Читать книгу: «Сумерки Яви. Воля Крови, Воля Голода»

Глава 1: Ржавчина на троне

Каменный трон вождя Серой Орды был высечен прямо в скале, в самом сердце их ревущего ущелья. Он был черен от копоти тысяч костров и отполирован до блеска телами десятков вождей. Уже сорок долгих зим на нем сидел Гур'траг. Его прозвище – Кровавый Топор – не было пустым бахвальством. Оно было вырезано зазубринами на лезвии его гигантского двуручного топора, где каждая зазубрина означала поверженного врага, и лезвие было покрыто ими, как оспой.

Гур'траг был старым волком. Один его глаз давно вытек в битве с ледяным гигантом на севере, но единственный оставшийся видел острее и дальше, чем два у любого молодого воина. Он видел каждую слабость, каждую затаенную обиду, каждую зарождающуюся интригу в своем племени. Его рука, похожая на корявый корень дуба, все еще могла поднять топор, способный расколоть человеческий щит вместе с тем, кто за ним прятался. Его слово было законом, твердым, как гранит этих скал.

Но закон начал ржаветь. И сам трон, казалось, стал холоднее.

Орки были народом огня, крови и движения. Их сутью была война. Набег, битва, добыча, пир – вот был цикл, по которому их племя жило веками. Но этот цикл нарушился. Мир менялся. "Мягкотелые" людишки на юге научились воевать. Их крепости стали выше, их мечи – острее, их князья – хитрее. Последние два набега, предпринятые Гур'трагом, закончились катастрофой. Орки вернулись, неся на щитах своих мертвецов и не привезя ни единой коровы, ни единой рабыни. Караваны, что раньше были легкой добычей, теперь ходили под охраной целых отрядов закованных в сталь гридней.

Война стала слишком дорогой. А мира орки не знали.

И в ущелье пришли два злейших, самых коварных врага орочьего народа: голод и скука.

Голод был физическим. Запасы вяленого мяса подходили к концу. Охота в окрестных горах не могла прокормить две тысячи глоток. Иногда по ночам из юрт доносился плач голодных детей.

Но скука была страшнее. Молодые воины, чья кровь кипела, чьи мускулы требовали битвы, слонялись по лагерю без дела. Их ярость, не находя выхода, выплескивалась в пьяных драках, в бессмысленной жестокости, в глухих, злых спорах. Они сидели, как волки в клетке, и с каждым днем их глаза становились все краснее, а клыки – острее. Они начали роптать.

Сначала – шепотом, у ночных костров. Что Гур'траг стал стар. Что его глаз потускнел, а рука ослабла. Что он боится. Боится людей, боится проигрыша. Что он ведет племя к угасанию, к позорной смерти от голода в этих проклятых скалах.

"Нам нужен вождь, что принесет нам мясо и кровь!" – этот клич, не произнесенный вслух, витал в воздухе, густой, как дым от костров.

И внимательнее всех к этому ропоту, к этому шепоту, к этому запаху назревающего бунта прислушивался тот, кто всегда оставался в тени.

Шаман Гор'дул.

Его звали Кривой Череп не из-за уродства. Его череп, начисто выбритый, действительно был сплюснут с одной стороны – результат травмы в детстве. Но прозвище отражало суть его разума: изворотливого, хитрого, видящего мир под иным, искаженным углом. Гор'дул не был воином. Он был хром, худ, и в прямой схватке его одолел бы любой подросток. Но его сила была в ином. Он говорил с духами. Он варил зелья, что открывали врата в иные миры. Он видел знаки в дыму, в крови жертвенных животных, в узорах трещин на камнях.

Гур'траг презирал его, считая колдовство "бабскими забавами", и держал при себе лишь по старой традиции. Но Гор'дул был умнее. Он видел то, чего не видел старый вождь, ослепленный своей верой в сталь. Он видел, что сила – это не только топор. Сила – это воля. А воля племени, как ржавчина, разъедала трон Гур'трага.

Гор'дул стоял в тени трона, в своей юрте, увешанной черепами и сушеными травами, и слушал. Он слушал рычание голодных животов. Он слушал звон стали в тренировочных поединках. Он слушал пьяные выкрики молодых волков. И он ждал. Ждал духа, достаточно сильного, чтобы оседлать эту волну ярости. Ждал своего часа, чтобы вцепиться в горло стареющему вожаку.

Глава 2: Шепот из тьмы

Сила Гор'дула была не в мышцах. Его трон стоял не на площади, а в глубине его юрты – душной, полутемной, пропахшей дымом, кровью и сушеными травами. Он не отдавал приказы. Он шептал советы, толковал знамения, лечил раны – и свои, орочьи, и те, что поглубже, душевные. Он был тем, к кому воины приходили ночью, тайком, чтобы попросить амулет на удачу или проклятие на соперника. Он был изнанкой, тенью силы Гур'трага.

По традиции, каждую ночь полнолуния шаман взывал к духам предков. Это был ритуал, которого боялись и который уважали. Гор'дул съедал горсть липких, синеватых грибов, что росли лишь в самых темных пещерах. Он садился у огня, бил в обтянутый человеческой кожей барабан, и его разум улетал из тела, блуждая по туманным тропам мира духов. Он говорил с тенями великих вождей прошлого, спрашивая их совета, моля об удаче в охоте и битвах.

Но в последнее время духи молчали.

Уже три луны подряд его путешествия в мир изнанки заканчивались ничем. Тропы предков заросли, их голоса стихли. Барабан гудел в пустоту. Он взывал к орочьим богам – богу кровавой сечи, богине плодородия – но и они не отвечали. Словно что-то отгородило их мир, мир орков, от мира духов невидимой, непроницаемой стеной.

Вместо них в его видениях, в клубах ядовитого, цветного дыма от галлюциногенных грибов, начал появляться другой голос.

Это не был громовой, рокочущий голос предка-воина. Не был звериный рык бога войны.

Голос был тихим. Вкрадчивым. Он шептал на самой грани слуха, проникая прямо в череп, минуя уши. Голос был мягким, убеждающим, сладким, как запах чуть подгнившего мяса, который так любят орочьи волки.

И он не приказывал. О, нет. Приказы – удел грубых вождей вроде Гур'трага.

Этот голос обещал.

Он обещал силу. Не тупую силу мускулов, что слабеет со временем, а иную. Вечную. Силу подчинять волю, выпивать жизнь врага, обращать его страх в свое оружие. Силу, какой не владел ни один орк от сотворения мира.

Он обещал славу. Славу, перед которой померкнут все жалкие победы Гур'трага. Не просто выигранные битвы, а завоеванные народы. Не просто добычу, а целый мир, лежащий у ног, – мир, готовый стать пищей.

И он обещал порядок. Идеальный орочий мир. Мир, в котором не будет ни голода, потому что вся земля станет их охотничьими угодьями. Не будет ни слабости, ни сомнений, потому что все будут подчинены одной великой, единой воле. Мир, где останется только одна, главная суть их народа, очищенная от всего лишнего, – вечная, бесконечная, славная бойня.

Он не называл своего имени. Но он называл имя того, кому Гор'дул будет служить, став его пророком и правой рукой. Имя, которое отозвалось в душе шамана гулким, триумфальным эхом.

Голод.

Каждую ночь Гор'дул возвращался из своих трансов, и его кривой череп гудел от этих обещаний. Он смотрел на свой лагерь – на грызущихся воинов, на тощего, слабого вождя, на плачущих от голода детей. И он видел гниль. Слабость. Тупик.

А голос шептал ему: "Ты – лекарство. Ты – тот, кто очистит их. Кто даст им цель. Нужно лишь протянуть руку и взять власть, что лежит под ногами".

Сначала шаман боялся этого голоса. Но чем громче роптали молодые воины в лагере, тем слаще и убедительнее становились обещания из тьмы. И страх в его сердце медленно, но неумолимо начал уступать место честолюбию. Черному, как уголь, и голодному, как сам его новый бог.