Читать книгу: «Один из двухсот», страница 3

Мы любили друг друга. Мы любили жизнь. Мы жили. Мы наслаждались каждым моментом.

Мир казался вечным и прекрасным. И теперь он – мертв. А я… Остался жить. В одиночестве. Впереди – ничто.

У меня не было ответа на мучительный вопрос: что делать? Или, точнее – что дальше? Корабль, оставшийся без основного двигателя, как бесцельная металлическая бочка, продолжит движение по инерции, послушно подчиняясь законам гравитации и инерции, не ведая больше цели, маршрута, смысла. Я же… я останусь в этом огромном, пустом чреве корабля, отгороженном от остальной Вселенной тонкой оболочкой обшивки. Я буду жевать запасы, предусмотренные для всей команды, погружаясь в воспоминания и отчаяние, как в вязкое болото.

Поначалу, возможно, я стану держаться – мыть руки, питаться по расписанию, записывать какие-то заметки в журнал. А потом – начну забывать, что такое день, а что такое ночь. Вспомню, как это – рыдать в голос, пока не заболит грудь. Буду разговаривать сам с собой, потом – с мебелью, потом, возможно, с мёртвыми. Депрессия станет моим спутником, неотступной тенью, лезущей в душу сквозь вентиляционные решётки и зеркала. Идея суицида, конечно, не замедлит явиться – сначала как шёпот, потом как голос, потом как приказ. Она повиснет надо мной, как тонкая стальная нить, как дамоклов меч над шеей, как код доступа к выходу из безысходности.

Я не хотел никого будить. Не потому что мне не хватит еды, кислорода или места в каюте. Нет. Просто я не мог позволить людям проснуться в кошмар. Проснуться и понять, что вся надежда рухнула, как солнечный парус, изорванный взрывной волной. Они проснутся, поднимутся, оглянутся – и увидят, что летят в никуда. Что всё кончено, но смерть ещё не пришла. И тогда начнётся паника. Разочарование в жизни, в науке, в спасении, в себе. Представь себе, как будет выглядеть женщина-сенаторша, осознавшая, что её родители и близкие погибли на Земле, а она – чудом выжила, только чтобы умереть медленно, в одиночестве, в холоде бесконечного космоса. Представь глаза мужчины, бывшего банкира, когда он впервые поймёт, что кислорода осталось на шесть месяцев, еды – на восемь, а на борту семьдесят ртов. Представь, как начнётся делёжка пайков, потом – ссоры, потом – драки. Люди будут рвать друг друга руками, выбивать зубы за банку бобов, за последний баллон с кислородом, за дозу успокоительного. Они будут врать, красть, убивать, как это случалось на разбившихся кораблях, на тонущих плотах, в горах, в джунглях, на всех границах человеческой выносливости.

Я вспомнил книги, которые читал в детстве. История французского фрегата «Медуза», потерпевшего крушение у берегов Африки – выжившие на плоту убивали слабых и ели их плоть, прежде чем спасти остатки человечности. Историю рейса 571 – самолёта, разбившегося в Андах, где пассажиры вынуждены были питаться телами погибших, чтобы выжить в леденящем аду. Или рассказ о крейсере «Индианаполис», чей экипаж оказался в воде, окружённый акулами, страхом и безумием. И всё это повторится – но уже не на воде, а в вакууме, где не услышишь ни одного крика. Здесь не будет даже акул – только пустота.

– Этого не должно быть на борту моего корабля, – сказал я себе. – Ни при каких обстоятельствах.

Если даже мне суждено умереть, то хотя бы в тишине. Без резни, без мольбы о спасении, без того, чтобы видеть, как человек превращается в хищника. Пока у меня есть сила, я сохраню им сон. Сохраню их покой. Пусть останутся в криокапсулах – в безопасности. Пусть продолжают свой сон, в котором, возможно, они видят землю, детей, солнце. Не я лишу их этой последней милости.

Я вновь подошёл к иллюминатору и застыл в ожидании – будто мог увидеть там что-то новое. Но за прочным многослойным стеклом всё было тем же: вечная тьма, пронизанная остроконечными, как иглы, звёздами. Они не мерцали – не было воздуха, чтобы их свет дрожал. Там, за стеклом, царил абсолютный вакуум, стерильный и холодный, как сама смерть. Жизни там не было, и, если быть честным, её не было и здесь. Внутри корабля тлел лишь иллюзорный её отблеск – сохранённый температурой, искусственным давлением, системами фильтрации и автоматикой. Все пассажиры, как драгоценные экспонаты, хранились в криоотсеках – замороженные, остановленные в моменте, будто кто-то нажал паузу в фильме. Их сердца не били, лёгкие не шевелились. Фактически – мёртвые. Только я оставался жив, и то – с натяжкой. Возможно, живым можно было назвать и бактериальную культуру в камбузе.

Я встал и двинулся по кораблю, медленно, без спешки, как ночной сторож, обхаживающий пустой завод, где давно остановлены станки. Я проходил мимо секций: грузовые контейнеры, блоки контроля, шлюзы, кабины отдыха. Всё работало в штатном режиме – тишина, ритмичные сигналы систем, ровный пульс реактора. Я проверял фильтры, уровень окисления, давление в баллонах, стабильность терморегуляторов. Всё ещё работало. Машина жила, как может жить автомат, не ведающий смысла.

И тогда во мне созрело решение. Я останусь. Буду обслуживать корабль, поддерживать его в порядке, пока есть еда, вода, кислород, пока пальцы держат инструменты, а мозг не превратился в пульсирующее месиво. А когда всё закончится – когда последний пакет сублимата будет съеден, когда генераторы перестанут гнать кислород, а вода уйдёт по последним молекулам на умывальник – я лягу в криосон. Лягу сам. Не с надеждой, нет. Я точно знаю, что никогда не проснусь. Автоматика не оживит этот режим – приоритет перезапуска заблокирован. Мы больше не запланированы к жизни.

Корабль станет братской могилой, замурованной в звёздной пустоте. Семьдесят человек – не спасённые, а ушедшие. Семьдесят неудачников, как скажет кто-нибудь, если кто-то когда-нибудь прочтёт наши чёрные ящики. Мы отказались от умирающей Земли, предали тех, кто плакал на прощание, кого не успели взять с собой – родителей, друзей, детей, возлюбленных. Мы ушли – и ответом стало молчание, безмолвие межзвёздного пространства. Оно не судит, не наказывает, но и не спасает.

А разорванный парус, болтающийся на тросе из углеродных нанотрубок, будет маяком. Он останется нашим флагом, нашим надгробием и символом. Памятником надежде, которая когда-то взвилась к звёздам – и распалась на клочья.

(28 июня 2025 года, Винтертур)

WOW
(Фантастический рассказ)

Я студент второго курса математического факультета. Не скажу, что особо умный, но и не дурак. Из тех, кто не блистает на олимпиадах, но может докопаться до сути, если вжиться в задачу. Математика мне не давалась легко, но в ней было что-то родное: стройность, чёткость, порядок – как будто весь мир можно было переписать через формулу и всё станет на свои места.

Факультет я выбрал, можно сказать, по приколу. Мама грезила тем, как я, щеголяя в строгом костюме, иду по коридорам Министерства иностранных дел, ловко лавируя между интересами держав. Отец видел меня в пиджаке из дорогой ткани, с телефоном в руке и портфелем контрактов – в его мире бизнес действительно «рулит», особенно если ты успел вскочить в нужный вагон.

Я стоял между двумя уверенными в себе мирами и не знал, в какой прыгать. Решил не прыгать ни в один. Вдохновился, если честно, страданиями сестры: она плакала ночами, учась на стоматолога, хотя мечтала шить платья. Тогда я сказал себе: «Выберу сам».

Взял лист с названиями факультетов, закрыл глаза и ткнул пальцем. Математика.

Мама, когда узнала, покачала головой с выражением «ну что ж, пробуй». Отец буркнул: «Выбрал себе судьбу библиотекаря». А я почувствовал: это мой выбор, хоть и сделан наугад. И отвечать за него буду только я.

Оказалось – не зря. Интегралы зацепили меня как загадочные реки, у которых есть начало, течение и скрытая логика. Логарифмы звучали как музыка – особенно натуральный логарифм, плавный, будто резонанс струн в невидимом инструменте Вселенной. Формулы, уравнения, преобразования – всё это складывалось в сложную и в то же время прекрасную симфонию.

Я сдал первый курс на отлично, и это меня окрылило. Меня заметили. После второго курса пришло предложение: практика в радиоастрономической обсерватории, помощь с вычислениями. Я согласился, не раздумывая.

Обсерватория находилась за городом, на приподнятом плато, вдали от засветки – массивные антенны, как гигантские уши, прислушивались к шёпоту Вселенной. Здесь принимали сигналы со всего космоса – от пульсаров, квазаров, туманностей. Эти антенны вращались, сканируя небо, ловя волны, несущиеся миллионы лет, пока не достигнут Земли.

Руководителем моей практики был доктор Симпсон – не тот, что в мультфильме. Спокойный, интеллигентный мужчина лет пятидесяти, с проницательными глазами и всегда в свитере с высоким воротом. Он говорил мягко, с лёгкой немецкой интонацией, и как-то умел вселять уверенность в своих студентах, не повышая голоса.

Мы с ним решали задачи: корреляции сигналов, шумоподавление, синхронизацию временных шкал. Искали закономерности, разбирались с алгоритмами обработки данных. Астрономия постепенно завораживала меня. Я уже подумывал, а не остаться ли здесь – в мире звёзд, сигналов и безмолвных загадок.

Но потом случилось это.

Ночью, около двух часов, в обсерватории находились семь человек. Одна из антенн заклинила – что-то с гидравликой. Мотор фыркал, но антенна не двигалась. Все чертыхались, и, дожидаясь техников из города, мы спустились в столовую – маленькую, но уютную, с кофейным автоматом и запасом круассанов.

Симпсон беседовал с коллегами о квазарах:

– Мы снова поймали повторяющийся пик на 1420 мегагерцах, – говорил он, размешивая кофе. – Похоже на фоновое излучение, но с нестабильной модуляцией. Возможно, это очередной случай гравитационного линзирования. Или… что-то иное.

– Волны сдвинуты, как будто источник ускоряется, – подхватил его коллега.

Я молчал. Пил кофе и смотрел на экраны, где графики движения звёзд пульсировали, как сердцебиения. Рядом, на столе, заметил лист бумаги. Почерк был неровный, от руки: «WOW» – и набор цифр, в столбик, рядом частота: 1420.4556 MHz.

Меня будто током ударило. Взгляд выцепил в цифрах что-то… странное. Как будто ритм. Повтор. Какая-то закономерность. Я не понимал, что именно, но нутром чувствовал – это не просто сигнал.

Я подошёл к Симпсону, держа листок:

– Герр Симпсон, что это?

Он взглянул – и вдруг улыбнулся:

– Ах, старая добрая «WOW». Неразрешимая загадка.

– То есть?

– Это сигнал, который был пойман в 1977 году. Только один раз. Мы его так и не расшифровали, – он кивнул. – Назвали его по пометке оператора – «WOW». Он так и написал на полях, восклицательно.

– Это сигнал от инопланетян? – спросил я, стараясь не прозвучать наивно.

Ответила ассистентка Симпсона – Алиса Ханкаль, высокая девушка с тёмными глазами и короткими рыжими волосами, вечно в джинсах и толстовке, но при этом с какой-то эльфийской грацией. Её голос был как звон бокала.

– Сигнал WOW – это радиоимпульс, зафиксированный телескопом «Большое ухо» в Огайо. Он длился 72 секунды и пришёл на водородной частоте – 1420 мегагерц. Это частота, которую обычно не используют спутники или земные источники. Никто больше ничего подобного не ловил.

Она сделала паузу.

– Это один из лучших кандидатов на иноплантное происхождение сигнала. Но мы не смогли его повторить. Он исчез так же внезапно, как появился.

И вот, сидя в темной ночи обсерватории, под звуки разговоров о космических частотах, я понимал, что моя судьба только начинается. Загадка WOW стала для меня символом поиска истины – той самой музыки чисел и сигналов, что звучит за гранью обычного понимания, маня своим бесконечным ритмом и тайной, сокрытой в глубинах вселенной.

Я снова посмотрел на лист. А цифры уже не просто казались мне загадкой – они начали говорить со мной. и об этом сигнале).

Я отошёл в сторону и стал раздумывать, рассматривая данные. Передо мной был стандартный лист распечатки – длинный набор цифр и символов, представлявший интенсивность радиосигнала по частоте. Сначала он казался случайным, как любой фоновый шум, но стоило всмотреться, как возникло ощущение странной упорядоченности.

Сигнал WOW выглядел так: 6EQUJ5 – буквенно-цифровой код, где каждая буква и цифра обозначала амплитуду сигнала в конкретный момент. Буквы соответствовали шкале от 0 до 35 – чем ближе к Z, тем сильнее сигнал. В пике – «U», что означало аномально высокую мощность. Но не в этом было дело.

В самом распределении было что-то… ритмичное, как пульс. Повтор. Структура. Не просто всплеск – он рос, достигал вершины, потом убывал. Почти симметрично. Слишком точно для природного источника. Я чувствовал это всей логикой, к которой меня приучила математика.

– Откуда пришёл сигнал? – спросил я, обернувшись к Алисе.

– Из созвездия Стрельца, – ответила она, легко, будто давно привыкла к этому вопросу.

– Сигнал, мне кажется, шёл от движущегося объекта, – сказал я, осторожно. – Он… не был стационарным.

Алиса пожала плечами:

– Может быть. Никто этого не доказал. Но, знаешь… ты не первый, кто так думает.

В этот момент в дверях появился техник – красный, потный, но довольный:

– Всё! Починили. Приехала аварийка, заменили гидравлику. Антенна в порядке.

Все оживились, заговорили. Симпсон захлопнул ноутбук, коллега встал, отодвинув стул. Все поднялись, потянулись, выли остатки кофе в раковину.

Обсерватория снова ожила.

Внизу, в антенном отсеке, массивная тарелка начала медленно поворачиваться, наводясь на сектор неба. Гудели моторы, работали серводвигатели, вращались гироскопы позиционирования. Пошёл поток данных: слабые сигналы улавливались, дешифраторы пытались отделить искусственные импульсы от природных, программы анализа шумов работали на полную загрузку.

На экранах снова запульсировали графики, открылся временной ряд. Где-то в серверной системы следили за фазами и амплитудами, вёлся непрерывный лог. Работа кипела.

А я остался на кухне, сел обратно за стол. Передо мной – чистый лист бумаги и карандаш.

Моя рука начала двигаться сама – рисовать схемы, логические блоки, вписывать векторы и параметры. Я рассматривал сигнал WOW не как случайность или приветствие, а как команду. Командный сигнал, вроде тех, что мы отправляем на наши зонды: «Вояджер», «Пионер», – устройства, покинувшие границы Солнечной системы. Протоколы, инструкции, машинные приказы.

«Что, если этот сигнал – не нам?» – пронеслось в голове.

Я подошёл к свободному компьютеру и запустил свою небольшую программу: самописный дешифратор, который обычно использовался для тестирования марсианских протоколов связи. Ввёл данные сигнала, добавил преобразования, используя Фурье-анализ и несколько собственных эвристических алгоритмов.

Машина зажужжала. Пошли вычисления. По монитору побежали строчки. Появились первые результаты: повторяющиеся шаблоны, внутренние ключи. Я усилил фильтрацию. Потом провёл перекрёстное сравнение с известными бинарными шаблонами Земли – и ничего. А вот с моделями интерпланетных команд – совпадение.

Через час у меня был вывод.

Сигнал WOW был искусственным. Его структура слишком логична, чтобы быть случайной. Слишком строгие интервалы. Слишком точная фаза.

Но самое главное – он не был предназначен для нас. Он шёл мимо. Это было сообщение не человечеству, а кому-то, кто находился в пределах досягаемости. Возможно, к аппарату, к кораблю, к разумной системе, которая пересекала орбиту Земли в тот момент.

Мурашки побежали по коже.

Я ничего не сказал герру Симпсону. Ни Алисе. Ни одному из сотрудников. Я закрыл ноутбук, сохранив файл на внешнюю флешку. Вынул её и убрал в карман.

Я решил всё выяснить сам.

Я начал делать расчёты, представляя, что сигнал WOW предназначался для неизвестного корабля, пролетающего поблизости от Земли. Мне нужно было понять, где он мог находиться в момент получения сигнала, и главное – куда направлялся.

Я открыл карту звёздного неба, включив режим астрономической навигации. Если исходить из официальных данных, сигнал пришёл из района созвездия Стрельца – густонаселённого звёздами участка, где расположен центр нашей галактики. Значит, если объект двигался к нам, он летел из глубины Млечного Пути, из самой её сути.

Медленно и методично я начал выстраивать вероятный маршрут: если сигнал шёл оттуда, то получатель должен был находиться на подступах к Солнечной системе, в пределах чувствительности земных приёмников. Учитывая задержку по времени и особенности направления, я предположил, что объект проходил отдалённую орбиту Юпитера и затем приближался к Земле по гиперболической траектории.

Компьютер провёл необходимые расчёты, используя астрометрические данные за последние десятилетия. Через несколько минут на экране появилась временная шкала с пиком активности на определённой дате.

Результат: неизвестный объект проходил мимо Земли в конце 2010-х годов.

Я откинулся на спинку кресла и задумался.

– Этот объект должны были зафиксировать… – прошептал я. – Ведь наши службы отслеживают все потенциальные угрозы. Астероиды, кометы… всё.

К счастью, у нас в обсерватории был доступ к базе данных Центра слежения за околоземными объектами – той самой, что следит за астероидами и космическим мусором. Я быстро загрузил каталог. На тот момент в базе числилось:

– Порядка 1,3 миллиона астероидов различного размера.

– Около 2 200 объектов отнесены к категории потенциально опасных.

– Из них десятки находятся на регулярных траекториях пересечения орбиты Земли.

Я наложил их орбиты на свой расчётный маршрут. Перемотал назад. Проверил по всем параметрам: эксцентриситет, наклонение, скорость.

Совпадений не было.

– Чёрт… – прошептал я. У меня взмокла спина. – Не может быть ошибки.

Я проверил всё ещё раз. И снова.

И тут меня словно ударило током. Оумуамуа!!!

Этот астероид… или не астероид. Объект, зафиксированный в 2017 году. Его сначала приняли за обыкновенную каменную глыбу, потом – за вытянутую комету без комы, но с непонятным ускорением. Некоторые учёные даже предположили, что это искусственный зонд межзвёздного происхождения.

Я лихорадочно открыл научные отчёты. Всё вспомнилось:

– Оумуамуа был зафиксирован телескопом Pan-STARRS 19 октября 2017 года.

– Объект двигался по гиперболической траектории, что подтверждало его внегалактическое происхождение.

– Он не испускал ни газа, ни пыли – в отличие от обычных комет.

– Его ускорение при удалении от Солнца нельзя было объяснить гравитацией.

– Он был вытянутой формы, возможно, как сигарообразный объект длиной до 800 метров.

– Он не вращался стабильно, а будто слегка дрожал – как будто корректировал ориентацию.

Я наложил данные Оумуамуа на свои расчёты… и они совпали.

Совпали идеально. У меня по телу пробежал холодок. Я снова посмотрел на лист с сигналом WOW.

– Он… – прошептал я. – Он был послан для зонда Оумуамуа. Чтобы…

Я сглотнул. Мозг сам продолжил цепочку:

– …чтобы он изменил траекторию. Свернул к Земле. Собрал информацию. И… вернулся на свой основной путь.

Меня осенило. Это не был привет. Это была команда.

Я сидел перед монитором, сжимая мышку так крепко, что пальцы побелели. Внутри всё сжалось от догадки, которая возникла внезапно, как вспышка сверхновой:

если Оумуамуа получил команду свернуть к Земле – он не просто пролетел мимо. Он выполнил миссию.

Я открыл данные его пролёта. Согласно официальным отчётам, он пронёсся мимо на расстоянии около 24 миллионов километров от Земли. Это далеко, но в космических масштабах – практически рядом. Если у него была автоматическая система или зонд-наблюдатель, он мог отделиться и уйти на орбиту, войти в атмосферу, даже… приземлиться. Тайно.

А если… он оставил что-то?

Кто-нибудь об этом знает? Были ли аномалии? Возможно, информация замалчивается. Или никто не понял, что именно произошло.

Я снова посмотрел на сигнал WOW. Он не содержал призывов вроде «Здравствуйте» или «Мы ваши друзья». Это был практичный, лаконичный, инженерный посыл:

координаты. момент времени. команда. действие.

Так мы управляем нашими аппаратами. Значит, и они делают так же.

Может, это был сигнал для манёвра, съёмки и передачи? Или… для выброса зонда?

Я понял, что должен проверить, не было ли в это время аномалий на Земле. У нас был доступ к базам данных: геомагнитные возмущения, радиошумы, астрономические аномалии, даже военные наблюдения. Я запросил архив за октябрь—ноябрь 2017 года.

Вскоре компьютер выдал мне несколько событий:

22 октября – необъяснённый всплеск радиошума в частотах L-диапазона, примерно над Тихим океаном.

24 октября – короткое снижение активности ионосферы в районе Полинезии.

1 ноября – фиксировалось странное поведение нескольких спутников, предположительно из-за «космической погоды».

Но главное – 2 ноября 2017 года, по данным мониторинга НАСА, в атмосферу вошёл неизвестный объект, не классифицированный как метеор. Он сгорел частично, но часть его могла упасть где-то в районе острова Пасхи.

– Он оставил зонд… – прошептал я. – Или капсулу.

И вдруг мысль ударила меня как током:

А если он всё ещё здесь? Зонд. Робот. Или что-то более сложное. Он мог замаскироваться, зарыться в землю, передавать данные на орбиту…

А может, он просто наблюдает.

Я резко поднялся со стула. Голова гудела. Сердце колотилось. Я знал, что никому не скажу – пока не соберу больше доказательств. Слишком безумно. Слишком опасно.

Но внутри меня уже запустился механизм. Я был математик. Не шпион. Не уфолог.

Но я знал: я нашёл след того, что не должен был найти.

И теперь я должен идти до конца.

Я не мог больше сидеть сложа руки. Если зонд действительно существует и всё ещё работает где-то на Земле, значит, он не только получает сигналы, но и способен отвечать. А если способен отвечать, то, возможно, с ним можно установить контакт. Главное – понять, на каком языке говорить.

Очевидно, что язык должен быть универсальным. Не человеческим, не основанным на культуре или эмоциях, а математическим. Я вспомнил, как на золотых пластинках зондов «Вояджер» человечество записало простые символы: числа, звуковые колебания, расположение Солнечной системы относительно пульсаров. Всё то, что невозможно спутать с естественными явлениями.

Я начал конструировать послание.

В графическом редакторе создал чёрно-белую матрицу и ввёл в неё первые пятьдесят простых чисел, затем бинарную последовательность числа π и константы e, а также соотношение золотого сечения. Для ориентира добавил закодированные координаты Солнечной системы, используя импульсы от пульсаров в нашей галактике – так поступили создатели зондов Pioneer. Наконец, в самом конце вставил числовую строку с частотой – 1420 мегагерц – ту самую «водородную линию», универсальный маркер для любой цивилизации.

Я перевёл всю эту структуру в бинарный код, упаковал в компактный цифровой пакет и подготовил для передачи на нужной частоте. Сигнал нужно было послать точно в предполагаемое окно активности зонда, которое, согласно моим расчётам, должно было наступить сегодня в 03:13 по Гринвичу. Я поставил таймер: передача начнётся ровно за десять минут до этого момента.

В обсерватории царила ночная тишина. Остальные либо спали, либо занимались своими задачами. Я объяснил технику, что провожу «независимый эксперимент по анализу фоновых шумов», и никто больше не проявлял интереса к моим действиям. Всё шло по плану.

В 03:05 сигнал был отправлен. Пять раз, с интервалом в тридцать секунд, антенна чётко направлена в заданные координаты над южной частью Тихого океана. После этого наступила тишина – долгие восемь минут, которые показались мне вечностью.

И вот, ровно в 03:13, радиоприёмник ожил. На мониторе появился резкий всплеск активности – мощный, чистый сигнал на частоте 1420,3 мегагерц. Но главное – это был не обычный белый шум. У сигнала была структура: короткие импульсы, паузы, повторяющийся ритм. Он был сформирован. Создан. И адресован.

Мой дешифратор сразу начал обработку. Сигнал был сложным, но я уже понимал: это ответ. Более того – он не просто повторял моё сообщение, он зеркально отражал его, демонстрируя, что структура была понята. Однако в конце я обнаружил новый фрагмент, не отправленный мной. Последовательность чисел, разбитая на группы. Сначала мне показалось, что это просто шум. Но при расшифровке я понял – это координаты.

Я ввёл их в глобальную карту и замер: координаты указывали на затерянный атолл в южной части Тихого океана, примерно в 600 километрах к юго-западу от острова Пасхи. Никаких баз, городов, радиостанций – только заброшенный маяк времён Второй мировой и бушующее вокруг него море.

Я медленно откинулся на спинку кресла. Если мои расчёты верны, зонд действительно был здесь. Он упал или приземлился в 2017 году. И всё это время наблюдал, собирал, анализировал. Возможно, он и не предназначен для контакта – его задача просто фиксировать. Но если он ответил, значит… он хочет, чтобы его нашли. И я был готов это сделать.

Я не сказал доктору Симпсону ни слова. Ни о сигнале, ни о расшифровке, ни тем более о координатах. Слишком многое казалось шатким, слишком многое зависело от тончайшего нюанса – и главное: если я ошибаюсь, это будет просто глупая авантюра. А если нет… тогда это должно быть только моим открытием.

Все данные, все графики, алгоритмы, черновики – я скопировал на отдельный защищённый накопитель, зашифровал и спрятал в папке с прозаическим названием: «Семестр_аналитика_резерв». Простой человек туда не полезет. Да и не поймёт ничего.

На следующее утро я подошёл к доктору и, глядя в глаза, спокойно произнёс:

– Герр Симпсон, я хотел бы взять небольшой отпуск. Две недели. Хочу домой – повидать родителей. Давно не был.

Он кивнул, ничего не подозревая:

– Конечно, у нас всё идёт по плану. Ты хорошо поработал.

Я поблагодарил, собрал вещи и уже вечером был в пути. Родителям я действительно написал, что лечу домой, но уточнять «каким маршрутом» не стал. Через сутки я стоял в международном терминале аэропорта с билетом до Сантьяго-де-Чили.

Полет был длинным – с пересадкой в Мадриде, потом двенадцать часов над Атлантикой. За иллюминатором ночное небо казалось бесконечным, и где-то там – за миллионами километров – дрейфовал Оумуамуа, возможно, уже давно оставивший пределы Солнечной системы. Но кое-что от него осталось здесь. И я знал, куда еду.

…Самолёт приземлился в Сантьяго на рассвете. Южное полушарие встретило меня тёплым, пыльным воздухом и остротой горных вершин. Город был шумный, растянутый, окружённый Андами, как будто спрятанный в гигантскую каменную чашу.

Я пересел на междугородний автобус – дребезжащий, выцветший, с полосатыми занавесками на окнах. Водитель говорил только по-испански, но, услышав слово «Пуэрто-Монтт», кивнул и захлопнул дверцу. Дорога заняла почти сутки. Я ехал вдоль побережья, мимо ферм, виноградников, пустынных плато и одиноких бензоколонок. Ближе к югу пейзаж становился всё суровее: сильный ветер гнал тучи по небу, изредка по стеклу били короткие ливни.

Пуэрто-Монтт – город у края земли. Пахло рыбой, солью и соляркой. Старые деревянные лодки качались у причала, чайки кричали, как будто заранее знали, куда я направляюсь. Здесь, в местной гавани, я нашёл старого моряка по имени Хулио, который за плату и без лишних вопросов согласился отвезти меня к безымянному атоллу, который я ему показал на навигационной карте.

– Там пусто, – сказал он, глядя на меня с прищуром. – Ни рыбы, ни людей. Только ветер. Там даже чёртов Wi-Fi не ловит.

– Мне туда и надо, – ответил я.

На следующее утро мы вышли в океан. Моторная шхуна, старая, с облупленным зелёным бортом, шла тяжело. Пахло дизелем и мокрым деревом. Волны, сначала лениво поднимающиеся, к середине дня стали тревожнее. Океан менялся. Исчезал берег, исчезли даже птицы. Мы шли в никуда – сквозь глухую водяную пустоту. Только по GPS я знал, что движемся правильно.

Я стоял на носу и смотрел вдаль. Океан был живой. Он дышал. Бескрайний, равнодушный, он уносил нас в точку, которую когда-то, быть может, отметила цивилизация, далёкая от нас на световые годы. Я чувствовал – с каждой милей приближаюсь к чему-то важному.

Хулио не спрашивал, что я ищу. Только один раз, когда мы прошли ржавый буй и повернули на юго-восток, он сказал:

– Там бывают странности. Иногда радиокомпас ведёт не туда. Иногда мотор глохнет, будто ток пропадает. Я не люблю туда ходить.

Я ничего не ответил. Я чувствовал: мы уже близко.

Зонд… или то, что от него осталось… ждёт.

На третьи сутки в пути Хулио разбудил меня рано утром. Его голос звучал необычно глухо, как будто даже он почувствовал – что-то впереди.

– Сеньор… мы на месте.

Я поднялся на палубу. Перед нами в серой дымке утреннего тумана вырисовывался атолл. Не остров в привычном смысле, а кольцо из рваных клочков суши, словно выложенных из старых костей рифов. В центре – тёмная лагуна, ровная как зеркало. По краям – редкая, жухлая растительность, чернеющая под слабым светом.

Это место не значилось ни на одной туристической карте. Даже GPS-метка временами «плавала», будто не хотела привязываться к точке.

– Дальше не пойду, – сказал Хулио. – Здесь моторы капризничают. И волны как будто не настоящие. Возьмите лодку и добирайтесь сами. Я подожду день. Потом – ухожу.

Я кивнул. Без обид. Он и так зашёл дальше, чем должен был.

Спустил на воду старую вёсельную лодку. Ветер был тёплым, но пах чем-то кислым, металлическим. Вода – чересчур тёмной, будто чернила. Гребя к берегу, я чувствовал, как в груди нарастает напряжение – не страх, нет. Ощущение приближающегося открытия.

На атолле было странно тихо. Ни птиц, ни насекомых. Тотальная тишина, в которой звуки собственных шагов казались громче мысли. Я шел вдоль внутренней стороны атолла, где когда-то, по слухам, стоял японский радиомаяк. Его не было. Только бетонные основания, заросшие водорослями, и искривлённый металл, как после сильного жара или удара.

Я достал прибор – обычный спектральный анализатор. Он показывал фоновый радиошум… и всплески. Чёткие импульсы на частоте 1420,3 МГц. Сигнал был… здесь.

Я шел на звук, как слепой. Он нарастал. Периодичность была механической, как у старых маяков. Через сорок минут брожений по прибрежным валунам я увидел щель в скале, почти незаметную снаружи. Как будто обвал или… искусственная маскировка. Подошёл. Внутри – проход, узкий, как горловина пещеры, и темный.

На входе – ничего. Но стоило мне войти на пару метров, как спектрометр взвыл. Мгновенный всплеск. Я достал фонарь. Луч скользнул по влажным стенам… и наткнулся на поверхность, не похожую на камень. Металл. Странный, почти бархатистый на вид. На нём не было ржавчины, не было пыли. Только тонкий, угольно-серый блеск. На мгновение показалось, что он дышит.

И тут сигнал сменился. В наушнике, подсоединённом к приёмнику, я услышал модулированный импульс. Не язык. Не цифры. Но структура.