Карантин для родственников

А слезы пришлось лить ей, Елене. Казалось бы, влюбившись по уши, девушка расцвела. Выпрямилась осанка, нежно-персиковый цвет лица, грива золотистых волос. Но не зря, видать, каркали доброжелатели: «Дура ты, он больше полугода ни с кем не гуляет, будешь в его коллекции сто пятая…» Под осень финал этой сказки заплакал. У него – новая подруга, а в ее сторону ухмылки знакомых. Мол, по словам голосистого друга, все дело в ее девственности. На вид вроде сексуальная, а в постели пока еще ни рыба ни мясо…

Вернувшись в Ялту на учебу, всю зиму (похожую на позднюю осень…) ее двадцатилетнее сердце, получившее ожог холодом, то застывало, то обжигалось слезами. К весне (в конце февраля расцвел миндаль…) боль утихла. А там выпускные экзамены…

Конечно, остался рубец. Время от времени, как ноют с возрастом суставы на непогоду, к горлу подкатывал удушливый ком: «Почему?.. За что?..»

***

А дело по своей глубинной сути действительно стояло вблизи смятых простыней, разворошенного стога душистого сена… И виртуальный ящик «Любовь…» после двух бессонных ночей вдруг удивил щедростью. Пошел навстречу застарелому вопросу: почему девушку, как розу срезали, а воду в вазе менять не захотели?..

Картинки из прошлого воплощения, возникшие как всегда внезапно, поражали своей яркостью и четкостью. Русская усадьба. Двухэтажный барский дом, колонны, лепнина. Баня (мыльня), в предбаннике жарко, запах засушенного бессмертника, и – двое. Он, лет тридцати пяти, бакенбарды, холеные руки… Она – кровь с молоком, руки загорелые, его голову к своей груди прижимает… ситцевый сарафан задран, тело бесстыже-белое…

А как она пела… Голос ее – бархат шоколадного цвета – томный, глубокий. А рассмеши, развесели – высоту притянет – соловушкой зальется. У любого душа в пляс пойдет…

В хоре у барина пела. Зазнобой его была… Как затяжелела, отдали замуж за конюха. Обычное дело для того времени…

***

Старый библейский завет «Око за око, зуб за зуб»… Как с нами, людьми, в прошлом воплощении, так и мы в следующем – той же монетой… Лет двести назад побаловался барин с девкой крепостной – теперь ее очередь – местами поменялись… Дремучая, из жизни в жизнь переходящая тема…

Но сдвигается камень… Вопрос, закристаллизованный солью пролитых слез: «За что он так со мной?!», получает ответ. Простой, как пареная репа: «Девка барина не простила».

Новозаветное «ударили по щеке, подставь другую», этот орех был ей еще не по зубам…

***

В Одноклассниках Елена узнала – болен ее первый мужчина. Метастазы в крови. Женился, разводился. А голос его, который заставил влюбиться без памяти, годам к сорока пропал. Осложнение после гриппа.

***

Да будут развязаны застарелые узлы. Чем быстрей, тем лучше. Мысленно, на расстоянии тысяч километров, пусть со скоростью света, с одной и с другой стороны встретятся слова: «Христа ради, прости меня…»

***

А виртуальный ящик «Любовь…» не отпускал: «Господи, почему Илья терпит меня? Ведь знал – замуж за него шла не любя… Уважаю, он надежный, но – желания нет!.. Вот сейчас меня ударит и все – разведусь!.. Оргазм, а какой он?! Хотя бы раз!.. Вот, ему – хорошо. Мне вроде тоже…У него лицо красивое, капли пота на лбу. Может, правда, рожу ребенка, что-то проснется… Двое детей, а ни в одном глазу… Влюблюсь в кого – уйду!..»

***

Классно сказано: хотите рассмешить Бога, расскажите о своих планах. Через двадцать лет совместной жизни влюбиться в собственного мужа! Прорасти в него с потрохами… прикипеть душой.

– Лен, а ты лицом другая стала, вот фото твое, сразу после свадьбы. Симпатичная, но щеки впалые, глаза не горят… А сейчас прямо Марина Влади, одно лицо.

– Так, папина мама – полька. Я тебе говорила. Бабушка Мария. Интересная была, ростом на полголовы выше мужа. Травы знала, заговоры. Дар у нее был – людей из разных болезней вытягивала.

–А это фото, ты здесь после презентации первой книги. Лена, какая ты тут – смотрел бы и смотрел. Еще синева зимнего вечера за спиной…

– Это как раз в перестройку, в старом пальто ходила, а деньги на книгу собрала. Спасибо, главе района – половину счета оплатил.

***

И кто там говорит: перестройка, мол, мать ее так! Для кого как. Вон в сказках народных мачехи падчериц в ежовых рукавицах держали, потому и Золушки…

– Ленка, я тут альбом опять просматривал, фото нашел. Помнишь, как мы на поезде в Москву за чаем съездили? Челночники… Восемь сумок огромных: привет, геморрой! Как щенки слепые… Я только потом узнал, чуть подороже можно все взять на базе в Самаре, всего час езды.

– Забудешь такое. Особенно на вокзале. Я – что? Вещи караулю. А с тебя пот рекой. Носильщики стоят, ржут: мужик и в руках, и на спине, чуть ли не в зубах – сумки. Перебежками… Минута до отправления поезда. Заскочили. Ты самую тяжелую сумку волоком по полу тащишь. Дно порвалось, мелкий черный чай облаком на сквозняке! Ты – вылитый негр!..

– А ты смеялась как ненормальная, я даже психанул. Со стороны себя не видел, в туалете умываться начал – ахнул!

– А помнишь, еще машины не было. Пурга, холод собачий, мы сумки с чаем и кофе, на санках к электричке, – на базары по районным центрам. Безработица… родители пенсию не получали… а мы энергетикой своей (цирк!..) – зазывали покупателя: «…Чай! Кофе! Высший сорт, эксклюзив!..» И выручка была!

– А места на базарах выбивали… помню, ты с теткой одной сцепилась… ну та хабалка! Драться полезла. Мы, мужики, вас разнимали. Выживал народ, как мог… Свободное плавание – бросили щенят в темную воду… Не выплывешь – потонешь…

– Да, Илья, кусачее времечко было. У верхушки от шальных денег – бешенство… А таких как нас, судьба к кормушке с халявой не допустила. Слава богу, пронесло. Чужого не брали. А, помнишь, Илюша, в непогоду за товаром ездили: трасса вроде федеральная, а толку… никто дорогу не чистит…

– Ой, Ленка, не вспоминай. Ветер шквальный, пурга. Машины в снегу завязли… кое-где по обочинам перевернутые, жуткая картина. Бензин кончается. Ты в слезах, испугалась: « Замерзнем!..» А наша «Нива», лошадка рабочая, потихоньку из общего ряда – раз и вылезла!

– Знаешь, Илья, я тебя именно там впервые таким увидела. Весь сосредоточенный, лицо одухотворенное. Выбраться из той западни – слов нет. И мы с тобой, мой дорогой, бок о бок… А вот на этой фотографии, ты на маму свою похож.

***

Раису Степановну, маму Ильи, тридцать восьмого года рождения, с пяти лет отдали в няньки. Похоронка на отца пришла в сорок втором. Мать с утра до ночи на железной дороге обходчиком. Спасибо соседке, бабе Нюре, каждый раз при встрече пускавшей слезу: «Ох, сиротинка, на вот тебе блинца, картошечки». Росточка небольшого, худенькая, но жилистая, сначала смотрела за двухлетним племяшкой. Надрывая пупок, таскала его, то прижав к животу, то на спине. Мальчишка обожал играть в лошадку.

– Райка, гляди, не урони мальца! Ты еще его на башку посади!

– Ой, Райка, добрая ты. Доить тя будут по жизни… глаза у тя как у нашей Зорьки…

Через пару лет нянчила уже двоих соседских ребятишек. Соседи люди строгие, но справедливые. Научили девчонку и прясть, и вязать. Этим ремеслом кормилась по жизни. В школу не ходила. Стеснялась, что переросток. Да еще дразнились мальчишки. Кое-как освоила букварь. До старости читала по слогам. Коряво выводила буквы на поздравительных открытках.

Оттуда, из детства, укоренилась в ней щемящая жалостливость именно к детям. На мужа могла прикрикнуть, но кровных чад своих чуть ли не облизывала… Лучший кусок, конфеты только шоколадные (мечта голодного детства), каждое лето путевки в пионерлагерь. О себе не без гордости говорила: «Живу ради детей ».

– Христа ради, не балуй ребят! – не раз твердила покойница-мать. – Вырастут балбесами. Что все тянешь на себе? Ой, Райка, доброта твоя прям коровья! А с детями построже надо. Вот Илюшу, пока вы на Северах были, я глядела. Так и вырос, помощник! А младших, гляди, упустишь…

Но у рожденной в Год быка доброта Раисы Степановны упрямо зашкаливала. А дети – что дети? Выросли. Что сеешь – то жнешь: у средней Татьяны, у младшего Сашки одна песня: «Ой, мам, у нас такое случилось – деньги нужны… Мам, мебель новую в кредит взяли, расходы такие… Ой, мам, мы машину разбили!..»

Илья – старший. На шее не сидел. Но глаза материнские. А черты лица отцовские: сквозило в них упрямство бесхребетной травы. Мол, что б ни случилось – выпрямлюсь.

***

« Смешение крови…» – пятый ящик справа: « … секс с африканцем наверняка класс! Энергия бешеная… О! Как в танцах своих с копьями в руках отплясывают, аж завораживает… Секс сексом, но детей рожать – смешивать черное с белым – против природы не попрешь – темное верх возьмет. Другое дело, допустим, муж – якут, жена – нанайка. Одного северного поля ягоды. Дети – почти вылитые родители.

А родилась славянкой, зачем генетику крови смущать?.. Восток востоком, но – запад западом… Зачем смешивать? Не в свои ворота зачем лезть?.. Права мать Ильдуса, что не хочет Нику в невестки… Дружить никто не мешает! Но семенем разбрасываться – на урожае крест ставить…Связь нарушается с Родовым древом: линия судьбы будет угловатой, путаница пойдет… А дети-метисы однако – шустрые, интересные, толковые… Время такое – все братья и сестры… На все воля божья…»

***

«Слабые ребята – кесарята», ящик восьмой, справа. «Кому суждено родиться, как бы ни шел: ножками, головкой – выживет… Роды – пахота тяжелая, мать и ребенок в одной упряжке… Каково младенцу пробиваться через родовые пути? Тоже, поди, тужится по-своему… Естественным путем идет – силу нужную берет… Если таз и бедра узкие, сердечко слабое, сама женщина не разродится – надо кесарить… Живот разрезали, плод вытащили; шлепнули – запищал. А иммунитет-то у дитя на нуле… Кесарево – нарушение кода рождения. Пожизненный недостаток силы… Жилы с родителей тянут, ребята – кесарята…»

– Чего Ольгу не рожала как все нормальные бабы? Бедра у тебя – рожать и рожать! Чего струсила-то, кто тебя толкнул на кесарево?!

– Мать Андрея. Сама вылупила только одного, как ни пыталась, с другими – облом: то выкидыш, то внематочная. Меня накручивала: «Не дай бог, дитя щипцами тянуть будут или в пуповине задушится. Столько родовых травм от нерадивых акушеров!..» И как в воду глядела. Олька докрутилась в животе: шла – пуповина на шее. Еле живую вытащили. А после родов, знаешь, как больно… – шов нагнаивался, к ребенку вставать надо, я загибалась…

– Ладно, дочка, чего уж там, доля наша женская…

А все-таки почему так? Почему нельзя по-другому? И снова вспышкой в правом углу виртуального ящика пошли видения… Худенькая девочка, лет тринадцати, искусанные губы запеклись, крик пронзительный. Вокруг какие-то женщины в темных одеждах. Девочка рожает. И, разрываясь до промежности, затихает… Вдруг провал еще куда-то глубже… Языки пламени кусают обрывки страшного зрелища: воин, рослый, худощавый, грязный, сумасшествие в глазах, с диким криком протыкает копьем живот беременной женщины…

***

– Мама, ты с ума сошла? Я прочла, у меня волосы дыбом. Ты про нас с Ильдусом такое пишешь!..

– Ты залезла в мой компьютер? Дрянь! Пошла вон!

– Значит, ты в своем говняном романе решила нас наизнанку вывернуть?! Да?!

– Все имена будут изменены, успокойся, Христа ради!

– А родня, что – дураки? Не поймут, о ком речь?!

– Ника, ты же девочка грамотная – университет за плечами… Неужели не понятно – толковый материал он только с натуры берется! Чехова рассказы читала? Как он классно шерстил своих знакомых. Достоевский всю правду-матку резал, потому и брало до дрожи. Пойми, я тоже – в жизнь всматриваюсь! Мне фантастику писать не дано… А ты больше не смей лезть в чужой компьютер! Слышишь?! Куда пошла? Вернись!

***

Не зря Елена говорила: «Не ешьте вяленый лещ с базара. Запашок, мясо от костей отстает». Так нет! Полрыбины с пивом сама Ника (дура беременная) и Дане дала кусок. Олька – та молодец, интуиция что надо, понюхав, нос сморщила. И вот рвота, понос. Диагноз описторхоз. Инфекционное отделение.

– Вероникушка, как вы там?

– Мама, папа! Данька под капельницей! Горит, тает на глазах. Врачи глаза отводят. Что делать?– охрипший голос Ники в телефонной трубке еле слышен – плохая связь.

На улице ветер, дождь. Внезапная оттепель: снег вперемешку с землей – неприкрытая грязь… Внук в инфекции… Елена – на автомате, не впервой: на колени, иконка Матери Божьей перед глазами. Свечу зажгла, и – давай! И «Отче наш», «Богородица, Дева, радуйся», и «Боже Святый, Боже крепкий…» А после своими словами – до изнеможения…

К вечеру Даню отпустило, температура спала. Утром поел рисовой кашки, порозовел.

Второй этаж инфекции. Осунувшаяся Вероника лбом уткнулась в окно. Смотрит на мать. Та машет рукой, держись! Теперь только так, через стекло. Инфекционные живут в карантине.

А через неделю беда все-таки вернулась. Пожалев отмоленного ребенка, не пощадила живущего в утробе матери. То ли таблетки, уколы, то ли нервная встряска, но замер плод в животе…

Глаза Ники после прерывания беременности уперлись в холодный белый потолок палаты. У дежурного врача жуткая усталость: после чистки битый час останавливал кровотечение. Вышла Ника из гинекологии опустошенная.

Часть пятая

Начало марта. Телеграмму принесли к вечеру: «Лена, выезжай, маме плохо». Некурортный сезон: самолет раз в неделю. Плацкартный вагон (на купе денег жаль, да и среди людей интереснее). До Симферополя два дня пути. Проехали Харьков, Мелитополь. В ушах засел русско-украинский говор:

– Да шо вы, москали, выпендриваетесь?! Газ, понимаешь, у них! Да если б его нэ було – в жопе сидели бы. Ишь, как Путин ваш сказанул: «…шо там, на Украине, одни бураки…»

Старший брат, мать вашу так! Да и у вас грабеж, и у нас. Во как обрыдло! Вот вступим в Евросоюз – поглядим! Украина це – Европа! Ясно?!

– Ишь, олимпиаду провели. Сочи – темные ночи. Чего хвост распетушили?

Вагон гудел, шло наслоение, усиление повторяющихся слов: « …майдан… «Беркут…» Янукович… Юлю выпустили… правый сектор… Киев черный от копоти…Чонгар… Перекоп… боже, шо робится?..»

***

В Симферополь прибыли в час дня. Холодный влажный воздух, накрапывало. Народ из вагонов, подхватил багаж и бегом – кто куда. Елена – на автовокзал. Пара минут ходьбы под моросящим дождем. Если вокруг и назревало что-то необычное, уловить в этой сырости не представлялось возможным. Но по приезде в Черноморское, наобнимавшись, нацеловавшись с родней, сидя на кухне, Елена ощутила некую напряженность. Непривычно резковатая жестикуляция сестры. Мама, слава богу, в относительном здравии и уме, со странно голубыми волосами, непрерывно гладила руки Елены:

– Это меня Тоня покрасила, я теперь, доча, как Мальвина. Ты не серчай, что сорвала тебя. А как еще повидаться? Пять лет все собираешься! А у нас тут такое! По телевизору ужас, как на вулкане! Войной, деточка, пахнет. Так увидеться захотелось – сил нет, ты уж прости.

– Мама, да живи ты до ста лет.

– А у нас тут татары головы подняли. Слухи идут: если что, русских из Крыма в шею погонят. Дома, квартиры заберут. Вон, сосед наш Карим говорит – раньше мы их гнобили, из земли родной гнали, теперь они нам устроят жизнь веселую.

– Мам, хорош Ленку пугать!

– Да что пугать! Живем на отшибе. Это в Симферополе милиция, а мы тут – только на Бога уповать. Да вы, девки, закусывайте. Ишь, бутылку уговорили.

– Ты, маманя, не бойся. У нас тут, слава богу, казаки имеются – порядок наведут. Антонина, лихо опрокинув рюмку, захрустела квашеной капустой.

К вечеру в дом заскочил племянник. И прямо с порога:

– Тетка, вы что там, в России, охренели? Куда лезете?.. А как мы потом во Львов к батиной родне?!

От волнения, от выпитого пива лицо Вячеслава раскраснелось, то и дело смахивал пот со лба:

– Вы что думаете? Подняли флаг свой в Симферополе над Верховной радой, референдум проведете, и – все будет в шоколаде?! Да вы зажженную спичку к пороховой бочке поднесли… Украина хрен два Крым отдаст. Вы что – не понимаете? Война!..

– Да что ты, Славка, честное слово! Я чего – много знаю, что ли? Сама вся на нервах. Давай, племяш, лучше обнимемся.

А ветер крепчал. На море усиливался шторм. Быстробегущие облака становились свинцовыми. И, казалось, просвета не видать…

Пятнадцатое марта – день отъезда. У Елены все валилось из рук. Мама ходила по пятам, прижималась головой то к спине, то к плечу: «…донюшка, увидимся ли? А ты когда еще приедешь?» Теснились за столом, пили домашнее вино. Обнимались, целовались, плакали…

И неведомо было им, что уже через три дня в Георгиевском зале Кремля в противовес

смертельной жути февральско-мартовского противостояния, пресекая хронические страхи, сомнения, подпишется договор о воссоединении Крыма с Россией. Полуостров, как ракушка, хранящая жемчужину русской славы – Севастополь, оторвавшись от враждебной материковой части, вернется по морю в родную гавань… Бессонные ночи и дни сверхмощно-людского напряжения центральных крымских городов взорвутся волной потрясающего ликования. Отголоски этой волны войдут обновлением (хотят люди того или нет) в каждый дом, в каждую семью…

Но ни центр, ни периферия еще не знали, что от избытка ликования грядет огромная кровоточащая печаль. От заразительного желания обрести свободу каждый третий житель Донбасса… Господи! Зачем людям быть пушечным мясом?!..

То ли рука безжалостного рока, то ли лохматая лапа денежных отношений (страх потерять прибыль за экспорт газа…) – бог его знает, в чем была скрыта причина будущих стремительно надвигающихся событий. Но когда, желая повторить Крымскую весну, взметнется вверх монета судьбы для юго-востока Украины, сверкнув в воздухе двуглавым орлом спасения, ударившись об лед уже давно извращенного международного права, несмотря на волеизъявление народа об автономии, эта монета обернется решкой – гражданской войной…

***

«Карантин для родственников», или «Да не пристанет зараза к заразе». Этот ящик в последнее время занимал Елену все больше и больше:

«…образованное безобразие… прадед к матери на «вы» обращался, а правнук пальцем тычет… Сорвавшиеся с цепи… собаки борзые, а люди борзеют… С чужими культурно, а с родными дурно… Вирус отчуждения в крови, головах… Грызня не только в семьях – люди одного рода-племени собачник устроили… Бесноватость наружу лезет…»

Одноязычные язычники… Жить, постоянно доставая друг друга, и – не отгораживаться. Вообще, идея насильственного сноса стен, стирания границ она – что, от здорового ума? Китай зря свою тысячекилометровую стену строил? И разрушать ее не собирается. А берлинскую разрушили (развесили уши…). Дом без стен, без дверей не дом. Древние мужи, которые с царем в голове, говорили коротко, но ясно: « Мой дом – моя крепость».

Конечно, при другом порядке вещей, при всеобщей дружбе, идеальный вариант: между разными домами и дворами – живая изгородь, лужайки и цветочки. Но это когда еще будет. Да и будет ли?.. Не та планета…опять же солнце уже не пальцем грозит – кулак сжимает…

Холодное время воспаленных голов. Без карантинной стены между говорящими, но друг друга не слышащими до полномасштабной войны пол шага.

Толковые астрологи что говорят? Грядут времена жуткого расслоения… Хоть в супермощном блендере смешай воду с маслом – о суспензии можно только мечтать. К примеру, зять Елены – Ильдус. Восточный разрез глаз, предки Коран чтили. Но сам он… бог его знает, какой веры. Свинину ест, водку пьет. Ника тоже – вроде крещеная. Крестик на шее, литературу духовную почитывала. Однако спотыкается чуть ли ни на каждой кочке. И, как их ни крути, главное различие острием выпирает. У одного душа еще на замок амбарный закрыта. У другой, для чего надо и не надо, – открыта. А разве открытое с закрытым можно смешать? Смешивать – да. Подминать слабое под сильное.

Другое дело, когда между «открыто-закрытыми» возникает любовь, которая с большой буквы. Притираясь, неминуемо прорастут друг в друга – нечто новое миру явят. Но в случае, когда « …она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним…», если двое в сексуальном расцвете сил разводят костер из обид и претензий к родителям, окружающему миру, – ожоги неминуемы…

Потому Елена точит себя мыслью: вот вышла бы дочь за мужчину своей православной веры да постарше годами. Как и было принято раньше на Руси. Не зря в народе говорят: у хорошего господина и свинка – господинка. Если что не так – муж подскажет, одернет. Уж точно не позволит будущей теще Новый год в одиночестве справлять. А Ильдус позволил. Восток – дело хитрющее: откусывай понемногу… небольшими набегами, как вода камень точит. Кап-кап-кап:

– Вон, ваша бабка идет. Сейчас мозг выносить будет.

Испуганные глаза внука Дани. Косые взгляды Оли.

– Выносить мозг? Даня, кто тебе такое сказал? – у Елены от обиды слезы на глазах.

А зятя след простыл. Капнул ядом в детские души, подтравил воздух, и – в кусты…

– Бабушка, а чего ты к нам приходишь и все учишь! Сядь в углу, раз пришла, посиди. Только молча, бабушка.

– Оля, ты где этого нахваталась?!

– А у Ильдуса дома так не принято. Там его мама пирожки печет. Кормит нас и ничего не говорит. Спросят – ответит. А от тебя у всех голова болит.

Вновь у Елены к дочери шквал претензий (старые обиды рассасываться не желают…). А у дочери – новая беременность. Тоска зеленая в глазах. Муж, видать, от великой любви поставил ультиматум: «Роди, или уйду!». И для Вероники удержать Ильдуса – идея фикс. Полгода не прошло – здравствуй, новый токсикоз. Ника – по гороскопу огненная лошадь – превратилась в тягловую: поголовье конфликтующих с законом растет…работа в суде – пописать некогда – у компьютера целый день. Что не успела – с собой, на дом. Руки чистят картошку, подтирают пол, а в голове – деньги, деньги… Небольшие алименты – с перебоями, зарплаты Ильдуса хватает дней на семь… Кредиты удавкой на шее. А тут еще мать со своим: «Как ты детей воспитываешь?! Ольга от рук отбивается! С какими-то подростками шатается. Ее уже с сигаретами ловили! У Даньки в дневнике сплошные тройки!.. Куда тебе еще рожать? Этих до ума доведи!»

Вновь общий двор между домами – арена громогласных выпадов. Зрители – малые дети. Соседи в роли слушателей. Казалось бы, писательница и юрист, мать и дочь, одного рода-племени, на одном языке, а погладь против шерсти, речь – базарных баб. Слава богу, хоть на людях – без мата… На вид вроде здоровые тетки, у психиатора на учете не стоящие, а бесноватость прет и прет.

А всех-то дел три дня работы! На пилораме Елена заказала доски. Наняла людей. Из металлических труб сварили каркас на всю линию разграничения между дворами. Установили, укрепили! Плотно, без щелей, обшили двухметровой вагонкой. Забор – любо-дорого смотреть. А ворота на засов! Номер телефона дочки – в черный список.

***

Для свихнувшихся от работы женщин уход в декретный отпуск особенно благословен. Ника за последние десять лет впервые перевела стрелки на нормальное течение времени. Дом с его готовкой борща и котлет не выматывал. Проверка уроков детей не вызывала ярости. До работы в суде – нет дела. Кого там взяли временно на ее место, как там разгребают дела – плевать. Краем уха слышала: судья ее, чуть какие трудности, сразу на больничный. А в последнее время, говорят, ее вообще подташнивает, тянет на соленые огурцы. Так что беременность, если о ней думать с пристрастием, – дело спасительно заразительное. Особенно для судейских работников. Хоть какой-то передых в изнуряющем процессе наказания провинившихся граждан. А главное, осмысление жуткой для них же, судейских, фразы: «А судьи – кто?..»

Ника, пройдя двухмесячную пытку токсикозом, перенапряжение работой, сейчас отсыпалась. Никаких ограничений в еде: хочу пирожное – съем. Да – растолстела… Но шевелящееся под сердцем дитя, толкающееся то ручкой, то ножкой, – полные штаны умиления. Лекарство, пусть не от всех, но от многих болезней.

Привыкая к избыточному для них материнскому вниманию, Даня и Оля первое время морщили носы. Стараясь догнать упущенное, эта волна накрывала детей то умилительным сюсюканьем, то взрывом негодования: «Господи, и в кого вы такие уроды!..» Неуравновешенность матери сказывалась на ребенке в животе… Нику забрали в больницу на сохранение. Шов от двух предыдущих кесарений угрожающе истончался.

***

– Что? На работу? А малыша куда? Я говорила, на меня не рассчитывайте. Час, два посидеть – куда ни шло, а рабочий день – увольте!

– Да, на работу. Маратику шестой месяц. Завтра нянечка придет.

–То- то, я гляжу, ты грудь перевязала. На искусственное перевела? Ника, вам, может, денег не хватает? Так мы с отцом…

–Ой, хватит, мама! Сегодня одно, завтра другое! Сегодня даешь, завтра кричишь: « У тебя есть муж. Сами крутитесь!..» Семь пятниц на неделе. Не лезь в наши дела! Вон, забором отгородилась, даже калитку меж дворами не захотела. Ну и живите вы, любуйтесь друг другом!

– Мы-то любуемся. А ты свою жизнь во что превращаешь? Накесарила детей, а в голове одна работа. Извращенка ты, а не мать. Гляди, Ника, – все под богом ходим…

– Глядите на нее, Бога вспомнила. Святая ты наша… Все, мать, ты свои проповеди кому другому читай. И детям моим мозги не засоряй, сказки не рассказывай. Жизнь вот она: здесь и сейчас!

***

– Бабуля, нам в школе задали написать особую сказку. Знаешь такую, сказку-быль. Все как в жизни, но чтоб и сказка, – пятиклассник Даня с аппетитом откусывал от ломтя хлеба с вареньем.

– Ба, ты же писательница, давай вместе сочиним. Я пятерку получу.

– Вместе, Данька, это здорово. Только вот что я получу? – Елена, улыбаясь, смотрела на внука.

–Бабуличка, я тебя так люблю…

– Ах, ты мой зайчик родной. Хорошо. Завтра воскресение, в школу не идешь. С утра и приходи.

Ночь. Полная луна. Шторы на окнах плотные, но по краям лунный свет все равно давал о себе знать тонкой светящейся полоской. А откинь штору, и ночника не надо. Залитый таинственным светом бело-голубой снег да фонарь на улице – Елена встала с кровати. Взяла лист бумаги, тонко заостренный карандаш. Сказка-быль стучалась в ее окно…

« В столовой комнате на стене из красного кирпича висели семь фотографий звездных галактик…» Снимки взяты из интернета, (телескоп Фабл). Илья распечатал, заказал деревянные рамки со стеклом. Вид стены с картинками потрясающими воображение вносил гармонию, притягивал взгляд. Елена с особым рвением вытирала с них пыль. Восьмую картинку повесили недавно. Фотография кота, увеличенная раз в десять. На фоне космической темы взгляд огненно-янтарных кошачьих глаз завораживал…

Маму этого кота кто-то подбросил Елене под дверь квартиры (жили они тогда еще в девятиэтажке). Открыв дверь, она чуть не наткнулась на большой тускло-серый комок вздрагивающей шерсти. Брезгливо отодвинула ногой. (В детстве многочисленные попытки маленькой Леночки взять в дом хоть какую-нибудь кошечку натыкались на непреклонный запрет матери:

–За животными надо ухаживать! А ты сама еще ни постель толком заправить, ни посуду помыть.)

Сдвинув с места кошку, Елена увидела котенка, не больше трех дней от рождения. Ни он, ни его мать, не подавали звуков – ни мяуканья, ни писка. Елена, замешкавшись, хотела переступить, но этот пристально смотрящий на нее серый вздрагивающий комок… Худая, некрасивая, разорванное ухо, но глаза…выражение – донельзя страдальческое…

Накормив жидкой манной кашей, кошку назвала Машкой. Молодая, глупая первородка. Всего пару дней покормив котенка, убежала на улицу. У Елены началась веселая жизнь. Соседи дали адрес женщины с козой. Жирное молоко разводила пополам с водой, строго по часам пыталась кормить с пипетки. Котенок мотал головой, захлебывался. Елена ходила по соседним улицам, громко искала кошку:

–Машка, Машка! Кис-кис-кис, дрянь ты такая…

Блудная мать вернулась только к концу следующего дня. Радости было…

Котенок набирал вес. Ольга и Даня пришли посмотреть – выяснили половую принадлежность – кот. Обычная дворовая порода. Темная шерстка в белую полоску. Ничего примечательного, если бы не глаза – удивительно ярко-янтарного цвета с разрезом, напоминающим миндаль.

Подобрать имя животному помог телесериал «Московский уголовный розыск». Елена в кресле, кот рядом на табуретке. Через неделю он отзывался на кличку Мур.

Летом кошачье семейство забрали на дачу. Спустя пару недель Машку сбила какая-то машина. Елена от расстройства чуть не отправила Мура вслед за его мамой, перекормив копченым куриным окорочком. Бедный котенок дристал, не просыхая. К счастью, с вахты приехал Илья. У ветеринара купил таблетки. Запеленав Мура, как ребенка, впихивал лекарство в мяукающую пасть. Глядя на исхудалое тельце, Елена плакала. Ругала себя последними словами. Мысленно вспоминала мать, запрещающую брать котят в дом: « Мамочка, все правильно. Такую дуру, как я, к кошкам на дух нельзя подпускать…»

Римма Павловна любила собак. На кошек не могла смотреть. Ее отчим, офицер НКВД, как-то заставил шестилетнюю Римму стоять рядом и смотреть, как он топит в ведре с водой только что рожденных котят…

Кот пошел на поправку. Елена вычитала в интернете, чем кормить, как кормить.

Мышей Мур не ел. Нет, он не был вегетарианцем. Рыбу, кусочки куриной мякоти уплетал – за ушами трещало. Но мышей не ел. Он с ними играл. Поймает, лапой слегка прижмет и кайфует. Иногда мог залюбить этих несчастных тварей до смертельного обморока.

– Это что за кот, мышей не ест?– возмутилась соседка. – Зачем такого кормить? Гнать надо.

«Ага, сейчас», – улыбнулась про себя Елена. А вслух поделилась:

– Марья Петровна, дорогая, я теперь сплю по-человечески. Мы когда домик купили, диван в углу стоял. Ночью ворочалась, голову то в одну сторону, то в другую. Места не находила. И кто, представьте себе, помог? Кот. Мы его на диван, а он ни в какую. У противоположной стены ложится на коврик. Илья возьми да передвинь диванчик на это место. Так вот, спим теперь младенческим сном. Я бы вам еще что рассказала… Да, ладно, в другой раз.

Мур действительно отличался от обычных своих собратьев. Он лечил Елену. Рассвет его кошачьих сил как раз пришелся на пик скандалов между Никой и Еленой. Бог его знает, понимал ли кот жуткие слова дочери, брошенные в мать:

– Да какая ты мама?! Житья не даешь! Детей я не воспитываю… Да я вас всех порой ненавижу. Прощенья у тебя просить?! Да меня тошнит только от одной такой мысли!..

После подобных разборок Елена в свой дом не входила, заползала. Слез не было. Чернея на глазах, ложилась на диван. Первый раз, когда Мур запрыгнул ей на живот, она, испугавшись, сбросила кота на пол. Через минуту он снова оказался у нее на солнечном сплетении. Подползая к лицу, положил лапы и голову на грудную клетку Елены. И замурлыкал…

Уже через пять минут Елена испытала нечто, похожее на блаженство. Увлажнились глаза. По щекам потекли слезы. Отпустило…Полчаса кошачьей терапии, и хозяйка заваривала чай. Без истерики разговаривала с мужем по телефону. Правда, сам Мур после таких лечебных сеансов уходил куда-то на пару дней.