерина ловко спрыгнула и улыбнулась ещё шире, чем обычно.

– Нам пора на урок, а то бедная леди Снотрон пожалуется матушке…

Сомнения вновь рассеялись, вернув реальность, успевшую стать привычной.

Время шло, я росла, превращаясь из непослушного ребёнка в прекрасную придворную даму. Кавалеры жаждали встречи со мной, отправляя любовные послания и пытаясь поймать мой взгляд на званых балах.

Принцесса была лакомым кусочком для всех, кто мечтал о власти, но, к счастью, родители не торопились выдавать меня замуж. Отец часто говорил о том, что мой избранник должен быть выбран по любви, а не из чувства долга перед королевством.

– Твоя воля – это твоя сила, – сказал он, не глядя в глаза. – Не позволяй даже мне ею распоряжаться.

– Но вдруг боги свяжут меня с кем-то, кого я не буду любить? – Отчего-то привкус горечи растёкся на языке.

Взгляд отца стал серьёзнее, языки пламени, пляшущие в камине, отражались на его лице.

– Тогда ты разорвёшь эту связь, Фьори. Обещай, что твоё сердце примет только того, кого ты сама позволишь. Не из чувства страха, не из долга или предназначения, а потому что сама так решишь.

В ответ на просьбу отца что-то внутри щёлкнуло. Нечто глубинное и тёмное пыталось пробраться через глухую преграду, созданную мной самой или кем-то другим. Воспоминание о жёлтых змеиных глазах вспыхнуло в голове, но исчезло так же быстро, как появилось. Я тряхнула головой и улыбнулась, сжимая руку отца крепче:

– Обещаю. Моё сердце получит только тот, кого я сама выберу.

❧✧☙

В честь моего совершеннолетия во дворце готовился роскошный бал. Отец не поскупился, чтобы торжество запомнили надолго. Для нас с сестрой сшили бесподобные платья, над которыми трудились лучшие портные королевства.

Я проснулась с улыбкой на лице, готовясь принять гостей, примерить новое платье и, возможно, впервые почувствовать себя взрослой не только по возрасту, но и по взглядам окружающих. День, о котором я мечтала: когда стану настоящей леди, когда залы озарятся свечами, а музыка наполнит воздух волшебством.

Сестра уже была на ногах. Катерина всегда просыпалась раньше, слишком ответственно относилась ко всему, что касалось этикета и представлений перед двором. Она сидела у зеркала, позволяя служанке поправлять причёску, но, увидев меня, расплылась в довольной улыбке.

– Ты выглядишь так, будто тебя уже кто-то успел поцеловать, – хихикнула она.

– Просто… мне приснился хороший сон, – ответила я, потянувшись.

– Ну конечно, – она закатила глаза, но в голосе слышалось тепло. – Сегодня ты будешь в центре внимания. Все наследники, все рыцари, они приедут не только ради торжества. Бал – это всего лишь повод. Смотри в оба, сестрица. Быть может, сегодня ты встретишь свою судьбу.

Я рассмеялась, но сердце дрогнуло. Мне и правда хотелось верить, что в этот день произойдёт что-то особенное. Что в череде танцев, тостов и приветствий вспыхнет нечто большее, чем просто блеск. Что кто-то один увидит не титул, не платье, не улыбку, а меня. Настоящую.

Катерина, как всегда, была изумительна. Её платье оттеняло зелень глаз, подчёркивая достоинство и спокойствие, которым она обладала с рождения. Моё же платье было словно соткано из лунного света и лепестков ночных цветов, что растут в лесу Вердис. Мать сдержанно похвалила нас, но в её взгляде мелькнуло что-то… трепетное. Она почти не скрывала гордости.

К вечеру дворец засиял. Люстры отражались в мраморе, ароматы сладостей и лепестков заполняли залы. Музыка звучала уже с порога. Гостей становилось всё больше.

А я всё ждала. Как будто мир затаил дыхание, готовясь к повороту, который изменит всё.

И тогда… я увидела его.

Он стоял в самом конце зала, лениво оглядывая толпу своими яркими голубыми глазами. Прежде мне не приходилось видеть такой цвет, а потому я раз за разом возвращалась к нему, игнорируя вопросы кавалеров, что пытались увлечь меня в танец.

– Катерина, кто это? – шепнула я, наклонившись к сестре.

– Где? – она проследила за моим взглядом и дёрнула плечом. – Кто же знает… Лучше спроси у отца. Сюда прибыло столько народу, что у меня перед глазами плывёт.

При очередном взгляде на него наши глаза встретились, и по спине пробежали мурашки. Я поднялась, едва успев поймать бокал, что качнулся при резком движении. Катерина удивлённо изогнула бровь, на её губах растянулась понимающая улыбка.

Подходить к незнакомцу я не собиралась, но, проходя мимо него, внезапно остановилась.

– Мы знакомы? – не сдержавшись, спросила я. Совершенно точно я где-то видела его, но вот где и когда – вспомнить что-то мешало.

Мужчина не спешил отвечать, впрочем, как и поклониться в знак приветствия, когда к нему обращается дама. В голове мелькнуло, что он вряд ли дворянин, скорее чей-то оружейник. Его широкие плечи, высокий рост и облачение в кожаные доспехи вполне могли подходить для кого-то, кто связан с оружейным делом. Возможно, он воин…

Вот только, помимо ярких синих глаз, в его внешности выделялись ещё и серебряные волосы. А ещё он был до невозможности привлекателен, и, как бы мне ни хотелось признавать, его молчание задевало, как и равнодушный взгляд.

– Это вряд ли, принцесса, – наконец ответил он и улыбнулся уголком губ.

– Почему же? Ваше лицо кажется мне знакомым, – возразила я.

Незнакомец улыбнулся шире и наклонился ближе, так, что сердце внутри сначала замерло, а потом кинулось в галоп. Непозволительно вести себя так с незамужней девушкой… Он точно неотёсанный грубиян, раз не знает очевидных вещей.

Вот только отстраниться я не смогла, наслаждаясь ароматом, исходящим от него. Так пахнет неизвестность, в которую хочется погрузиться просто из любопытства, из желания ощутить нечто новое и захватывающее.

– Потому что таким хорошим девочкам не место рядом с такими, как я, – низкий голос заставил мою кожу покрыться мурашками.

– Я сама решу, где моё место! – гордо подняв голову и встретив сверкающие глаза, ответила я. – Так вы не представились…

– Аксель.

– Просто Аксель?

– Когда будешь наедине с собой, в тёплых покоях, под тяжёлым одеялом, ласкать себя… так будет проще стонать моё имя, принцесса.

Я замерла, будто удар молнии прошёл насквозь. Сердце застучало в висках, а грудь предательски сжалась, не давая вдохнуть. Его слова, дерзкие, невозможные, вызывающе грязные, вырвали меня из пространства этого зала и отбросили в какую-то иную реальность, где нет приличий, нет титулов… только он и я.

Лицо вспыхнуло, щёки горели, как раскалённое железо, и, будь воля, я бы исчезла прямо на месте. Но ноги не слушались, а дыхание сбивалось так сильно, что мне понадобилось усилие, чтобы выдавить хоть слово.

– Вы… вы наглец! – прошипела я, не веря, что это действительно прозвучало из моих уст.

Аксель снова усмехнулся негромко, незлобно, а как человек, который знал, что правда – это не то, что произносят, а то, что прячется за взглядом. Он не сделал ни шага назад, наоборот, навис надо мной ещё ближе.

– Возможно, – признал он, всё ещё глядя прямо в глаза. – Но тебе ведь стало интересно. Иначе ты бы уже ушла.

Я молчала. Потому что… он был прав.

Это было возмутительно. Возмутительно и опасно, ведь вся моя жизнь строилась на правилах, границах, долге. А он, появившийся из ниоткуда, разрушал их одним взглядом.

– Смотри на меня сколько хочешь, – продолжил он, – но запомни: однажды ты увидишь меня не в зале, среди свечей и гостей, а в пламени и крови. И тогда твой выбор уже не будет игрой.

Он отстранился так же внезапно, как появился, и двинулся прочь сквозь толпу. Я наблюдала, как он уходит, а сердце всё ещё колотилось, как пойманная птица.

Катерина подошла ко мне и тихо прошептала:

– Ты как будто привидение увидела… Кто это был?

Я смотрела вслед серебряным волосам, растворяющимся в танцующих фигурах, и на языке вертелось одно имя, от которого по-прежнему горели щёки.

– Аксель, – прошептала я. – Просто Аксель.

После случившегося я пыталась узнать у отца, кем был этот мужчина, но король Эстериона не припоминал, чтобы на праздник был приглашён кто-то с таким именем. И если бы это была единственная странность, я бы не придала значения. Вот только после бала в честь моего восемнадцатилетия сестра не могла вспомнить, чтобы я разговаривала с сереброволосым мужчиной. Она перечисляла всех спутников, с которыми мне приходилось танцевать, но вот того самого, так и не назвала.

Я же помнила его прекрасно и часто мысленно возвращалась к нему по ночам, когда не могла уснуть в кровати. Его имя вертелось на устах, щекоча и дразня, будто требуя, чтобы я произнесла его вслух.

Ткань ночи была плотной, обволакивающей. Лунный свет скользил по полу, касался тонких пологов балдахина, дрожал на моих пальцах, когда я прижала ладонь к губам, чтобы заглушить дрожащий выдох.

Аксель…

Я произнесла имя едва слышно не вслух, а как желание, вытканное из мыслей. Как шёпот, ускользнувший в темноту. Как признание, которое не предназначалось никому… кроме него.

Пламя свечей не дрогнуло, но воздух в комнате стал тяжелее. Густым. Теплее, чем должен быть в ночной прохладе. Мурашки пробежали по коже, как если бы кто-то провёл рукой по спине, слишком близко, слишком живо. Я приподнялась с постели, сердце забилось в тревожной догадке.

Он стоял у окна, как будто всегда был там. В серебряном сиянии луны его волосы сверкали, как снег под первым светом зари. Он был спокоен. Невозмутим. Тот же равнодушный взгляд. Те же дерзкие губы.