Читать книгу: «Один из двухсот», страница 2

– Знаю. Но лекарства нужны. И «Пустынный орёл» мне нужен не меньше.

– О, серьёзно? – хмыкнула Эльза. – Скоро ты будешь королевой выживания. Патроны в подоле носи.

– Лучше в обойме, – усмехнулась Саманта. – Так надежнее.

В окно закат бросал красный свет. Где-то далеко, внизу, в лесу, завыла сирена – короткая, но резкая. Кто-то кого-то звал на помощь. Или уже поздно.

Саманта взяла табурет, села рядом с Эльзой. Та снова затянулась кальяном. Огонёк угля мигнул в темноте, как глаз чего-то древнего и непонятного.

Ночь начиналась.

Саманта понимала: спать этой ночью не придётся. Где-то неподалёку бродил тираннозавр – не просто крупный хищник, а король древнего ада. Он был высотой с двухэтажный дом, весом под восемь тонн, с челюстями, способными перекусить быка пополам. Несмотря на размер, он двигался удивительно быстро – короткие, мощные ноги могли разогнать тушу до 30 км/ч, а огромные лапы с когтями, хоть и укороченные, служили как балансир и оружие в ближнем бою. Его обоняние улавливало кровь на расстоянии нескольких километров, а зрение было нечеловечески острым.

Ти-рекс не просто убивал – он охотился с хладнокровной решимостью, как биологическая машина.

Саманта смотрела на Эльзу, развалившуюся в кресле, с кальяном и наушниками, и вздохнула: убежать с ней, если что-то случится, будет невозможно. И если тираннозавр действительно появится… её «Глок» – это не более чем металлическая погремушка против такого зверя.

– Будем надеяться, что ти-рекс не явится к нам, – пробормотала она, опуская взгляд. И включила звук на телевизоре.

На экране шла передача с логотипом CNN-International. В студии – глянцевая, насыщенная голограммами и светодиодами – сидел Вернер Маск, внук легендарного Илона. Ему было около тридцати пяти, с ухоженной бородкой, зачёсанными назад белыми волосами, в модном серебристом пиджаке с неоновой отстрочкой. Он говорил взвешенно и уверенно, как человек, знающий цену секунде.

– Я уже отправил на Марс сто десять «Старшипов», – говорил он, глядя прямо в камеру. – Колонисты построили три станции, ещё пять – на завершающем этапе. У нас были грандиозные планы, но из-за всплеска активности динозавров – в частности, нападений на космодромы в Техасе, Индии и Австралии – логистика разрушена.

Он выдержал паузу и добавил с лёгким нажимом:

– На сборку новых кораблей надежды нет. У нас остались ровно пятьдесят готовых «Старшипов». Это примерно пять тысяч мест.

Журналистка с прической, больше похожей на броню, задала вопрос:

– Что вы предлагаете тем, кто не сможет позволить себе билет?

– Выбор прост, – ответил Маск, без тени эмоций. – Либо выживете здесь, либо летите. Цена высокая, но зато вы будете в безопасности. Марс – пустынная планета, там не было жизни по крайней мере более трех миллиардов лет. Но на Марсе динозавров нет. И если никто не повторит ошибку с машиной времени – не появятся.

– Когда вы сами покинете Землю?

– Через два месяца. Все пятьдесят кораблей взлетят до конца сентября. Торопитесь.

Саманта слушала вполуха. И смотрела в окно.

На небе светила Луна, круглая, будто наблюдала сверху за тем, как жалкие люди справляются с адом, который сами же и открыли. Ветер шуршал в садах, качая ветви груш и яблонь. Листва шелестела как шепот призраков, а сухие плоды стучали друг о друга, будто кто-то невидимый крался по веткам.

На высокой вышке в свете прожектора перемещалась чья-то фигура – дежурил Маркус, бывший лесник и снайпер. Он вглядывался в темноту через ночной прицел, то поднимая рацию, то щёлкая затвором винтовки. Если кто-то появится – он поднимет тревогу. Но Саманта не обольщалась. Ти-рекс мог подойти бесшумно, обойти свет, или – что ещё хуже – просто рухнуть с неба, как уже случалось не раз.

А Эльза тем временем сидела в своей коляске, не вникая в тревожные передачи, полностью погружённая в собственный мир. Она дымила кальяном с ароматом черники и жасмина, лениво пуская клубы пара в потолок. Наушники закрывали уши, и из них доносилась музыка – классический джаз, перемежающийся с глубокими электронными битами: Miles Davis, затем плавный переход в Lo-fi, ритмы которых были будто сердцебиение – ровные, тёплые, неотрывные.

Она закрыла глаза. И улыбнулась – коротко, устало.

– Если он придёт – надеюсь, я буду в середине трека, – тихо проговорила она, не открывая глаз.

А Саманта в это время вглядывалась в ночь. С пальцем на предохранителе. И знала: это будет длинная, длинная ночь.

Раздался треск. Глубокий, как грохот дерева, ломающегося пополам. За ним – вибрация в полу, будто под домом ползла гигантская змея. Саманта мгновенно выключила свет и вскочила на ноги, сжимая «Глок».

– Эльза! Глуши кальян, снимай наушники! – шепотом крикнула она, подходя к коляске.

Эльза открыла глаза и убрала мундштук, но не выказала паники. Впрочем, Саманта знала: после того случая с трудоном она будто сломалась внутри. Жить она продолжала, но не боролась.

– Он здесь, – сказала Эльза спокойно. – Ты чувствуешь?

И тут… Бах! – дверь просто взорвалась. Не открылась – а вылетела внутрь, сломанная напополам, как спичка. Снаружи, в проёме, вырисовалась громадная тень – череп шириной больше метра, с клыками, как ножи, ярко отсвечивающими в свете дежурной лампы. Тираннозавр. Он вошёл внутрь, склонив голову, и обрушил стену плечом, превращая часть дома в щепки.

Саманта открыла огонь. Трассеры с грохотом вылетали из ствола, врезаясь в морду зверя. Тот взревел так, что стекло треснуло, и зашаталась коляска. Но пули были как комариные укусы – кровь пошла, но зверь не отступил.

– УБЕГАЙ! – заорала Саманта, но Эльза не сдвинулась с места.

– Мне некуда, – прошептала она. – И я не могу… У меня нет протезов!

Ти-рекс взмахнул мордой, и всё в комнате затряслось. Он ухватил Эльзу челюстями, словно мягкую игрушку, и рванул её тело с коляски. Всплеск крови ударил в потолок. Саманта стреляла и кричала, пока не щёлкнул затвор.

– Эльза!!!

Хищник развернулся, сломав ещё одну стену, и вышел в сад, неся свою добычу. Его хвост снёс забор, деревья гнулись под тяжестью туши. В саду он опустил тело на землю и начал рвать, жуя с хрустом, как будто ел курицу.

Саманта в истерике пыталась вставить новую обойму. Пальцы дрожали. Она вылетела наружу и, не в силах выстрелить, закричала в рацию:

– Код красный! Ти-рекс в деревне! На улице, возле дома Гротт! Приём!!

Ответ был немедленным.

– Приняли! Все – на выезд!

Через четыре минуты она услышала рев моторов. Со всех сторон в деревню начали врываться машины: внедорожники, пикапы, тракторы с бронещитами, у многих на крыше – пулемёты, автоматчики в бронежилетах, даже огнемётчики. Фары резали темноту, кто-то высадился, стреляя в небо, другие – установили прожекторы.

Но было поздно. Сад был пуст. Тираннозавр унёс Эльзу с собой, вероятно, в лес за деревней. Осталась лишь кровавая колея в траве, вмятины от лап и клочья мяса, раскиданные повсюду.

Один из бойцов – парень лет двадцати в каске с надписью «Морган» – посмотрел на Саманту:

– Вы выжили. Повезло.

– Она не захотела бежать, – глухо ответила та. – И я не смогла остановить его.

Один из солдат осматривал вмятины в земле:

– Тут шесть-восемь тонн… не меньше. И вон туда он ушёл, к оврагу. Следы ещё тёплые.

– Надо идти за ним, – бросил кто-то.

– Не сейчас, – отозвался старший. – Ночь. Он нас сам разнесёт. Утром – устроим засаду.

Саманта стояла молча, сжимая бесполезный «Глок». Она осталась одна.

Дом – разрушен. Эльза – мертва. И где-то в темноте, на запах крови, уже могли двигаться новые хищники.

Утро было блеклым и тяжёлым. Над разрушенным домом витал запах дыма, пепла и чего-то безвозвратно утраченного.

Машина Мариам подкатил к остову дома, завизжав тормозами. Женщина выскочила, сжимая аптечку и свёрток с медикаментами. Она увидела, что дома по сути больше нет. Увидела разбитую дверь, обугленные балки, следы от гигантских когтей на стене и клочья ткани, застрявшие на кустах в саду, перевернутая коляска у крыльца.

– Эльза?! – в её голосе уже звенела паника.

Саманта медленно поднялась, лицо усталое, но глаза сухие.

– Он пришёл. – Голос был глухим. – Разнёс дверь. Я стреляла. Пыталась… Но она не могла убежать. Он унёс её.

Мариам молча уронила аптечку на землю. Потом закричала – громко, отчаянно, и рухнула на колени, сжав голову руками. Кричала так, как кричат только один раз в жизни – когда отрывают кусок сердца.

Саманта молча сидела на крыльце, зажав в ладони массивный, только что распакованный «Пустынный Орёл». Он лежал непривычно тяжело – металл был холодным, почти оскорбительно гладким после пластикового Глока, к которому она привыкла. Но теперь всё изменилось.

Саманта подошла к соседке.

– Прости… – прошептала она. – Я не смогла…

Мариам не ответила. Только рыдала, сотрясаясь всем телом, пока слёзы не иссякли, а дыхание не стало хриплым и неровным. Прошло несколько минут, прежде чем она снова смогла говорить.

– Она была всем, что у меня осталось. Всё, Саманта.

Саманта села рядом. Положила руку ей на плечо.

– Мариам… У меня есть деньги.

– Что?.. – Мариам приподняла голову, с опухшими глазами, не понимая, что слышит.

– Мой муж, Джеймс. Он оставил мне два миллиона долларов.

– И?..

Саманта повернула в руке пистолет. Блестящий, с гравировкой. Новый. Смертельно красивый.

– Это два билета на «Старшип».

– Ты серьёзно?..

– Да. – Голос стал твердым. – Это наш шанс. Мы не обязаны умирать здесь. Динозавры захватывают Землю, Мариам. Рано или поздно – они вытеснят нас, и мы ничего не сможем сделать. Люди не способны противостоять всему триасовому периоду. А там, на Марсе, этого не будет. Пока нет.

Мариам сидела, всё ещё не веря.

– Но… как мы уедем?..

– Сегодня. Я отправляюсь в Техас. Космодром Бока-Чика. Запуск – через неделю. Я уже оформила места. Твоё имя – на билете.

– Ты выбрала меня…

– Потому что ты всё ещё можешь жить. Ты потеряла Эльзу, я потеряла Джеймса. Мы обе больше ничего не держим здесь.

Они замолчали.

Во дворе, за обугленным деревом, мужики из деревни обсуждали план: ставили мину на цепи, готовили поилки с отравленным мясом, обсуждали, как заманить ти-рекса в низину у реки и накрыть с трёх сторон пулемётами. Один привёз самодельный огнемёт, другие устанавливали тепловые датчики.

Саманта смотрела на них – и знала: это не конец. Но это не её бой.

Она поднялась.

– Собирайся, Мариам. Мы больше не охотники. Мы – пассажиры.

«Пустынный Орёл» повис у её бедра. Саманта окинула взглядом улицу, разрушенный дом, следы лап в земле, кровавое пятно, что никак не смывалось.

Саманта была настроена решительно. Назад дороги нет.

(21 июля 2025 года, Винтертур)

Солнечный парус
(Фантастический рассказ)

Меня разбудил сигнал тревоги. Точнее, не звук, а сработавшая автоматика вывела из криосна: в теле разом вспыхнули импульсы, похожие на ожог изнутри, и я открыл глаза. Первые секунды сознание напоминало мутную воду в болоте – вязкую, тягучую, с обломками воспоминаний и рвотным позывом в горле. Тошнило. Мысли путались, словно переломанные провода, а тело дрожало так, будто я вылез из ледяного озера. Судороги пробегали от шеи до пяток, сердце работало через силу, в висках пульсировали тупые удары. Руки подрагивали, пальцы были онемевшими, как будто их заковали в стекло.

Зрение постепенно стабилизировалось, размытые блики превратились в четкие образы. Перед глазами зависли голографические строки, сочащиеся тревожным красным: «ТРЕВОГА! ОШИБКА ПОЛЕТА! МИССИЯ В ОПАСНОСТИ!»

Колпак гибернационной камеры с шипением отодвинулся. Потянуло густым, техническим запахом: смесь смазки, озона, пластика, и чего-то горько-химического, словно пролитый электролит с душком выжженного тефлона. Воздух был сухим, металлическим, с легким привкусом медной пыли – как будто находишься не в корабле, а внутри огромного трансформатора.

Тут же в вену вонзилась капельная игла – тонкая, почти незаметная. Автоматика влила в меня коктейль стимуляторов, нейроактиваторов, витаминов и растворённого белка. С каждой секундой сознание становилось яснее, сердце входило в ритм, мышцы наполнялись тонусом. Я глубоко вдохнул, и впервые с пробуждения почувствовал, что могу дышать – грудная клетка больше не казалась бетонной плитой. Пульс пришёл в норму, дыхание выровнялось.

Минут через десять я, осторожно, как человек после инсульта, спустил ноги с камеры. Они подогнулись подо мной – дрожали, как гуттаперчевые, едва удерживали вес. Мышцы были атрофированы, высушены годами неподвижности, но больно реагировали на первый контакт с реальностью. Я вцепился в металлический край камеры, сделал шаг – и удивился: не упал. Ещё один. И ещё. Колени ныли, но слушались. Оглядевшись, я увидел знакомый отсек гибернации.

Здесь стояло семь десятков капсул, в каждой – человек. Без движения, в позах, неестественно застывших. Лица спокойные, лишённые эмоций, почти безжизненные. Больше всего они напоминали восковые фигуры или муляжи из морга. Никто не проснулся. Только я. Только инженер.

Это были люди, которых невозможно было бы собрать в одном месте, пока Земля была ещё Землёй. Миллиардеры, короли, нефтяные монархи и гениальные спекулянты. Некоторые – с семьями, другие – в одиночку. Все они купили билет на спасение, оплатили свою эвакуацию с гибнущей планеты. Корабль, на котором мы находились, не имел имени. Только номер – 2111. Последний из флота. Последний шанс. Последняя строчка в списке. Всего человечество успело построить две тысячи сто одиннадцать космических кораблей, каждый из которых вмещал от семидесяти до сотни человек. Это был ничтожный процент, пылинка на фоне восьми миллиардов.

К 2089 году стало ясно: Солнце сбилось с графика. Спектроскопия и данные гравитационных обсерваторий подтвердили: оно прожигает водород с безумной скоростью, минуя этапы. Не будет красного гиганта. Не будет тихого угасания. Солнце, словно псих, сорвавшийся с цепи, уже в течение пары десятилетий перейдёт в фазу нестабильности, сбросит внешние оболочки, вспыхнет сверхновой и рухнет в белый карлик. Это означало конец. Земля, Марс, Юпитер – всё, что находилось до Плутона, превратится в выжженное стекло.

Человечеству дали 40 лет. За это время была разработана и внедрена тройная технологическая революция:

Первое – солнечный парус: гигантское ультратонкое зеркальное полотно площадью в 69,8 квадратных километров, которое использует давление фотонов для разгона корабля до скорости в 1000 км/с за десять лет. Это 0,33% от скорости света. Мало? Нет – достаточно, чтобы добраться до ближайших звёздных систем за несколько столетий.

Второе – гибернация: технология искусственного анабиоза, в котором человеческое тело может существовать в состоянии сна от десяти лет до вечности. Жизнь замедляется, органы «засыпают», процессы старения прекращаются. Это был не сон, а почти смерть.

Третье – атомный автономный реактор мощностью в несколько мегаватт с рабочим сроком до 10 000 лет. Реактор снабжал энергией все системы: от поддержки жизни до бортовой автоматики.

Корабль – это труба. Длина 70 метров, ширина 10, масса около 200 тонн. Цилиндр из нержавеющего титана с внешним теплозащитным покрытием и внутренними отсеками. В нём не было двигателей в обычном смысле – только корректирующие модули ориентации. Основная тяга – это солнечный парус. Внутри – ничего лишнего: гибернационные камеры, баллоны с кислородом, баки с водой, консервы, аптека, оружие на случай непредвиденного, и панель ручного управления, если автоматика даст сбой.

Когда корабль выводили на орбиту, парус медленно раскрывался, словно гигантский серебристый цветок. Отражённые фотоны солнца давили на него с ничтожной силой, но эта сила была постоянной. Миллионы тончайших частиц света били в ткань паруса, толкая корабль, как ветер – парусник. И он плыл. Медленно, почти незаметно, но неотвратимо – прочь от гибнущего мира, к дальним мирам.

Я не купил себе билет. Я не был избранным. Я был нанят. Инженер. Работяга. Один из тех, кто должен был следить за системами, чтобы все эти сливки общества – банкиры, актрисы, диктаторы и миллиардеры – могли спокойно спать и мечтать о новой Земле. Нас было трое на борту: я, капитан и навигатор. Остальные – спящие вложения. У них были мечты. У нас – инструкции.

Мы летели к ближайшим потенциально обитаемым звёздам.

Тау Кита – 11,9 световых лет, спектральный класс G8, старше Солнца, но стабильна.

Эпсилон Эридана – 10,5 световых лет, молодая и активная, возможны экзопланеты.

Люйтен 726—8B – 8,7 световых лет, двойная система, есть кандидаты на планеты в зоне обитаемости.

Росс 128 – всего 11 световых лет, красный карлик, потенциально пригодная планета Ross 128 b.

Мы шли к ним. Медленно, неуклонно. Без шума, без огней, без сигнала к возвращению.

Но теперь что-то пошло не так.

И только я – проснулся.

Я понимал, что торопиться особенно некуда. Раз автоматика меня разбудила – значит, я жив. А раз я жив, значит, не всё потеряно. В противном случае – и будить было бы некого. Я прислушался к себе и к кораблю: слабая искусственная гравитация поддерживала вертикальное положение тела, дыхание шло ровно, воздух был стабильно рециркулирован, приборы по периметру излучали слабое, но уверенное свечение. Электроника жила, значит, жил и я.

Я надел комбинезон – лёгкий, эластичный, с микрокапиллярным подогревом и биодатчиками, – затем открыл выдвижную панель и достал серебристую ёмкость с тонизирующим напитком. Он был тёплым, слегка вязким, с привкусом ментола и чего-то приторно-химического, как разведённый пластик. Но он действовал: бодрил, восстанавливал водно-солевой баланс, прогонял остатки криосна.

Покинув гибернационный отсек, я направился по центральному коридору вверх. Свет здесь был тусклым, с синим отливом – такой режим энергосбережения включался при отсутствии экипажа. Стены – серые, рельефные, с кабельными пучками в прозрачных кожухах. Ступени были узкие, как в подводной лодке. В переходных отсеках срабатывали сенсоры, и свет лениво загорался при моём приближении. Всё было тихо. Пугающе тихо.

Кабина пилотирования и инженерный блок располагались в полусферическом модуле над основным телом корабля – там, где обычно размещался контрольный узел, аварийная станция и телеметрия. Когда я вошёл, помещение встретило меня медленным гудением и слабой вибрацией пола. Кабина была тесной, но продуманной: передовое оборудование, обшивка из чёрного карбона, интерфейсы с сенсорными экранами и голографическими панелями. Над головой – купол из многослойного прозрачного материала с автоматическим затемнением. Сейчас он был чёрным, но при желании можно было вывести наружную картинку с камер. Всё работало.

Я сел в кресло капитана. Высокое, удобное, с подголовником и крепёжными ремнями. Под ладонями ожили сенсорные панели. Всё функционировало как надо: энергосистема в норме, структурная целостность корпуса – 100%, кислород – на 96%, вода и еда – в пределах запланированного уровня. Никаких пробоин. Ни аварий. Ни тревог. Всё шло по протоколу.

Так почему же тревога?

Я открыл навигационные данные. На экране появилась таблица со скоростями, траекторией и текущими координатами. Мы достигли крейсерской скорости – 1020 км в секунду. Прошло ровно 30 лет с момента старта. За окном – бескрайний космос. Мы плыли, отрезанные от всего живого, к нашей цели: звезде 86 Эридана – яркой, жёлто-белой, класса F8, на расстоянии 19,7 световых лет от Земли. Там была одна экзопланета, похожая на Землю по массе и орбите, – хотя никто не гарантировал её пригодности к жизни. По расчётам, наш путь должен был занять 5898 лет, если считать чистую баллистическую траекторию, без учёта ускорения и торможения, которые могли растянуть путь ещё на десятилетия.

Энергии хватало. Всё в порядке. Но тревога была реальной. Что-то всё-таки пошло не так.

Я поднял глаза к куполу и вывел изображение с наружных телекамер. Передо мной, в иллюминаторе, распласталась часть галактики. Сотни миллиардов звёзд. Великолепная завораживающая спираль – Млечный Путь. Тонкая серебристая пыль протянулась от горизонта до горизонта, пронзённая тонкими нитями тьмы – космической пыли и газа. И где-то там, внизу, на самом краю света, когда-то была Земля. Сейчас её не существовало.

Я перевёл взгляд на технический отчёт. И застыл.

Повреждён солнечный парус.

Холод растёкся по спине. Грудь сдавило. Я начал судорожно прокручивать журналы системы. Диагностика показала: через три дня после старта парус был полностью раскрыт и начал разгон. Всё шло по плану. Когда подтвердилось, что траектория стабильна, автоматика отработала как надо: сначала пассажиры один за другим ушли в сон, затем – мы: я, капитан и навигатор. Управление перешло к автопилоту. Он должен был взять всё на себя. В том числе и сложение паруса.

Это была обязательная процедура: после выхода на крейсерскую скорость – парус убирается. В разреженном межзвёздном пространстве он бесполезен. Напротив – опасен. Его могли повредить даже микроскопические частицы: микрометеоры, пыль, фрагменты старых комет, а также потоки жёсткого излучения. Даже случайный пучок протонов, пронесшийся с околосветовой скоростью, мог прожечь дыру в полотне размером с футбольное поле. Поэтому после разгона механизм должен был аккуратно свернуть парус, сложить его в защитный контейнер, запечатать и задраить.

Но в отчёте стояло: «Сбой. Парус не сложен. Заклинивание секции А-3».

Чёрт!!!

Я вспомнил: завод под Мехико работал в авральном режиме. В последние годы каждая секунда была на счету. Проверки были условными, допуски – гибкими, стандарты – ослаблены. Мы все это знали. Но молчали. Все торопились. Все хотели успеть. Тогда никто не думал о тысячелетиях вперёд.

А потом взорвалось Солнце.

Как и предсказывали. Без лишней театральности. Просто – вспыхнуло. Яркость на долю секунды возросла в миллиарды раз. Внешние оболочки отброшены в виде огненного кольца, которое мчалось сквозь систему, выжигая всё на своём пути. Земля испарилась. Луна расплавилась. Юпитер взорвался паром. А нас, уже разогнанных и ушедших на край солнечной гравитации, догнала ударная волна. Мы находились достаточно далеко, чтобы не погибнуть, но… удар пришёлся по парусу.

Я вывел изображение с инженерных камер.

Передо мной – страшная картина. Трос из углеродных нанотрубок, некогда натянутый как струна, теперь провис. Обрывки солнечного паруса – как гигантские обгорелые лепестки, обвисли в пространстве. Они колыхались в невесомости, разодранные, рваные, с дырками размером в дом. Блеск алюминиевого напыления был потускневшим, как старая фольга. Некоторые части были полностью оторваны и унесены в темноту. Сшить это было невозможно. Починить – тем более.

Мы потеряли основной двигатель.

Мы летели. Но теперь – по инерции. Без возможности ускориться, затормозить, повернуть. Как выброшенная в бездну бутылка. С посланием внутри.

Автопилот, следуя алгоритму, пришёл к выводу, что повреждение паруса – инженерная проблема. И потому разбудил именно меня. Сухая логика, холодная, как металл. Я – инженер. Значит, разбирайся. Только он не учёл, что на катастрофу такого масштаба я не был рассчитан. Никто не был. Это была не поломка – это был конец.

Парус восстановить было невозможно. Он был уничтожен – разорван, испепелён, исполосован миллионами микроскопических ударов. Его не просто нужно было отремонтировать – его нужно было заменить целиком. А это значило – построить заново. Но завод, где производили солнечные паруса, тот самый, что стоял в пустыне Мохаве, давно уже испарился на атомы, как и всё на Земле. Его больше не существовало. Ни заводов, ни станков, ни чертежей, ни рабочих. Только память.

Задача нерешаема.

Я мог бы разбудить капитана и навигатора. Но зачем? Они не инженеры. Их знания не помогут починить парус, которого больше нет. В лучшем случае, они просто сядут рядом и будут смотреть на обломки.

И никто не придёт на помощь. Мы знали это ещё до старта. Все 2111 кораблей шли в одиночку, по своим маршрутам, разбросанным по всей галактике. Между нами не было связи, не было спасательных модулей, не было возможности перехватить курс другого корабля. Мы были, как бутылки в океане – каждая в своём течении.

«Спасение утопающих – дело самих утопающих», – вспомнил я старую земную пословицу. Глупую. Правдивую.

Вздохнув, я встал и отправился в камбуз – узкое, компактное помещение с низким потолком и округлыми стенами, словно вырезанное из старого подлодочного корпуса. Рассчитан он был на пятерых: трое экипажа и максимум двое добровольных помощников из числа пассажиров, если кому-то вдруг захочется поучаствовать в рутине. Но сейчас здесь был только я.

Металлические панели на стенах, встроенные автоматы с распылителями еды, синтезатор запахов, кнопки для запекания, водяной узел, термошкаф. Стол в центре – складной, с фиксаторами для посуды. Я включил обогреватель, открыл вакуумную упаковку и поджарил ломтики синтетического бекона – с хрустящей корочкой, ароматом копчения и жиром, который быстро свернулся плёнкой. Затем достал из морозильной ячейки замешанный белковый субстрат – и испёк из него хлеб. Он поднялся в термокамере, набрал форму, и я резал его горячим, с паром. Затем налил себе чашку кофе – настоящего, из личного запаса, который я тайком пронёс на борт. Горький, густой, с запахом прошлой жизни. Он обжигал язык и душу. Я ел медленно. Не от голода, а чтобы собраться с мыслями.

За узким иллюминатором пылала Вселенная. Безмолвная, бесконечная, равнодушная. Та самая, что с детства манила меня. Я читал о ней, мечтал, рисовал траектории, строил модели звёзд. Мне казалось – она ждёт меня. Оказалось – нет. Там, за бортом, расстилалось космическое кладбище: звёзды – умирающие шары из гелия, планеты – мёртвые, холодные шары из камня и льда, туманности – развалины древних взрывов, напоминания о том, что всё когда-то горело, и всё когда-то исчезнет. Даже свет – и тот доходил сюда, ослабевший, уставший. Красота – да. Но прах и пустота.

Я извлёк планшет. Металлический, с тактильной рамкой и 3D-экраном. Активировал. Фотографии – семейный альбом, сохранённый в буфере, под грифом «Личное».

Жена. Трое детей. Смеются. Бегают. Обнимают меня. Вот дочь в школьной форме. Сын в спортивной куртке. Младшая с плюшевым кроликом. Жена – в саду, босиком по траве.

Все они остались там. Все они сгорели. Им не хватило места на борту корабля с номером 2111. У нас не было миллиардов, чтобы купить все эти места. Не было титулов, власти, связей. Мы были простыми гражданами. И я спасся… потому что был нужен тем, кто меня нанял. А они – нет.

Я стиснул зубы. Руки дрожали. И… слёзы хлынули сами собой. Без предупреждения. Как прорыв дамбы. Поток горячий, стыдный, бессильный. Я закрывал лицо ладонями, всхлипывая, пытаясь сдержать рыдания, но из груди рвался животный стон – как будто меня распиливали изнутри.

Так как знал: я их предал. Отавил их. Не защитил. И выбрал себя. Я принял это решение – подписал, согласился, ушёл.

А они сгорели. Сгорели в злобном, беспощадном пламени Солнца, которое взвилось в небо, опрокинулось на планету, разорвало атмосферу, расплавило города.

Они кричали, они умирали, а я… спал. В безопасности. Под охраной автоматики.

На борту холодного, несущегося в никуда корабля, который теперь стал нашей общей могилой.

Я не знал, как жить с этим. И не знал, зачем теперь жить вообще.

86 Эридиана – тусклая, желтоватая звезда спектрального класса K, медленно стареющая, но ещё полная сил. У неё действительно были экзопланеты, как минимум две из них – в пределах обитаемой зоны, и хотя атмосфера не была подтверждена, а химический состав поверхностей оставался в тени догадок, надежда теплилась. Даже если лишь на 20% условия приближались к земным – кислород разрежен, давление нестабильное, климат суров – всё равно у нас был шанс. Мы могли построить купола, запустить терраформинг, выращивать пищу в гидропонных модулях. Мы могли адаптироваться, научиться жить в этом мире. Пусть тяжело, пусть с потерями – но жить.

Такая же хрупкая вера питала экипажи и пассажиров 2110 других кораблей, рассыпанных по небу, словно зёрна по полю, с надеждой на жатву.

Глизе 570, остывающий карлик с экзопланетой, покрытой вечными ветрами.

Глизе 832, с её массивным супержителем, который мог скрывать в ореоле свою луну – потенциально пригодную для жизни.

Глизе 876, мутная, но стабильная.

Тау Кита, один из самых похожих на Солнце кандидатов.

Эпсилон Эридана – шумная, переменчивая, но с красивым поясом астероидов, за которым могли скрываться пригодные миры.

Я знал, что десятки кораблей устремились к Альфе Центавра, к трём солнцам, надеясь найти среди них своё новое небо. Возможно, кому-то повезёт. Возможно, они построят колонии, и однажды мы получим от них сигнал. Хоть какое-то подтверждение, что человечество не исчезло.

А если не повезёт? Тогда у нас, у 2111-го корабля, были резервные цели – ещё несколько звёзд, внесённых в каталог: Лаланд 21185, YZ Цефея, Зета Тукана, Вольф 359. Их атмосферы, температуры, наличие спутников – всё это было неясно, туманно, но…

У нас было время. Целых четыре тысячи лет, пока атомный реактор будет поддерживать жизненные системы и навигацию. В теории, мы могли продолжать лететь. Искать. Скитаться между звёздами, как блуждающий ковчег. Может, где-то повезёт.

Но всё это уже было пустым мечтанием. Потому что парус уничтожен. И теперь мы не войдём в орбиту 86 Эридиана. Не замедлимся. Не сбросим скорость. Мы просто пролетим мимо, словно призрак.

Навигатор покажет, конечно, – куда выведет инерция, какие объекты будут на пути.

Но зачем мне знать, во что мы врежемся через 3000 или 4000 лет?

В чёрную дыру? – тихое, но абсолютное поглощение. В астероид? – взрыв, разрыв корпуса, смерть мгновенная. В холодный юпитер? – газовый гигант с адскими бурями и гравитацией, которая смнет нас, как консервную банку. Какая разница? Всё это – смерть. Просто отложенная.

Я поднялся в жилой отсек, где должны были отдыхать пятеро. Кровать, встроенная в нишу, с автоматическими ремнями и биомониторами. Туалет, закрытый, без запаха.

Душ – с водяным циклом на замкнутом обороте. Экран – мог транслировать фильмы, галереи, старые новости Земли.

Я лег. Закрыл глаза. И видения прошлого всплыли сразу.

Она. Любимая. Тёплая. Живая. Я обнимал её, вдыхал аромат кожи. Она смеялась, уткнувшись лбом мне в грудь. Наши первые встречи в университете: лекции, на которых мы не слышали профессоров, только сердца друг друга. Поцелуи в библиотеке, в студенческом общежитии. Прогулки в ночных парках, под шелест листвы и свет луны.

Потом – брак. Семья. Дети.

Наша квартира в Винтертуре, купленная в ипотеку, с окнами на парк, с криками детей по утрам и запахом кофе на кухне. Прогулки на паруснике по Цюрихскому озеру: солнце в воде, ветер в волосах, её ладонь в моей. Поход на Мачу-Пикчу: высоко, дыхание сбивается, но она улыбается на фоне древних стен. Скачки в Техасе: шляпы, гамбургер, горячий воздух и наш безумный смех, когда наш конь пришёл последним.