Читать книгу: «Три измерения. Сборник рассказов», страница 5

Приоткрывается дверь. Заглядывает Олег.

– Ну, как? Встретились?

Следом влетает Ольга. И начинается энергичный женский разговор об этом долбаном диспетчере и о том, кто и как добрался. На пороге спальни появляется Данилка. Он увешан автоматами, ружьями, в руках у него машинки.

– Дядя Олег, смотри! – кричит он с гордостью.

– А кормить нас здесь будут? – появляется Алёна уже в новом платье.

– Да, девочки. В холодильнике всё на этот случай есть. Доставайте! – кричу я, разговорившимся женщинам.

Олег загадочно выглядывает из спальни. Они там с Данилкой катают машины. Олегу бог дал только девок. Поэтому Данилка – это его любовь.

Я иду к ним. Помогаю Алёне застегнуть молнию на платье и забираю у Данилки лишнее вооружение. Глаза нам ещё понадобятся. Пересмеиваемся с Олегом насчёт нашего новоявленного солдата.

Вдруг на пороге появляется Инна.

– А почему пустая? – она держит в руках пустую бутылку «Балиса».

Надо же, где она её нашла? О! Это ещё та, которая осталась с приёмки дел!

«Как же это я не выкинул её?» – невольно посещает меня мысль.

– Новая в баре, – только успеваю произнести я, как пустая бутылка выскальзывает из Инночкиных пальцев и медленно (как в замедленной съёмке) летит на ярко освещённый солнечным лучом и покрытый медным листом комингс двери. Бьётся об его острый блестящий край и, искрящиеся от солнечных лучей брызги зелёного разбитого стекла, летят в разные стороны. Я сделал движение, чтобы поймать бутылку, но рука пролетела мимо неё. А один из ослепительно зелёных осколков устремился мне точно в глаз…

Механик Макаров дёргает головой, чтобы уклониться от летящего осколка и больно бьётся виском об полку над кроватью. Брызги и точно полетели из глаз. С перечислением всех известных анафем он слез с кровати, почти ничего не видя, проковылял в ванную к зеркалу. Глаз представлял собой печальную картину. Фингал обеспечен на неделю. Дёрнуло же лечь по-другому на кровать. И всё из-за этой резкой качки. А эту злосчастную полку для книг давно надо снять и повесить в другом месте.

«Вот так тебе и надо за твою вечную лень». – Ехидно подумал он про себя.

«Смеху будет достаточно. Попробуй-ка, докажи, что не подрался», – и принялся обрабатывать ранку на лбу.

Март 2001

Пролив св. Георга

Я бегу…

Я бегу. Мои кроссовки с силой вминают прибрежный мокрый песок. Дыхание ровное. Волны океана мерно накатывают на берег. Шипят и мерно откатываются назад. Сейчас отлив и твёрдая гладь песка под моими ногами позволяет мне легко бежать. Лёгкий, попутный ветерок подбадривает меня, и я ещё с большей уверенностью несусь к своему дому. Утренняя свежесть только к тому и располагает. Я несусь, не обращая внимания на преодолённое расстояние. Это и лучше, как сказали мне врачи, надо побольше бегать утром. Вот он и виден, мой дом.

На высоком утёсе из-под пальм он уже проглядывается. Уже видны его широкие окна, отражающие лучи восходящего солнца. Сейчас, ещё немного, и я добегу до него. Дыхание не сбивается, а радость встречи меня ободряет. И я несусь вперёд, ещё больше напрягая тело, ноги и вытягиваясь в струну. Надо сделать последний рывок, и я буду там, где сегодня ждёт меня моя радость. Ведь вчера я весь день мыл и чистил свой дом.

Вчера я ездил по магазинам и покупал всё, чтобы понадобилось моей любимой. Даже Курт вчера сказал, что я очень озабочен. И это правда.

Я заставил его привезти новый диван, рабочих переставить мебель в спальне и по-новому оборудовал кухню.

Я жду её, мою любимую. Я её уже так долго жду! И эти последние шаги до дома я бегу с предельной для себя скоростью. А вдруг она уже здесь? Хоть и рано. Солнце только что выглянуло из-за кромки океана. Но, может быть и так, что она уже едет.

Её самолёт сегодня первым прибывает в наш аэропорт. Может быть, она тоже ждёт и так же хочет видеть меня?

Я ещё прибавляю скорость и вылетаю на прямую. От этой магнолии до дверей дома всего сто метров. Поворачиваю и вижу…

Жёлтое такси подъехало к воротам. Таксист услужливо выбежал из машины и открыл багажник. Задняя дверь такси неспешно открылась и из неё выходит женская фигурка. С этого расстояния можно рассмотреть только её зелёную блузку, чёрную юбку и каштановые волосы, раскинутые по плечам. Она небрежным движением расправила их и делает первые шаги. Как они мне знакомы, как я их люблю эти движения, шаги, жесты.

Да! Это она, та, которую я ждал так долго и мучительно. Всего какие-то последние сто метров, но их надо преодолеть, их надо прожить. И я несусь.

Всё! Силы иссякли. И только взгляд хочет её достичь. Я встал. А она, не видя меня, позволяет таксисту поднести вещи к двери дома. И вдруг её взгляд скользнул вдоль пустой аллеи туда, откуда к ней неслась одинокая фигура. Всё! Всё в ней изменилось. Уставшие плечики приподнялись, руки вспорхнули вверх, радостная улыбка вспыхнула на лице и звонкий голос разбудил мирно спавшую аллею:

– Алечка! – раздался её громкий выкрик в тишине раннего утра.

Кто уже быстрее несся? Ветер или мы навстречу друг другу? Вот ещё секундочка и она уже здесь. В моих объятьях. Её руки обвивают мою шею. Радостно светящиеся глаза широко открыты, а наши губы соединились в поцелуе. Как долог и прелестен он! Но надо вздохнуть, надо оторваться, чтобы взглянуть друг другу в глаза. И вот они, озёра вечного моего блаженства. Как долго я их представлял и видел в своих снах. И вот они здесь. Рядом со мной. Я смотрюсь в них и её первый выдох:

– Алечка, – пахнущий парным молоком, взвинчивает все мои эмоции. Я подхватываю её на руки и несу к дому.

Смущенный таксист ждёт. Я с ним расплачиваюсь. Благо, что карта и телефон всегда со мной. А нам больше никто и не нужен. Дверь открывается с мелодичным звоном, и мы остаёмся вдвоём…

Её руки так и не отпускают моей шеи, моих плеч. Она их гладит и ласкает, её глаза смотрят только на меня и нет никаких слов. Мы любуемся друг другом. В моей широкой ладони почти скрылась её головка и я пальцами перебираю мягкую гриву её каштановых волос. А её изумрудные пальчики нежно касаются моих глаз и губ.

– Мы вместе, – почти одновременно вырывается у нас шёпот, громом отдающийся в наших сердцах.

– Мы вместе, – в восторге вырывается у нас, и мы вновь сливаемся в объятьях.

– Да! Мы вместе, – опять и опять повторяем мы после каждого поцелуя.

Как хорошо, что именно так я установил диван. Крюгер всё удивлялся. Зачем именно так? А для того, чтобы, войдя в зал, сразу упасть на него. А… эти американцы. Ни черта они не понимают в семейной жизни.

И мы упали на него, утопая во всех его подушках. Лица близки, губы не отрываются. Как же мне не хватало эти полгода именно этого. А её пальчики, лаская меня, наталкиваются на этот шрам. И она от этого невольно вздрагивает:

– Не больно? – в её зелёных глазах проскользнул испуг.

– Уже нет, – стараюсь её отвлечь, но она всё перебирает его на моей шее и из уголков её озер неожиданно вытекает слезинка.

Голос её садиться. Она старается скрыть свои страдания. Понимаю, как много она пережила и как долго из-за этого меня не видела. Но не для состраданий же мы встретились?! Надо срочно прервать минуту этих переживаний. Надо всё направить в другое русло.

– Ты же ещё не завтракала! – громко восклицая, вспоминаю я. – А что я тут приготовил для тебя? – и, проведя ладонью по гриве её волос, вскакиваю с дивана и бегу на кухню, а она неохотно следует за мной.

Надо готовить завтрак. Я так ещё и не снял с себя футболку и брюки после пробежки. Они влажноватые от пота. Это как-то меня смущает. А ей, я чувствую, не хватает этого запаха.

На кухне я всё с себя скидываю, остаюсь только в трусах и ловко готовлю наш сегодняшний первый завтрак, а она, застыв в проёме двери, наблюдает за каждым моим движением.

Всё! Всё готово и расставлено на столе. А она всё также стоит в дверях. Почему мне так неловко? А! Я раздет. Как давно я не испытывал этого ощущения. А она меня съедает глазами. Сколько месяцев меня держали без одежды? Сколько операций, сколько врачей, сколько снимков и фотографий они сделали? Я привык, что кто-то постоянно разглядывает моё тело. Но сейчас… Я испытывал что-то новое. Это взгляд любящей женщины. Она любовалась статностью моей фигуры, ловкостью движений, и хотела только одного, чтобы это досталось только ей. И никто бы уже больше не претендовал на это тело, на её мужа. А мне от такого необычного взгляда стало неловко. И, чтобы скрыть эту секундную заминку, проскользнула мысль:

«Надо хотя бы душ принять».

А она, как бы угадывая мою мысль, оторвалась от косяка двери и бархатной пушинкой, приникнув ко мне, повлекла в душ.

– Остальное всё подождёт, – её голос мягко переливался в груди.

Жёсткие струи прохладного душа обняли нас обоих. Мы долго и нежно предавались всем чувствам, которых полгода лишала нас судьба. А струи били, хлестали, подстёгивали.

И только закутавшись в полотенца и халаты, мы успокоились от всего пережитого за кружкой горячего кофе.

Её глаза излучали счастье. Слова оказались сейчас уже не нужными. Всё говорили только руки и жесты. И, находясь в моих объятьях, она ласкала мои влажноватые волосы, перебирала их и касалась каждой клеточки моего тела. А, когда её руки вновь наткнулась на этот страшный шрам, то пальцы слегка вздрогнули, и в глазах вновь возник испуг.

– Как хорошо, что ты жив, – с болью и слезами вырвалось у неё. – Я не знаю, чтобы я делала, если бы тебя не стало!

Она целовала шрам у меня на шее и слёзы текли по её лицу. Не было сил оторвать её от себя. Но, переждав всплеск эмоций, я слегка отодвинул её от себя и, взглянув в наполненные слезами глаза, мягко произнёс:

– Но я же жив. Я ведь всё равно только твой.

– Да, да, только мой, – и она опять залилась слезами.

Много позже, уже, успокоившись, она осторожно спросила:

– Мне же никто, ничего не рассказал. Я полгода только и мучалась от неизвестности. Что тогда произошло? Как же всё-таки это случилось? Расскажи, – и она нежно посмотрела на меня.

Отведя взгляд от её глаз и, стараясь вспомнить что-то важное, я уставился в широкое окно на океан, пляж, пальмы. А когда это «важное» встало перед глазами, начал:

– Ты же помнишь, как долго меня обрабатывали, чтобы я стал начальником охраны биологического института. Крамер звонил, добивался этого. Им нужна была надёжность и гарантия безопасности. Я же не знал, какие работы ведутся там и что вообще делается там. Мне требовалось время, чтобы ознакомиться со всем, узнать сотрудников, досконально изучить все планы и расположение помещений. Я добивался только одного – ясности для себя. Мне нужна была свобода действий.

Когда Крамер согласился со всем, что я от него требовал и ознакомился с моим планом охраны, то он, конечно, удивился ему. И хотя Крамер и американец, но в душе всё равно всегда оставался немцем.

Он попытался меня отговорить от части проектов охраны. Кое-что я сократил, как потом оказалось, зря. Но, в основном, они всё оставили, как я хотел. Сумма оказалась приличная. Её долго согласовывали, утверждали, а когда оборудование прибыло, для меня начались «весёлые» деньки. Я почти перестал бывать дома. Ты, конечно, обижалась, но это была моя работа. По-другому я не мог, и я ей отдался полностью.

Это был мой проект охраны, моё детище и я старался сделать его, как можно лучше.

Когда всё было готово, то наняли новый персонал охраны. Я всё предъявил Крамеру и Самюелю.

Охранников я подбирал, инструктировал и обучал нюансам системы охраны лично. Специалисты-электронщики всё подготовили для первого испытания. Каждый знал только свой участок и только Питер знал всё. Он всё и контролировал.

Парень он был не из болтливых, и я надеялся, что дальше него секреты охраны не уйдут. Учебные тревоги проводились на высшем уровне. Крюгер с Самюелем остались довольны результатами.

Как только они не пытались спровоцировать автоматику, охрана всегда оказывалась на месте. Все были одеты в спец форму, жилеты. Каждый вооружен коротким УЗИ и кучей прибамбасов на поясах. Охрана выглядела внушительно. И тут у Самюэля облегчённо вырвалось:

– Ну, значит Зибельман может начинать здесь делать всё, что захочет.

Стали завозить оборудование для лабораторий. Новые люди, новые заботы. Постоянные проверки и контроль. Я, естественно, достал всех своих охранников. Но они с прежним усердием выполняли всё, что требовалось от них. Никто не ныл и не ворчал по углам. Эти ребята знали, на что шли, когда нанимались. То, что Крамер снял с проекта, особенно с крыши, делало какую-то прореху в нашей защите. Но все ребята об этом знали и были там особенно на чеку.

Я ещё реже стал бывать дома. Ты мне только звонила, а о детях я знал только из твоих рассказов. Но за эти деньги, что мне платили, я работал, отдавая всего себя. Особенно когда кто-то из обслуги болтнул (я так и не узнал кто), что начались работы с газом Z.

Весь институт жил, как в осаде. Никого не выпускали, а вход в здание института я строго ограничил. В таком напряжении мы жили последние две недели.

Тот вечер начался, как обычно. Развод всех охранников совершил я лично. Всё шло спокойно, как всегда. Но какая-то тревога, обострившаяся к полуночи, не покидала меня. Я проверил все мониторы, переговорил со всеми постами, обошёл наружный контур вместе с Вилли и его грозными доберманами. Ничего, всё тихо. Но беспокойство не покидало меня. И я, взяв Уилиса и Уолтера, пошёл в бокс лабораторий.

У входа нас приветствовал, как всегда грозный, Сэмюэль. Он наблюдал за мониторами и компьютером. Мы все были, как близнецы. На голове шлем с опущенным инфракрасным забралом, тёмно-синий комбинезон, броне жилет последней модели. Он отражает даже пули последнего русского изобретения. На груди автомат, у пояса пистолет, в руках фонарь. Шнурованные до середины икры берцы специально сделаны для бесшумной ходьбы. На поясе – обоймы, наручники, рация и ещё всё то, что должно всегда находиться под рукой.

Входя на каждый этаж, предупреждаем Сэмюэля, и он отключает следящие лазерные лучи. Тихо проходим по коридору, открываем двери и обследуем все без исключения лаборатории.

На третьем этаже лаборатория Зибельмана – святая святых. Он уже третий день из неё не выходит. Вот и третий этаж.

Осторожно открываю дверь. Уилис и Уолтер тихо прокрадываются за мной. Что-то подтолкнуло меня идти сразу к лаборатории Зибельмана. Делаем манёвр и втроём подходим к двери. Поднимаю видоискатель и навожу его на окошко в двери. Экран показывает столы, шкафы и натыкается на стеклянный саркофаг. От него исходит фосфоресцирующее свечение. Вижу в нём самого Зибельмана. Делаю увеличение. Лицо его спокойно. Он спит. Обвожу видоискателем вокруг и вдруг… Под саркофагом вижу что-то не то. Делаю ещё увеличение. Ба! Перчатка. По виду женская, кожаная. Не может быть! Все, кто входит сюда, сдают личные вещи и одежду, переодеваются в комбинезоны, проходят контроль и только после этого им разрешается вход в бокс.

Решаю войти. Из-за забрала мой голос наружу не слышен. Командую вход. Везде темно, но нам всё прекрасно видно. Вставляю карточку в замок. Тот должен щёлкнуть. Но щелчка нет. Значит, дверь кем-то уже открыта. Мои «овчарки» поняли меня без слов.

Уилис резко распахивает дверь. Я и Уолтер врываемся (проскальзываем, как тени) во внутрь. И, вот оно! Какая-то тень метнулась от саркофага. Закон наш один. Кто проникнет и будет обнаружен во время наших обходов – уничтожается немедленно. Кто без нашего ведома находится внутри бокса – тому смерть. Я вскидываю свой УЗИ и полосую по тени. Но у тени оказалось преимущество в долю секунды. Краем глаза вижу, как разлетаются осколки шлема на голове Уолтера. А в меня летит что-то чёрное и жуткое. Ничего не успеваю предпринять. Тупой удар по горлу бросает меня к стене, и я лечу в темноту. Темнота кругом, времени для меня уже нет. Всё! Темнота – это смерть. Меня больше нет. Я умер…

Но что это? Где-то брезжит свет. Надо туда идти. Но двинуться нет сил. Ни одна частичка моего тела не шевелится. Я пытаюсь что-то сделать, но безуспешно. А свет приближается. Что? У них тут в смерти так и положено? Ведь я же умер. Я уже в другом мире. Неужели вся эта ахинея про загробный мир правда? Никогда не верил. Выходит – зря. Есть он. Но свет всё ближе. И вдруг… Я услышал удар своего сердца. Как? Оно же мёртвое. Оно не может работать. Но оно стукнуло ещё раз, ещё раз и вдруг забарабанило, что в ушах загрохотало.

Так я что, живой? А вздохнуть? Я же не дышу. Мёртвые не дышат. И, как будто из-за горизонта, еле слышно донёсся голос Зибельмана:

– Давай, парень, давай! Вздохни!

Непроизвольно напряглось всё тело и воздух пошёл в меня. Он наполнил меня всего, он пропитал меня. Я полон им.

– Теперь выдохни, – голос Зибельмана всё ближе. И что же? Я выдохнул. Потом ещё раз вдохнул, ещё раз выдохнул, а этот скрипучий, родной голос засмеялся:

– Ну, что я вам говорил, господа? Газ Z делает чудеса. Этому парню повезло, что он в момент смерти оказался рядом с саркофагом. Газ его оживил. И он будет жить! Но это только начало! Многое ещё неизвестно, многое ещё надо узнать, – радостно вещал голос Зибелмана.

Страстное желание увидеть своего спасителя, моего бога, заставило меня открыть глаза. И, вот он мой БОГ! Он так и стоит, воздев руки к небу, произнося свои заклинания.

Господи, спасибо тебе! Я жив! Я вновь увижу небо, солнце. Я вновь буду с женой, семьёй. Я не умер! Я и дальше буду попирать бренную землю и буду любить и буду любим.

Уолтеру не повезло. Ему раздробило череп, мне же только разорвало горло и все окружающие мягкие ткани.

Потом несколько операций. И после каждой – саркофаг с его волшебным газом Z. Для Зибельмана я являлся подопытным кроликом. Я же всё равно уже умер. И ты об этом знала. Но мы с ним подружились. Он постоянно за мной наблюдает. Приставил Курта. Теперь я полон сил и здоровья. И они, через эти долгие полгода, разрешили мне встречу с тобой. Теперь у нас есть наш дом и нам никогда не придётся разлучаться. Мы всегда будем вместе. Мы под государственной программой. Бери детей, и мы вновь начнём нашу жизнь. Здесь есть всё, чтобы и они, и ты были счастливы.

Её грустные глаза наполнились слезами, а пальчики по-прежнему гладили мой шрам. Она молчала, стараясь проглотить какой-то комок в горле и, не выдержав моего взгляда, только положила голову мне на плечо. Глубоко вздохнула, а слезинка выкатилась и продолжила свой путь по, моей щеке…

Механик Макаров очнулся. А слезинка так и катилась по его щеке. Но это была не она. Это катилась капля пота. Чёртов кондиционер еле-еле гнал воздух, не успевая его охлаждать. В каюте стояла жара, а вентилятор не успевал её разгонять. Судно слегка вибрировало и мерно покачивалось в ночной темени Персидского залива. Август – самое жаркое время года в этом районе. А до встречи с той, о которой постоянно думалось и мечталось, осталось ещё два месяца.

Август 1998 Персидский залив

Июль 2002 Шмаковка

Декабрь 2002 Аравийское море

СЫН

Я стоял на палубе своего огромного пассажирского лайнера и нервно курил. Уже больше часа я тут торчу, а её всё нет. Как всегда, она опаздывает. Злость во мне клокотала. Это же надо! Сколько сил затрачено, чтобы выбить это чёртово разрешение на её поездку! Сколько порогов оббито, написано заявлений, поставлено подписей и печатей! Хоть бы что оценила!

Этот рейс из зимы в лето очень популярен во Владивостоке. И не каждому удавалось просто так достать путёвку на него.

Я со злостью сплюнул и выкинул за борт очередной окурок. Скоро начнётся посадка пассажиров, и тогда возникнут очередные трудности. Ведь сейчас намного проще провести её на борт с сыном, чем потом толкаться в толпе пассажиров.

Пассажирский помощник с ехидцей поглядывал в мою сторону. Он тоже приложил руку, чтобы у меня возникло побольше проблем. Не каждому ведь давалось разрешение взять с собой в рейс жену с сыном. Но я добился своего назло ему.

Краем глаза я увидел, как из-за угла вокзала показалась её фигурка. У ног юлой вился Данилка. Я сорвался с места и понёсся в их сторону.

Вовчика, этого гада, который втёрся в моё доверие и в итоге разбил мою семью, рядом не просматривалось. Это я подметил сразу. Трусоват, эта скотина. Ну и замечательно, без него спокойнее.

Данилка, завидев меня, выкрутился из её рук и кинулся навстречу. Он сразу взобрался ко мне на руки и начал засыпать вопросами о таком большом белом пароходе.

Он во всё тыкал пальчиком и вопросы из него так и сыпались. А где дым? Можно ли потрогать эту белую стену (борт)? А где винт? И ещё кучу подобных вопросов, которые он считал очень важными для себя.

Я с нежностью прижал к груди своё чадо. Всего четыре годика, а такой смышлёный! Из больших зелёных глаз так и сыпались искры. Щёки румяные, сам возбуждённый, из-под шапки выбилась льняного цвета прядь кудряшек. Он вполне удобно чувствовал себя на отцовских руках и не собирался покидать своего места.

Я подошёл к ней. Она так и стояла рядом с чемоданом. На её стройной фигуре ладно сидело бежевое кашемировое пальто. Лёгкий макияж делал её лицо неповторимым. При взгляде на неё как-то противно ёкнуло сердце. Но я не подал вида, поздоровался и подхватил чемодан. Все злобные тирады, кипевшие в моей голове последний час, куда-то испарились. И даже то, что она ехидно произнесла:

– Мог бы и поцеловать, – особо меня не тронуло.

Я на руках держал своё сокровище, а это для меня самое главное. Только ради этого я и организовал эту поездку.

У трапа пассажирский помощник выдал посадочный талон с номером каюты, и мы спокойно и без суеты прошли в неё.

Растерянно опустив руки, и беззащитно озираясь, она стояла посреди огромной каюты, не зная, что делать дальше.

Зато Данилка носился, как вихрь. Заглядывал во все углы, открывая и закрывая шкафы и ящики. Казалось, что от его беготни, даже воздух начал раскручиваться по каюте. И опять поток вопросов. Что, где, как и почему.

Ещё идя в каюту, мы встретили третьего механика. Он передал мне приказ стармеха, чтобы я шёл готовить машину к отходу. Это означало, что мне надо сейчас уходить. И только я это сказал, как вездесущий вихрь, заявил:

– И я с тобой, – на что она сразу запротестовала, но не так-то просто отделаться от этой неугомонной личности. Особенно после того, как он заканючил:

– Ну, мам… – да и мне самому хотелось взять его с собой.

Это её сломило, но она поставила условие, чтобы Данилка переоденется. Он с готовностью принялся стаскивать с себя нарядный костюм, но предстояло ещё найти сменку в чемодане.

Зазвонил телефон:

– Владимирович, ну иди же. Дед ждёт, – услышал я голос вахтенного механика.

– Иду уже, иду, – Данилка понял, что из-за него происходит задержка и без всяких фокусов быстро позволил себя переодеть.

Так мы с ним и пошли. Я вёл его за руку по коридорам, опасаясь, чтобы он куда-нибудь не юркнул. Но он, с полной серьёзностью, вышагивал рядом.

В ЦПУ тихо и прохладно. Как всегда, горели и мигали разноцветные лампочки. Механики в полном составе расположились перед старшим механиком и внимательно слушали его инструктаж. Данилке дед строго приказал сидеть на самом главном стуле и ничего не трогать и не нажимать, но что тот серьёзно ответил:

– Хорошо дедушка стармех, ницего зúмать не буду, – механики и мотористы от такого ответа покатились со смеху, а дед только улыбнулся.

Но всё-таки, сынулька пытался увязаться за мной, когда я пошёл в машину готовить главные двигатели. Но я поручил Ваське отвести его в ЦПУ.

Ни Васька, ни Данилка на моё распоряжение не обиделись. Первый славился своей ленцой, а второй, обалдевший от грохота дизелей и польщённый вниманием к нему дяди моториста, молча согласился.

Наконец прозвучала команда к запуску. Двигатели мерно заработали, постепенно наращивая обороты. Вся команда собралась в ЦПУ и центром общего внимания оказался Данилка, а не, как всегда, судовой компьютер. Дед недовольно ворчал на это, но вахтенные делали своё дело исправно, и он тоже переключился на этот необычный объект.

Белые кудряшки хаотично развевались, глазюки горели, щёки пылали. На одной виднелся стёртый след мазутного пятна. Лицо сосредоточенное. Он правильно и с достоинством отвечал на каверзные вопросы мужиков. На попе красовалась огромная мазутная пятерня. Видно, кто-то из мотористов приложился. Что мне скажут по этому поводу и что я ещё выслушаю? Как-то мигом мне представилось. Но в данный момент это меня меньше всего волновало. Главное – что ОН находился в центре внимания. Но он и сам засыпал окружающих вопросами, от которых у некоторых округлялись глаза, а другие покатывались со смеху.

Ваське он сказал, что если тот не будет мыться, то его мама отругает и мороженного не купит. А увидев ободранный комбез Петровича, жалостно предположил:

– Вот потому то ты такой порванный, что все денежки потерял, – что являлось отчасти правдой. Петровича после последнего посещения ресторана в непотребном виде обчистила привокзальная шпана.

Данилка сидел на вертящемся кресле в центре внимания и излучал счастье во все стороны. А у меня, глядя на эту картину, на сердце царил мир и спокойствие.

Но вот машина введена в режим полного хода. Получено разрешение покинуть ЦПУ. Моя вахта с нуля часов. Можно заняться своими делами. На лифте мы поднялись до моей палубы, и зашли в каюту.

– Снимай штаны, стирать их будем, – торопливо приказал я сыну.

– А я буду помогать, – немедленно последовал ответ.

– Давай, давай, помощничек, – мирно согласился я с сыном и мы вдвоём устроились у раковины, стараясь смыть мазутную пятерню с его штанов.

Я, используя различные порошки, а Данилка, плюхая ручками в раковине.

Ну, вроде бы, пятно исчезло. Я повесил брючки на радиатор отопления и направил на них вентилятор.

– А кушать будем? А куда мы пойдём? Листаган, сто ли? – вопросы сыпались непрерывно.

– Нет, пойдём мы ко мне в кают-компанию, – автоматически отвечаю на них.

– А что, там у всех компания? Я тоже хочу в вашу компанию. Пошли, – и он сразу же засобирался.

– Но как же ты пойдёшь без брюк? Надо же нам их надеть. Не пойдёшь же ты туда в трусах?

Он осмотрел себя и тяжело вздохнул.

– Да, без станов я у вас в компании двузей себе не найду.

– Вот, вот, – согласился я с ним, – поэтому мне надо за ними сходить, а тебе придётся меня подождать. Хорошо?

– Ха-а-со, – сын сейчас соглашался со всем, только бы ему позволили идти в эту заманчивую кают-компанию.

– Ну, вот и отлично, – я погладил его по головке. – А, чтобы тебе было не скучно, пока я хожу, ты нарисуй мне наш пароход и меня с мамой. Ладно? – я внимательно посмотрел в его огромные глаза.

– Давай карандаф, – Данилка устроился на стуле, а я, достав бумагу и фломастеры, пододвинул его к столу.

Убедившись, что сын занят важным делом, я вышел из каюты, запер её на ключ и направился за его одеждой.

Она отрешённо сидела на краешке дивана, сложив руки на коленях, а на мою просьбу о брючках, как-то вяло отреагировала. Покопавшись в чемодане, я нашёл для него штанишки и спросил:

– Ты ела сегодня?

– Да, в ресторане, – вяло ответила она.

– А мы пойдём ко мне в кают-компанию, – предупредил я её.

– Хорошо, – таким же блеклым голосом ответила она.

Данилка меня ждал. На столе лежал размалёванный лист бумаги, а он внимательно смотрел мультик, который перед уходом я ему включил на видеомагнитофоне.

Увидев меня, он нехотя оторвался от экрана и принялся сам одеваться, отвергая мою помощь. Ведь он всё-таки взрослый мужчина.

– Я даже машину могу заводить, – подчёркивал он свою взрослость. Это ему дали в ЦПУ нажать кнопку запуска главного двигателя.

Но расчесать он себя позволил. И вот мы такие чистые, чинные и красивые вошли в кают-компанию.

Елена Владимировна с Колькой сидели в дальнем углу и о чём-то беседовали.

Она, женщина дородная и спокойная. Всегда вежливая и аккуратная. А Колька – нога на протезе (в одной из полярок оторвало ему ногу во время самовыгрузки на берегу), ни минуты спокойно сидеть не может, точно шило у него в одном месте.

Они, как только увидели нас – остолбенели. Ужин уже закончился. Но для вахты кое-что осталось. Елена стала причитать:

– Ой! Какой ангелочек, да какой хорошенький! Да неужто уже и в машине ты был? – на что Данилка серьёзно ответил:

– Я не мамся и не ампилочек. Я уже большой, – это ещё больше умилило буфетчицу.

Она засуетилась, усаживая нас за стол. Мы чинно уселись. На стол Елена выставила серебряную супницу (гордость нашей кают-компании) и новые фарфоровые тарелки. Всё это Еленой выставлялось только для наилучших гостей.

Данилка аккуратно ел. Это ещё больше тронуло Елену. Она сидела напротив него и с умилением смотрела, как тот чинно управляется с едой.

А Колька приставал к Данилке с вопросами. И где он живёт, и где его мама, и что он видел в машине? И задал неосторожный вопрос:

– А дыму там много было? – на что Данилка, прервав трапезу, серьёзно на него посмотрел и изрёк:

– Дядя Коля, ты сто, дувак сто ли? Тогда бы мы не поехали, и всё бы там сломалось.

Колька от восторга даже подпрыгнул. Подбежал к лифту и в шахту лифта заорал:

– Светка!

– Ну что тебе опять? – пропищала своим ехидным голоском повариха.

– Меня тут дураком назвали!

– Да ты такой и есть, – репетовала его подруженция.

Но Кольку это нисколько не смутило. Он ещё пуще прежнего принялся ухаживать за Данилкой. Тот одолел суп и принялся за котлету. Она явно оказалась лишней. Но он мужественно её одолевал. Елена сжалилась:

– Ну, ты хоть компотику попей, – заботливо предложила она.

Компота влезло только пару глотков.

Мой сын был полон. У него только что из ушей не брызгало. Из-за стола он уже сам не мог вылезти. Пришлось взять его на руки и нести в каюту. А Елена умилённо на прощанье погладила его по шёлку кудряшек.

– Какое золотце… – тяжко вздохнув при этом.

В каюте я уложил своего мужичка на кровать. Он чуть посопротивлялся, но через минут пять уже сладко спал. Я смотрел на своё чудо, раскинувшееся на подушке. Он и тут куда-то бежал. Что-то ему снилось, а его прикрытые веки слегка подрагивали.

Осторожно прикрыв шторку, я прилег рядом. Надо пару часиков и самому перед вахтой поспать.

Рядом со мной, приоткрыв губки и раскинув ручки, лежало моё повторение. Я осторожно снял с него брючки, рубашечку, накрыл одеялом и, подложив руку под голову, долго смотрел на него, незаметно окунувшись в дрёму сна.

Телефон нежно промурлыкал. Это так вахтенные меня будят. Быстро поднявшись, ополоснул лицо в умывальнике и, позвонив ей сказал, что иду на вахту, а Данилка спит.

– Если хочешь, то посиди с ним. Вдруг проснётся и испугается, – она что-то невнятно пробормотала в ответ. Видимо, я её тоже разбудил.

Вахта неслась невероятно быстро. Всё ладилось. Мерно работали двигатели. Параметры находились в норме. Динамки тарахтели на свой лад. Кое-что пришлось доделать со стоянки. Из-за этого время вахты пронеслось незаметно.