Карантин для родственников

Читала твои, дочка, стихи. Ты там часто про карантин говоришь. Ну с больными свиньями, коровами привычно – ферму огородили, животных истребили… А как с людьми быть? Если пошла эпидемия – время такое – крышу у людей начало сносить. Нет, я не говорю, что у всех. Те, кто с головой дружат – себе и детям прививки делают. Про Бога и совесть стараются не забывать, прививают то, что человечностью зовется. Если и переболеют, в легкой форме…

Я, доча, жизнь прожила длинную, знаю – когда рядом чья-то душа захворала, здоровых вокруг не ищи. Это вирус гриппа можно уколами, таблетками, да и то – народ мрет. А когда вирус умы подтачивает, повальный психоз от страха войны – чем лечится?..

Вот по себе сужу – бывает, с Тонькой так поцапаемся, наоремся – до смерти тишины хочется. Выходит, дочка, для таких как мы, с приветом, нужен особый карантин. Тишина нужна. В больнице, в инфекции – передачу с едой берут, а прикоснуться, поговорить с глазу на глаз нельзя. Есть места где и телефоны отключают. Тишина, она как стена карантинная… не зря в народе говорят «Молчание – золото…». А вот когда вся грязь взбаламученной воды на дно опустится – воду потом можно перелить в другую посудину, осадок выбросить…

Ты, Ленка, чем добрым Нике помоги: еда там, деньги. А нос к носу – не суйся. Говорливые вы обе. У меня мать такая была, что не так – в крик. Мало прожила. Ну, все, все! Хорош сырость разводить. Глянь, солнце какое! Давай, дуй на море!

***

Остановка на пляж – пять минут ходьбы от дома. Очередь длинная, змеевидно пятнистая. Шоколадно загорелые, слегка поджаренные и вызывающе белокожие. Раз в полчаса подойдет автобус. Змея шустро поползет, уплотнится, кое-где выплевывая яд: «Что вы на моей ноге пляшете?! Да не толкайся ты, дура! Водитель, мы что вам – селедка в жестянке?!»

Две минуты шевеленья в утробе автобуса сменяет затишье. В открытое окно люка пойдет прибрежный воздух. Природный заменитель аптечного йодомарина для умственно утомленных.

«Не нужен мне берег турецкий…». Побережье Крыма, наше, бело-сине-красное! Тонколикое и скуластое. Украинская речь, татарская – краплением в русском, еврейском: «Мойша! Не ходи в воду. Писай в песок!..», «Кукуруза, кому горячу кукурузу!»…

Пляж к одиннадцати утра – ступить негде. Люди на надувных матрасах, подстилках, полотенцах. Дружащие с головой под зонтами. Большинство на песке у берега. Немного попрыгав в воде поплавком, после – хватая излишек ультрафиолета, оно разморенное, шевелящееся с боку на бок, обдуваемое морской прохладой, поджаривалось до красноты, незаметной на солнце.

***

Синие волны в белых барашках…

Персики, дыня, мускатного фляжка,

Ветра бодрящего полный глоток,

И – по песку, вглубь воды со всех ног…

Стихи легко слагались в голове Елены. Морской воздух… чайки, ловко выхватывающие из воды мелкую рыбешку…

Море третий день штормило. Волны выплевывали на берег светло-серую пену, обрывки водорослей. Было на этом пляже место, которое Елена раньше обходила стороной. Здесь чуть не утонул, тогда еще шестилетний ее сын, Юра. Двадцать пять лет прошло, но память периодично трогала эту болевую точку. Перед глазами снова – толпа людей, окружившая какого-то мужчину. Высоко подняв руки, он трясет за ноги бездыханное тело ребенка. И вновь женщина слышит свой собственный крик, отрицающий увиденное. Звук неимоверной вибрационной силы. На небе услышали. Толпа вдруг выдала человека, умеющего делать искусственное дыхание. Ребенок ожил, и последствий для него, слава богу, никаких – как с гуся вода. Елена же стала дважды рожденной…

***

Тысячекратно благословенны вы, ангелы, приходящие на помощь. Вы в облике обычных людей помогаете, спасаете, а потом исчезаете. Ни очертания лица, ни имени…в памяти спасенных только пожизненная благодарность.

Пришел ангел спасения – протрубил песнь свою. Кто услышал, не просто выжил – преобразился. Черты лица меняются, причем в лучшую сторону. Фотографии, где двадцать лет и сорок, – не узнать. Вот только глаза выдают. В Одноклассниках Елену по глазам узнали: « Ленка Соловьева, это ты что ли? В школе, помнишь, тебя шваброй дразнили, худая, невзрачная. А сейчас такая сексуальная…»; « …Лена-Леночка, высокая девочка, коса русая до пояса, тридцать восемь лет прошло, а я тебя до сих пор вспоминаю…»

***

Тридцать восемь для Елены – священное число. С некоторых пор ей стала близкой мысль, что цифры управляют миром. Взять хотя бы цифровое телевидение, позволяющее видеть мир ярко, без искажения. А древние мыслители-то как интересно учили своей арифметике. Вот число тридцать восемь. По пифагорейскому сложению три плюс восемь – одиннадцать (число Аллаха), и, сложив две единицы – двойка (неуд). Цифра одиннадцать – для древних мыслителей – параллельные берега реки особого познания мира… Главное встать на путь стремления к познанию. Важно не забывать: сбиваясь с пути, накладывая единицу на единицу, получаем крест… Говоря цифровым языком, держись, человек, двух единиц духа, но не впадай в двойку двуличности…

Даты рождения Елены (год, месяц, число) в сумме давали две сокровенные единицы. Эти цифры сопутствовали ее жизни. Родилась – спустя одиннадцать лет после Великой Отечественной войны. В два года заболела корью, чуть на тот свет не ушла. Первая детская влюбленность – в одиннадцать, а в двадцать лет – любовь, естественно, несчастная. Через два года – замужество. Двоих детей родила, но могла родить одиннадцать…

А в тридцать восемь лет (вот уж, правда, счастливое число) после спасения тонущего сына, благодаря чрезвычайной встряске эмоционального плана, она испытала нечто удивительное, прекрасное. Переход души из малодушия в начальную стадию великодушия…

Казалось бы, небольшой скачек, но – сдвинулись тонкоуровневые пласты Духо-Душевного мира… Высвободилась энергия преображения… Как малые дети, словно солнечные зайчики, стали появляться на свет стихи…

***

Прошел еще один год…

***

«Десять лет только и знаю: работать, рожать. Отпуск – кухня, дом, дети. От болезни чуть не сдохла. Никому дела нет. Мать, называется, нормальная бы дала дочери отдохнуть. Курорт ей снова подавай, ванны, грязи. В море купаться, черешню килограммами…» – Вероника во дворе развешивала выстиранное белье.

– Ника, не потеряй ключи, – Елена с чемоданом и сумкой ожидала такси. – Запасной у отца, с вахты только через неделю. Цветы поливай. Детей в дом не пускай. Поняла? Ты поняла?!

– Мам, ну чего повторять. Поняла. Поняла.

В тот же день Ника отрывалась со своим Ильдусом в родительской спальне. Подумаешь, мать запретила… Шарилась, как в детстве, по шкафам. Примеряла материнские обновки: «…господи, зачем пенсионерке такое белье…» А главное, искала потайное место, где была спрятана шкатулка с украшениями. Нефритовые серьги, перстень мать взяла с собой. Предмет жгучего желания Ники, бриллиантовые сережки, оставались дома. Илья купил их для Елены в год рождения сына. Копил, плюс отпускные.

«Илья! Это мне? Ты посмотри, как играют! Видишь, лучик синий. Илюша, я о таких еще девчонкой мечтала. Глянь: два камушка, один покрупней, другой рассыпушка. Мама родная, как играют…»

Потайное место находилось в печке. Облицованная керамической плиткой, служила она для раздела спальни на две половины. По прямому назначению пользовались ею крайне редко. Дом отапливался газовым котлом.

Сунув руку в поддувало, Ника нащупала пакет. Два серебряных браслета, нитка индийского жемчуга и маленькая коробочка. Хвать ее и в карман.

Как-то дочь выпросила серьги у матери:

– Мама, у меня клиент крутой, надо выглядеть. Что я за адвокат, в ушах ширпотреб…

– Так бриллиант не твой камень. У тебя вроде рубины. А алмаз, знаешь, сам себе на уме. Я где-то читала, хозяев просвечивает лучом своим – сколько в душе мути. Не зря говорят, бриллиант чистой воды. А за муть в душе мстит.

– Ой, да ладно тебе. Мстит. Да я один раз только надену, ты все равно не носишь…

Серьги Ника отдала через месяц. А спустя полгода приехал сын. На радости – все за одним столом, любимые, ненаглядные, – Елена явила образец щедрости. Сыну достались старинные золотые часы (подарок Илье на свадьбу от отца Елены). Нике – серьги с синим лучом.

***

Проблема с горлом опять давала о себе знать (боль при глотании, откашливании). Но к врачу Ника не спешила. Неплохие результаты последних анализов притупили страх на целые полгода. К тому же болеть сейчас для Ники – вещь непозволительная. Наконец-то поперла удача в адвокатском кабинете. Чего, спрашивается, тянула с судейством? Мозг выносящая мысль стать судьей… вирус какой-то. Освободиться от такой мысли – с железобетонного моста в полноводную реку спрыгнуть. Уйти в свободное плавание.

Само адвокатство далось с трудом. Чтобы протиснуться в лакомое место, денег пришлось подзанять. Чиновничье мздоимство – под коркой головного мозга… Как говорится, не подмажешь – не поедешь. Но, как бы там ни было, фортуна Нике улыбалась. Нарабатывая имя, вначале бралась за любое дело. Обиженные пенсионеры, учителя, домохозяйки. Шутя говорила: «Волка ноги кормят». Зная всю подноготную судейской работы, дела выигрывала ярко, убедительно. Через год пошли клиенты с увесистыми кошельками. Ника, как собака охотничьей породы, шла на запах денежного азарта. Работа затягивала. Казалось бы, все цивильно, престижно. Но (Бог дает копеечку, а черт дырочку в кармане…) домашний быт… глаза бы не глядели. Запах старого жилья, кухня, грязная посуда, ванны нет. Выматывающие нервы трое детей… Ильдус, подававший надежды до женитьбы, в семейной жизни тянул на тройку. Как любовник – становился неинтересен…Гвоздь прибить только, когда ткнут пальцем. Странное дело, что с первым мужем, что со вторым – к горлу Ники в последнее время подступала тоска по какой-то легкости. Вспоминалось море. Белый от солнца песок. Теплая прозрачная вода. Радость заплыва далеко за буек… Воспоминания вызывали слезы. Жуть как хотелось взять билет на самолет и рвануть в Крым. Тем более что мать уже неделю купается, загорает, ест персики…

Но… телефон опять нагревался от шквала звонков… Море снилось по ночам: темная волнующаяся вода, выброшенные на берег водоросли…

***

Ветер дул с моря. Волны вереницей огромных нескончаемых верблюдов, плюющихся белой пеной, основательно вылизывали песок пляжа. Лежа, сидя, без права грести руками и ногами, народ изнывал под солнцем. Но были и бунтари: кто-то, разогретый пивным градусом, кто-то – природным огнем соперничества. Кто-то попросту, повыпендриваться. Они таранили воду, а та щелчком сбивала их с ног. Вода поддавалась только тем, кто чувствовал ритм ее дыхания. Те несколько секунд затишья перед новой порцией шквального выброса на берег. Уловивший это окошко спокойствия, войдя в море, плавал сколько душа желала, качался поплавком на пенистых гребнях волн. Перед выходом из моря снова включал чуткое ухо, ловил затишье воды. Иначе поплавок плевком вышвыривался на берег. Елена прочувствовала это до мозга костей. Сколько жива – будет помнить. Войти-то в воду – вошла. Наплавалась до усталости мышц. И – расслабилась, забыв, что концовка требует еще большего напряжения, нежели вход. За неготовность поплатилась ощущением щепки в водовороте: закрученность, сдавленность, нет рук, нет ног. Спасибо Богу за спасительные глотки воздуха, за живое тело с почти сдернутым купальником, да и за слюнотекущий взгляд какого-то мужика в панаме: «О! Не зря пришел…»

***

Вечером, несмотря на Тонины чебуреки из домашней индюшки и бутылки темного пива, Елена опять плакалась маме. Наболевшее легко выходило наружу:

– Мама, только представь! Правнучку твою, Олю, отдали изучать Коран. В школе урок вводили на выбор. Русские, естественно, в православие. Вероника же в угоду мужу, его башкирской родне дочку в мусульманство отдала! Пусть, говорит, развивается…

– Ой, Ленка, может, оно и неплохо. Вон у нас сосед-татарин, каждый день в мечеть, водку не пьет. Свинину не ест.

– Мам! Ради бога! Я тебе о внучке, а ты – о соседях!

– Лена, ну ты даешь, нашла, о чем с мамой говорить! Иди ко мне на кухню, – подала голос сестра Тоня:

– Ты, что – забыла? Мама наша – прожженная коммунистка. Крестить нас не хотела. Ты вспомни, как папа втихаря (сам тоже партийный) с попом договорился и отвел нас в церковь.

– Я все слышу! Ишь ты, куда там, в церковь. А я вот жизнь прожила и не ходила. Я, может, Бога в сердце держу. Водой умываюсь – здоровья прошу. К окну подойду – солнцу поклонюсь. Да и за вас, дурехи, молю Боженьку, – рассерженная мать на костылях, заполнив собой небольшую кухню, плюхнулась на табуретку.

– Мамочка, все, все. На таблетку, под язык. Ленка, дай воды…

А за окном утихал ветер. Закат дышал умиротворением. Море, уходя в ночь, играло серебром лунной дорожки.

***

На следующий день Елена, прихватив в магазине массандровский портвейн, отправилась к своей старинной подруге Рите. Кровь молдаванки, темно-русая грива волос, на зависть белоснежная улыбка. В выцветшем халате, калошах на босу ногу, в руках пучок моркови, Марго от неожиданности охнула. И началось:

– Ну, ты, Ленка, раздобрела! А чем лицо мажешь? Морщин не вижу, как была одна на лбу. Ой, а волосы чем красишь?

– Да привезла я тебе, Маргуша, и крем, и краску. Еще флакон духов, помнишь, ко мне все принюхивалась, ахала.

– Ленка! Ты моя сестра!..

Пока с губ слетают охи, ахи – руки быстро мечут на стол тарелки с брынзой, жареной кефалью. С банок слетают крышки: кизиловый компот, где ягоды в палец! Грибочки, моченые яблоки, хлеб, рюмки… На свежем воздухе, под тенью беседки, обвитой виноградом, живописно накрытый стол и яркий блеск увлажненных глаз двух зрелых женщин – классное сэлфи!

– Ленка, а помнишь, как мы на ферме моей? Море теплое, шашлыки из нутрии, вина ящик. А как на тебя Вова наш смотрел…

– А где он? Все еще директором рыбколхоза?

– Поднимай выше, в Симферополе, в депутаты выбился. А помнишь, как москвичи мою ферму заграбастали. Вот народ… приехали отдохнуть, я им домик у моря сдала. А они глаз на ферму положили. Как же – все добротно. Нутрий две тысячи голов. Цех по пошиву шуб. Денег кинули мне, как собаке кость. Мужа избили, инвалидом стал.

– Рита, не рви сердце. Девяностые годы… слава богу, живы остались…

– Так до сих пор, как вспомню, выть хочется. Ну, да ладно. Я на те деньги хоть дочь выучила. А их, гадов, потом сожгли! Все прахом пошло, животных порезали. Ой, да гори оно ярким! За что пьем?!

– Давай, молча за всех и за все, что осталось там, позади…

– Чего? Нет, я за любовь. Или – давай за детей! Как у тебя, кстати, с новым зятем?

– Да что с первым, что со вторым. Дай бог, мне ошибиться, но в этот раз как в басне про паучиху и муху. Сплела сеть, медом намазала, поймала резвую, на пять лет моложе себя муху. Любовь… А муха-то из ядовитых. Как ее там – цеце. Ну нет у них радости. Катятся по наклонной. Не летают. Не о такой жизни я для Ники мечтала. Понимаешь, Ритка, он для меня – из другой планеты. Я не говорю: плохой. Но – чужой.

–Ты о том, что мусульманин?

–Да, если бы! Это предки у него, а он и свинину ест, и водку пьет. Ни в черта, ни в Бога не верит. Как-то пришел к нам на Пасху. Угостился. На столе все как полагается: крашеные яйца, куличи. Рюмку выпив, говорит: « С праздником вас кукей-байрам». Кукей – значит, яйцо. Значит, Пасха для него – праздник яйца. А за столом внуки – смеются, повторять начали «кукей байрам, кукей байрам».

– Вот, гад.

– Да нет, Маргуша. Я сначала тоже еле сдержалась. В шутку все перевела – дети за столом. Говорю: да. Все мы из яйца. Огромного, космического. Знаешь, внуки и сам Ильдус внимание навострили.

– Ленка, молодец.

– Понимаешь, просто он другой. В компьютере все знает от и до. Институт окончил, программист. Ника говорит, он Каббалу еврейскую стал изучать. Книжек про гипноз набрал. Хочет вспомнить прошлые свои жизни.

–Ну, слушай, продвинутый… А мой зятек, слов нет – гад… как Крым российским стал, Украину чуть ли ни взасос полюбил. Вот где, говорит, жизнь. Можно взять автомат и пострелять. И как Светка моя с ним живет?! Двое детей. А такой нормальный раньше был – в Симферополе инженером на автобазе.

– Да, подруга, время сейчас интересное. Что на дне было – из щелей полезло…

– Так, все, хорош. Давай о нас, о девочках! Наливай! Вот огурчик, рыбку бери…

– …О-о, хорошо пошла. А что Володя? Владимир Андреевич. Все еще со своей?

– Так она уже два года как «царство небесное», отмаялась. Он ее в Израиль, в Германию возил, лечил. Говорят, кучу денег… и все без толку. А ты что, подруга, еще в груди екает? Смотрю, глазки заблестели. А помнишь, как мы вчетвером у моря? Ты с Володей, а я с его замом. Ай, так-сяк был мужик. Староват для меня. А ты – королевишна…ох, у вас такая любовь была, у меня слюни текли…

– Так, Марго, выпили и забыли. Я, Ритка, мужа люблю. Все они – Вовы, Саши… моему Илье в подметки не годятся. Просто не сразу поняла. Понимаешь, подруга, другое у меня сейчас в голове. Вероника дурью мается. Два брака, трое детей, а глаза побитой собаки…

– Оно так, Ленка. Правду в народе говорят: первым не наешься – вторым подавишься. Ох, помню, она у тебя еще подростком…

Вдруг Маргарита замолчала. Вспомнила, как много лет назад кричала ей в лицо зареванная двенадцатилетняя Ника: « Вы, тетя Рита и мама моя, вы все врете! У мамы любовник! Я знаю! Слышала, как вы на кухне говорили. Все слышала! Как вам не стыдно. Не трогайте меня! Я вот папе ничего не сказала. Ненавижу вас!»

Часть седьмая

– Тебе бы мама мои проблемы!.. К каждому слову цепляешься. Проходу не даешь: замуж не за того пошла, детей не так ращу. В голове у меня черт знает что. А это жизнь такая. Неужели трудно понять – у тебя твоя, а у меня – своя…

Ника потеряно смотрела в окно купейного вагона. Мысленно вела разговор с матерью. Только в командировочных поездках, чаще на борту самолета или на заднем сидении автомобиля, она отключалась от жесткого ритма адвокатской раскрученности. Рабочий график расписан на три месяца. Ни одного проигранного дела. Притупляя сердце, работа сидела не только в голове, но и под ногтями. Деньги уже не капали, текли, но уходили в песок (кредиты, кредиты…). И отношения с матерью (вроде помирились) опять на грани разрыва:

– Ника, у тебя глаза робота. Да, ты умная. Но глаза… глядеть страшно…

***

– Глупая ты, мама, женщина. Ни машину водить, ни компьютер толком освоить. Счастье твое, что пенсионерка. Живешь как выпавшая из времени. Застряла в своем эсесесере… От твоей идейности – тошнит… Хотела б я посмотреть, как бы ты крутилась вот в это время. Взять тебя, мамочка, да на мое место! Трое детей. Муж, который только под юбкой мастак. Зарплату приносит – сам ее и проедает. Все на мне. Как тягловая лошадь… Кредиты. Кредиты! Да ты бы, мама, от безысходности водку жрать стала. А у меня сухой закон. И детей я выращу. Подниму, на ноги поставлю. Врешь ты, мама, что мое сердце за Олю и Даню не болит…

Ника ладошкой вытирала слезы. Носового платка под рукой, как всегда, не оказалось. Но тушь на ресницах не потекла, деньги заплатила не зря.

– И я тебе, мама, не щенок! Пошла ты к черту с таким воспитанием. Мне поддержка нужна. Любовь, забота…

Про щенка Ника вспомнила неслучайно. Елена не раз рассказывала, как, будучи маленькой девочкой, получила наглядный урок от своего отца. На предмет воспитания себя и своих детей. Картинка въелась в память. Берег моря. Две девочки на берегу. Старшая Тоня держит за руку пятилетнюю Лену. В море входит папа. В руках у него щенок по кличке Муха – пытается вырваться, скулит. Отец, зайдя подальше, выпускает щенка. Тот, оказавшись в воде, сразу тонет. Его вытаскивают, поддерживают руками; опять отпускают… снова подставляют руки. Собаку учат плавать. Перестав визжать, она вольно-невольно работает лапами. Старается держать голову над водой. Плывет, выбирается на берег. Яростно отряхивается. Брызги попадают на зареванных девчонок. Они бросаются к собачке, обнимают, та лижет им лицо.

На второй день Лев Викторович, взяв Муху, опять повел дочерей к морю. Через неделю собака с радостным визгом без поводка неслась за ними…

Формула отцовского воспитания – наглядная картинка простой истины: «Толковый родитель не будет покупать детям яхты, корабли… Ребенка надо научить плавать. Любой корабль может пойти ко дну. Человек, закаленный штормом, выплывет… »

***

– Лена, а тебе что – Нику совсем не жаль?– Илья, прочитав несколько листков рукописи будущего романа, повернулся к жене:

– Такое тут пишешь… А у нас городок небольшой. Ника – адвокат, у всех на виду. Внуки растут. Прочитают – как к матери относиться будут? Вот, к примеру, описан случай, где она на какой-то корпоративной гулянке, на столе танцевала. А ты что – со свечкой стояла?.. Ильдус, зять, и – по нему прошлась… Ленка, ты, может, чего не понимаешь?

– Дорогой мой, Илюша… Во-первых, все имена будут изменены. Ника, к примеру, станет Тамарой. Тебе, если хочешь, дам имя Володя, – Елена улыбалась, но вымученной улыбкой:

– Ты говоришь, я чего-то не понимаю. Так я пытаюсь разобраться. Это ведь наша жизнь. Мы с Никой, мать и дочь, родные люди не слышим друг друга, бьемся словно рыбы об лед… Думаешь, я не пробовала отмахнуться от этой темы? Так ведь она сама прет на меня. Понимаешь, Илья, не я эту тему выбрала – она меня… Я, как ни крути, – писатель. Кто-то там сверху стоит над душой… – глаза у Елены разгорались – обычное дело, когда делилась сокровенным:

– А потом, Илюша, мне сон приснился. Бабушка Мария, по отцовской линии. Та самая, которая знахаркой была. Травы, заговоры знала. Представляешь, она мне во сне протянула небольшой листок бумаги. Такой желтоватый, будто выгоревший на солнце. А там три слова: Гордыню Лечат Стыдом.

– Ну и что?– Илья открыл рот, но Елена резко его перебила:

– Помолчи. Следи за ходом моих мыслей. Я с тобой о серьезном: у Ники онкология. Слава богу, в ранней стадии спохватились. На улучшение пошло. Но болезнь эта как тлеющий костер. Подкинь дров – опять вспыхнет…

– Типун тебе на язык. Радоваться надо, а ты…– Илья не скрывал возмущения.

– Да, ты дослушай! Ника – адвокат, имеет дело с негативом и – с деньгами! Понимаешь, у ее клиентов рыльца в пушку! Это раньше к ней пенсионеры, учителя, простые люди, властью обиженные. Она с них и денег особо не брала. Понимала – брать нечего…

А сейчас к ней на крутых тачках подъезжают… Понимаешь, у нее что-то стеклянное во взгляде появляется. Неужели сам не видишь? Нет, ты помолчи. Я не договорила,– Елена налила воду в стакан, выпила:

– Рак одной химиотерапией не вылечишь. Бабушка права – нужен стыд. Они – поколение новое – стыд утеряли. Горделивые, умные, но – бесстыжие. Краснеть не умеют. И Оля вся в мать. Данька, тот мой. Он около нас с тобой рос. А вот младший их Маратик… на отца своего похож – одно лицо. Ну, не знаю, что со мной! Не моя кровь…

– Во! – подал голос Илья:

– Не твоя кровь! Так, может, Ленка, все дело в тебе? Раз лицо у внука башкирское – потому и принять не можешь?! Нет, теперь ты молчи. Думаешь, такая писательница, такой роман века пишешь?! Правду-матку режешь. Выковыриваешь недостатки, слабости, пороки. А ты, Ленка, сама-то любить можешь? Ну, прощать там, терпеть. Я тебя всю жизнь на руках ношу – люблю. Хотя уже понимаю – в тебе столько всего разного… но, все одно – люблю…

– Я, Илюша, знаю…Ты лучше меня, добрее. Успокойся, мой дорогой,– по щекам Елены текли слезы:

– Знаю… я другая… от себя самой бывает дурно. Писательство – оно и меня наизнанку выворачивает. И сон из головы не выходит « Гордыню Лечи Стыдом». Для чего-то бабушка покойная эту записку дала. Причем, мне дала, а не Нике.

– А ты откуда знаешь?– Илья улыбнулся:

– Может, она и правнучке снилась, тоже такую записку передала. Чтобы вы обе: мать и дочь гордыню свою засунули куда подальше. И – давай, чаю попьем…

***

– Что? Ольга хочет стать судмедэкспертом? А трупы в морге она вскрывать еще не хочет?! Ника, что ты с ребенком сделала?..

– Жизнь, мама, такая…

– А ты жизнь-то не трогай. Она, жизнь, и родителей наших, и прадедов всегда на зуб пробовала. Отец мой войну Отечественную – с первого дня до последнего, через ад прошел… ранения, контузии… медали, ордена! Дед мой – в Первую мировую – дважды георгиевским кавалером домой вернулся! Жена его, твоя прабабушка, двенадцать детей родила! Пятеро в детстве померли, а остальных всех в люди вывели. Кого на врача, кого на инженера, даже кто-то из них иконы рисовал! А ты за что со своей дочерью так – как будто вымещаешь на ней свои обиды?.. Она еще недавно хотела в медицинский на педиатра – детей лечить. А в детстве – вспомни ее рисунки! Учителя говорили – талантливая девочка. Зачем, ей в негатив?!

– Мама, ну ты опять… тебя послушать, получается, я – исчадие ада какое-то! Что ты про Ольгу знаешь?! Она мне вчера заявила, что хочет к отцу уехать жить. Я ей уже не нужна…. Ее, оказывается, тошнит от этого дома, говорит – замуж не пойду, детей рожать не буду…

– Оля еще ребенок – глупый, обидчивый. Ей внимание, помощь нужна.

– А мне, что? Помощь не нужна? Ты меня как собачонку… и она тоже – пусть учится выплывать… Через год школу заканчивает, про любовь уже объяснять не надо… Подруга ее на той неделе аборт сделала.

***

Ящик «Прощай, не рожденный ребенок» – вовек бы его не открывать…

«…моя мать двоих родила, а я четверых рожу… Илья говорит – хоть пятерых – три мальчика, две девочки… Ну, свекровь… – а я ее мамой называла: «Один ребенок есть, и хватит! Сначала своим жильем обзаведитесь, как кошка беременеешь… Чего ревешь? Иди в больницу. Чик-чик и – свободна…»

Свободна… Клич брошен: « Женщине самой решать – рожать или не рожать…»

Трепещи мужское начало, раз женщины решения принимают – тебе обабиться предстоит. В петушиных боях поднаторевшие логика и ум левого полушария – захлебнулось ты, мужское начало, самомнением – на глазах хиреешь… Типаж хорошего мужа для жены, словно подружка закадычная: «Говоришь, у нас еще один ребенок будет? Ну, смотри, дорогая… тебе решать (читай между строк: сама своих детей сможешь прокормить?)». Все просто – чик-чик… свободна…

Матерь божья! Где скрыты корни убийственной вседозволенности? Господи, почему до сих пор в недрах православной души гул стоит от сброшенных на землю колоколов?.. Расплата за обезглавленную оцерквленность большинства – потерянность … поди теперь – отыщи Бога…

Смертельно-заразительная игра количеств – большевики и меньшевики. Карантинная стена между «белыми» и «красными» (размытый розовый земному богу не по душе…). Противостояние между «око за око…» и «ударили по щеке – подставь другую…» – между безглазо-бледнолицыми и глазасто-краснолицыми…

«Словно зеницу ока берегите воду святую…» А как слепым и беззубым (око за око, зуб за зуб…) изначальную структуру воды сберечь?! Вот она, оскверненная селями грязевыми… с ума сошедшими реками из берегов выходит… с ураганным ветром в обнимку в смертоносные штормы выливается. И… кровь (кто сказал, что вода не кровь? Ложь!), кровь – вода бездумно проливается… Время – кровоточит…

В тех местах, где земля жиреет от крови, – в небесах гул стоит, переходящий в клекот, – души людские (подранки молодые) в огромные сбиваясь стаи, по специальному туннелю в карантинную зону небес уходят…

Привыкание к боли – притупление информационным эфиром. Мешанина трагедий и фарса, как эфир для наркоза, хлороформ перед операцией. Анестезия безучастности, отрешенности. И тут – что?! Слезы по нерожденным лить? Подумаешь, несколько грамм чей-то незнакомой жизни прилепилось… «Женщина сама знает – рожать или не рожать!» Нечего ей в земную душу лезть! Подумаешь – страдание в небесах – стоны невоплощенных душ – больных, лишенных права на выздоровление… Как сказано в изумрудной скрижали Гермеса: «То, что внизу, – подобно тому, что вверху…» Что на земле песочница несмышленых детей, такая же и в небесах подлунного мира – песочница обиженных душ людских эмбрионов: «… раз ты меня в жизнь земную не пустила – выскребалась, гадина такая, и я тебя тоже!.. Придет мое время – даже двух месяцев не протянешь – скребком тебя из матки, да в лоток… а за то, что ты меня шестимесячного жизни лишила – искусственные роды вызвала – я тебе с лихвой долг отдам… погоди – придет мое время!..»

Откуда в ящике «…Не рожденные дети» такие сведения? Так Елене во сне прабабушка нет-нет да и выдаст порцию знаний. Как говорится, из первых уст. Да и ничего такого особенного прабабка не показала («То, что вверху, – подобно тому, что внизу»). При желании можно и самим догадаться, что на небесах очереди для воплощающихся на землю душ – в точности как во времена перестройки за дефицитом в столичных универмагах… Кто-то пошустрее норовит вперед пролезть, мол, мне позарез на эту Землю нужно! Квоты с каждым столетием сокращаются…

Вот так влезешь в чужую очередь – свое долги отрабатывать придется и – за того, чье место занял… свои грехи замаливать плюс чужие довеском…

Спроси взрослая внучка свою бабушку-писательницу:

– Бабуля, если бы ты снова стала молодой, по случайному залету аборт сделала бы, или нет?

– Да я бы, девочка моя, занимаясь сексом, мужчину без презерватива на пушечный выстрел не подпустила. День-ночь молилась, чтобы в будущем не коснулась меня и мое потомство смертельная возня в небесной песочнице…

Придет время, и ты, внучка, поймешь: как на земле, так и на небе, – нужна реформа здравоохранения…

***

-Мама, папа! Я сегодня день рождения отмечать буду – чуть под машину не попала!!! Представляете, дорогу переходить – а меня как будто кто-то двумя руками прямо в грудь. Стена между мной и дорогой. А двоих людей, они всего пару шагов сделали – какой-то гад лихач – насмерть!..

***

Ящик двадцать пятый « Низкий поклон вам ангелы-хранители».

«Стой! Замри! Куда, тебя глупую, несет?.. Быстрей, давай быстрей! Ух! Пронесло…»

Если ангелам-хранителям дать способность говорить, а простому смертному подслушать, о, какие бы потрясающие истории облачились переплетами книг. К примеру, один из семи небесных охранителей Елены, благодаря которому она с судьбой в кошки-мышки сыграла. Непременно вспомнил бы крылатый трудяга случай с летным полем аэропорта. Не жалея ангельских сил ставил преграды своей подопечной – палец дверью прищемила, молния на сапоге порвалась, рейсовый автобус под носом ушел (водителю вдруг втемяшилось на пару минут раньше уехать). Но… – упрямая! И не сказать девчонка – двадцать два года! Попробуй удержать, тем более, когда судьба зеленую дорожку расстелила: « Не оглядываясь по сторонам, беги Лена, к своему будущему мужу! Ничего страшного, что ты его пока не любишь. За руку берет – не тошнит, и, слава богу… Ваши девчачьи любови до замужества – неудачные пробы полета – эх!.. Времени сколько вхолостую, пока на крыло встанете…»