Читать книгу: «Три измерения. Сборник рассказов», страница 3

ШТОРМ

Я сидел на кухне, тупо уставясь в окно, и ничего перед собой не видел. Настроение – отвратительное, всё валилось из рук. Сигарета затухла, да я о ней вообще то и забыл. Что-то было всё не так. Что-то не ладилось в моей жизни.

Я уже четыре месяца находился в отпуске.

Отпускные разошлись уже за первые два месяца. Валюта, с таким трудом заработанная в рейсе, улетучилась со страшной силой, как из лопнувшего шара воздух. А ведь все полгода рейса я ограничивал себя даже в малом. Попить – и то банку сока не позволял себе купить за границей. Лишнего ничего не покупал, только то, что нужно для детей и жены.

Остальное она уже сама докупала здесь, во Владивостоке. Деньги, как вода, утекли и их, как будто, и не было.

Ещё этот последний разговор, приведший к ссоре.

Зарёкся же себе, не говорить ничего лишнего. Зная характер своей жены, лучше бы не касался этой темы. Но чёрт дёрнул за язык, вечно же не будешь следить за каждым словом и жестом.

Наташка, якобы сказала, что моя жена живёт со мной ради денег. Ну, я и ляпнул ей это. А в итоге-то – на мели я сам. Опять надо в рейс, чтобы как-то содержать семью. Как прожить ещё месяц до конца отпуска? А жена взвинтилась. Ей обидно. Она-то видит эти финансы – шансы.

Ох! Всё не ладится, всё через ж…

На улице погода – под стать моему настроению. Шёл мелкий противный дождь, машины проезжали все грязные выше крыши, редкие пешеходы сторонились края дороги. Хотя ещё только полдень, но хмарь стояла беспросветная. И зачем жена решила ехать сегодня на работу на машине? Что-то долго она прихорашивалась у зеркала перед уходом, но скоро должна приехать. Надо обязательно помириться, как появится. И без этого проблем хватает.

И вообще, как жить дальше? Целыми днями думаешь, что купить подешевле, но неплохого качества. Сядешь за руль и мотаешься. Мясо купишь на одном комбинате. Овощи – на какой-то базе, фрукты – на другой, субпродукты – на третьей. Возьмёшь миллион, а к вечеру ни шиша не остаётся, но жратвой (иначе не назовёшь), забьёшь холодильники. На полторы – две недели хватит. Потом опять то же самое.

Это я сейчас на себя взял эту обязанность. Жена так, в помощь. А когда я в рейсе, ей приходится всё делать самой. Достаётся бедной.

Подбежала Лёлька, мой одуванчик. Ей всего лишь четыре годика, но смышленая, щебетунья.

– Ты уже покурил? Не будешь меня больше дымом отравлять? – задрав головку, и голосом, похожим на колокольчик, прозвенела она.

– Нет, не буду, – я улыбнулся, стряхивая с себя хандру, погладив её по головке, умещающейся в моей ладони. Её длинные, шёлковые белесые волосы, приятно ощущались на ладони, и она, подняв вверх беленькие рученьки с растопыренными пальчиками, попросила:

– На ручки, – её карие глазки излучали такую покорность и просьбу, что отказать невозможно.

Но, только добившись своего, настроение у неё вернулось к прежнему, и она принялась щебетать

– А Данилка опять не хочет со мной играть, чего-то лежит и горит, как печка.

Да. Ещё с утра, когда они оба забрались ко мне в постель, после ухода жены и устроили там свалку за место у папы под боком, я почувствовал, что ему что-то нездоровится. Он был какой-то вялый, а через пару часов вообще перестал играть и лёг на диване. Что казалось невероятным. Мне всегда думалось, что этот шустрик, никогда днём не приляжет. Столько в нём энергии. Он, казалось, и во сне куда-то бежал.

А сейчас я измерил ему температуру. Ого! Тридцать девять. Дал аспирин. И все мы сидели рядом, чтобы никто не скучал.

Выстиранное бельё со вчерашнего дня лежало кучей. И, чтобы куда-то деть застоявшуюся энергию и как-то разгрузить себя от хандры, я принялся его с остервенением гладить. Простыни, наволочки, пододеяльники – отлетали.

Лёлька притащила куклы и автомат, играя в заложников. Данилка изображал работающий мотор и катал машины по дивану.

Снова измерил ему температуру. Опять тридцать девять с половиной! Растёт чего-то. Но сейчас придёт жена, разберёмся. На всякий случай позвонил ей на работу. Сказали, что уже ушла. Ну и хорошо. Пойду, разогрею чего-нибудь на обед. А потом всё уладится. Только стал разогревать – звонок.

«Ну, вот и она!» – облегченно подумалось.

Открываю дверь – Алёна. Пришла со школы. Сразу начала рассказывать о своих делах, отметках. Она учится хорошо, старается. Проблем с учёбой у неё нет. Иногда, правда, приходится что-нибудь объяснить, а так всё сама. Старшая ведь.

– Алёна, а где у нас все лекарства? – как к хозяйке, обращаюсь к ней. Та сразу лезет в шкаф и достаёт несколько коробок.

– А зачем? – спрашивает она.

– Что-то у Данилы температура поднялась, – отвечаю ей, перебирая содержимое ящичков.

Так. Валидол, валериана, валокордин, пурген. Это всё не то, что нужно в данный момент. Напрягаю свои медицинские познания.

– Да ты не пичкай его ничем, сейчас мама придёт и всё сделает, – советует мне Алёна, хотя сама тоже что-то ищет в этих ящичках.

– Знаю, она уже ушла с работы, – бурчу в ответ. – Хоть достанем, меньше суеты будет. Давайте обедать, – предложил я детям, чтобы переключить их внимание.

– А как же без мамы? – подбегает Лёлька.

– Да уже час прошёл, как она ушла с работы. Где она может быть? Давайте, садитесь за стол, – я невольно начал раздражаться.

Данила есть не хочет. Снова измеряю температуру. Тридцать девять и восемь.

Лёлька мечет ложкой, что пропеллером. Алёна ест солидно, потихоньку. Мне тоже кусок в горло не лезет. Надо вызывать скорую. А то жены не дождёшься. Недавно у подруги засиделась допоздна. Хотя она сейчас на машине. Может быть, по магазинам решила проехаться? Звоню в скорую.

Ох, нелёгкая это задача дозвониться и объяснить, что случилось, а потом ещё и дождаться врача. Но приехали через час двое. Обстучали, прослушали Данилу, сделали укол, сказали, что завтра надо с утра идти в поликлинику к терапевту. Названия эти… Записываю всё, что они сказали, как давать таблетки. Слава богу, что я их нашёл в ящичке.

Данилке стало полегче. Он уже собирается сорваться куда-то с постели. Чтобы он не скучал, приношу телевизор к нему в комнату, и мы все сидим и смотрим какие-то мультстрасти. Их смысл до меня не доходит. Что-то с башкой стало совсем не в порядке. Смотрю, вижу всё, но не понимаю ничего. Мысли витают совсем в другом измерении.

Где же жена? Что только не придумаешь.

Ведь скользко. Уже темно и идёт дождь. Гоню от себя всякие страсти насчёт больниц, аварий, моргов. Сколько можно гулять где-то? Скоро уж ночь на дворе.

Алёна принесла тетради. Она закончила делать уроки.

– Проверь, – протягивает она тетради и присаживается рядом в кресло, обнимая меня одной рукой.

Напрягаю свою тупую голову. Вроде всё так. В русском несколько ошибок. Но, вспомнив правила, мы их совместно исправляем. Довольная, что у неё всё получилось, она уходит в большую комнату смотреть боевик.

Измеряю температуру у Данилы. Опять тридцать восемь. Вот напасть!

– Алёна! – кричу в залу. – Где уксус? Принеси.

Разводим уксус, смачиваем им простыню и закутываем в неё Данилку. Тот хихикает от холода, но терпит. А я приговариваю:

– Ты же мужик, терпи, – сижу рядом, поглаживая кучерявые белые волосы у него на голове.

Он смотрит на меня большущими, как у матери, глазами, но лежит молча.

Простыня подсыхает. Вроде бы и температура начала падать. Я его обтираю мокрым полотенцем, одеваю в чистую пижамку и укладываю в постель. Лёлька с книжкой уже тут как тут.

– Посцистай, – просит она.

То есть надо ей почитать перед сном. Это уже наша традиция. Не уснут, пока я не почитаю им несколько глав из полюбившихся книжек.

– Хорошо, но сначала мыться, – предлагаю я ей в ответ.

Она, зная это, хватает пижамку и ждёт меня у двери ванной. Сама быстро с себя всё скидывает и залезает в ванну. Я сортирую её одежду. Грязное – в стирку. Платье отряхиваю и складываю рядом. Завтра она его ещё наденет.

Лёлька, слегка повизгивая от тёплых струек воды из душа, с удовольствием даёт себя помыть и растереть. Она надевает пижамку и чинно, с расправленным платьем на вытянутых руках, выходит из ванной. Аккуратно вешает его на спинку стула и залезает в кровать. Накрывается одеялом и, с сознанием правильного исполненного долга, говорит:

– Давай, цистай.

У Данилки глаза соловые. Трогаю его за лоб. Нет, вроде, температура больше не поднимается.

Начинаю читать. Про дорогу, вымощенную жёлтым кирпичом, Страшилу, Дровосека, Элли, Тотошку. Они оба внимательно слушают, иногда хихикают или от страха раскрывают глаза. Заглядывает Алёна, тихонько садится рядом, обнимая меня, и тоже внимательно слушает. Хотя это я уже в своё время ей читал.

Глаза видят буквы, язык их произносит, даже интонация в голосе соответствует местам, а мысли совсем о другом. Где же жена? Что же случилось с ней?

Наконец-то мы заканчиваем чтение. У Данилки температура больше не поднимается, но ещё держится. Читаю, что прописали врачи и, в соответствии с их указаниями, даю ему таблетки. Целую обоих и желаю спокойной ночи. Они меня по очереди обнимают, целуют и обещают спать хорошо.

А я их заботливо укрываю и тушу свет. Ещё раз смотрю на их беленькие головки, уютно устроившиеся на подушках, и закрываю дверь спальни.

– Где же мама? – встречает меня вопросом Алёна.

– Ума не приложу, сейчас обзвоню подружек, – говорю я, садясь за телефон. – Может быть, она задержалась у тёти Иры или у тёти Люды. Сейчас спросим.

Подруги, как всегда, со мной мирно побеседовали, обсудили со мной массу сплетен, но жены у них не было. Ладно, буду больницы обзванивать. Но и там её не было. ГАИ тоже информации об аварии такой машины не имела. Ну, что же. Тогда будем ждать.

– Иди спать, – говорю я Алёне.

– Сейчас. Вот фильм закончится и пойду, – как всегда, идёт ответ.

Пусть посмотрит. Что, цербер я какой, что ли?

Досматриваем программу, и я переключаюсь на ночной канал. Алёна уже плюхается в ванной.

В газетах одна ерунда. Просмотрев последнюю статью, вспоминаю, а что же было на первой странице? Вот это да! Читал, называется. Читал, чтобы только время убить, дождаться.

Подходит Алёна, целует меня в щёку и желает спокойной ночи.

– Спокойной ночи, доченька. Иди, спи, – целую её в ответ.

Сам остаюсь в кресле, тупо глядя в экран телевизора.

По-моему, раздался осторожный стук в дверь. Точно, стучат. Судовая привычка просыпаться от посторонних звуков и тут не подвела. Мимоходом гляжу на часы. Ба! Шестой час. Открываю дверь. Стоит моя красавица, улыбка до ушей, сияет.

– Извини, что задержалась, с работы уехала по магазинам, а там встретила Ольгу. У её племянника день рождения. Выпили, чувствую, что за руль не сяду. Осталась подольше, чтобы запах ушёл. Случайно заснула. А как проснулась – сразу домой. Соскучились уже, наверное? – тараторит она, мимоходом целуя меня в щёку, и проходя в залу.

Я смотрю на себя в зеркало. Лохматый, в помятой рубашке, в трико, чёрт знает, когда стиранное, босиком, глаза возбуждённо горят, на щеке след от помады. Вытираю помаду, вешаю на вешалку её пальто, расправляю мокрый зонт, ставлю его на пол, чтобы стёк и иду следом.

– Машину поставила на стоянку, еле уговорила охранников, с трудом воткнулась у дерева. Ох, да ты ещё телевизор смотришь. Что, очень интересная программа? – фальшиво говорит она скороговоркой.

Ищу пульт, чтобы выключить, этот чёртов телек, но не нахожу, подхожу к нему и выключаю кнопкой. Поворачиваюсь к жене и из другого конца комнаты смотрю на неё.

Во, врёт! Это, проспав после выпивки, иметь такое свежее, благоухающее лицо? Уж мне-то треньдеть не надо. Я знаю, какие лица бывают у людей, когда они не спят сутками, провкалывав в машине в сорока пятиградусной жаре. Я их навидался и с бодуна, и после вот такой незначительной выпивки.

Врёт! Но как врёт! Вдохновенно! И сидит как! Гордо держа голову с причёской, на которой волосок уложен к волоску, расправив плечи, подав вперёд, не такую уж и малую грудь. Юбку специально подтянула, чтобы виднелись коленки. Ох, эти колени…

Обтянутые дорогими колготками. Круглые, как два яблока, смотрели на меня нахальнейшим образом. Где же я купил эти колготки? Чёрт! Опять не туда. Они зазывно манили к себе. Ну, уж дудки!

Оторвав взгляд от колен, я посмотрел ей в глаза. Вот это да! Бог ты мой! Да это же глаза полностью удовлетворённой женщины, которая только что вылезла из-под мужика. В них сияет огонь, они ещё хранят истому удовлетворения, они ещё переваривают в себе только что исчезнувшую насыщенность. Они ещё не вполне смотрят вперёд и реально видят всё окружающее, они ещё наполовину смотрят в себя и видят то, что могут видеть и ощущать только двое. Им безразличны чужие эмоции и страдания. Они чувствуют радость, от полученных только что ощущений, наполненности, перенесённого удовлетворения и ласк.

– Время-то сколько? – сдерживая себя, спрашиваю спокойно.

– Но я же говорю тебе, что, как только очнулась от сна, подняла Ольгу и она проводила меня до машины… – глядя на меня своими прекрасными глазами и, стараясь отобразить в них честность, продолжает тарахтеть она.

– Натрахалась? – грубо перебиваю её, уже не в силах сдерживать себя.

Её, как по башке чем-то ударили. Она опустила голову, плечи сжались, руки положила на колени в замок, помолчала и уже другим тоном ответила:

– Да, что-то вроде этого…

Ну, не ожидал! «Что-то вроде этого». Кулаки сжались сами собой. Я посмотрел на них. Точно, каждый с половину Лёлькиной головы.

Easy, easy. Сам себя уговариваю. Начинаю ходить из угла в угол. Кулаки сжимаются, разжимаются.

Да и вообще, кто ты такой? В старом трико, помятый, лохматый и качающий свои права? Я вас кормлю, одеваю, а за это вы мне то и это и быстренько на тарелочке. А тут люди за полгода, без тебя балбеса, завели свой уклад жизни и не хотят его ломать.

Я не верю, что тот, от которого она сейчас вырвалась, выглажен, выбрит и с цветами, шампанским (вообще-то, раз в неделю можно и такое от семьи оторвать), говорит только умные вещи и ни слова о грязной посуде, обеде, стирке, пеленках и сранках. Тому тоже хочется оторваться от этого поганого быта. Ну, вот и подвернулась, истосковавшаяся по ласке женщина, которая только и ждёт, чтобы её погладили по шёрстке, а остальное у неё и так уже всё есть давным-давно. Нет только близкого человека рядом. Она его и ищет, думая, что случайная связь может заменить любовь.

Злоба, злость, здравый смысл боролись в моей голове, раздирая её на части. В висках стучало, сердце вот-вот готово выпрыгнуть из груди. А я всё ходил из угла в угол, сжимая и разжимая кулаки. В этой абсолютной тишине слышались только мои шаги и хруст костяшек пальцев. А она безмолвно сидела в прежней позе, опустив голову, и разглядывая свои такие красивые и нежные руки.

Потом подняла голову, посмотрела на меня и прошептала:

– Прости, – слёзы сами полились из её, широко открытых глаз, смывая с подкрашенных ресниц чёрную тушь.

Молчание надолго повисло над нами. Я задохнулся от всего этого.

– Иди, спи. Постель я давно разобрал, – только и смог выдавить из себя.

– А ты? – она с надеждой посмотрела на меня.

– Я сейчас, – и, выйдя на кухню, открыл окно и закурил.

Тишина. Просыпаюсь. Почему тишина? А… стоим на рейде Гонконга. Ночные рекламы освещают небоскрёбы, город в ночи светится яркими огнями.

Надо же такому присниться?! Всего-то три месяца прошло, как из дома, а уже крыша съезжает.

Надо будет со старпомом взять бутылочку чего-нибудь существенного, да снять этот стресс.

Закурил. Потряс головой, чтобы выбросить из неё, только что пережитое наваждение от сна и вернулся в кровать.

До утра механик Макаров спал уже без снов.

1997 г.

Коломбо

Мамины руки

Озорной лучик пробрался в комнату, где спали мальчишки, и начал баловаться. Он сначала поиграл Алёшкиными волосами, пощекотал ухо и перебрался на лицо. От его приставаний Алёшка ещё мог скрыться, но вот от голоса тёти Тамары, скрыться невозможно.

– Мальчишки, вставайте! Смотрите, какое замечательное утро! Быстро умывайтесь и за стол, -донёсся до Алёшки её звонкий голос.

Но, не тут-то было. Алёшка с Таймуразом сразу же глубже залезли под одеяло. Так не хотелось покидать тепло постели. Но разве от тёти Тамары скроешься?

Одеяло откинуто и тёплые, нежные руки то щекотят, то потихоньку массажируют спинки мальчишек.

Утро наступило. Надо вставать. И с визгом, наперегонки мальчишки бросились к умывальнику. Повизгивая от холодных струек воды, они смеялись, и в этой игре успевали чистить зубы, мыть лицо и от души хохотать.

Фатима, проходя мимо, презрительно на них посмотрела. Малыши ещё, что с них взять. Она уже давно встала, помогла матери с завтраком и прибраться по дому.

Долина постепенно прогревалась от вышедшего из-за высоких хребтов солнца. Оно радостно прорывалось во все укромные уголки скал и гнало прочь прохладу ночи. Альпийские луга тоже начали прогреваться, и лёгкий утренний ветерок волновал их море, расцвеченное разноцветьем трав. Тепло постепенно приближалось к аулу. Оно прогнало туман из расщелин, а листья кустарников и деревьев от него скинули утреннюю росу. Всё радовалось наступлению нового дня.

Один дед Ибрагим невозмутимо сидел на крыльце дома и курил. Он уже оделся в свой старый бешмет, подпоясанный тонким ремешком, разукрашенный серебром и спокойно смотрел на плещущихся мальчишек. Дед выглядел таким старым, что Алёшка думал, что старее его есть только горы. Они белели вдали от аула ледниками и чернели загадочными перевалами. Об их жизни напоминал, рокочущий внизу Заромаг.

Дед Ибрагим смотрел на мальчишек из-под огромной папахи маленькими, подслеповатыми глазами. И мальчишки не понимали. Одобряет он их возню или наоборот, осуждает. Ведь они, хотя и маленькие, но всё же мужчины. Но, если бы он не одобрял суету мальчишек, то лежащий у его ног Джульбарс, огромная кавказская овчарка, дал бы об этом знать. Он бы зарычал или подошёл разнять мальчиков. Но он лежал, высунув язык, и как дед Ибрагим, так же невозмутимо смотрел на их утреннее баловство.

А вода только вселяла озорство в мальчишек. Они уже забыли, что им надо умываться и у них началась игра, которая, у Алёшки с Таймуразом, никогда не заканчивалась. Но тётя Тома всё знает и видит. Она вышла из дома и прервала их игру.

– Мальчики, пора за стол, – громко позвала она расшалившихся мальчишек. – Быстро одеваться. Солнце уже вон, где, – тётя Тамара показала рукой на поднявшееся из-за вершин хребтов светило и добавила: – А вы ещё не поели. Отара уже заждалась вас, – напомнила она про обязанности озорников.

Мальчишкам пришлось прекратить баловство, вернуться в дом и сесть за стол.

Ароматный хлеб с подсоленной брынзой ненадолго прекратили их игру. Уже допивая, ещё тёплое козье молоко, они её продолжили. Сейчас ещё можно поиграть и повеселиться, а днём, в горах, надо быть осторожным и осмотрительным. За овцами всегда нужен особый пригляд. В чём им всегда помогал огромный козёл Казбек.

Голова Казбека всегда откинута назад. Нелегко ему носить такие большущие рога. Но это он с виду такой грозный, а Алёшку он очень любит и за окурки от папирос, что захочешь, то и сделает, и куда захочешь, туда и пойдёт.

Сегодня Алёшка хозяин Казбека. Он вчера собрал десять окурков и теперь будет сидеть первым на спине Казбека и держать его за рога. Он будет направлять эту громадину, куда захочет. Таймураз сегодня будет сидеть сзади. Но он не обижается. Когда он соберёт окурки, то тогда тоже покормит Казбека и тот признает его за хозяина, как сегодня, Алёшку.

Овцы сгрудились в углу двора. Тётя Тома с Фатимой выгоняли их из сарая. Им в этом помогал Джульбарс.

Алёшка с Таймуразом первыми вышли со двора. У каждого за спиной в котомке находился сегодняшний обед. Тётя Тома всегда заботится о них. Они же уходят на целый день, ведь они идут в горы. В котомках есть всё. И поесть и попить и даже чем накрыться, если пойдёт дождь. Но сегодня светит солнце, сегодня нет ветра и так хорошо и уютно сидеть на спине Казбека.

Алёшка даёт ему окурок и тот его долго и смачно жуёт. Казбек за окурки всё отдаст. Сейчас, прикрыв глаза, Казбек пережуёт табак и пойдёт. Он не любит что-либо делать быстро. Он любит всё делать важно. И поэтому его уважают и слушаются все овцы. Вот и сейчас, они сгрудились за ним и ждут, когда же Казбек пойдёт. Но вот он тронулся и овцы, блея, последовали за ним.

Джульбарс забегает вперёд и проверяет, нет ли какой опасности впереди, а то всё время крутится кругами вокруг стада. С ним не страшно. Волков и чужих собак он раздерёт, а чужих людей не подпустит.

Алёшка сегодня сам выбирает путь на пастбище. Его руки лежат на огромных рогах Казбека и он, слушается любого его приказа. Сначала надо спуститься к источнику.

Какая же вкусная в нём вода! Она бьёт в нос, заставляет жмуриться и выбивает слезу. Мальчишки пьют её и смеются, видя, как очередная слезинка бежит из глаз. Хотя ты совсем не плачешь, а в носу всё равно щиплет до слёз. Надо наполнить бурдюк водой на целый день.

Овцы не хотят уходить из низины. Они чувствуют, что их погонят всё вверх и вверх, а им этого не хочется, ведь трава и здесь есть. Но Алёшка делает то, что велел дед Ибрагим. Тот знает, где самые лучшие пастбища. Он однажды показывал их Алёшке.

А теперь надо перейти через мост и двигаться вверх по тропе. Овцы идут за Казбеком гурьбой. Они идут и едят траву. За ними остаётся примятая дорога. Казбек впереди. Мальчишки то слезают с него, то вновь сидят у него на спине. Трава такая густая и высокая иногда она даже выше головы. Вот в ней и может оказаться змея, но мальчишки шумят, раздвигая палками траву. Они знают, как бороться с этими страшными чудовищами.

Всё выше и выше. Иногда к ним подбежит Джульбарс, посмотрит в глаза, как бы спрашивая, скоро ли привал, но Алёшка знает, когда привал, и Джульбарс убегает.

Вот и она, поляна Растерях.

Здесь, как ни проверяй, обязательно обнаружиться, что что-то ты всё равно забыл дома.

Сегодня стоим здесь. Тут и трава вкуснее и ручеёк есть. Отсюда, как на ладони, виден аул, его дома и окружающие его деревья.

Весной красивее. Груши и яблони цветут. Аул весь бело-розовый. А сейчас дома прикрыты зеленью, на плоских крышах кое-где видны люди. Наверное, женщины хозяйничают. Дорога вьётся от аула вдаль то, пропадая, то, появляясь вновь. Она уходит в горы, к Мамисонскому перевалу, где сурово стоят острые, заснеженные пики скал, а из долины, в другую сторону, она идёт в город. Там когда-то и жил Алёшка, но папа с мамой уехали в далёкую Африку и оставили его у тёти Томы.

Алёшка каждый день смотрит на эту дорогу. Он каждый день мечтает, что вон в той машине едет за ним его мама. И хотя, он уже большой мужчина, ему уже шесть лет, но ему так хочется к маме… А иногда ночью, когда она ему снится, ему невольно плачется. Тогда тётя Тома берёт его к себе и, успокаивая, поёт нежные песни. Её тёплые руки приносят тепло и уют, но это не мамины руки. Они у неё лучше, но Алёшка всё равно сладко засыпает от тепла и ласк тети Томы.

Только утром он прячет глаза от Таймураза. Не хочется ему выглядеть плаксой и нытиком. Ему хочется только одного, чтобы к нему приехала его мама. Ведь он так по ней скучает…

Вот и сейчас какая-то машина катит к аулу. Они наперебой с Таймуразом начинают мечтать, у кого сегодня будет пир. К кому они пойдут в гости, где съедят по куску ароматного фытчина, выпьют по чашке горячего бульона и убегут с громадным куском мяса.

Да. Вечером будет пир. А сейчас надо смотреть за отарой. Джульбарс хоть и верный друг, но они тоже не зря здесь. С высокой скалы просматривается вся поляна, видны все овцы. Казбек их водит, и они спокойно щиплют траву.

Солнце уже стоит над головой. Звенит полуденный зной. Пора бы и перекусить. Джульбарс это уже понял и сидит рядом. Что там вкусненького сегодня положила тётя Тома?

Да, сегодня они с голоду не умрут и Джульбарсу не позволят. Он с этим полностью согласен, виляя пушистым хвостом и преданно заглядывая в глаза.

Всё! Обед окончен. Остатки его отложены на ужин. А сейчас надо попить и спрятаться от солнца и овец с него убрать.

Но кто-то там идёт по тропе вверх. Он что-то машет руками, стараясь привлечь их внимание. Постепенно приближаясь, фигура превращается в Фатиму. Она что-то яростно жестикулирует руками. Но они же мужчины. Что они будут суетиться при виде женщины? Надо соблюдать спокойствие, хотя любопытство мальчишек разбирает. Фатима почти никогда к ним не приходит. У неё свои дела. Но, если что важное, то её посылают за мальчишками. Что же случилось? Плохое или хорошее? Связанно ли это с приехавшей машиной?

Но вот уже различим голос Фатимы.

– Алёшка! Алёшка! – кричит она и машет руками.

Он не выдерживает и срывается к ней. Фатима запыхавшаяся, раскрасневшаяся, еле переводя дыхание, выпаливает на одном выдохе.

– К тебе мама приехала!

Как? Неужели в той машине, которую они видели на дороге, ехала его мама? И он этого не почувствовал! Как же так? Она там уже так долго в ауле, а он здесь в горах, на этой поляне Растерях с овцами.

– Беги! Ну что же ты стоишь? Ведь она же ждёт тебя! – чуть ли не кричит Фатима.

Да, правда! Что это он тут застыл? И он понёсся вниз, к аулу, к тому, кто его так сильно ждал. К тому, кто так долго к нему ехал. К своей мамочке. К своей любимой мамочке.

Он нёсся вниз, раздвигая траву, где прятались такие страшные чудовища, но не страшны они ему сейчас. Он ведь бежит к маме.

Спотыкаясь о кочки и ветки, падая и вставая, он не чувствовал боли. Он бежал только с одной мыслью, которая гнала его вниз.

– Мама, мамочка, ты меня не забыла, ты меня не бросила, ты вернулась за мной. Значит, вот так я тебе сильно нужен. Ты бросила свою Африку и вернулась за мной, – неслись мысли в его голове.

Маленький человечек бежал, маленький человечек спешил. Ничто не могло его остановить. Ни удары по лицу острых веток и травы, ни опасность от этих ненавистных змей, ни ударенная коленка. Ничего! Его маленькие ножки несли его к маме.

Но вот и мост, а там, через несколько домов, он увидит своё долгое ожидание. Он увидит то, что ему так много раз снилось. Он увидит свою маму. Пот застилает глаза, дыхание сбивается, но он не хочет останавливаться, передохнуть. Он бежит, и он будет всегда бежать туда, где есть его мама. А вот и она!

Она стоит в воротах, распахну свои такие большие и нежные руки. И вот он в них.

О! Эти руки! Они прижимают маленького, взъерошенного, с ободранным лбом, человечка. Губы покрывают его поцелуями. А он… Ничего ему больше не надо. Он, уткнувшись в гриву маминых волос и, стараясь скрыть слёзы радости, всё крепче и крепче прижимается к ней, к своей маме. Такой вкусной и тёплой. Он вдыхает аромат её шикарных распущенных волос и, обняв ручонками за шею, старается вытереть ими глаза от бегущих слёз и заглянуть в это, так много раз вспоминаемое во сне лицо.

Он так и не слез с маминых рук. Ему не нужны эти фытчины, бульоны и мясо. Ему нужно только мамино тепло и её ласковые слова, как полуденный ветер, щекотавший уши:

– Алёшенька, мой любимый сыночек.

Он так и остался на её руках, пока, уже крепко спящего, его не отнесли в постель. Но его ручки так и не разжались и не отпускали мамину шею. Он словно хотел впитать её всю в себя.

А сегодняшнее утро казалось Алёшке необычным! Солнце светило по-особому. Небо выглядело необычайно голубым. Даже суровые горы смотрелись ласковее. Конечно, все они понимали, что для Алёшки сегодня счастливейший день в жизни. Ведь к нему приехала мама! Она всё бросила и приехала. Она его заберёт из аула, и он осенью пойдёт в школу.

Сегодня он встал быстрее солнечного лучика. Пусть он играет с Таймуразом, а Алёшке надо умыться и побыстрее прибежать к своей маме.

Как много хочется ей рассказать о своей жизни без неё. Как он скучал, как ему было плохо одному без неё, и как он плакал. Он покажет ей свои секретные места за оградой аула, он поведёт её далеко-далеко в луга. Он ей всё покажет и ни на шаг от себя никогда больше не отпустит.

Он выскочил во двор, на солнце, сразу радостно улыбнувшееся ему. Он думал, что это он сегодня первый встал, а, выйдя во двор, увидел, что там уже тётя Тома с мамой о чём-то говорили. Увидев его, они встретили его улыбками и радостными словами.

– О, наш главный мужчинка уже проснулся. Иди быстрее ко мне, моё солнышко, – нежным голосом позвала его мама, протягивая к нему такие красивые и нежные руки.

И вновь он у неё в объятьях. И вновь ему замечательно хорошо от маминого тепла, от её голоса, от вкусного запаха её волос. Он с мамой! Он на всё готов ради своей мамы. Только бы она опять не оставила его одного.

– А ты пойдёшь со мной в луга? А ты хочешь, я тебе покажу свои секреты? А ты знаешь, какая вкусная вода в роднике? От неё в носу щиплет, – засыпал он её вопросами.

А она в ответ только улыбалась и на каждый его вопрос, утвердительно кивая головой, целовала в розовые щёчки и гладила мягкой ладонью непокорные русые вихры.

– Радость ты моя, конечно, я с тобой куда захочешь пойду, и что хочешь сделаю… – только и успевала отвечать она. – Но ты сначала умойся. Мы поедим, я схожу к соседям, а потом обязательно пойдём в твои места. Можем и Казбека взять и Джульбарса тоже. Сегодня всё можно.

Как долги эти сборы. Алёшка их терпеть не мог. А сегодня – особенно. Ведь всем нужна его мама. Все хотят с ней поговорить. Они что забыли, что она только к нему приехала? Она за ним приехала и только потому она здесь. Он не отходил от неё ни на шаг. Задрав голову, он только и смотрел в её лицо. Он впитывал все её слова и каждый перелив её голоса. Он ловил каждый её жест и взгляд. Он ничего не хотел пропустить. Он так соскучился по ней.

Ну вот, дела закончены, и они вдвоём идут за ограду аула. Мама несёт сумку. Там лежит что-то очень вкусное, что она специально приготовила для Алёшки. А он, не переставая говорить, всё рассказывает ей о своей жизни. О мелких обидах, о больших радостях, о своей тоске по ней. Обо всём обо всём, что случилось тогда, когда её, мамы, не было рядом с ним.

Он привёл маму на самый красивый полный цветов луг с небольшим журчащим ручейком. Его кристально – чистые струи неслись вдоль большущих камней, сверкая в лучах радостного солнца.

Голубое мамино платье с ромашковыми цветами казалось Алёшке продолжением этой природной красоты. Мама уютно устроилась на разостланном коврике и, раскладывая снедь, давала Алёшке попробовать то одно, то другое. Она озорно смеялась, когда он испачкал вареньем щёку.

Алёшка на это не обижался, а только весело от всего этого хохотал. Он только подставил щёку, чтобы мама поцелуем отмыла его от этого липучего варенья.

А мама с любовью смотрела на него и отвечала на все его вопросы, она рассказывала ему о далёкой Африке. А он ловил её слова и каждое её дыхание. Он вновь и вновь показывал, что он умеет и знает. А она, то смеялась, то серьёзно смотрела на него огромными красивыми карими глазами. Как же он хорошо чувствовал себя от её присутствия, от её понимания, от её ласковых и нежных рук. И он не выдержал, сорвался и побежал по ковру цветов огромной поляны. Он бежал, вскинув голову к бездонному синему небу и из него вырывался крик счастья: