Читать книгу: «Железо и вера», страница 2

Сам воздух вибрировал, гудящий от какофонии их продвижения, диссонирующей симфонии разрушения, которая атаковала чувства, неумолимого шквала шума и ярости, который грозил поглотить разум и разбить душу. Гортанный рев их грубых, но удивительно мощных двигателей, изрыгающих густой черный дым, который окрашивал небо и выплевывал сгустки пламени, смешивался с хриплым, леденящим кровь ревом боевых кличей орков, хором гортанных ревок, кровожадных воплей и дикого, почти детского смеха, звуком, который говорил о первобытной, необузданной радости разрушения, любви к насилию ради него самого, ужасающем безразличии к страданию и смерти. Оглушительный лязг металла о металл, лязг грубого, жестокого оружия и наспех собранной самодельной брони, скрежет шестеренок орочьих боевых машин, неуклюже катящихся по равнинам, словно чудовищные металлические звери, добавляли еще один слой к какофонии, создавая оглушительный рев, который эхом разносился по равнинам, ужасающую, леденящую душу прелюдию к невообразимой бойне, которая вот-вот должна была развернуться.

Первоначальный шквал артиллерийского огня орков, грубый и дико неточный, но сокрушительно эффективный в своем чистом, подавляющем объеме, врезался в имперские оборонительные линии. Взрывы расцвели, как алые цветы смерти, среди траншей и бункеров, гейзеры земли, камня и обломков, извергающиеся в небо, на мгновение скрывая наступающую зеленую волну в закрученном облаке пыли и дыма, только чтобы через несколько мгновений раскрыть ее неумолимое, неумолимое наступление, чудовищная волна, обрушившаяся на хрупкий оплот человеческого сопротивления. Ударная волна от каждого удара прокатилась по земле, посылая дрожь по телам защитников, физическое проявление жестокой, подавляющей мощи орков, силы, которая грозила раздавить их своим весом. Сам воздух, насыщенный едким смрадом сожженной земли, резким, удушливым запахом взрывчатки и медно-металлическим привкусом крови, имел привкус огня, дыма и смерти, предвкушение грядущих ужасов, мрачное, пронзительное напоминание о хрупкости жизни перед лицом такой всепоглощающей дикости.

Защитники, уступающие числом, уступающие в огневой мощи, и сталкивающиеся с врагом, который, казалось, наслаждался самим актом насилия, врагом, который воплощал первобытные, разрушительные силы вселенной, приготовились к неизбежному натиску, их лица были мрачными и решительными, их сердца колотились ужасающей смесью страха, адреналина и отчаянной, мерцающей надежды. Они крепче сжимали свои лазганы, их костяшки пальцев побелели от напряжения, их пальцы дрожали, их глаза были устремлены на приближающийся зеленый прилив, их разум лихорадочно работал, отчаянно пытаясь постичь абсолютный масштаб ужаса, который собирался обрушиться на них, абсолютную, подавляющую необъятность WAAAGH!, которая грозила поглотить их всех. Зеленый прилив был на них, чудовищная волна дикости обрушилась вниз, угрожая утопить их в море насилия, и судьба Веридиан Прайм, мира, балансирующего на грани уничтожения, висела на волоске. Война, жестокий, хаотичный танец смерти и разрушения, симфония насилия, разыгранная в планетарном масштабе, свидетельство мрачной тьмы 41-го тысячелетия, началась.

Глава 7: Удержание линии

Траншея, рваный, когтистый шрам в измученной земле Веридиан Прайм, предлагала слабый шепот защиты от надвигающейся бури, бури зеленой кожи и ревущей дикости. Рядовой Кель и его отряд, потрепанные остатки некогда гордого Веридианского 12-го, затаились в ее грязных, пропитанных кровью стенах, гнетущая тяжесть приближающейся орды орков давила на них, ощутимая сила, из-за которой было трудно дышать, трудно думать, трудно надеяться. Воздух, густой и приторный, висел тяжелым едким смрадом жженого кордита, медным привкусом пролитой крови и всепроникающим, выворачивающим наизнанку смрадом разложения орков. Каждая тень, казалось, корчилась и извивалась от невидимой угрозы, каждый шорох ветра, каждый далекий взрыв, предвестник их надвигающейся гибели. Они были в меньшинстве, уступали в вооружении и были полностью окружены, представляя собой крошечный изолированный островок человеческого сопротивления в огромном, бурлящем море зеленой дикости.

Кель сжал свой лазган, изношенный, гладкий металл приклада согрел его мозолистую руку, небольшое, знакомое утешение перед лицом подавляющего ужаса, который грозил поглотить его. Его костяшки побелели, пальцы онемели от смеси страха и холода, его сердце бешено колотилось от страха по ребрам, бешеный ритм, который отражался от приближающегося грома орочьей орды. Годы борьбы с орками, годы наблюдения за повседневной жестокостью, чистой, неподдельной дикостью, которую они причиняли всему на своем пути, давно лишили всех юношеских иллюзий славы, героизма или славной смерти во имя Императора. Это был не великий крестовый поход, не славная битва за Императора и Империум Человечества. Это была отчаянная, жестокая борьба за выживание, борьба с подавляющей волной варварства, которая грозила поглотить их всех, стереть из существования.

Он осмотрел поле боя, его глаза сузились от клубящейся пыли и дыма, отчаянно ища любое преимущество, любой мимолетный проблеск слабости в приближающейся орде, любой проблеск надежды в надвигающейся тьме. Но ничего не было. Орки, гротескная, кошмарная карикатура на жизнь, неумолимо хлынули вперед, неудержимая волна зеленой кожи, ржавого металла и ревущих двигателей, их число казалось бесконечным, их жажда крови ощутимой, ощутимая сила, которая давила на него, душила его своей интенсивностью. Их грубое, кое-как собранное оружие, хаотичное, беспорядочное месиво из подобранного хлама, награбленной имперской технологии и самодельной взрывчатки, выплевывало беспорядочные вспышки огня, трассеры жуткого, радиоактивного зеленого и кричащего оранжевого цвета, проносящиеся по задымленному небу, словно безумные светлячки, освещая бойню короткими, мерцающими вспышками. Их гортанные боевые кличи, диссонирующая симфония звериного рева, дикого смеха и кровожадных воплей, эхом разносились по полю боя, леденящее, леденящее кровь свидетельство их ненасытной жажды крови, их первобытной радости разрушения.

«Держите линию!» – взревел Кель, его голос был грубым и напряженным, едва слышным среди оглушительного грохота битвы, отчаянная мольба, последняя, непоколебимая позиция против надвигающегося хаоса. «За Веридиан Прайм! За Императора!» Слова, хотя и пустые и бессмысленные перед лицом столь подавляющего превосходства, давали его людям частичку утешения, отчаянный призыв к сплочению против отчаяния, которое грозило поглотить их.

Его отряд, всего лишь горстка изнуренных, закаленных в боях людей, призраки некогда гордого полка, ответили на его взгляд, их лица были мрачными и решительными, их глаза отражали ту же взрывоопасную смесь страха и неповиновения, что горела внутри него. Они были остатками разбитого полка, выжившими в бесчисленных жестоких сражениях, их ряды поредели от неумолимого истощения войны, их тела были изуродованы и сломлены, их дух был побит, но еще не сломлен. Они были забытыми, расходными, безымянными солдатами, которые держали линию против надвигающейся тьмы, их жертвы часто игнорировались, их мужество редко признавалось, их имена были обречены быть потерянными в анналах истории.

Орки уже были на них, волна зеленой дикости обрушивалась на их хрупкую оборону, их гортанный рев наполнял воздух, их грубое оружие сверкало в тусклом свете. Лазерный огонь трещал и плевался, болтерные снаряды взрывались с громовой силой, цепные клинки жужжали и рычали, разрывая плоть и кости. Воздух, и без того густой от смрада смерти, наполнился тошнотворно-сладким запахом горелой плоти, едким привкусом крови и металлическим скрежетом рвущегося металла. Кель сражался с холодной, эффективной точностью ветерана, его лазган выплевывал непокорный поток огня в наступающую орду, каждый выстрел был маленькой, мимолетной победой над превосходящими силами, отчаянной попыткой сдержать волну, купить еще несколько драгоценных секунд жизни. Он знал, с леденящей уверенностью, что это может быть их последний бой, последний, отчаянный акт неповиновения неизбежному, тщетный жест против подавляющей мощи WAAAGH !. Но он отказался сдаваться. Он будет сражаться за Веридиан Прайм, за разоренный, умирающий мир, который он поклялся защищать, мир, хранящий призраки его прошлого, пепел его мечтаний. Он будет сражаться за своих павших товарищей, за воспоминания тех, кто уже заплатил высшую цену, чьи имена были высечены на пропитанной кровью земле. Он будет сражаться за память о жизни, украденной зеленым приливом, жизни мира, любви и простых радостей, жизни, которая теперь казалась далекой, полузабытой мечтой. Он будет сражаться до последнего вздоха, безымянный солдат, забытый герой, непокорный надвигающейся тьме, его лазган изрыгает огонь до самого конца, его непокорность – маленькое мерцающее пламя перед лицом всепоглощающей тьмы.

Глава 8: Багровый и Белый

Когда первая линия имперской обороны рухнула и прогнулась, стонущая под неумолимым, подавляющим натиском ревущей, ревущей орды орков, волна алого и белого хлынула вперед, яркий, непокорный маяк праведной ярости, прорезавший вихревой хаос поля битвы. Это была волна святого гнева, очищающий огонь против надвигающейся зеленой волны дикости. Сестра Амара и ее отряд Сестер Битвы, элитные, фанатично преданные воины Ордена Священной Розы, прибыли не как простое подкрепление, а как ангелы смерти, спустившиеся с задымленного, заполненного пеплом неба. Их малиново-белая силовая броня, сверкающая, словно свежепролитая кровь, на огненном фоне горящих руин и мерцающих, похожих на стробоскопы вспышек взрывающихся снарядов, излучала ауру праведного гнева, непоколебимой преданности и холодной, неумолимой решимости, от которой холодел сам воздух вокруг них.

Они двигались со сверхъестественной грацией и смертоносной эффективностью убийц, отточенных до остроты бритвы годами суровых, жестоких тренировок и неустанной, душераздирающей индоктринации в неумолимых стенах Схолы Прогениум. Каждый шаг был точным, размеренным и непоколебимым, каждое движение было обдуманным, экономичным и пронизанным смертоносной целью. Их синхронизированное наступление, идеально поставленный танец смерти, было леденящим душу свидетельством их непоколебимой дисциплины и их абсолютной, беспрекословной веры в Бога-Императора, веры, граничащей с фанатизмом, веры, которая питала каждое их действие, каждую их мысль, каждый их вздох. Они были не просто солдатами, не просто воинами из плоти и крови; Они были орудиями божественной воли Императора, живым оружием, выкованным в горниле веры, закаленным в огне тысячи битв и пропитанным жгучей, всепоглощающей ненавистью к ксеноотбросам, еретическим отбросам и предательским псам, которые осмелились выступить против Империума Человечества.

Их болтеры, искусно изготовленное оружие огромной мощи и разрушительной силы, взревели, выплевывая яростный, неумолимый шторм разрывных снарядов в самое сердце рядов орков, каждый выстрел производил громовой треск, который эхом разносился по опустошенной, пропитанной кровью местности, звук, который говорил о смерти и разрушении. Снаряды детонировали с ударной силой, разрывая плоть и кости орков, разрывая тела в гейзере крови, раздробленных костей и раздавленных внутренностей, окрашивая землю в багрово-зеленый цвет. Воздух, и без того густой от смрада горелого металла, кордита и разлагающейся плоти, теперь наполнился тошнотворно сладким запахом горящей плоти орков и едким привкусом взрывчатки, отвратительным, висцеральным свидетельством разрушительной силы Сестер, ужасающей симфонией смерти, разыгранной в масштабе, который не поддавался пониманию. Там, где они шли, следовала смерть, багровая волна праведного гнева, смывающая зеленую грязь орочьей орды, очищающая оскверненную землю огнем и сталью, очищающая от ксеноскверны каждым нажатием на курок, каждым взмахом цепного меча.

Амара, ее лицо было маской праведной ярости под ее шлемом, ее глаза, видимые через узкое забрало, горящие непоколебимым огнем фанатика, читала Литанию битвы, ее голос, усиленный и искаженный вокс-передатчиком в ее шлеме, был резким, леденящим душу контрапунктом звериному рыку орков, голосом непоколебимой веры и непоколебимой ненависти, прорезающим гортанные крики дикости. Слова, молитва мести, обещание разрушения, свидетельство абсолютной, беспрекословной веры, которая вела ее, которая питала каждое ее действие, эхом разнеслись по полю битвы, объявление войны врагам Империума, обещание быстрого и беспощадного возмездия.

«Из огня битвы мы восстаём! Во имя Императора мы очищаемся! Болтером и клинком мы очищаемся! За Империум Человечества мы побеждаем!»

Ее голос, сильный, ясный и непоколебимый, резонировал с силой ее убеждения, маяк надежды для осажденных, уступающих по численности имперских защитников, призывный клич против надвигающейся тьмы, предвестник гибели для орков, которые осмелились встать на ее пути. Она двигалась сквозь бойню, вихрь разрушения, ее цепной меч был пятном серебра, кричащая, скулящая змея смерти, разрывающая плоть и кости орков с ужасающей легкостью, каждый ее удар был молитвой Богу-Императору, каждое ее убийство было актом преданности, кровавой жертвой, принесенной на алтарь войны. Она была ангелом смерти, облаченной в багряно-белое, ее вера была ее щитом против коварных шепотов и ужасающих искушений варпа, ее ярость была ее оружием против бесчисленных врагов человечества, каждое ее действие было свидетельством непоколебимой силы воли Императора. Она была воином Священной Розы, вестницей смерти и разрушения, живым воплощением мощи Империума, и в тот момент, среди бурлящего хаоса битвы, она была неудержима, сила природы, обрушившаяся на врагов человечества.

Глава 9: Момент связи

Рев поля битвы был симфонией разрушения, какофонией рвущегося металла, гортанных криков и отрывистого лая болтеров. Сестра Амара, ее силовая броня была скользкой от крови, свидетельство учиненной ею бойни, обнаружила себя изолированной. Волна зеленого хлынула, волна звериной дикости, которая поглотила ее отряд целиком, оставив ее дрейфовать в море бивней, когтей и грубого ржавого металла. Мерцающий свет огня горящих обломков отбрасывал длинные танцующие тени, превращая орков в гротескные, кошмарные фигуры, которые, казалось, корчились и извивались на периферии ее зрения. Воздух, едкий и густой с медным привкусом крови, душил ее легкие. Она чувствовала металлический привкус на своих губах, мрачное напоминание о ее собственной смертности.

Давление орочьих тел было удушающим, волна мускулов и злобы, которая грозила раздавить ее. Их гортанный рев, прерываемый грубым, ритмичным скандированием их боевых кличей, колотил по ее черепу, атакуя ее чувства. Она могла чувствовать вибрации их топающих ног по разоренной земле, дрожь, которая говорила о надвигающейся гибели. Один зверь, крупнее остальных, его кожа была лоскутным одеялом из гноящихся язв и грубых кибернетических дополнений, неуклюже шел к ней. Его клыки, пожелтевшие и сколотые, торчали из нижней челюсти, как зазубренные осколки кости. Его глаза, горящие первобытной, бездумной яростью, были устремлены на нее с хищным блеском. Он поднял грубый топор, его лезвие было черным от засохшей крови, свидетельство бесчисленных жертв.

Болтер Амары щелкнул, пусто. Ее цепной меч, с зубов которого все еще капала отвратительная сукровица недавно убитого орка, зашипел и умер, его силовая ячейка иссякла. Холодный ужас охватил ее сердце. Она приготовилась, в ее глазах мелькнула искорка неповиновения, готовая встретить свою судьбу со стоицизмом, требуемым от Адепта Сороритас. Время, казалось, растянулось, исказилось, когда топор орка опустился тошнотворной дугой. Она могла видеть каждое несовершенство на ржавом металле, каждую каплю засохшей крови, каждую царапину и вмятину, которые отмечали его жестокую историю. Зловонное дыхание орка омыло ее, горячее и воняющее разложением.

Затем вспышка ослепительного света. Жгучий луч лазерного огня прорезал воздух, линия раскаленной энергии ударила орка прямо в грудь. Воздух затрещал и хлопнул от разряда, резкий и едкий запах озона. Чудовищное существо споткнулось, его импульс был сломлен. Взгляд замешательства, почти комичный в своей нелепости, мелькнул на его звериных чертах, прежде чем оно рухнуло в кучу, его жизнь угасла в одно яркое мгновение.

Амара подняла глаза, ее сердце все еще колотилось о ребра, легкие горели. Перед ней, силуэтом на фоне мерцающего пламени, стоял рядовой Кель. Его лазган, все еще дымящийся, свободно висел в его руке. Его лицо, покрытое грязью и потом, было изуродовано усталостью битвы, но его глаза горели непоколебимой интенсивностью. Он был резким контрастом с богато украшенными доспехами и освященным оружием Сестры Битвы, которую он только что спас. Его униформа, порванная и запятнанная, говорила о бесчисленных сражениях, в которых он сражался и выжил. Он был свидетельством стойкости и упорства Имперской Гвардии, символом непоколебимой преданности человечества перед лицом превосходящих сил.

Их взгляды встретились. В этот единственный, мимолетный момент, среди резни и хаоса, образовалась связь. Между ними возникло молчаливое понимание, осознание общей человечности перед лицом нечеловеческих ужасов. Жесткие доктрины Империума, огромная пропасть между их станциями, сама ткань их отдельных миров, казалось, растворились. Все, что осталось, – это сырая, инстинктивная правда их общего опыта, связь, выкованная в огне и крови.

Он спас ей жизнь. Не громкими заявлениями или героическими речами, а простым, решительным актом мужества. Она была свидетелем его храбрости, его непоколебимой преданности долгу, его готовности встретить смерть, не дрогнув. В этот общий момент уязвимости, среди оглушительного грохота битвы, было посажено семя. Семя запретной связи, семя, которое будет расти, бросая вызов жестким догмам их миров, бросая вызов мрачной тьме 41-го тысячелетия. Семя, которое обещало нечто большее, нечто драгоценное и редкое в галактике, охваченной войной – любовь, которая осмелилась расцвести среди руин.

Глава 10: Передышка и размышления

На данный момент волна зеленокожих сломилась. Подобно гнойной волне, разбивающейся о непреклонные скалы имперского сопротивления, она отступила, оставив после себя леденящую душу картину опустошения. Поле битвы, склеп под небом, задыхающимся от жирного дыма, пульсировало болезненным послесвечением насилия. Раздробленные кости, фрагменты керамитовой брони и искореженные останки орочьей техники были разбросаны среди перекопанной земли, мрачная мозаика смерти. Воздух был тяжелым, густым от медного привкуса пролитой крови, едкого запаха сожженного прометия и всепроникающего смрада разложения, миазмы, которые облепили Амару, словно вторая кожа, леденящее напоминание о бойне, свидетелем и участником которой она стала. Над головой небо пролило маслянистый дождь из пепла, болезненное крещение, которое еще больше затмило мерцающие костры горящих обломков, их пламя отбрасывало гротескные, танцующие тени, которые, казалось, насмехались над безмолвными страданиями мертвецов.

Амара, ее силовая броня, когда-то символ праведной ярости, теперь окрашенная в ужасающий багровый цвет, тяжело опиралась на зазубренный осколок феррокрита, грубая поверхность которого врезалась ей в спину. Огромный вес битвы давил на нее, физическое проявление эмоционального смятения, бушующего внутри. Каждый вдох, втянутый рваными вздохами сквозь стиснутые зубы, был жгучим напоминанием о ядовитых парах, которые заполняли ее легкие, постоянной, жгучей боли, которая отражала пустоту в ее душе. Рядом с ней стоял солдат Кель, сжимая лазган в хватке с белыми костяшками пальцев, спасательный круг в море отчаяния. Его лицо, покрытое грязью и изрезанное морщинами истощения, было маской усталой решимости, тысячеярдовым взглядом человека, который увидел слишком много, слишком рано. Некогда гордый кадийский синий цвет его мундира, символ непоколебимой преданности Богу-Императору, теперь превратился в рваное, покрытое пятнами свидетельство жестоких реалий войны, полотно, на котором были изображены пережитые им ужасы.

Тишина, наступившая на поле битвы, была резким, гнетущим контрастом с предшествующей какофонией. Это была тишина, более ужасающая, чем любой рев битвы, тишина, нарушаемая только потрескиванием углей умирающих костров, далекими, булькающими стонами умирающих и скорбным шепотом ветра, пробиравшегося сквозь обломки, неся с собой слабые, неземные шепоты потерянных душ. Это была тишина, полная ожидания, тишина, которая красноречиво говорила о неизбежном возвращении зеленого прилива, тишина, которая кричала об ужасах, которые еще должны были наступить.

Голос Кейла, хриплый и напряженный, просто хрип на фоне гнетущей тишины, наконец, разрушил чары. «Близко, сестра. Слишком близко». Его слова повисли в воздухе, тяжелые от невысказанного смысла, общего понимания тонкой как бритва грани между жизнью и смертью.

Взгляд Амары, обычно холодный и далекий, непреклонный взгляд набожного воина, мерцал теплом, которое удивило даже ее. Общий опыт столкновения с забвением, грубая, инстинктивная уязвимость, которую они оба пережили, выковали между ними неожиданную связь, хрупкий мост, перекинутый через огромную, казалось бы, непреодолимую пропасть, разделявшую их миры, их убеждения, их самих.

«Действительно, Trooper», – ответила она, ее голос был тихим и хриплым, лишенным своей обычной формальности, открывая намек на женщину под доспехами. Маленькая, почти незаметная улыбка коснулась ее губ, мимолетная вспышка света в надвигающейся темноте. «Твоя цель… она спасла мне жизнь. Спасибо».

Сухой, невеселый смешок сорвался с губ Кэля. «Просто повезло, я полагаю. Не хотел бы столкнуться с этими ублюдками без полной обоймы». Он указал на павшего орка, чье массивное тело все еще тлело, гротескный памятник мощи лазерного выстрела, положившего конец его буйству. «Этот выглядел так, будто он собирался превратить твои четки в трофей».

Улыбка на губах Амары стала шире, редкое и драгоценное зрелище в этом мрачном и пустынном мире, мимолетный проблеск красоты среди уродства войны. «Они благословенны, Солдат. Они бы задушили его собственными богохульствами». Ее голос, хотя и был еще тихим, содержал нотки стали, непоколебимую веру Адепта Сороритас, сияющую сквозь него.

Между ними повисла тяжелая тишина, наполненная невысказанным грузом общей травмы, ужасов, которые они видели, потерянных жизней, постоянного, грызущего страха того, что еще должно было произойти. В воздухе висела сильная эмоция битвы, ощутимое напряжение, которое трещало между ними, молчаливое признание связи, выкованной в горниле войны.

Кель переместил вес, его взгляд скользнул по опустошенной местности, его глаза стали жесткими с мрачной уверенностью. «Они вернутся», – сказал он, его голос был низким и звучным, голос опыта говорил суровую правду. «Они всегда возвращаются. Больше. Злее».

Амара кивнула, устремив взгляд на далекую линию деревьев, где тени, казалось, извивались и сливались, намекая на невидимые ужасы, таящиеся внутри, ожидая своего момента, чтобы нанести удар. Проблеск тепла в ее глазах померк, сменившись стальной решимостью воина, готового встретиться со своим долгом, принять свою судьбу. «Мы должны подготовиться», – заявила она, ее голос вновь обрел свою обычную твердость, нежная уязвимость, на мгновение мелькнувшая теперь под железной волей Адепта Сороритас. Однако под закаленной внешностью оставался тлеющий уголек связи, хрупкая искра, упрямо тлеющая в сердце надвигающейся тьмы, свидетельство неожиданной связи, выкованной в горниле войны, связи, которая бросала вызов логике, связи, которая шептала о надежде среди отчаяния. В этот общий момент передышки, среди руин умирающего мира, семя запретной любви пустило корни, нежный, невероятный цветок, осмеливающийся расцвести перед лицом всепоглощающего отчаяния, свидетельство несокрушимой, неукротимой силы человеческого духа, луч света в мрачной тьме 41-го тысячелетия.

Глава 11: Подсчет стоимости

Рассвет пролился по опустошенной местности, нерешительная ласка синяков пурпурного и кроваво-оранжевого на пепельно-сером полотне задымленного неба. Зарождающийся свет, просачивающийся сквозь клубящуюся дымку, осветил сцену глубокого опустошения, отвратительный шедевр разрушения, сотворенный жестокой рукой войны. Поле битвы, когда-то яркое полотно жизни и движения, теперь было безмолвным склепом, гротескной мозаикой из сломанных тел, разбитых машин и кратеров, глубоко вырытых в земле, словно их царапал какой-то чудовищный, невидимый зверь. Воздух, тяжелый от приторного смрада смерти и разложения, цеплялся за горло, как фантомная рука, постоянное, удушающее напоминание об ужасах, которые развернулись под равнодушным взглядом умирающего солнца. Металлический привкус пролитой крови, смешанный с едким запахом жженого прометия и тошнотворно-сладким запахом разлагающейся плоти, пропитывал каждый вдох, невидимой пеленой окутывая выживших, леденящее душу свидетельство непомерной цены победы.

На пустынном пространстве поля битвы остатки имперских сил, избитые, истощенные и преследуемые призрачными обликами павших товарищей, двигались среди руин, словно призраки на кладбище, которое они сами создали. Их лица, покрытые грязью и изрезанные глубокими морщинами истощения и травм, были масками горя, их глаза были пусты от беспощадного натиска ужасов, свидетелями которых они стали. Некоторые двигались с механической эффективностью, мрачной точностью автомата, рожденной годами суровых тренировок и глубоко укоренившейся дисциплины. Они ухаживали за ранеными натренированными руками, их движения были быстрыми и обдуманными, отчаянная, почти тщетная попытка навести порядок в подавляющем хаосе. Другие спотыкались среди обломков, их движения были медленными и нерешительными, их глаза нервно метались, преследуемые призраком зеленого прилива, словно ожидая, что из земли в любой момент вырвется еще одна волна звериной ярости. Они собирали мертвых, их лица были мрачными и застывшими, их сердца были полны скорби, они осторожно укладывали сломанные тела своих товарищей, своих братьев и сестер по оружию на самодельные носилки, сделанные из разбитых обломков, их молчаливое почтение было резким, острым контрастом с жестоким безразличием поля битвы. Ритмичный лязг металла о металл, когда они спасали то немногое, что осталось от их разбитого оборудования, эхом разносился по пустынному ландшафту, скорбная панихида по павшим, плач по потерянным жизням и погасшим будущим.

Первоначальный натиск орков был отбит, отброшен назад непоколебимой храбростью и пылкой верой Имперской Гвардии и Адепта Сороритас, свидетельством неукротимого духа человечества перед лицом превосходящих сил. Но эта с трудом завоеванная победа досталась ужасной ценой. Земля была устлана телами павших, верных гвардейцев и набожных сестер, их изломанные тела лежали скрюченными и безмолвными среди обломков, их жертвы были мрачным подношением на алтаре войны. Сам воздух потрескивал от затяжного психического остатка битвы, слабого, тревожного эха ужаса и ярости, поглотивших землю, ощутимого чувства потери, пронизывающего каждый атом опустошенного мира. Даже сама земля, казалось, скорбела, израненная и сломленная, неся на себе неизгладимые следы конфликта, безмолвный свидетель ужасов, которые были выпущены на ее поверхность.

Амара, ее некогда безупречная силовая броня теперь была побита и покрыта шрамами, свидетельство жестокости битвы, двигалась сквозь обломки, как призрак, ее движения были медленными, обдуманными, каждый шаг был выверенным и точным. Тяжесть битвы, явный, сокрушительный масштаб потерь давили на нее, удушающее бремя, которое грозило погасить мерцающее пламя ее духа. Эхо битвы все еще раздавалось в ее разуме, крики умирающих, гортанный рев орков, оглушительный рев взрывающихся машин, постоянный, отрывистый лай лазерного огня, какофония разрушения, которая играла в бесконечном цикле, мучительная симфония смерти. Она остановилась перед падшей фигурой сестры, ее лицо было безмятежно в объятиях смерти, ее руки крепко сжимали сломанные четки, бусины были разбросаны, как упавшие слезы, по пропитанной кровью земле. Амара опустилась на колени, ее собственные колени, одетые в керамит, терлись о разбитую землю, и осторожно закрыла глаза сестры, безмолвная молитва формировалась на ее губах, шепотная мольба об отпущении грехов, о мире, о прекращении страданий. Неизмеримая цена победы была глубоко запечатлена в чертах ее лица, глубокая печаль, которая отражала опустошение самого поля битвы. Она знала, с леденящей уверенностью, которая глубоко засела в ее костях, что война еще далека от завершения. Эта краткая передышка, этот момент скорбных размышлений был всего лишь мимолетной паузой перед тем, как буря разразится снова. Орки вернутся, больше, злее, их жажда крови неутолена. И Империум будет готов, ожидая, закаляя себя для неизбежного натиска. Но шрамы этой битвы, как физические, так и эмоциональные, невидимые раны, гноящиеся под поверхностью, будут оставаться еще долго после того, как прозвучит последний выстрел, как навязчивое напоминание о цене выживания в мрачной тьме 41-го тысячелетия.

Глава 12: Маловероятные союзники

В тревожной тишине, которая последовала за бурей битвы, хрупкое, почти неземное товарищество расцвело среди руин. Поле битвы, все еще тлеющее и покрытое шрамами, холст опустошения, написанный в оттенках серого и черного, было молчаливым свидетелем зарождающейся связи между сестрой Амарой и солдатом Кэлем. Две души из диаметрально противоположных миров, разделенные жесткими, беспощадными слоями имперского общества, но объединенные общим горнилом битвы, интуитивным опытом столкновения со смертью и выхода из нее, изменились, с другой стороны. Резкие линии разграничения, которые определяли их соответствующие роли, кажущаяся непреодолимой пропасть между набожными Адепта Сороритас и прагматичным имперским гвардейцем, размытые в дыму и тенях, смягченные общим бременем их испытаний.

Они работали бок о бок, невероятная пара среди опустошения, их движения бессознательно отражали друг друга в безмолвном балете сотрудничества. Амара, ее силовая броня, когда-то сияющая белизной, теперь потускнела и покрылась пятнами от остатков битвы, руководила укреплением оборонительных позиций с непоколебимой властью, которая противоречила ее истощению. Ее голос, ясный и звучный, прорезал затяжную дымку битвы, вдохновляя выживших Сестер Битвы на новые усилия, каждый ее жест излучал ауру спокойной решимости. Кель, его лазган перекинут через плечо, знакомый вес, который предлагал небольшую меру утешения в этом хаотичном мире, координировал усилия оставшихся гвардейцев, его грубые команды смягчались вновь обретенным уважением к монахине-воину, которая сражалась рядом с ним с яростью, которая соответствовала его собственной. Они делились своими истощающимися ресурсами – драгоценными боеприпасами, скудными пайками, бесценными знаниями, почерпнутыми из их соответствующих наблюдательных пунктов во время хаотичных приливов и отливов битвы. Каждое нашептанное наблюдение, каждое тщательно продуманное тактическое понимание были жизненно важной нитью в шатком гобелене их выживания, отчаянной попыткой предвидеть и подготовиться к неизбежному возвращению прожорливой орочьей орды.