Читать книгу: «Миссия», страница 16

11. Гаххота!

Про тринадцатый этаж в «Принцессе» он получил информацию из коллективного сознания «роя». Смутную, немного противоречивую, но всё же безальтернативную в сложившейся ситуации. Обратившись человеком, следовало проникнуть в безопасную зону, – а там уж хоть в крысу, хоть в геккона – никто ничего не заподозрит. И из слов человеческих, запас которых иссяк, нужно будет сказать всего лишь «тринадцать». Со дна Байкала до Лейктауна путь был неблизкий. Можно, конечно, по подводным тоннелям и через океан. Но это слишком долго. Скоростными поездами и самолётами было быстрее. В аэропорту или на железнодорожной платформе всегда найдётся какой–нибудь ребёнок. Маленький комарик, укравший капельку крови, ни у кого не вызовет подозрений. Люди суетливы перед посадкой и на укусы не обращают внимания. Чадо, внезапно сделавшееся молчаливым и тихим, родителям в пути только в радость.

Сколько таких фокусов он проделал за свою долгую жизнь – уже и не счесть. Но в этот раз ему объявили настоящую войну, шансы победить в которой были исчезающе малы. Даже в 1767 году приходилось куда легче. Д'Энневали с гончими и семьюстами разгневанных помощников (среди которых 117 настоящих солдат), Лейтенант Охоты де Ботерн, убивший 1200 ни в чём не повинных волков… О! И этот славный Шастель, трясущий Библией перед почти слепым уже старым зверем, не помнящим, что происходило с ним все его последние годы! Две серебряные пули и почётное шествие в Версаль (где позже полусгнившее чучело сожгли на костре) … Для бедолаги это было лучше, чем оставаться одержимым и не иметь собственной воли. Тогда демону едва удалось избежать смерти, вселившись в сына Шастеля и навсегда исчезнув из Жеводана, чтобы через сотню лет вновь напомнить о себе, наводя ужас на туманный Уайтчепел. Славные времена! Люди слагали про него легенды! А теперь что? Скукота… Ни Джек–потрошитель, ни Дракула, ни Элизабет Батори, – никто теперь не в состоянии завладевать рассудком людей надолго. Люди пресыщены чернухой и новостями; люди привыкли воспринимать происходящее за пределами их квартиры как кадры кино, не способные поколебать их размеренного быта, завёрнутого в леность и мелкие склоки. А после открытия Петли и вовсе мышление людей стало наукообразным. Они полагали, что отныне можно всё просчитать, всё объяснить, всё вылечить и исправить. Над сказками братьев Гримм потешались; вампиры и оборотни вызывали опасение только у тех, кто по долгу службы знал больше и рисковал своей жизнью ради тех, кто едва ли был достоин таких жертв. Только далеко на Аляске, или в малолюдной тайге, или в индейских резервациях, где ещё теплился первобытный трепет перед суровыми стихиями рек, снегов и полузабытых святилищ, можно было уловить терпкий запах мистического переживания.

И в Лейктауне его ждало очередное разочарование. Не зря информация о «Принцессе» казалась такой смутной. Входной портал в виде лифта на тринадцатый этаж был отключён; синт на пароль «тринадцать» ответил только: «Простите, не понял». Сайта «Клуба Тринадцати» отныне не существовало. И ко всему прочему его уже поджидали у входа в отель, да и по периметру площади, на которую смотрел фасад, прохаживались бойцы космического спецназа, которых он сразу не заприметил, воодушевлённый близостью спасительной цели. Если бы он замешкался хотя бы ещё на одну минуту, то скрыться было бы невозможно. Но на краю площади оказалась ливнёвка. Метрах в пяти от него. Секунда – и вот он уже водяной уж. Ловко проскользнув между прутьев, он для всех будто провалился сквозь землю. Лабиринты городской канализации. Сколько раз приходилось прятаться в этих подземных норах, пугая диггеров и бомжей. Но сегодня эти лабиринты ему не помогут. Сейчас там полно охотников и ловушек. Ужом, крысой, крокодилом, африканской гиеной – он проталкивался, проползал, прятался и дрался до самого вечера, пока силы почти не иссякли. У него они тоже были не бесконечны. Нужно отдышаться и приготовиться к смерти. Так он решил. Не то чтобы смирился, а именно решил. И сразу сделалось на душе спокойно, если предположить, что у него вообще имелась душа. Теперь он был земляным попугаем. Какапо. Как–то само собой получилось. Сверху, из–за решётки, просачивался слабый свет, отражаясь в маленьком ручейке перед его лапами. Он посмотрел на своё отражение. Боже! Какая грустная физиономия! Такого даже и он не посмел бы обидеть. На улице где–то невдалеке послышался вой полицейских сирен. Что? Даже полицейских подключили? По гулкому тоннелю с обоих концов раздавался грохот тяжёлых берцев. Всё ближе и ближе. Ещё минута – и всё кончено. Ещё минута. Шум мотора, глухой удар. Это всё наверху. Что там такое происходит? Он запрокинул голову, посмотрел сквозь рёбра решётки. И в этот момент увидел, как на него падает лист бумаги. Что–то написано. Про дантиста. Это слово он помнил. Было время – собирал зубы, подражая охотникам. А это что? Кровь? Три кажущиеся чёрными капли на листке были свежи. Он лизнул языком. Кровь!!! Ээ… С этого места прошу поподробнее… Ещё есть шанс. Кровь была необычной. Обожгла язык и, словно электричеством, зарядило всё тело. Мышцы непроизвольно сжались в стальную пружину. Один мощный прыжок – и он кузнечиком вылетел из ливнёвки и уселся рядом с каким–то человеческим телом. Молодая девушка лежала на краю тротуара, не подавая признаков жизни. Кровь на бумаге принадлежала ей. Метрах в десяти притаился автомобиль с выключенными фарами. За рулём сидел мужчина и выходить из машины не торопился. Этот не из спецназа. Бери выше. Видывал он и таких. Сбитая им девчонка не случайность. Но времени думать об этом не оставалось. Эта девушка была единственным его спасением. Слиться с ней. Умереть с ней. Это он умел хорошо. Сейчас нагрянет полиция, вызовут скорую помощь, и его увезут в ближайший госпиталь. Затем – морг. А потом – свобода! Никто не заподозрит ничего странного в этом теле. Сама судьба кидает ему спасательный круг.

Так оно всё и произошло. Несколько часов с замирающим сердцем. С его сердцем в сердце этой несчастной. И вот он уже в морге. Ночь на дворе. Все люди разошлись до утра. Пора убираться из этого города. Но что–то продолжало его держать здесь. Словно было ему комфортно, как в утробе у матери. Ничего не хотелось. Может быть, только уснуть. Вспомнить своё имя, своих друзей. Ведь были же у него когда–то друзья? Наверняка были. Сейчас пришли бы на помощь. Что произошло? Как так вышло, что он стал таким? Чудовищем, устремлённым во тьму. Всё тело продолжало гореть, только уже без боли, будто оттаивало что–то вмороженное в него веками. В тёмной камере холодильника вспыхнул свет. Пространство стало расширяться во все стороны. Смутные очертания лиц возникали то тут, то там. Потом уже целые фигуры. В белых накидках со странными знаками по бокам. Он стоял на коленях посреди серебристого зала, окружённый этими фигурами. Их взгляды были устремлены на него. Чего хотели от него эти люди? Вспомнить своё имя? Да, да… Кажется, нужно вспомнить своё имя. Голову пронзила жуткая боль, точно вторая его половина сопротивлялась. Боль делалась всё сильнее. Он не выдержал и закричал изо всех сил. Дверь холодильника вылетела и с грохотом упала на тележку с хирургическим инструментом. Ступая нежными девичьими ногами по скальпелям и пилам, он перебрался на железный стол для вскрытия, холодный и мокрый от воды. Собрав в кулак последнюю волю, с помутневшим от боли сознанием, он вышел из девушки в своём привычном облике, который принимали за чупакабру. Боль сразу ушла. Он посмотрел на девушку, протянул к ней когтистую лапу и произнёс:

– Гах… хота.

Потом ещё увереннее:

– Гаххота!

И ещё… И ещё… И ещё…

ГАХХОТА.

Это было его имя.

Вся шерсть его сделалась белой как снег. Он вспомнил всё. Он вспомнил всех.

– Живи, – напоследок промолвил он, осторожно положив подушечку лапы девушке на область сердца. Почувствовал, как оно забилось. Сначала медленно и неровно. Потом всё быстрее и увереннее. Он вздохнул, сломал замок на входной двери и выбежал в коридор.

– Гаххота! – разнеслось по пустым коридорам приземистого безлюдного здания.

12. Пуля

Несколько последних заданий подкосили Джерода настолько, что он перестал себя узнавать. Мысленно проникая в существо Гаэля всё глубже, он был теперь уверен, что мир, каким он Джероду виделся, словно перестаёт существовать. Таяли смыслы, странным образом менялись либо вообще исчезали люди. Никаких белых и чёрных клеток, никаких фигур, никаких кругов с красными точками. И только одно правило – беспрекословно подчиняться воле Гаэля, пока ещё маскирующегося в мантию благодетеля. Отныне Джерод стремился избегать личных контактов с Гаэлем, да и тому, собственно, уже не было до Джерода интереса. Теперь и сны стали другими – тени полузабытых людей преследовали его, стоило лишь забыться: что–то говорили ему, смотрели на него с укоризной. Он не помнил их точных слов, вернее, не мог связать в смыслы. Но выражение их лиц и взглядов вполне восполняли собой потерянные на границе сна связи. Больше других не оставлял в покое Курель. Может быть, персидское небо как–то особенно повлияло на его чувства, въелось яркими созвездиями, словно печать. Он ничего не знал о судьбе профессора после той ночи на Башне Молчания. Но сомневаться в том, что судьба его незавидна, нисколько не приходилось. Неделю назад он зачем–то отыскал в библиотеке книгу Куреля. Называлась она «Семь Новых Небес». Профессор излагал в ней теорию о том, что на земле, начиная со времён первых цивилизаций, случилось уже несколько концов света, почти никем не замеченных. Имея кое–какие знания из философии и теологии, Джерод без особого труда прочёл книгу за одну долгую ночь в Пекине. После лекций по христианству его долго не оставлял в покое один вопрос: как мог Христос обмануть человечество, не придя в обещанный Им самим срок?! «Истинно говорю вам: не прейдёт род сей, как всё сие будет». Так было записано у Матфея со слов самого Христа. С этим вопросом он обращался к профессорам и к священникам из разных христианских конфессий. У первых было всегда своё мнение, обычно сильно заумное и пестрящее указаниями на ещё более глубокомысленные источники. Вторые же бормотали что–то не очень внятное, в конце концов заключая, что пути Господа неисповедимы. Но очевидно, что ранние христиане слова Христа понимали буквально, чем и объяснялась их безудержная отвага, с которой они поднимались на костры и спускались в ямы с диким зверьём. Так что же? Не правильно поняли? Или, что невозможно себе представить, Он всё–таки не сдержал сло̀ва?.. А если всё куда проще: обещанное свершилось в сроки, праведные были вознесены и кроткие унаследовали Новую Землю? А оставшиеся просто потеряли память и примкнули к кругам чистилищ, бродя по старой земле в поисках новых смыслов. Некоторые из древних историков замечали, что во времена их жизни население планеты было гораздо меньше, чем в эпоху Семирамиды. Так полагал Диодор. Юстус Липсиус в конце шестнадцатого века в своём трактате о величие Рима утверждал, что в древности этот город насчитывал четыре миллиона людей. Гергард Иоганн Фосс был убеждён в ещё большей численности – четырнадцать миллионов. И это было больше населения трёх крупных по меркам средневековья государств. Позже Монтескье в одном из своих писем поделился собственными наблюдениями. «Греция так пустынна, – писал он, – что не заключает и сотой части своих древних обитателей. Испания, когда–то столь населенная, представляет собой ныне только зрелище безлюдных деревень, а Франция – ничто по сравнению с той древней Галлией, о которой повествует Цезарь. Северные страны сильно опустели. Польша и Европейская Турция теперь уже почти совсем не населены… В конце концов, мысленно обозревая землю, я нахожу на ней только полное обветшание, будто ее только что опустошили чума и голод. Рассчитав с наибольшей точностью, какая только возможна в таких вопросах, я пришел к выводу, что теперь на земле осталась едва одна десятая часть людей, живших на ней в древности».

Джерод знал о находках в Амарне и о табличках, найденных Курье под Тезенжем. Он не спрашивал профессора об их содержании, но догадывался, что теории, изложенные в книге, скорее всего подтверждались. И времена настали такие… И в Конфедерации, и в Петле, – всё было пропитано ожиданием перемен. Только каких? Мог ли Джерод допустить мысль о том, что у белых есть хоть малейший шанс на этой сплошь чёрной доске? Он не знал другого мира, кроме того, в котором приходилось вращаться. Но этот другой мир всё–таки мог где–то существовать. Ведь с кем–то чёрные фигуры сражались, уже напрасно пытаясь перекраситься в белый. Из–под этой белой краски торчали рога.

Он не спал уже три ночи подряд. Ехал к очередной своей цели по переполошенному охотой за оборотнем–селенитом Лейктауну. Первый раз целью была какая–то девчонка, не успевшая даже встретить своё совершеннолетие. Безумие. Чем она помешала «им»? Он вздрогнул, поняв, что впервые в своей жизни отделил себя от тех, с кем многие годы находился в одной связке. Как он устал… Словно заблудился в дремучем лесу и не в состоянии найти дорогу назад. Хочется просто лечь где–нибудь под кустом и уснуть. Пусть рушится мир, старый, новый, какой угодно. Ему уже всё равно. Он готов, проснувшись, принять любые правила новой игры, лишь бы они были. Он вспомнил тот месяц в Аделаиде, который провёл перед отправкой в армию. Как давно это было! Отсюда, из этого времени пляж Сомертон казался ему верхом блаженства. Если куда и хотелось бы уехать сейчас Джероду, то это было единственным на земле местом.

У дома, в котором он должен был найти девушку, столпились полицейские. Джерод знал, что она в квартире у недавно осужденного за что–то дантиста. Там Джерод должен сейчас быть. Но какой–то благочестивый мудак вызвал наряд, нарушив утверждённую схему действий. Быстро проанализировав ситуацию, Джерод решил, что девушка попытается уйти через пожарную лестницу, которую с фасада не было видно. Он объехал два дома по узким переулкам, чтобы не попасть в поле зрения полицейских, и, вывернув на дорогу, нажал на газ. Усталость не переставала пульсировать в голове. На какие–то незаметные миллисекунды мозг отключался. Видимо, как раз в такой промежуток он почувствовал глухой удар о бампер, потом на мгновение мелькнуло лицо той самой девушки и ударилось о лобовое стекло. Она отлетела метров на десять на край тротуара и лежала неподвижно. Джерод замер, пытаясь осознать случившееся. Выключил фары, заглушил мотор. Нужно было выйти и убедиться, что она мертва. Но он не мог пошевелиться. Упёрся немигающими глазами в её тело. Потом заметил как кузнечик выпрыгнул из ливнёвки и с этим телом будто бы слился. Боже! Да это же тот, на кого устроила охоту эта тупая спецслужба! И что теперь ему делать? Вот уже и полицейская машина тут как тут. Направили в его сторону пистолет и попросили медленно выйти. Он сделал всё, что от него требовали, потом спокойно объяснил кто он и почему от него следует держаться подальше. Полиция спорить не стала. И это правильно, потому как в ином случае увозить пришлось бы сразу несколько трупов.

Покинув место происшествия, он направился сначала в ближайший госпиталь и узнал, в какой морг увозят оттуда скончавшихся пациентов. Этот оборотень, конечно же, не оставит шансов девчонке, даже если она окажется ещё жива. Знавал он этих тварей. Это были убийцы, в словаре которых не имелось слова «пощада». Пусть и случайным образом, и более чем странным, но с заданием своим он справился. Можно было позволить себе ещё один ход – подстрелить и это чудовище. Подъезжая к моргу, он ещё не имел в голове такой мысли. Смутила его водонапорная башня, словно тренога марсианских пришельцев нависшая над обветшалым одноэтажным зданием. Припарковав машину на тёмной обочине, Джерод достал своё любимое оружие. Усталости теперь словно и не было. Сердце забилось учащённо, кровь прилила к лицу. Он забрался на маленький пятачок на верхушке башни, огороженный хлипкой оградой, разложил винтовку, отладил прицел, дослал затвором серебряную пулю в патронник и стал ждать. Ждать он мог сколько угодно. Но в этот раз долго и не потребовалось. Уже через полчаса девушку привезли. Время было позднее, даже с высоты башни чувствовалось, как все люди, которых пришлось назначить для сопровождения, кривятся и негодуют. Долго они задерживаться не стали. Сердце билось всё чаще, дыхание становилось неровным. Нужно успокоиться. Подышать глубоко. Всё хорошо. Самый обычный выстрел, которых было десятки. Как только Джерод пришёл в себя, он услышал где–то в глубине здания череду неистовых криков. Потом дверь морга с грохотом отворилась. Белое как снег существо одним мощным прыжком оказалось на крыше соседней с моргом пристройки, на секунду замерло и повернуло голову в сторону Джерода. Но он уже был готов. В прицеле он видел глаза, устремлённые прямо на него. Существо сморщило лоб, потом как–то вроде даже удивилось. Палец уверенно нажал на курок. Раздался щелчок. Прицел был выверен точно. Аккуратная красная точка на белом лбу. Вряд ли зверь успел что–нибудь осознать. У него не было шансов. Через минуту над телом закружились светлые огоньки, всасывая в себя уже мёртвые ткани; потом замерли и обрели ту изначальную форму, с которой селениты рождались. Сейчас это могло означать только одно – демон наконец мёртв. Усталость снова обрушилась на него. Джерод закрыл прицел и уже начал было разбирать винтовку, как вдруг увидел совершенно невозможное – из морга вышла та самая девушка, целая и невредимая, в смерти которой он нисколько не сомневался. Как такое возможно? Он судорожно стал запихивать обычный патрон в винтовку. Патрон выскользнул из пальцев и, подпрыгивая, покатился по округлому скату огромного водяного бака. Джерод потянулся ещё за одним, но вдруг замер… Что он здесь вообще делает? Кто он? Даже чудовище не тронуло эту девушку. Получается, что он хуже этого монстра, слепо следует лишь инстинкту, не задавая себе вопросов?! Чем она так опасна для Гаэля? И если действительно опасна, то не лучше ли её отпустить? Сделать своей пулей, может быть, первый раз в жизни летящей в правильном направлении! Вот ведь ирония судьбы. Он сидел на своей любимой водонапорной башне и отказывался стрелять. Но при этом его бездействие выглядело куда более страшным наказанием для того, в ком он уже ясно различал фигуру чёрного короля. Да, это будет приговором самому себе. Но он не из тех, кто опускает руки. Его главная в жизни пуля теперь запущена. Можно укрыться на какое–то время в Петле – доступ туда у него пока есть, – а потом думать как поступить дальше. Его ум в эти секунды был чрезвычайно ясен, настолько ясен, что он по памяти мог пересчитывать песчинки на пляже в Аделаиде и наизусть декламировать «Рубайят» от корки до корки.

13. Я

Парк Ла–Виллет совсем недавно считался самым большим в Париже. Но многое изменилось с появлением Петли. И на мой взгляд, несомненно взгляд обычного обывателя, за несколько лет от парка «откусили» немаленькую часть для каких–то бессмысленных построек. Бывали времена, когда Рю–де–Кольмар, на которой мне посчастливилось родиться и жить, неделями утопала в цветах, привлекая толпы весёлых туристов. Но теперь, глядя в окно даже в самый солнечный день, я видел только несколько утомлённых прохожих, будто заблудившихся и отчаявшихся отыскать дорогу к отелю. Случались дни, когда, сворачивая с Галери–де–Л'Урк или с аллеи Серкль, я прятался в саду Трей, чтобы побродить между огромными зеркалами или, сняв обувь, зудящей кожей прикоснуться к тропинкам, укрытым под сенью больших деревьев. Так доставал меня город. Но теперь… Теперь Париж был уже не тот, и моя любимая улочка перестала отличаться от садовых тропинок, а витрины полупустых кафе и магазинов превратились в те же самые зеркала, издевательски удваивающие и без того унылую пустоту. Все интересы переместились в Петлю. Новые «парижы» привлекали помрачённые рассудки людей, и за этим ажиотажем никому уже не было дела до того, кто и сколько «откусил» от Ла–Виллет и куда пропал весь бамбук из экзотического Бамбукового Сада, что ещё совсем недавно существовал в восьмидесяти метрах юго–восточнее от Сада Трей.

Впрочем, что я буду лукавить… Я сам мечтал о Петле. Как раз в те ещё безумные дни, когда мой телефон не умолкал с утра и до самой ночи. Всем от меня что–нибудь было нужно. Круговорот этих «нужностей» сейчас даже и не смогу вспомнить. Люди, просившие у меня совета или помощи, давно и сами уже наверняка забыли о всех своих тогдашних идеях. В огромном аквариуме, где сплошь были одни писатели, композиторы, художники и философы, все хорошие идеи либо беспардонно съедались акулами медиа бизнеса, либо, если они были не столь хороши, никому оказывались не интересны; я прошёл через всё это уже давно, но, поскольку мои взгляды никем не принимались в расчёт, мне приходилось терять уйму энергии, бессмысленно транжиря своё время. И это время мне необходимо было вернуть. Вся моя литературная деятельность (преподавание в начальной школе и четыре опубликованных романа) приносила прибыли столько, сколько хватало на выживание. Мои мысли о домике где–нибудь в Альпах, в Шампани, где никто не потревожит моего вдохновения, были только зыбким сонным муаром. Что уж говорить о подобном домике в Петле! «Мёртвые души» были написаны на Страда Феличе в доме № 126. Всем писателям нужен такой «домик». Кто–то находит его по собственной воле, а кто–то, как Пушкин, по случаю очередной ссылки. Но случилось непредвиденное. Какой–то начинающий продюсер запустил в прокат фильм, почти полностью повторяющий сюжет одного из моих романов. Не знаю до какой степени нужно быть тупым, чтобы не попытаться хоть как–то завуалировать сюжет под новый сценарий. Сценарист оказался ещё бездарнее режиссёра. Впрочем, вся команда, занимавшаяся этой поделкой, была неправдоподобна в масштабах своей непрофессиональности. Получись фильм хотя бы более–менее сносным, я даже, наверное, и не попытался бы восстанавливать справедливость. Но это был уже перебор. Я подал в суд. Волокита заняла почти полтора года, и в конце концов мне выплатили компенсацию в 800 000 евро. Не весть какие деньги для такого рода дел. Но не было бы и их, если бы режиссёр не совершил ещё одного глупого поступка, когда нанял шпану, перевернувшую вверх дном мою маленькую квартирку. Не знаю, намекал ли он тем самым на свои умственные способности или же надеялся, что я отзову иск, но меня это привело к знакомству с одним очень приятным детективом, который и вычислил незадачливого «злодея» (полиция всё это время только посылала на мой адрес не обнадёживающие отписки). Денег мне хватило на то, чтобы купить билет в мой «альпийский домик» на семнадцать циклов. Именно столько глав я планировал написать. Заканчивал главу – перемещался в реальный мир, убирал её в специально отведённый для этого сейф, спал шесть часов, и потом снова в домик. Но на шестнадцатой главе Петля перестала работать.

Первые три цикла после поломки я не находил себе места, рисуя в голове самые невероятные события, ставшие причиной моего теперешнего положения. Угнетало меня не то, что я здесь застрял. Это даже, с одной стороны, было здорово. Угнетало то, что всё, написанное мной за тринадцать часов, наутро превращалось в чистый лист бумаги. Благо, что оставалось дописать всего лишь две главы. Я их знал практически наизусть, потому мог дописать и дома, если агентство наконец хватится прохлаждающегося на халяву туриста. Но уже на третий день я почему–то из писателя превратился в критика своей собственной писанины. Всё стало мне казаться каким–то корявым и незначительным. Поток свежих мыслей, хлынувший в моё обеспокоенное сознание, чертил, как мне казалось, грандиозные сюжеты новых повествований, на голову превосходящие всё то, что было мной написано раньше. Моя неспособность запечатлеть всё это в большом объёме сводила меня с ума. Через каждые пять минут я жал на кнопку модуля, надеясь, что зеркало в кабинете снова превратится в портал. Но моё лицо раз за разом продолжало упираться в холодное стекло, запотевающее от моего истеричного смеха. Наверное, рано или поздно я бы сошёл с ума, если бы однажды, выйдя на крыльцо дома, я не столкнулся нос к носу с невозможной в Петле собакой. Это была овчарка, из каких–то длинношёрстных пород, с чёрной спиной, рыжими лапами и хвостом. Кофе, которое я держал в руке, чтобы выпить, глядя на далёкие заснеженные вершины, медленно полилось на синтетический зелёный коврик. Овчарка высунула язык, слегка склонила голову в сторону превращающегося на глазах в коричневый леденец кофе и, как мне показалось, улыбнулась. Потом снова посмотрела на меня, завиляла хвостом и сделала осторожный шаг в сторону приоткрытой двери. Что тут говорить. Я был рад такому знакомству. Даже сам не знаю почему. Одиноким я себя до этого момента не чувствовал. Но, видимо, что–то в подсознании уже подводило меня к этой мысли. Мне было чем поделиться с новым моим приятелем (если быть точнее, с приятельницей), потому как пища в доме никогда не кончалась, а сам я привык есть мало. Понятно, что спрашивать Лолу (так я её назвал) о цели её визита и о способе, которым ей удалось это сделать, было занятием бесполезным. Но всё же я задавал ей много вопросов, на которые она отвечала умным взглядом, не понимая, что ещё она может сделать. После некоторых размышлений я пришёл к выводу, что сломался не мой модуль, а сами порталы по всей Петле. Потому что собаки сами по себе, без хозяина, перемещаться не могут. Хотя присутствие животных в Петле было и вовсе запрещено, но в нелегальных секторах по тем или иным причинам животных приходилось иметь. Откуда–то оттуда и пришла Лола. А значит, порталы перестали быть закодированными на вход, а возможно, и вовсе вырвались из силовых полей и теперь блуждают где захотят. Понятное дело, это не предвещало для меня ничего хорошего, но всё же давало призрачную надежду в случае чего переместиться в другое место, чтобы попытаться ответить на возникающие вопросы. Отойти от домика на разведку я готовился две недели. Признаюсь, парень я не выдающейся храбрости. Уже на второй день наших прогулок мои догадки подтвердились. Лола почувствовала портал издалека. Видимо, он издавал какой–то запах, недоступный моему обонянию. Она заливисто начала лаять в направлении портала и ударять передними лапами о снег. Портал её пугал, и она всё время отбегала назад. В этот день я старался держаться рядом с ней, ещё не совсем уверенный в том, что это портал, а не какой–нибудь притаившийся за пушистой елью зверь. Три следующие наших прогулки закончились тем же самым. Создалось впечатление, что этот портал (уже точно не зверь) в одно и то же время появляется в одном и том же месте. Чувство опасности притуплялось, и у меня возникла идея придти на это место до того, как появится здесь невидимый гость, и положить на его пути бумагу, на которой я успевал что–то написать из моей новой повести. Я надеялся, что написанное уже не исчезнет. Понятное дело, что разыскать всё это когда–либо я уже и не думал. Но мысль, что главы повести где–то теперь существуют, успокаивала меня. Так эта моя операция стала делом привычным и ежедневным. Я, как ошпаренный, вскакивал после обнуления, наспех варил кофе, закуривал сигарету и начинал со скоростью немыслимой при обычных обстоятельствах испещрять приготовленные листы бумаги новыми строчками. О, какое это было блаженство! Все мои мечты о маленьком домике посреди заснеженных холмов, о треске поленьев в камине и о собаке, приютившейся у моих ног, сбывались.

Эту идиллию нарушил новый нежданный гость. Вечером сорок пятого цикла моего в Петле пребывания Лола настороженно посмотрела на входную дверь и была готова залаять. Первой пронеслась в голове мысль о портале, изменившем свой привычный маршрут. Надо сказать, от такого предположения я струхнул не на шутку. Одно дело, когда ты долго готовишься к переходу, и совсем другое – если он случается в ту минуту, когда ты делаешь глоток мерло, кутаясь в плед у ласкового камина. Я поперхнулся, раскашлялся и не сразу услышал негромкий стук в дверь. Удивительно, что Лола так и не залаяла, а напротив – завиляла хвостом и смотрела на меня так, словно просила поторопиться открыть дверь. Портал однозначно вошёл бы сюда без стука, поэтому, хоть и удивлённый, я немного успокоился и впустил гостя. Им оказался средних лет мужчина, бородатый, в свитере оверсайз из толстой нитки и в непригодных для зимней погоды демисезонных ботинках. Вид у него был измождённый, он весь дрожал от холода и первую минуту не мог выговорить ни слова. Я осторожно подвёл его к камину, усадил в кресло и укрыл пледом. Лицо его, хоть и потускневшее от усталости, выдавало в нём интеллигента. Я сделал ему горячий кофе и долго ещё смотрел, как он приходит в себя. Допив кофе, он наконец заговорил:

– Спасибо. Если бы не вы, я бы уже замёрз насмерть.

– Как вас занесло только сюда, – я протянул ему сигарету.

Он кивнул и с удовольствием закурил.

– Моё имя Клод. Клод Курель, – продолжил он. – Вы, наверное, и не представляете, что вокруг происходит.

– Пока я успел понять только то, что порталы сломались.

– И не только порталы. Весь мир летит к чертям. Прости Господи. Надеюсь всё же, что в другом направлении. А вы?..

– Меня зовут Алекс, – ответил я. – Писатель.

– Писатель? Да вам тогда повезло! У меня для вас есть столько историй! Только… – он бросил в камин сигарету и стал зевать. – Простите. Я так устал, что готов отрубиться в любую секунду.

– Да вы отдыхайте. Ничего страшного. Чего–чего, а уж времени–то у нас предостаточно.

– И ещё кое–что, Алекс…

– Что?

– Обнулюсь я там, откуда пришёл. В принципе, это здесь недалеко. Но в одном свитере как–то холодновато. Вы не могли бы меня встретить? У вас ведь есть снегоход?

– Есть.

– Вы, пожалуйста, посмотрите по моим следам. Будьте добры. Прямо сейчас. Завтра их не будет. А у вас всегда тут такая стужа?

– С тех пор, как сломались порталы. Обычно ниже плюс девятнадцати не бывало.

– Да. Дожди, грозы, птицы, собаки… Непременно надо будет завести собаку… Попугаи тоже ничего, но… Пони… Ослы… О! Мне так нравятся ослы.

Мужчина явно уже начал заговариваться от усталости. Я проводил его до дивана, а сам вместе с Лолой решил прогуляться до того места, откуда он начал свой путь.

Много ещё циклов мы провели вместе: я, Лола и Курель. Истории Куреля и впрямь оказались интересными. К тому времени я свою повесть уже закончил и потому полностью переключился на новый роман. Именно его вы и держите сейчас в своих руках. Надеюсь, что держите. Кое–что, конечно, мне пришлось домыслить, а то и просто придумать. Например, Пьер Ксавье оказался в романе лишь потому, что таким образом я хотел выразить ему свою благодарность за помощь в деле о плагиате. Амели действительно наняла детектива, но имени его я не знаю. Надеюсь, что Пьер, даже если действительно тем детективом оказался он, сейчас в безопасности и с тою же теплотой отзывается обо мне. Но бо̀льшая часть написанного – это то, что видел или слышал профессор. Ещё один наш «друг», весьма уважаемый в силу своих возможностей, посещает нас каждый день в условленном месте и в условленное время, и я вручаю ему очередную партию рукописей. Мы с Курелем придумали ему имя – Большой Бобби. Не знаю почему так. Нам смешно – а он не обижается.