Читать книгу: «Самара-мама», страница 5

19

Дом, куда они пришли, был большим рубленым пятистенком с пристройкой, где находилась баня, которая топилась «по-черному», и дровяным сараем. Во дворе был огород, сортир и колодец с «журавлем».

Когда Беляш открыл входную дверь пятистенка, оттуда вырвались густые клубы дыма – какая-то гремучая смесь махры, самосада и дорогих сигарет.

…Они перешагнули порог дома и оказались в небольшой кухне, где пахло жареной картошкой и кислыми щами. Миновав кухню, они попали в гостиную, где играл стоявший на низеньком столике граммофон фирмы «Лемберг», поднимая настроение присутствующих модной джазовой оркестровой мелодией под названием «Мама Инесс», под которую несколько пар лихо отплясывали фокстрот, выделывая при этом немыслимые коленца. Здесь же сновали уголовного вида парни с косыми челками, хлеставшие прямо из горлышка спиртное. Одеты они были в мятые брюки, заправленные в сапоги-гармошки. А в дальнем же углу несколько разновозрастных парней, сидя за большим столом, с азартом резались в буру. Чуть поодаль возле простенка ворковала стайка жутко размалеванных девиц гимназического вида, одетых в коротенькие юбочки и шелковые чулки. Гости с восторгом смотрели на этот странный праздник и ждали каких-то чудес. Им хотелось поскорее войти в этот мир, чтобы стать полноправными его участниками. Только вот с чего начать – они не знали. Может, сесть и сыграть в буру? Это так привычно для них. Карты что разделочный нож для повара. В ту же буру им не раз приходилось играть, и они знали, что бура, штос, рамс – это настоящая воровская игра, все же остальные – это для фраеров.

– Гляди-ка, в карты режутся! – указывая на игроков, произнес Пузырь. – Вот бы нам с ними сыграть. Авось повезет.

– Они в буру играют, – говорит Мишка. – А ты в нее играл когда-нибудь?

– А то!.. – важно произнес Кешка.

Он не врал. Это была одна из любимых его карточных игр. В нее играют обычно два или три человека, и она продолжается до тех пор, пока все карты в колоде не закончатся. По завершении игры идет подсчет очков, победившим же считается тот, кто набрал шестьдесят очков из ста двадцати возможных.

В тот самый момент, когда гости оказались в доме, как раз шел подсчет очков.

– Ты кончай, Чирик, мухлевать! – рычал на вертлявого неприятного вида паренька с блатной косой рыжей челкой пучеглазый мордоворот, взгляд которого в эту минуту был устремлен на руки Чирика.

– Да не мухлюю я, не мухлюю! – оправдывался Чирик. – Это ты, Кувалда, всю жизнь крысятничаешь…

Тот, кого Чирик назвал Кувалдой, не стал терпеть оскорблений и с размаху врезал Чирику «в рог», так, что тот мешком рухнул с табуретки.

Поднявшись, Чирик выхватил из-за голенища сапога финку и бросился на обидчика.

– Сука позорная, убью!

– А ну, парашники, ша! – зарычал на драчунов Джафар. – Или мне вам яйца отстрелить? – спросил он, доставая из-за пояса наган. – Так я это быстро сделаю. И тогда вам дорога к мадам Залесской навсегда заказана. Зачем ее девкам кастрированные бараны?

В комнате раздался смех.

– А это что еще за кренделя? – оттолкнув от себя девицу, парень в азиатской тюбетейке на голове глянул в сторону появившихся в дверях незнакомцев.

– Да это те фраера, о которых я тебе говорил, – сообщил Беляш. – Сам же просил привести их…

– Что, пацаны за фартом в Самару-маму пожаловали? – усмехнулся смуглый.

– Кто это? – шепотом спросил Беляша Ленька.

– Это и есть Джафар.

Джафар был рослым слегка сутулым парнем с щетинкой темных волос на верхней губе и черными мелкими бараньими кудряшками на голове. У него было смуглое лицо с чуть раскосыми глазами и разбухшим красноватым, как у старого кокаиниста, носом. Взгляд пронзительный, и когда он глядел на тебя, становилось как-то не по себе – будто бы к тебе в душу залезали грязными руками.

– Ну, допустим, за фартом! – за всех ответил Пузырь.

Джафар глянул на него и улыбнулся, обнажив золотую фиксу.

– А как тебя, мил человек, звать-то? – спросил его Джафар.

– Кешкой! – отозвался тот.

– А по уличному?

– Пузырь!

– Не хилая погремуха! – снова улыбнулся Джафар. – А что? Просто и понятно. Без всякого понта. А то назовут себя Волкодавом или там Свирепым, а на деле проверишь – пшик! А этот не пытается выглядеть лучше, чем он есть. Я, говорит, Пузырь – и все тут. Но я уверен, что он-то в деле себя еще покажет. Ты, случайно, не домушник, не форточник? Ну что косишься на меня – не щипач же ты, в конце концов. Ты маленький, в форточку можешь пролезть. Это ж не ему этим заниматься, – указал он на крупного Мишку. – Этот точно щипач. Ну, сколько уже лопатников в Самаре увел?

– Да еще ни одного, – ответил паренек. – Времени не было, мы ведь только вчера причалили.

– Ну, удачи тебе, мил человек. А как у тебя по части помахаться или же там квартирку облупить?

– Это мы могем! – заверил Мишка.

– Ну вот и славно – такие бойцы нам нужны, – по – отечески посмотрел на него Джафар и тут же добавил: – Эй, Чирик, завтра возьмешь с собой на дело Гришку-цыгана, Беляша и этих новеньких. Надеюсь, успел присмотреть очередную нафаршированную квартирку?

– Да есть тут одна на Казачьей, – признался Чирик. – В ней богатенький нэпман живет, вроде как колбасный цех у него за городом. Мы тут понаблюдали с пацанами за ним и выяснили, что он постоянно золото скупает. За границу, падла, видно, хочет удрать.

– Вот вы и устройте ему проводы! – хохотнул Джафар.

– Вот колбасы-то нажрутся! – произнес кто-то из парней. – Нам бы хоть немного притащили…

Чирик фыркнул.

– Мы не за колбасой идем. Нам лавэ нужны, верно, Гришка? – Он посмотрел на Гришку-цыгана.

– Верно! – подтвердил тот. – У нас в таборе так говорят: «лавэ нанэ – жизни нанэ».

– Правильно, без денег жизни нет, – кивнул ему Джафар. – Плохо, когда у тебя в кармане лавэ на один хруст. Безденежье оно и в Китае безденежье! В общем, так, завтра с Чириком пойдете! – глянув в сторону новеньких, распорядился бригадир. – И смотрите у меня там – чтоб старшего слушались, а не то он вам зубы-то пересчитает, а потом я еще добавлю. А ну, идите сюда, я вас хорошим табачком угощу.

И он достал из кармана пачку «Элиты».

– Ишь ты! Высший сорт… – принимая пачку из рук бригадира, чтобы вытащить оттуда сигареты себе и товарищам, с восторгом произнес Пузырь. – «Донская государственная табачная фабрика Асмолова», – громко, так, чтоб слышали все, прочитал он. – Не хило устроилась братва. Нам так бы жить! Но мы, видно, рылом не вышли.

– Ничего, сынок, – сказал ему Джафар. – Какие ваши годы – и у вас все будет. Только надо немного усилий приложить… Ты думаешь, нам все с неба упало? Да если хочешь знать, прежде чем начать жить на широкую ногу, мы тюрьмы с лагерями прошли, были и битыми и насилованными. Но это закалило нас, научило жить как надо… На вот тебе подарочек! – он протянул мальчишке пачку «Любительских», а потом крикнул: – Эй, кто-нибудь, смените же вы там пластинку! Надоела уже ваша иностранщина. Слюнявый! А где у нас Слюнявый – интересно. Он же у нас за музыку отвечает?

– Да горе у него, – отозвался тот, кого Кувалда назвал Чириком. – У него каверна открылась, кровь горлом идет, так что в больничке лежит и ждет, чем все кончится.

– Тубик у него, во время последней отсидки на зоне подхватил, – попытался объяснить атлетического вида парень в фуражке-восьмиклинке на голове.

– Ну тогда ты, Чума, смени пластинку. Найди там что-нибудь повеселее.

Тот, кого Джафар назвал Чумой, немного побурчал, но послушался. Он порылся в лежащих возле граммофона стопкой пластинках, нашел, как ему показалось, что-то подходящее и перед тем, как поставить пластинку, завел ручкой пусковой механизм аппарата. В следующую минуту из граммофона зазвучала всем знакомая веселая мелодия «С одесского кичмана бежали два уркана» в исполнении популярного эстрадного певца Леонида Утесова.

– Ну ладно, братва, будя драть глотки! – неожиданно прервал пение Джафар. – Теперича тяпнули по стопке – и плясать! Ну, кому я говорю!

Чтобы подать пример, он схватил за руку сидевшую у него на коленях размалеванную девицу и вытащил ее на середину комнаты. Танцором он был плохим, зато энергия из него била ключом – он так беспощадно мотал из стороны в сторону свою партнершу, так ее неистово кружил вокруг себя, что она быстро выбилась из сил и упала без памяти ему на руки. Братва последовала его примеру, и вскоре дом превратился в настоящий вертеп, где все гремело, тряслось и дребезжало подобно сломанному гигантскому механизму. Кругом визжали, орали благим матом, не забывая при этом пускать бутылку «русского стандарта» по кругу. Они прыгали и кривлялись, будто бы обезьяны перед зеркалом. И это доставляло им дикое удовольствие.

– Ну а вы что как мертвые? – рыкнул в сторону новеньких Джафар. – Что, говорю, не пляшете, али вам не нравится наше общество? А ну, Чирик, налей им водки, а потом пусть хватают шмар – и вперед. Хотят пляшут, хотят – в спальню тащат. Ведь для чего мы здесь собрались? Правильно, чтоб выпить и со шмарами поразвлечься. Сынок, – обратился он к Пузырю, – и ты тоже не отставай!

Кешка, недолго думая, тяпнул водки, выбрал среди девиц самую высокую чахоточного вида кралю и поволок ее на середину комнаты танцевать. Они так смешно смотрелись в паре, что народ невольно заржал.

– Давай, братва, давай, веселись, пока живы! – стараясь перекричать музыку, орал уже совсем пьяный Джафар. – Помните: здесь у нас разрешается все – пить вино, нюхать кокаин, курить анашу, целовать девочек и уединяться с ними в комнатах! Это пусть Советы соблюдают свою мораль, а для нас мораль одна – это наши воровские законы! Вам всем это понятно?

– Всем, Джафар, всем! – отозвалось несколько пьяных голосов.

– Вот и лады! Вот и давайте, веселитесь от души.

– Вот цирк, так цирк! – стонал Чума, глядя на танцующего Пузыря, который уткнулся носом в живот своей крали, похожей на длинную жердину. – Лично я подобного никогда не видел. Ну, умора, ей-богу! Танец маленькой букашки с длинным червяком – точно умора. Давай-давай, Пузырь, весели народ!

Сам Чума не танцевал – ему было «западло» веселиться со всем этим сбродом, ему, бывшему царскому офицеру, знавшему придворные балы, на которых доводилось танцевать даже с дочерями самого государя императора.

Чирик подошел к столу, где вместо карт теперь красовалось несколько бутылок со спиртным, и, плеснув в стаканы зелья из бутылки с этикеткой «Дикая утка», подозвал Мишку с Ленькой.

– А ну давайте, пацаны, врежьте, а потом хватайте марух и плясать! Слышали, что сказал Джафар? А он повторять два раза не любит. А может, вы хотите «Красноголовки»?

Пацанам было известно, что «Красноголовка» – это водка первого сорта с красной крышкой. Бутылка такой водки еще недавно стоила шестьдесят копеек, но с приходом большевиков во власть стоимость ее стала постепенно увеличиваться. Поэтому люди стали чаще брать «Белоголовку» с белой крышкой. Продавались все эти бутылки в плетёных корзинках. Были и самые маленькие бутылочки объемом 0, 061 литра – в народе их прозвали «мерзавчик».

– Или вы предпочитаете вино? – заметив, как скривились губы у пацанов при виде водки, спросил Чирик. – А то у нас и этого добра навалом. Есть и «Василубани», которое мы зовем «С Васей в бане», есть «Херес кубанский», «Кагор», шампанское. Так что выбирайте…

– А я бы щас лучше обыкновенного деревенского самогона хряпнул, – неожиданно заявил Мишка.

– А я бы в пельменную сходил или трактир, – сглотнув слюну, произнес Беляш. – Жрать что-то захотелось.

Ленька с Мишкой только вздохнули. Им тоже поскорее хотелось выбраться на свежий воздух и съесть где-нибудь по пирожку с ливером. А здесь приходится подчиняться требованиям взрослых бандитов, которые даже не торопились их накормить. Водкой-то сыт не будешь. Они порой любили зайти в какую-нибудь рабочую столовку и задешево поесть. В трактирах тоже можно было наесться «до отвала» всего за десять копеек.

Еще дешевле можно было поесть на рынке, где за две копейки спокойно выбираешь дюжину отборных соленых огурцов. Но без горячего плохо, поэтому пацаны и предпочитали дешевые трактирчики. Правда, у них тоже был свой минус – в таких дешевых питейных заведениях было не очень комфортно и безопасно. Там постоянно сновали подозрительные полукриминальные личности, пьяные ломовые извозчики, чернорабочие, так что убийства и ограбления были не редкостью. Совсем другое дело – приличные трактиры или кафе-рестораны. В этих заведениях было очень приятно скоротать вечерок. Столовые приборы сверкали чистотой, скатерти были накрахмалены, всюду мелькали расторопные и опрятные половые, а кухня источала аппетитные и вкусные запахи. Сюда друзья приходили, когда у них заводились деньги. Обед здесь стоил уже копеек тридцать-пятьдесят. Правда, если ко всему они еще заказывали по рюмке водки, стоимость резко возрастала. А иногда им хотелось отведать и пива. Ну как можно отказаться от свежего пенистого пивка! Дешевые сорта, к примеру, «Светлое» и «Венское», стоили от 6 копеек за литр. Дорогие («Староградское» и «Мюнхенское») шли уже по десять копеек.

– А «Рыковки» советской не хотите отведать? – спросил Чирик пацанов.

Получив отрицательный ответ, он сказал:

– Нет? Ну и молодцы! Это неправильная водка. Ну где это видано, чтобы водка была крепостью тридцать градусов? Экономят Советы, на всем экономят…

Друзья уже знали, что «Рыковской» в народе прозвали выпущенную якобы по указанию председателя советского правительства Рыкова тридцатиградусную водку, тут же ставшую предметом толков и даже анекдотов. «Если бы, – говорилось в одном из них, – к „Рыковской“ добавить „Семашевки“ (говорили, что этот сорт водки предпочитает нарком здравоохранения Семашко), то получилась бы „Совнаркомовка“».

Но лично Леньке никогда не приходилось пробовать ни одну из этих марок, потому что он презирал пьянство. Хотел во всем походить на отца и обоих своих дедов и братьев, которые предпочитали трезвый образ жизни…

Короче говоря, друзьям нужно было поскорее выбраться из этой «малины» и отправиться в какой-нибудь знакомый трактир. Можно было бы пойти и в кабак, но кабаки они не любили – там подавали только спиртное, а вот с закуской, как правило, был дефицит. Другое дело трактир, где можно было и выпить, и хорошо пожрать.

– Ну все, братва, будя изгаляться! Щас сбацаем напоследок нашенскую – и разбежимся, – неожиданно прервал веселье Джафар. – Как там у нас говорят? «Час в радость, чифир в сладость, ногам ходу, голове приходу, матушку удачу, сто тузов по сдаче, ходу воровскому, смерти мусорскому», – напутствовал он. Следом, сделав длинную «дорожку» из кокаина на стоящем перед ним инкрустированном столике, он тщательно всосал в себя одной ноздрей порошок, чихнул пару раз и запел «Мурку».

20

– Веселая у вас братва, – когда все вышли на воздух, сказал Беляшу Ленька.

– Веселая, Леха, – согласился тот.

– А ты вот скажи мне, отчего это одни из ваших пацанов ходят в тюбетейках, а другие – в кепках.

– Отчего? А все просто: каждый подражает тому из бригадиров, кому он служит. Коль на башке тюбетейка, считай, что это джафаровский боец. А кепки носят те, кто возле Чумы отираются.

– Ну а мы тогда какие в своих соломенных шляпах? – спросил Мишка.

– Вы-то, вы – фраера. Сняли б вы их, чтобы не смешить людей. Вон, смотрите, даже Гришка-цыган сменил свой бараний малахай на кепку. А что вам мешает? Здесь есть один магазин – «Головные уборы» называется. Его хозяин – армянин Ашот, так он вам быстро кепочки подберет, а то вас за версту можно узнать. А завтра как вы на дело пойдете?

Беляш привел их к этому самому Ашоту, и тот подобрал каждому восьмиклинку.

– Пусть эти кепки приносят вам удачу, – сказал он им на прощание. – Скучно будет – снова заходите: у меня скоро новая партия кепок придет из Еревана. Кепки будут что надо – одной такой можно будет целый ипподром накрыть сверху…

– Ну вот, теперь вы на людей похожи! – сказал товарищам Беляш, когда они вышли из магазина. – А то барахло забросьте куда подальше.

– А может, их лучше продать – все денежка лишняя будет, – предложил Пузырь.

– Да кому они нужны, твои шляпы! – усмехнулся Беляш. – Вон, видишь двух алкашей возле пивного ларька? Им и отдай это добро. Глядишь, бог наградит за такую щедрость – он ведь все видит.

Недолго думая Ленька попросил друзей снять с головы канотье и, собрав все это добро в охапку, отнес забулдыгам. Те не поняли, что к чему, и потом долго глядели ему вслед.

Здание, куда привел их Чирик, находилось в самом центре города и выглядело таким солидным (одна облицовка мраморными плитами внушала уважение), что можно было смело сказать: здесь живут богатые люди.

Войдя в нужный подъезд, молодые бандиты уже хотели было подняться на нужный им этаж, когда дорогу им преградил консъерж. Но он даже не успел задать им вопрос, потому что в следующую минуту рухнул навзничь – это Чирик, не желая терять время «на пустяки», уложил его ударом кастета по голове.

И вот она, заветная дверь, тоже солидная, как и дом, задрапированная кожей, с фигурной позолоченной ручкой.

– А как же мы откроем ее? – спросил Пузырь.

– Да легко! – сказал Чирик, вытаскивая из кармана своего потрепанного пиджака связку отмычек. – Учись, сынок, пока я жив. И запомни: коль хочешь стать настоящим вором, не пожадничай и закажи слесарям отмычки, которые потом будут тебя всю жизнь кормить.

С этими словами он стал что-то там колдовать с замком, пытаясь подобрать нужную отмычку. Братва с напряжением наблюдала за его работой, прислушиваясь к каждому шороху в подъезде. «Ну скорее же, скорее! – мысленно подгоняли они Чирика. – Что ты так долго возишься? Ведь мочи уже нет ждать…» Наконец что-то внутри замка щелкнуло, и дверь открылась. Они вошли внутрь и остолбенели: в прихожей, с испугом глядя на них, стояла какая-то девица.

– Вы кто? – спросила она.

– А ты кто? – вопросом на вопрос ответил Чирик, который прекрасно знал, что в данный момент никого из посторонних в квартире не должно быть.

– Я – Нюрка-молочница, – дрожащим голосом произнесла девушка. – Молоко принесла хозяевам, а их не оказалось дома.

– Тогда как же ты вошла? – допытывался Чирик.

– Дверь была приоткрыта, видно, хозяева забыли плотно прикрыть, ну я и зашла.

– А когда поняла, что дом пуст, решила стибрить что-нибудь, – продолжил ее сбивчивый рассказ Чирик, увидев в руках девчонки холщовый мешок, уже чем-то набитый. – А ну дай сюда!

Девушка нехотя протянула ему мешок. Порывшись в нем, Чирик нащупал связанную вместе пару туфель и, вытащив их, строго спросил:

– Что это? Скажешь – твои?

– Да, мои! – нагло соврала девчонка.

– И шелковые чулки тоже твои? – указал он взглядом на спущенные почти до пола и явно бывшие с чужих ног чулки.

– И чулки мои! – продолжала врать девчонка.

– Что ж, сейчас придут хозяева, и мы спросим их, чьи это вещи.

– Отпустите меня, дяденьки! – взмолилась девчонка. – Не придут хозяева, не придут! Они сегодня на даче, к ним покупатели должны приехать, чтобы дачу посмотреть.

– А ты и рада стараться, – ухмыльнулся Чирик, осматривая своими масляными глазами ее фигуру. Девка была справной, и она не могла не понравиться. Одни бедра чего стоили – крепкие, широкие, так и хотелось их потрогать. – Видно, узнала, что хозяев не будет, и решила грабануть их…

– Да вы что, дяденьки! – с ужасом посмотрела на бандитов девушка. – Я в жизни ничего не крала…

– А это тогда что? – Чирик вытряхнул на пол из мешка несколько пар туфель и коробку со столовым серебром.

– А это… это… – залепетала пойманная с поличным девица.

– Да, это… – напирал Чирик. – Что молчишь, сказать нечего? Ничего, сейчас вот отведем тебя в милицию, ты там все расскажешь!

– Не надо в милицию, дяденьки! У меня отец больной дома, и если меня посадят, кто тогда будет о нем заботиться?

Про больного отца она не врала – в самом деле, заразившись однажды бруцеллезом через молоко больной коровы, он уже несколько лет мучился этой болезнью. Поэтому по дому и по двору передвигался только опираясь на палку. И то его часто приходилось поддерживать под руки, чтобы он не упал. Чаще всего это делала Нюрка, которая по документам была Анной. Он же звал ее Степкой, а все потому, что, воспитывая с женой четырех дочек, он мечтал о том, что пятым ребенком обязательно будет пацан, которому он передаст свое сапожное ремесло. Сына он хотел назвать в честь легендарного Степана Разина, который в свое время промышлял в этих местах вместе со своей бандой головорезов. Однако на его беду снова родилась дочь, которую он стал звать Степкой, или Стешей, и с самого раннего детства стал учить ее тачать сапоги. Ей нравилось это ремесло, поэтому к своим десяти годам она уже умела сделать и женские туфли, и офицерские хромовые сапоги, и валенки подшить, и починить любую обувь. Это радовало отца, и теперь он уже не огорчался, что у него девка, а не сын. Он постоянно ставил ее в пример остальным детям и говорил, что длинные волосы еще не есть показатель того, что у человека руки кривые. «Вон, гляньте на мою Степку, – говорил он. – Гляньте, какие сапоги она сшила. Ну, кто скажет, что это не мастер. Ну и что, что у соседа сыновья. Что они могут? Лежат весь день на солнце пузом кверху, и никакого с них толку. Нет, дело не в том, кого ты на свет белый произвел, а в том, кого воспитал».

Он продолжал гордиться своей дочерью, тем, что она переняла его профессию, только ей самой больше нравилась женская работа. У матери она научилась и обеды варить, и коз доить – ведь знала, что в будущем должна стать чьей-то женой и хозяйкой в доме, а для этого нужно освоить все женские премудрости. А мужским делом пусть в доме мужик занимается. И она верила, что муж у нее будет пригожий лицом, деловой и рукастый, как ее отец. А таких бездельников, что живут у нее по соседству, ей и на дух не нужно, хотя оба брата уже давно положили на нее глаз. Даже однажды передрались из-за нее. Это когда старший, Генка, предложил ей вечерком пойти в парк на танцы, а младший, Толян, тут же кинулся на рожон. «Не лезь, – говорит, – к ней». Ну, старший и не выдержал – дал ему кулаком в нос, и понеслось! Дрались они долго и отчаянно, пока на их крик из дома не вышел отец и не отхлестал обоих хворостиной…

– …Ну, хорошо, – сказал Чирик Нюрке, – сейчас поможешь нам собрать все самое ценное в квартире – ты же, надеюсь, знаешь, что где лежит. А потом я подумаю, что с тобой делать. А ну, пацаны, наведите-ка здесь шмон! – скомандовал он. – Все, что найдете, свяжете в узлы – так легче будет унести.

Пацаны тут же разбежались по комнатам в поисках дорогих вещей. Им потребовалось около часа, чтобы довести дело до конца. Все краденое они связали в узлы, которые положили у выхода.

– Я тут немного коньячку нашел, – сказал Чирик. – Сейчас выпьем по стопарю за удачную охоту – и домой. Вот только я не знаю, что с этой марушкой делать, – он указал на Нюрку-молочницу. – Наверное, отведу-ка ее к мадам Залесской в бордель. Она за нее мне не менее тыщенки отвалит.

– Не надо в бордель! – заканючил Пузырь. – Отдай ее лучше мне.

– И что ты с ней будешь делать? – спросил Чирик.

– Я о ней буду заботиться, как о сестре. А когда она вырастет, то женюсь на ней.

– Дурак ты! – крикнул Чирик. – Даже если я тебе ее отдам, у тебя ее Джафар отберет или тот же Чума. Они охочи, суки, до бабы, стараются ни одной юбки не пропустить. Отведут к Залесской и будут похаживать туда, чтобы эту цыпу иметь. Да ты посмотри на нее – молодая, свежая, как лесная малинка, а какие буфера! И не скажешь, что малолетка. Эй, молочница, тебе сколько лет?

– Пятнадцать, – ответила девчонка.

– Ну вот, я же говорю – малолетка! – подытожил Чирик.

– Неужто Джафар у нас отберет Нюрку? – забеспокоился Пузырь, когда бандиты вышли на свежий воздух. – Я ж тогда его, суку, прирежу. Вот уснет он, я его и полосну по горлу опасной бритвой.

– Да ладно тебе! Все будет хорошо, – попытался успокоить его Мишка.

Неожиданно нашу компанию обогнали двое пацанов с газетами в руках.

– Загадочное убийство самарского смотрящего Ахмета Ильясова! – размахивая газетой, кричал небольшого роста мальчишка, одетый в коротенькие на лямках штаны.

– Воры в законе специально соберутся на экстренный совет, чтобы выбрать нового смотрящего! – вещал второй малец, одетый в туркменские шаровары. – Читайте в завтрашнем номере «Самарской газеты»!

Джафар, ожидавший Чирика с подопечными в подвале городской овощной базы, где стояли чаны со свежеквашеной капустой и где облюбовала себе место его бригада, встретил их дружелюбно.

Увидев в руках пацанов узлы с награбленным, сказал:

– Ну давай глянем, что вы там притащили…

Братва стала вытряхивать перед ним прямо на бетонный пол награбленное. Тот, недолго думая, тут же стал отбирать причитающуюся ему часть добычи.

– Это мне, – подняв с пола позолоченный портсигар, произнес он. – И вон ту штуку давай мне, – указывая на морской кортик, велел он Чирику.

– Да я, вроде, кортик хотел себе взять, – попытался протестовать Чирик.

– А в морду не хошь? – рыкнул на него Джафар, после чего Чирик тут же потерял интерес к морской теме. Ведь он знал, на что был способен бригадир. Знал, что последний раз его судили за то, что он избил милиционера, который участвовал в ночной облаве на беспризорников. Он так приложил его своим кулачищем, что сломал бедняге нос вместе с лицевой костью, отчего тот потом целый месяц пролежал в своей ведомственной больнице.

Впрочем, что можно было ожидать от человека, который в свое время отмотал немалый срок за то, что зарезал своих родителей – те не дали ему червонец, чтобы купить у цыган марафет, на который он подсел еще в десятилетнем возрасте. Тогда ему было тринадцать. Ну а к нынешним тридцати пяти он успел отсидеть в общей сложности около двадцати лет, и что примечательно – в основном за «мокруху». Так что в бригаде он слыл самым жестоким вором, если не считать Черепа. Был у них один жиган с таким погонялом – так его прозвали за вечно блестящую, бритую под красного командарма Котовского голову. Череп был родом из Одессы и в Гражданскую войну служил ординарцем у этого прославленного героя, который был его кумиром. Он ему во всем подражал – и его лихости, и безрассудству, и даже бритому черепу. А по-настоящему Черепа звали Вениамином, или, проще говоря, Веня. Он носил морской тельник и брюки-клеш и был отъявленным головорезом. Его боялись даже свои, потому как он мог ни с того ни с сего во время карточной игры пырнуть какого-нибудь игрока финкой. Или же в городе начинал приставать к какой-нибудь барышне, а когда ее кавалер заступался за нее, он бил его ножом в живот или в грудь. Настоящие самарские жиганы никогда так не поступали. Если они и применяли когда-то холодное оружие, то только в честном бою, хотя бывали и исключения…

– А это что еще у нас? – пристально посмотрел Джафар на Нюрку.

– Да это так, ничего серьезного, – Чирик сразу попытался притушить возникший у бригадира интерес к девушке.

– И все же?.. – со свистом, как это делают опытные блатные, Джафар вобрал в себя воздух через сжатые губы.

– Ты про эту, что ли? – как можно равнодушнее спросил Чирик, указывая на девушку. – Так это Нюрка, Нюрка-молочница, – небрежно бросил он.

Джафара этот ответ, казалось, не удовлетворил.

– И откуда ж вы ее выцарапали?

– В доме нэпмана была.

– Выходит, тоже трофей? Значит так, сейчас отведешь ее в мой угол, скоро я знакомиться к ней приду.

– Не имеешь права отбирать ее у нас! – возмутился стоявший здесь же Пузырь. – Это наш трофей. Забирай все награбленное, а девушку оставь в покое.

Пузырь говорил так громко и так напористо, что бригадир опешил.

– Цыц, щенок! – прикрикнул он на пацана. – Что так разорался? Али приглянулась она тебе? А на кой?

– Я женюсь на ней! – заявил Пузырь. – Когда вырасту… – добавил он, заметив улыбки на лицах братвы.

– Э, брат, пока ты вырастешь, эта девка состарится, – усмехнулся Джафар. – А ей сейчас мужик нужен. Вот она и будет моей марухой. Ну что стоишь? – обратился он к Чирику. – Велел тебе вести ее в мой угол, так веди! А ты, пацан, – снова обратился он к Пузырю, – сгинь с моих глаз от греха подальше. Не то я тебе вот из этой волыны, – указал он на свой наган, – пузо продырявлю.

– Как бы я тебе бошку не продырявил! – огрызнулся Пузырь. – У меня тоже волына имеется, при этом не хуже твоей.

Этого Джафар уже простить не мог. Со словами «Ну ты и борзый, Пузырь!» он вскочил на ноги и схватил Пузыря за ухо.

– А ну становись раком! – зарычал он на него.

– Больно, гад, пусти! – взмолился мальчишка, но не тут-то было. Джафар оскорблений не прощал – даже женщинам, старикам и детям.

– Говорю, становись раком, – снова приказал он, – иначе ухо оторву.

И так как в планы Пузыря не входило остаться на всю жизнь без уха, он нехотя опустился на колени и тотчас же получил такого пинка под зад, что, пролетев метра два, тяжело рухнул на пол.

Ладно, если бы это происходило в другом месте, но тут все это видела Нюрка, и тогда Пузырь не стерпел. Он выхватил из-за пазухи револьвер и застрелил бы бригадира, если бы не Череп, который молниеносным движением вырвал из его рук оружие.

Джафар, поблагодарив Черепа, медленно встал и, подойдя к Пузырю, так хватил его кулаком по шее, что тот, громко охнув, свалился.

– Ну что стоишь? Веди же, говорю, девку на мою территорию! – снова приказал Джафар Чирику.

– А может, не надо, Джафар? – произнес тот. – Посмотри, она же совсем ребенок. Ей столько же лет, как этим новеньким, а им и шестнадцати нет.

– Ничего, веди! – был ответ.

Ленька, наблюдавший всю эту сцену, только сейчас заметил, насколько Джафар был похож на известного сказочного персонажа Карабаса-Барабаса. У него были злые глаза и мохнатые черные брови, как у рубщика мяса Али с городского рынка, один взгляд которого приводит в трепет всех, даже милиционеров, приходящих заполучить на дармовщинку мясца, и только грозный вид Али с огромным топором в руках и в окровавленном фартуке может остановить их.

…Территория бригадира находилась в дальнем углу подвала. Там пацаны настелили на пол поддоны, что нашли на овощебазе, а поверх положили матрасы, которые стащили в соседнем рабочем общежитии. Угол они завесили ворованными простынями – и получилась настоящая спальня. Вот оттуда, с той стороны, и раздался ночью отчаянный детский крик, сопровождавшийся продолжительным плачем. Всем сразу стало понятно, что заливалась слезами бедняжка молочница. Пока они шли на базу, девчонка успела рассказать свою невеселую историю жизни. По ее словам, она была единственным кормильцем в доме, так как отец и мать вечно хворали и не могли зарабатывать деньги.

– Ты что ж наделал-то! – утром высказал Джафару Чирик. – Считай, ребенку жизнь поломал! Я слышал, тебя воры хотят смотрящим назначить в городе. Не приведи господи, если такой изверг будет следить у нас за порядком – стонать народ станет. Нет, Джафар, не бывать тебе смотрящим, – с этими словами он вытащил из-за голенища сапога финку, однако бригадир опередил его, выстрелив из револьвера.