Читать книгу: «Почтальон для Евы», страница 2

Глава 3. Змеиная пасть

Рустем резко дернул за отполированный годами набалдашник переключения скорости, с застывшим в нём навеки янтарным лакированным пауком, и неуклюже задал стандартный вопрос для всех путешественников: «Вы надолго к нам?».

Нетактичный интерес шофёра к чужим планам, выхватил Еву из ванильных воспоминаний. Она перевела растерянный взгляд на экран мобильного телефона. Почти за полтора часа пути треклятый роуминг никак не хотел отправлять смс старшей сестре.

– «А? Что? Сорри, я задумалась. Думаю, на пару-тройку дней всего. Умерла моя родственница. Нужно закрыть вопросы с наследством и обратно домой – в Париж».

– «Все, кто попадают к нам, не так уж скоро и возвращаются. Здесь слишком красиво и умиротворенно, и время, как будто замедляется», – ухмыльнулся Рустем, обрадованный внезапной дружелюбностью клиентки. Красивые женщины редко были благосклонны к нему. Зеленоглазая высокая статная спутница вдохновила его снова открыть зеркало и взглянуть на свою золотозубую улыбку по-новому, на этот раз с малознакомым ощущением – собственного величия. «Летом в наших краях особенно круто, хоть поток туристов не иссякает круглый год. Многие сюда приезжают после тяжелых болезней, чтобы восстановиться. Наш климат, вино и фрукты быстро поставят на ноги кого угодно. Пенсионеров очень много… А вот пассажирок, похожих на Вас, не так часто тут встретишь», – самодовольно продолжал таксист, пытаясь подхватить неожиданно возникшую тоненькую нить диалога.

Ева вежливо кивнула в ответ и демонстративно углубилась в написание путевых заметок. Красные ногти застучали по экрану. Прекрасный способ и запечатлеть свои эмоции, застолбив их в буквы, и заодно ретироваться из разговора с малознакомым навязчивым типом.

200-хсотый километр от Баку запах жареным в буквальном смысле. Сквозь негерметичные окна в салон, одежду и ноздри Евы стал проникать настойчивый гостеприимный аромат восточного шашлыка. Кислые ноты кизила и зеленых упругих яблок вперемешку с горным чабрецом и прожаренной курдючной бараниной, прыскающей своим пряным соком на шипящие угли, кого угодно заставят испытывать чувство нещадного голода.

Дорога в этот же момент лишилась своей аккуратной городской асфальтовой укладки и растрепалась камнями, шишками и щебенкой.

«Ну, вот и деревня…», – подумали оба.

Заметки в телефоне Евы (воскресенье 06 июня):

«Приезжая много лет назад сюда с родителями, хохоча и подпрыгивая в машине от местных ухабов и кочек, мы с сестрой прятались от мальчишек, торгующих жареными лесными орехами и каштанами, которые в буквальном смысле бросались к нам в открытые окна, предлагая свой нехитрый, но такой вкусный товар.

Яблони будто сходили с ума, как и положено молодым сластолюбивым женщинам – пару недель благоуханно цвели, а после месяцами стояли беременные плодами. А осенью, поспешно скинув сочный груз с веток, снова принимались за старое.

Встреченная по дороге деревенская живность округляла наши детские глаза до почти европейских размеров.

Буйволы, похожие на рогатые танки, спускающиеся с горных пастбищ, каждый к своему хозяйскому двору, протяжно завывали у двери на закате: «Пууууусти!». Им внимали через забор меланхоличные коровы с вечно грустными карими глазами и пятнистым выменем, к которому так и норовили прильнуть вечно голодные облезлые кошки. В ответ голосили бараны, похожие на предгрозовые облака и ждущие своей смерти в Курбан-Байрам. И повсюду сновали пожилые худощавые всадники-пастухи с белыми собаками, управляющие этим деревенским ансамблем.

До дома прабабки маршрут помню наизусть. Нужно проехать фруктовые сады до круглого пятачка, зовущимся центром, где всегда располагался оживленный восточный базар, густонаселенный торговцами пряностей, мяса и овощей. Свернуть от рынка направо, зажмурить глаза и досчитать до 100. И услышать, как со скрипом открываются пасти внушительных ворот самого последнего дома в конце центральной улицы».

Перед тем, как затормозить «Волга» вильнула своим объемным багажником так, что у Евы едва не выскочила бутылка с минералкой из рук. Перед лобовым стеклом появился старый двухэтажный дом с полуразрушенной террасой.

– «Ну что? Вот мы и прибыли! Давай донесу чемодан!».

Ева чуть не ойкнула то ли от зловещего вида представшего перед ней жилища, то ли от очередного панибратства водителя, перешедшего на «ты». Гостья открыла скрипучую дверцу авто, и поблагодарила Бога, что не внушающий никакого доверия бизнес-класс, родом из Советского Союза, доставил ее до пункта назначения живой и невредимой.

Она протянула своему болтливому извозчику 100 евро, чем заставила сверкать драгоценные зубы в растянувшейся благостной улыбке Рустема еще ярче.

– «Спасибо! Благодарю!», – начал он приговаривать, рассматривая заветную зеленую бумажку на свету. От этих заморских водных знаков на плотном шершавом полотне будто пахло Лувром, осенними мостовыми, французской речью с сигарами и чопорными королевами. То есть всем сразу, что Рустем успел сложить в чертоги своей памяти из представлений о том, что такое Европа – из учебников, телевизионных новостей и Инстаграма (Организация, запрещенная на территории Российской Федерации). Он впервые держал в своих мозолистых вспотевших руках настоящую роскошь, поэтому женщина, одарившая его не только своей компанией, но заморскими деньгами, мгновенно заняла в его воображении почетное место великолепной и щедрой Хасеки-Султан. Радость, благодарность и влюбленность вперемешку с ароматом ее терпкого парфюма едва не закружили водителя в сладких грезах, но… Ева опять так грозно взглянула на обмякшего парня, что Рустем, не мешкая, достал из проржавевшего зева своего авто багаж европейской путешественницы. Он приосанился, как оловянный солдатик, протянул ей свою визитку, попрощался и под звуки истошной колонки, распевающей «Bu sevda nə sevdadır, səni mənə verməzlər», шурша гравием под лысеющими колесами, быстро удалился.

Ева ухмыльнулась, отворачиваясь от клубов сельской пыли, которыми напоследок наградил ее зарвавшийся водитель:

– «Ну до чего же разные менталитеты! Восточные мужчины примитивны, как алюминиевый чайник. Увидел симпатичную женщину без солидного мужского сопровождения и давай охать, и руки тянуть. Полная противоположность французским самцам. Те романтичны, галантны, учтивы, внимательны. О том, чтобы предложить знакомство со своей персоной вот так, как сейчас в такси или даже в кафе, где я нахожусь одна – не может быть и речи, ведь им хватает воспитания учитывать тот факт, что женское уединение нельзя тревожить. Да, что говорить, если французы никогда не нарушат границы, даже если понравившаяся девушка будет находиться в шумной, но чужой для него компании. Ничего не предпримут, а лишь будут с интересом и украдкой смотреть в сторону объекта своего обожания. А Восток… Ни в какое сравнение не идёт с европейскими традициями. И дело тут, наверное, даже не в темпераменте, а в элементарных законодательных базах, охраняющих европейских женщин, как безусловную ценность. В Париже этого Рустема уже давно бы затаскали по судам…

Так, стоп. Плевать сейчас на всех мужчин мира, Ева! Пора шагать вперед».

Еве предстоял увлекательный путь в прабабкино прошлое, а заодно и в свое будущее с возможностью, как можно скорее слить по рыночной цене весь этот доставшийся в наследство хлам, и наконец, оплатить пошатнувшееся финансовое настоящее своей клиники. В Париже возвращения Евы ждало, выстраданное годами ее усилий, детище – собственная клиника пластической хирургии. Графитовое угрюмое величественное здание на Rue Lepic, принадлежавшее когда-то посольству Венесуэлы, а теперь служившее для человеческого перерождения из гусениц в прекрасных бабочек.

Еве приносила колоссальное удовольствие ежедневная возможность наблюдать за тем, какими осчастливленными покидают ее светлые палаты люди. Как меняется их выражение глаз, когда при выписке они глядятся в свои обновленные отражения. Да и кровь на скальпеле, подкожный жир в банках, сукровицу на перевязочных бинтах – признаться, Ева тоже любила. Специфичная психика любого оперирующего врача позволяет спокойно перекусить печеньем, глядя через стекло операционной на то, как ассистенты накладывают швы на свежевыпотрошенный живот пациента.

Любила Ева и деньги. Но вот они, в свою очередь, пока взаимностью не отвечали. Клиника будто бы застряла на этапе своего раннего детства, в той поре, которая требует от неспящего родителя лишь внимания, беспокойств, заботы и, конечно, инвестиций. Как любил говорить Еве её бухгалтер, упитанный, педантичный и модный, как заправский франт, и временами душный месье Дюбуа: «Ева, в современном бизнесе – ты, как бы это покорректней сказать, „чересчур и слишком доктор“. Всё, чему ты уделяешь всецело своё драгоценное внимание, связано лишь с качеством хирургической работы и уровнем предоставляемой реабилитации. Безусловно, врачебная репутация важна. Но надо быть „хотя бы чуть-чуть предпринимателем“. Где-то сэкономить, где-то ограничиться в тратах, где-то пересмотреть систему вознаграждений сотрудникам. И уж совершенно точно не идти на поводу каждого каприза своих пациентов. Всем мил никогда не станешь, а вот разорившимся руководителем – легко и непринужденно».

В ответ Ева обычно куксила нос и, передразнивая наставнический тон своего финансиста, произносила: «Ну и что? Да, возможно я не коммерсант, зато отменный хирург. Взгляните на эти стены! На них почти не осталось свободного места от обилия дипломов, сертификатов и наград. То-то! Хорошим врачом нельзя стать. Им можно только родиться! Слышали когда-нибудь, многоуважаемый Робер, фразу „Лекарь от Бога“? Так вот, в этой связке никогда не было продолжения – „И торгаш от Черта“».

Господин Дюбуа, как правило, не возражая ее пылким тирадам, протирал очки шелковым носовым платком, и деловито, с плохо скрываемым сарказмом протягивал ей бухгалтерский отчет за месяц, в котором прибыль была еще меньше, чем его глаза, внимательно наблюдающие за ее реакцией.

Глядя на его удаляющуюся пончиковидную фигурку по белоснежному коридору больницы, Ева вздыхала, удостоверившись, что теперь он её точно не услышит: «Горько признавать, но ты прав, мой алчный друг. Серьезные денежные вливания в наш амбициозный старт-ап нам бы сейчас не помешали бы».

Задумчивое лицо Евы обдал горячий поток «аг еля», так называют аборигены летний суховей, будто чья-то пылающая родная рука провела с любовью по волосам и щеке странницы.

Ева огляделась. Она стояла в окружении своего негабаритного багажа у полностью заросшей виноградником изгороди. Природа всегда была несказанно щедра к Азербайджану. Как говорится, «воткни палку в землю, а уже завтра сможешь собирать с нее богатый урожай». Дикий виноград, будто сошедшая с ума от страсти любовница, обвила «руками и ногами» по нескольку раз своего старого возлюбленного – покосившийся забор. Наливные сиреневые грозди от их многолетнего соития набухли и теперь теряли свои ягоды от силы южного ветра, нещадно трепавшего все местные плоды. Сквозь крошечные отверстия в ограде проглядывала обшарпанная побелка двухэтажного дома, похожего на огромную обувную коробку. Замысловатая потрескавшаяся лепнина с вензелями, призванная когда-то украшать богатый дом, выглядела теперь как густой макияж на засохшей старой кукле, забытой в заброшенном цирковом балагане. Верхний этаж вытаращился на Еву десятками пустых оконных глазниц. Деревянные рамы, выкрашенные в зеленый цвет, обрамляли весь периметр жилища, делая его похожим на обсерваторию. И всё бы ничего, и этот дом вполне можно было принять за вполне себе обычное сельское родовое гнездо, хоть и изрядно устаревшее, если бы не одно «но». Из-под резного карниза к окнам спускалась длинная медная проволока, продетая сквозь белоснежный коровий череп. Его высохшие и отполированные ветром зубы скалились Еве, методично раскачиваясь в такт винограднику.

«Господи, этому чудовищному черепу невероятно подошла бы надпись на лбу „Wellcome home“. Что же должно было произойти с психикой моего предка, чтобы она решилась на такое необычное дизайнерское решение в своих пенатах», – съязвила Ева. «Удивительная вещь получается», – продолжала она рассуждать, глядя на представшие хоромы, – «чья-то смерть на втором столетии, а прабабка прожила ровно 126 лет, может дать вполне себе свежий глоток и шанс цивилизованному бизнесу, спасающему новые жизни. Как упавшие в землю груши превращаются в гниль и силос, чтобы весной стать пищей для дерева, рождающего очередные груши».

Ева искренне удивилась своему цинизму, как вдруг услышала истошный крик:

– «Ааа! Не двигайся, ради Аллаха! Стой! Не шевелись!!!!».

Ева замерла. С крыльца этого странного дома истошно кричала незнакомая молодая женщина, облаченная в бежевый ситец и черный кухонный фартук. Она указывала пальцем в её сторону и испуганно голосила. Разглядеть ее низкорослую фигурку в густых зарослях крапивы и дикой мяты, разросшихся как мангры у подножья дома, было весьма сложно. И если бы не сила и ужас, с которыми она рождала крик, Еве вполне могло бы показаться, что на неё вопит безглазый череп.

Губы незнакомки суеверно искривились и с боязнью глотали обжигающий воздух, в котором Ева смогла разобрать лишь два слова « Гюрза!» и «Берегись!».

Ева застыла и медленно опустила глаза. Вокруг её желтого пыльного timberlanda неслышно огромной висельной петлей обвился пятнистый бежево-золотистый канат с раздвоенным языком. Самый опасный и ядовитый вид гадюк на Кавказе, по праву получивший своё прозвище «Гробовая Змея». Смертоносная гостья не нападала, а лишь продолжала методично с неведомой целью обвивать и сжимать кольцо вокруг ноги Евы. Голова гадюки, напоминавшая своей формой чешуйчатое сердце с узкими зрачками, медленно совершала обороты по часовой стрелке. И каждый такой круг сулил добра от этого внезапного визита всё меньше и меньше. У Евы похолодел позвоночник: «Так… Спокойно! Продолжай дышать и не делай резких движений. Как там нужно себя вести сейчас? Вспоминай, Ева. При встрече с хищниками важно не дергаться, не бить их, не кричать, и дать этой гадине самой принять решение отпустить меня».

В голове шокированной девушки пульсировал калейдоскоп обрывочной информации из научно-популярных фильмов на Discovery, рассказов отца о ядовитой фауне и даже слова Маугли: «Что он там говорил в этих случаях? „Мы с тобой одной крови“? Интересно, это сейчас сработает?».

В это же самое время боковым зрением Ева заметила, что незнакомка подняла с земли длинную палку, которой деревенские жители обычно загоняют птиц в курятник, и медленно направилась в сторону своей пленённой гостьи. Ева медленно подняла руки, чтобы закрыть ими лицо, как в детстве, когда её что-то пугало, и слегка наклонилась к опутанной ноге, приготовившись к неизбежному нападению. Она интуитивно взмолилась, горячо выдыхая слова прямо в мокрые ладони, которые почему-то пахли сейчас морской солью:

– «Подруга моя, не знаю кто ты, что здесь ищешь и почему ты выбрала именно меня. Но моё время умирать точно еще не настало… Отпусти меня… Прошу!».

Гадюка не двигалась и просто уставилась на неё своими дьявольскими стеклянными зрачками. Сердце Евы отсчитывало секунды. Если мольбы не действуют, нужно использовать другой шанс спастись. И начать действовать.

Она освободила лицо от тёмного плена ладоней и, не дыша, попыталась вытащить ногу из ботинка. Безуспешно. Её обувь надежно фиксировали теперь два шнурка, один из которых был с клыками, и в любое мгновенье для своей обладательницы мог стать фатальным.

Когда Евой стала овладевать настоящая паника, любопытство змеи отчего-то сменилось полным безразличием. Хладнокровное пресмыкающееся в последний раз сжало ботинок, жадно лизнуло воздух и, будто говоря «Еще увидимся», деловито поспешило под ступеньки в ледяную подвальную тень, где домашние несушки откладывали горячие яйца. Через каких-то пять секунд о том, что змея и впрямь была тут, свидетельствовал лишь извивающийся след в пыли, словно неровная складка на плохо выглаженной простыне.

«Альхамдулиллях!», – воскликнула сквозь одышку подбежавшая незнакомка, – «Вы даже не представляете, насколько проклятые змеи в это время года опасны…». Девушка не сдержала своего сочувствующего порыва и нервно потрепала Еву за плечо, словно хотела удостовериться, что та жива и не отправилась к праотцам от пережитого кошмара. Затем она так же резко развернулась, и через пару прыжков вновь оказалась у порога дома, и принялась иступлено колотить палкой по ступеням и сорнякам у крыльца, чтобы окончательно спугнуть хищника.

Ева подхватила сумки, и прихрамывая затёкшими от неподвижного стояния ногами, заковыляла к своему ветхому наследству.

– «Вы, наверное, Ева? Как добрались в такой духоте?», – запыхаясь от сражения с уже невидимым врагом, поинтересовалась девушка, -«муж велел мне присматривать за этим домом до Вашего приезда. Вот я и пытаюсь привести это нехитрое хозяйство в божеский вид. Меня зовут Ясмина».

Глава 4. Жасминовое детство

Ева ни с того, ни с сего захохотала, как припадочная:

– «Простите меня, похоже, это – истерика…», – она с трудом начала объясняться, пытаясь усмирить внезапно напавший приступ, – «со мной всегда так, когда перенервничаю, не обращайте внимания… Вроде это состояние даже название какое-то имеет? Посттравматический синдром, кажется?».

Слыша ее заливистые смешки, звонкие и высокие, словно на пол рассыпали одновременно сотни монеток, Ясмина поневоле начала сдержанно улыбаться, не совсем понимая, что же так развеселило путницу. Минуту назад она своими глазами видела, как у этой отважной и мужественной девушки перед лицом смертельной угрозы не дрогнул ни один мускул на лице. Подобной выдержки у местных девушек не встретить. Те привыкли решать вопрос при столкновении с опасностью визгами и бегством. А эта барышня стойко держалась даже в тот момент, когда гюрза подняла свою голову, приближая пасть на катастрофически близкое расстояние к её полуобнаженным ногам.

Ясмина отметила и тот факт, что для поездки в мусульманскую деревню Ева опрометчиво выбрала весьма дерзкий наряд – шорты до середины бедра и свободную рубашку, накинутую на топ. На руках красовались массивные часы и браслеты-обручи, и хотя в заграничных брендах Ясмина совсем не разбиралась, в этом конкретном случае она справедливо решила, что стоящая перед ней дама имеет отношение не только к моде, но и к роскоши. Для деревни девушка выглядела вызывающе.

И даже если в этих краях в нынешнее время уже можно было не опасаться открытого общественного порицания, то от навязчивого внимания молодых мужчин и змей стоило бы защититься одеждой поскромнее. Стоит признать, ее гостья была очень привлекательной, особенно для первой категории. Каштановые волосы до лопаток, небрежная юношеская чёлка над большими зелёными глазами и, конечно, модельный рост. Что ни говори, а при таких параметрах она в буквальном смысле могла бы смотреть на всех свысока. Но вместо этого продолжала смеяться, как самое доброе дитя.

Ева выдавила из себя очередную порцию информации:

– «Боже! Ну и денёк! Сначала обморок на глазах у всех, потом дорога в автомобиле, возрастом старше моего отца, и в довершение всего – висящий череп и гостеприимно встречающая змея, правда без хлеба и соли. Поэтому просто поверьте мне на слово, я так рада видеть первого вменяемого человека тут, в малознакомой стране. Как говорите Вас зовут?».

– «Ясмина. Старое тюркское имя. „Жасмин“ в переводе», – смутилась девушка.

Ева, сдерживая подступающие, как неугомонные волны в прибое, идиотские приступы смеха, пригляделась к своей новой знакомой. На вид ей было 40—45. Это был тот редкий случай, когда имя невероятно точно соответствовало своей хозяйке. Ее почти мертвенно белая, тонкая кожа действительно напоминала хрупкие июньские цветы. Встретить женщину, кожу которой не обезобразило бы местное солнце, в этих краях почти такая же редкость, как и в горах Базардюзю найти кенгуру.

Ева любила такие лица. Чистые, броские и запоминающиеся. Есть женщины, которых Господь создавал явно в хорошем настроении и не боялся играть с контрастными красками на восточных мольбертах с правильными чертами.

Миндалевидные серьезные черные глаза, будто в снег уронили смородину, под двойным опахалом ресниц и бровей, высокие точеные азербайджанские скулы, пухлые губы, сложенные бантиком, и внушительная тяжесть сверкающей косы, похожую на разлитую нефть. Светлый карамельный цвет ее скромного наряда выгодно подчеркивал глубинную яркость черных глаз и волос. Она была не по-современному очень красива, потому что к ее образу прикасался только Создатель. Косметологи штампуют фэйки, природа же рождает исключительный оригинал. И даже родинку над губой, столь заветную для миллионов девушек во все времена и эпохи, Ясмина выиграла в этой генетической лотерее. Только лишь кисти рук, маленькие, пухлые, будто у детей, но по-мужски загрубевшие, с порезами на пальцах от работы в саду, словно доказывали и без того говорящий за себя факт, что их обладательница никогда не была белоручкой. Руки и вправду диссонировали с жасмином, так тщательно выведенном на ее лице. Они прямолинейно выдавали возраст и трудолюбие.

Пальцы Евы напротив, были тонкими, нежными. Если бы не работа хирурга, которую они привыкли выполнять почти ежедневно, они вполне могли бы принадлежать пианистке.

Ясмин почувствовала внимательный изучающий взгляд холеной европейской гостьи на своих кистях и смущенно вытерла их о сукно фартука:

– «Ева, рада Вашему приезду! Проходите скорей! Вы, наверняка, голодная после такой изнурительной дороги. Я, пожалуй, накрою в доме. Хотела было на веранде, но пока та ядовитая дрянь не уползет с нашей территории – мы совершенно точно будем питаться внутри жилища. От греха подальше, Аллах сакла».

Ясмина жестом пригласила молодую наследницу к очагу, опережая её на пару шагов, чтобы успеть открыть перед ней дверь. Дорожные ботинки Евы выдавили из трухлявых ступеней что-то похожее на осыпающийся скрип. То, что Ясмина назвала верандой, на самом деле было небольшим крыльцом с двумя дачными креслами и весьма скромных размеров кофейным столиком. На стене одиноко грустил алюминиевый рукомойник, к носику которого, чтоб извлечь воду, давно никто не прикасался. Вокруг крыльца размотался синий поливочный шланг, валялись Бог весть когда забытые грабли и какой-то прочий мелкий садовый хлам. Всё это «богатство» охраняла своими кусачими объятьями сочная крапива. Дом просто забыл, что такое приезд гостей.

Ева шагнула через порог и едва не наделала шуму, как слон в посудной лавке. Ясмина кое-как успела подхватить падающую статуэтку у двери, которую та смахнула своей сумкой.

Обе засмеялись от этой случайной неловкости, глядя на хитрые желто-черные глаза, нарисованные на фарфоровой морде кошки, спасенную от сокрушительного битья. Ясмина протёрла рукавом керамическое домашнее животное и аккуратно водрузила его обратно, на законное место:

– «Здесь люди верят, что любой порог – это некий проход между мирами. А кошки, как сакральные посланники наших ангелов-хранителей, даны нам, чтоб защищать жилище от всего дурного. Прежняя хозяйка, Ваша прабабка, не жаловала семейство кошачьих. Этого красавца принесла я. Пусть побудет тут, пока Вы гостите».

Ева ухмыльнулась, пытливо озираясь по сторонам: «Ну тут-то точно есть, что охранять! Пыль, паутина и рухлядь…».

Надо признать, внутри дом выглядел еще более угрюмым, чем снаружи. Полутемная от посеревших тюлевых занавесок, гостиная была заставлена нехитрым скарбом. Кухонный шкаф из красного дерева со стеклянными дверцами, хранивший в себе десяток килограммов фарфора и праздничного хрусталя, суровый фундаментальный секретер, теперь служивший витриной для выставки ваз и горшков, и большой круглый обеденный стол на белых гнутых ножках. Всё это было когда-то признаком богатства и поводом для соседской зависти в деревенском быту. А теперь предметы былой роскоши уныло стояли в углах комнаты, будто обнаженные пузатые старики, по какой-то ужасающей роковой случайности оказавшиеся прямо посреди студенческой вечеринки, смущенные, осмеянные, перепуганные, нелепые. На полу лежали бордовые турецкие ковры с шелковыми кистями, обволакивавшие когда-то ноги прежней хозяйки теплом и мягкостью, а сейчас гладкими проплешинами напоминали лишь о своём преклонном возрасте и необходимости выкинуть их вместе с тонной пыли, осевшей в их мохнатом чреве.

Ясмина смутилась, восприняв слова Евы, как буквальную критику в свой адрес. Она принялась оправдывать беспорядок, над которым несколько месяцев трудились время, паук и песчаные сквозняки: «Я только сегодня пришла сюда, буквально на пару часов опередив Ваш приезд. И в первую очередь, принесла продуктов, чтобы приступить к готовке. До уборки руки еще дошли. Я попросту не успела. Но, знаете, я очень постараюсь…»

Ева прервала ее защитную речь:

– «Да прекрати, пожалуйста! Кстати, можно на „ты“? Не люблю я эти все фамильярности и реверансы. Так вот, Ясмина, не знаю, что ты надумала тут делать —генеральную уборку или быть может даже ремонт, скажу тебе прямо. Абсолютно ничего не нужно! Моя задача сейчас – дождаться документов от местного нотариуса, их отправили почтой, быстро пройти весь этот бюрократический квест и оперативно выставить дом на продажу. Поэтому не вкладывай в это жилище ни капли своей энергии и труда. Не стоит оно того. Лучше помоги мне с поиском потенциальных покупателей».

Ясмина хотела было ей возразить, мол, любому дому, принимающему дорогих и, судя по всему, крайне деловых визитеров, надлежит быть чистым, радушным и комфортным. Но видя, как по-хозяйски, с небольшим налетом барства, Ева зашагала в столовую, скидывая с себя и швыряя рубашку на попавшееся под руку облезлое кресло-качалку, поняла одно —не следует перечить или спорить с этой дамой, а лучше как следует накормить. Ведь голод – кровный брат агрессии.

Ясмина принялась хлопотать у плиты.

Ноздри Евы, тем временем разгуливающей между шкафчиками и пытающейся рассмотреть среди утвари хотя бы что-то, что могло сойти за дорогостоящий антиквариат, стали раздуваться от обилия хлынувших ароматов. Теперь мысли девушки всё меньше концентрировались на расписных блюдцах, статуэтках и серебре, и, наконец, подчинившись инстинктам, ураганом понеслись в детство. Вот он – «Феномен Пруста» в действии, когда запах способен увлечь человека в самые потаённые уголки памяти, заставляя заново переживать самые яркие и, казалось бы, даже забытые эмоции. Глядя на то, как ловко Ясмина своими миниатюрными пальцами орудует ножом, из-под которого летят сочные брызги томатов, красного лука и кинзы, Еве на секунду показалось, что она снова маленькая, на кухне со своей любимой няней. Та была просто невероятной кухаркой. «Чобан салаты» или «пастуший салат» был ежедневным угощением, прямо с грядки – на стол. И несмотря на то, что маленькая Ева и любая пища были непримиримыми врагами, ей доставляло удовольствие наблюдать, как она готовит. Ясмина улыбнулась через плечо: – «Что? Слюнки текут? Ну, давай, раз уж мы с тобой на „ты“, бери мой нож и принимайся за дело. А я пока горячим займусь. Соскучилась небось по нормальной деревенской еде, а? Ну, ничего. Сейчас откормим тебя, худющую».

Лицезреть Восточную Женщину на кухне – особый вид эстетического и гурманского удовольствия. Буквально еще полчаса назад в палисаднике, эта невысокая азербайджанка была сдержанна и по-тихому скромна. И даже немного робела, и прятала глаза в присутствии своей гостьи во французских нарядах, а уже сейчас, попав на свою родную территорию, полную утвари и провианта, за считанные секунды обратилась в стремительную фурию. Было такое ощущение, что по кухне перемещается шаровая молния. Но вместо хаоса и разрушения прямо на глазах рождался уют. В руках возникали тарелки, баклажаны отдыхали от мангала, прихватки бесшумно плюхались на крышки, огурцы поливались пахучим подсолнечником, чайник вскипал, пальцы лечились от ожога прикосновением к мочке, а знаменитый азербайджанский плов с каштанами, теленком и фасолью, урча и охая, телепортировался на огромное нарядное блюдо.

Желудок оголодавшей Евы, отлип от спины и, достав торжествующий бубен, пару раз провыл хвалебный гимн сытной пище, предвкушая очевидную перспективу, что хотя бы сегодня киноа, смузи и пророщенный силос ему не грозят. Её взгляд метался по разбогатевшему столу, неспособный хотя бы на чем-то сконцентрироваться. «Скатерть-самобранка, ей Богу!», – давясь слюной успела подумать Ева, стащив ярпаг долмасы, и моментально проглотила виноградную самокрутку с нежнейшим фаршем и жаренным луком. «Не кусочничай!», – раздался строгий голос Ясмины. На мгновенье она сама удивилась своему тону. Но то был приказ женщины, обладающей самым мощным на земле господством, и имя ему «Гостеприимная власть кухни пред лицом голодного».

Ева с плохо скрываемым удовольствием подчинилась. И, как ребёнок, быстро слизнула с пальцев оставшийся жирный сок долмы. В этот момент она по-новому взглянула на свои руки. Хрупкие пальцы современной женщин не только носят бриллианты и эффектно поправляют прическу, но и давно уже водят авто, перетаскивают продуктовые пакеты и даже защищаются от обидчиков и конкурентов. Жизнь Евы испытывала ежедневную передозировку задачами, где требовались не только участие ее врачебных рук, но и принятие рискованных и ответственных бизнес-решений, под которыми она ставила свою подпись. Делать что-либо по-детски эти руки давно перестали.

Вот и сейчас ей пришлось выкроить время в своем безумном рабочем графике, чтобы привести вопрос прабабкиного наследства к очередному отменному результату.

Но к ее удивлению и даже восторгу, эта задачка приобрела неожиданно приятный оборот, а именно то, что в ее решении ей станет помогать чудесная находка – Ясмина. Было что-то в этой женщине невероятно магическое, теплое, и при этом сермяжное, настоящее. К ее покатым мягким плечам хотелось прижаться, уткнуться носом в платок, пропахший щербетом, и, наконец, впустить в себя инфантильность, беспечность и радость. Как в детстве.

«Мы с ней точно подружимся!», – подумала Ева и прыгнула за стол.

«Приятная девушка. Я ей во всем помогу!», – подумала Ясмина и протянула столовые приборы.

Сытость, умиротворение и закат вошли в их гостиную одновременно. Телефон Евы упорно оставался без связи. Но это её сейчас совсем не заботило. Желудок, полный самой вкусной еды на планете, почти опьянил столичную жительницу. Думать и тем более переживать о чём-либо в таком блаженном состоянии совсем не хотелось. Не в состоянии даже осмотреть второй этаж, она устало вытянула босые ноги на кушетке напротив шахматного столика и впервые пожалела о том, что не курит. Сейчас бы было совсем не лишним затянуться чем-то терпким. Она много раз видела с каким необычайным наслаждением совершают этот послеобеденный ритуал её французские подруги – лениво, со смаком, и отчасти вальяжно. Еве нравилась эстетика парижских курильщиц, когда из зажатой в коротких красных ногтях тонкой сигаретки рождается дым и облегченный выдох. После первых трех затяжек их лица расплывались в удовольствии. Они становились более словоохотливыми, а на четвертом никотиновом вдохе они поворачивались к официанту, понимающему и без слов, чтобы уловить их немую просьбу «Настало время для кофе». В этом табачном обряде Еве нравилось всё, кроме смердящего запаха, сопровождающего процесс. Его она категорически не переносила. Поэтому ни одной сигарете было не суждено познакомиться с ее губами.