Читать книгу: «Смоленское сыскное отделение. Эпизоды криминальной жизни губернского города», страница 5

В тот день 27 ноября, разыскивая Зуева, полицейский надзиратель Щемелихин проверял номера постоялого двора в доме Беренцвейга. В одном из номеров полицейский застал за непотребством некоего армянина и девушку из Малороссии. Оба были доставлены в сыскное отделение для дачи показаний. Гость с Кавказа назвался Нерсесом Самвелянычем Бегларянц, 27 лет от роду, мещанином города Шемаха Бакинской губернии, о чём и предъявил паспортную книжку. Однако штампа о прописке в Смоленске, как и адресного листка в 3-й полицейской части, не оказалось. Паспорт же уроженки Харьковской губернии Федосьи Фёдоровны Лещенковой, 28 лет, оказался и вовсе просроченным, и также не прописанным. Почему арендатор постоялого двора Ефим Трофимович Иностранцев постояльцев не прописал, оные постояльцы не знают. Нерсес объяснил, что вчера 26 ноября приехал в Смоленск, и остановился в номерах Иностранцева, где за 10 копеек в день мужчины и женщины ночевали в одной комнате. Тут ему и приглянулась Федосья, которой он предложил перейти в отдельный номер, 50 копеек за который он и заплатил заведующему номерами Николаю Андреевичу Седурину. Лещенкова заявила, что живёт на постоялом дворе Иностранцева с 16 ноября, и за всё это время её паспорт ни хозяин постоялого двора, ни его служащие, ни заходившие местные полицейские для прописки не требовали. В номер с Бегларьянцем она пошла для половых сношений, о чём знал и Николай Седурин, предоставивший им за плату отдельный номер.

Ефим Иностранцев поведал полицейским чинам, что Бегларьянца не прописал потому, что тот у него на постоялом дворе только ночевал. А прописывать Лещенкову по просроченному паспорту и не вышло бы. Ту же песню завёл на допросе и Николай Седурин, отдельно добавивши, что деньги за номер он с парочки получил, а вот чем они в оном номере собирались заниматься не ведал. По окончании дознания Иностранцев и Лещенкова были отправлены в распоряжение судебного ведомства для привлечения к административной ответственности. (ГАСО, фонд 578, опись 1, дело 84, лист 17-20)

В декабре 1911 года о страстях, кипевших у уездного города Сычёвке, в Смоленское сыскное отделение докладывал местный полицейский надзиратель. Некий Иосиф Владимирович Бродовский, житель местечка Боханы Могилёвской губернии, был задержан в Сычёвке за кражу у рабочих местного предпринимателя. Сидеть ему одному показалось скучно, и он рассказал местным полицейским, что сожительница его Даша (Домна) Михайловна Мельникова в 1910 году служила в Могилёве у лесопромышленника Кагана, который проживал в 3-й части губернского города. У сего еврея Мельникова совершила кражу золотых и серебряных вещей на сумму более 2000 рублей, о чём и был составлен протокол могилёвской полицией. В Сычёвке же Домна скрывается от суда. Опрошенная полицейским надзирателем Сычёвского уезда Иваном Никитичем Никитиным, крестьянка деревни Сидоровичи Грудимовской волости Быховского уезда Могилёвской губернии Домна Михайловна Мельникова объяснила, что недавно порвала отношения с Бродовским и собирается уезжать в Смоленск. А Иосиф на неё специально наговаривает, чтобы удержать при себе. Бродовскому была разъяснена ответственность за дачу ложных показаний, но он настаивал на своём. Предъявить Мельниковой было нечего, в списках разыскиваемых лиц она не значилась, но Никитин всё-таки послал запрос в Могилёв приставу 3-й части и в сыскное отделение. Пока суть да дело Мельникова из Сычёвки уехала. В конце декабря пришёл ответ из Могилёва. Лесопромышленник Коган никогда не проживал в 3-й части города, и в настоящее время его место жительства неизвестно, уведомлял частный пристав. А вот из могилёвского сыскного отделения пришла информация, что некая Домна Адамовна Мельникова значится разыскиваемой по статье 172 Устава о наказаниях (участие в краже, равно как и укрывательство похищенного). Никитин отослал информацию о Мельниковой в Смоленское сыскное отделение, так как Домна утверждала, что будет проживать в губернском городе. Долгонько ещё икалось сычёвскому полицейскому надзирателю, ибо вспоминали его смоленские сыскари всё больше непечатно. По проведению проверки в околотках и адресном столе смоленские полицейские никакой Домны Мельниковой в Смоленске не обнаружили. (ГАСО, фонд 578, опись 1, дело 94, лист 56-57)

В начале декабря 1911 года чинами Смоленского сыскного отделения был задержан некий субъект, в фуражке инженера, назвавшийся статским советником инженером-технологом дворянином Владимиром Николаевичем Бабинцевым. Передвигался оный Бабинцев на костылях, и, распахнув роскошное пальто с меховым воротником, показал полицейским полный Георгиевский бант. После чего и был доставлен в сыскное отделение для разбирательства, так как первый вопрос к нему был очень простой, как награды для нижних чинов оказались у статского советника (чин 5 класса промежуточный между полковником и генерал-майором если считать по военным званиям). Задержанный пытался выкручиваться, называя себя также прапорщиком запаса, выслужившим чин статского советника уже на гражданской службе, но был записан, обмерян, сфотографирован и отправлен в камеру до выяснения. Документы у него, якобы, были украдены в Керчи, вместе с корзинкой с вещами. В Керченское сыскное отделение полетела фотография Бабинцева с запросом. Также запросы были направлены в Семипалатинск и Тифлис, где, как показал задержанный, он проживал и работал в разные годы. В запросах указывалось, что на теле Бабинцева есть многочисленные шрамы от огнестрельных и колотых ран, почему Смоленское сыскное отделение может сделать предположение, что до потери ноги рекомый Бабинцев мог заниматься вооружённым разбоем. В Смоленске же инженер-технолог обратился в общество Красного Креста, прося денежного вспоможения, как инвалид и полный Георгиевский кавалер. (ГАСО, фонд 578, опись 1, дело 86, лист 28-29,31-38)

Ещё в июне 1909 года в Смоленск из Самары поступила ориентировка на некую банду мошенников, каковые пытаются продать под видом старинного клада мешок с медными монетами и пуговицами, маскируясь или вовсе являясь персами. И вот преступные сыны Востока добрались-таки до Смоленска. Но дела у них сразу не заладились. Явившись в лавку по продаже ритуальных принадлежностей, один из «персюков» совершенно озадачил приказчиков, купив за 14 рублей венок. В оплату восточный гость выложил на прилавок сторублёвый кредитный билет, и, получив 86 рублей сдачи, покинул магазин. Буквально через пять минут вернулся, объяснил, что передумал, и вернув венок и сдачу, затребовал назад свою сотню, каковую и обрёл. Приказчики ритуальной лавки оказались ушлыми, быстренько пересчитали деньги и обнаружили пропажу 35 рублей, с низкого старта рванули за персами, отобрали деньги, и, хорошенько намяв бока, отволокли к ближайшему городовому. На допросе в сыскном отделении задержанные назвались персидскими подданными Абилом Худадат-оглы и Ахмедом Исмаил-оглы. Так как в их паспортах были многочисленные отметки о посещении разных городов Российской Империи, Ткачёв разослал запросы по сыскным отделениям не имеются ли подозрения на совершение преступных действий данными восточными уроженцами. (ГАСО, фонд 578, опись 1, дело 86, лист 72)

«Большая игра» велась Смоленским сыскным отделением вокруг смоленской каторжной тюрьмы. Судя по имеющимся в фонде отделения документам, ещё в 1909 году один из надзирателей тюрьмы был пойман на передаче писем заключённых на волю. После этого все письма в копиях стали попадать на стол Ткачёва. По некоторым из них приходилось начинать новые расследования. Так некто Мордка Лишневский пишет в Одессу Литвицкому, что оказался в смоленской каторжной тюрьме, просит прислать денег, и между прочим указывает «…личность его до сих пор не установлена, а между прочим петля давно по нему плачет за старые грешки.» Также было установлено из перехваченной переписки, что назвавшийся мещанином города Вознесенска Елисаветградского уезда Херсонской губернии Мордка Бенецианович Лишневский, никакой не еврей, в недалёком прошлом бежал из Севастопольской тюрьмы и имеет в Севастополе большие связи. Уже в смоленской тюрьме Лишневский убил каторжанина, который, по мнению сыскного отделения, мог опознать его. В Севастопольское и Одесское сыскные отделения летят запросы с фотографией мнимого еврея, но никаких новых сведений от южных сыскарей в Смоленск так и не пришло. Мордка Лишневский был отправлен по этапу в Сибирь, где и был застрелен при попытке нападения неизвестных на тюремный вагон, перевозивший заключённых из Тюмени 9 мая 1911 года. Похоронен в Камышлове на еврейском кладбище, о чём в смоленское сыскное отделение прислал уведомление начальник Камышловской уездной тюрьмы Романов.

Имея своего тюремного надзирателя, Ткачёв смог свести с политическими заключёнными агента Краукле, каковому к 1911 году стали доверять и просить выполнять мелкие поручения. Вся переписка революционеров также оказывалась на столе начальника сыскного отделения. Таким образом выявлялась разветвлённая сеть «социалистов» как в Смоленске, так и в других городах, включая столицу. В документах имеется даже письмо, написанное молоком, проявленное над огнём, с подстрочным переводом агента сыскного отделения. Интересно, а как его передали адресату, кто-то из полицейских налил в чернильницу молока и взялся переписывать наново? (ГАСО, фонд 578, опись 1, дело 83, лист 4-5,8,15,22-23,33-65)

1912-й

Год 1912-й и новые дела, новые сведения, новые расследования. На Рождество 1912 года в Смоленск приехал из Воронежа Георгий Карлович Шерфер с дочерью Зоей. Через неделю начальник Смоленского сыскного отделения Ткачёв получает агентурные сведения, что оный Шерфер состоит с четырнадцатилетней дочерью в кровосмесительной связи, что преследуется в Российской Империи по статье 1593 Уложения о наказаниях. Воронежские гости уже уехали из Смоленска, посему Николай Евдокимович посылает совершенно секретный запрос своему воронежскому коллеге. Только в апреле из Воронежа приходит ответ, что бывший земский начальник Шерфер на службе нигде не состоит, занимается домашними делами, проживая в собственном доме на Садовой улице. Георгий Карлович имеет дочь Зою, ученицу 3-го класса Кожевниковской гимназии, но ни о какой кровосмесительной связи отца с дочерью информации воронежское сыскное отделение сведений собрать не смогло. (ГАСО, фонд 578, опись 1, дело 125, лист 4-6)

В ночь с 22 на 23 января случилось в городе Смоленске происшествие больше курьёзного чем криминального характера. Около шести часов утра, когда позёвывающий дежурный надзиратель Сапожников уже представлял себе свидание с тёплым одеялом в своей квартире на Георгиевском ручье, в сыскное ввалился староста 1-й смоленской артели гостиницы «Европейская» Николай Архипович Чернов, волоча за шиворот хорошо одетого молодого человека интеллигентного вида. Как объяснил артельщик, этот «нехороший человек» около полуночи явился в ресторан при гостинице, отрекомендовался учителем 1-й Орловской мужской гимназии Александром Николаевичем Ульковским и потребовал подать ему ужин с вином на сумму не более 25 рублей. Причём просил подавать вино и закуски постепенно, чтобы он, как гость ресторана, смог полностью посмотреть программу концерта. К четырём часам ночи на стол клиента лёг счёт на 26 рублей 20 копеек. Ульковский занервничал, звонил куда-то по телефону, после написал записку и попросил передать её в гостиницу «Гранд-отель» в четвёртый номер постояльцу по фамилии Файн. Посыльного из «Европейской» служащие «Гранд-отеля» завернули назад, мол, они не собираются посреди ночи будить постояльца. «Нехороший человек» заявил Котельникову, что денег у него нет. Артельщик заставил Ульковского подписать вексель и поволок в сыскное, благо от гостиницы было не очень и далеко.

На вопросы полицейского надзирателя Ульковский отвечал охотно, но чем больше он рассказывал, тем больше мрачнело лицо артельщика гостиницы «Европейская». Он начал понимать, что денег за отличный ужин с вином ресторан не получит. Происходил Сашенька Ульковский из потомственных дворян Орловской губернии, но родился в местечке Ворла Глуховского уезда Черниговской губернии. До восьми лет спокойно и привольно жил при родителях своих, но вскоре был помещён в Новгородсеверское духовное училище. По окончании оного училища поступил в Черниговскую духовную семинарию, которую закончил в 1900 году. Выдержав при семинарии экзамен на аттестат зрелости, Александр Николаевич поступил в Харьковский университет, закончив который, служил в Харьковском государственном банке. Через 2 месяца уволился по болезни. После чего практически всё время проводил в психиатрических больницах. По два раза лечился в Харьковской, Курской, Черниговской и Полтавской больницах, один раз в Екатеринославской. Страдал по заключению врачей Александр Николаевич манией величия, постоянно называя себя то судебным следователем, то податным инспектором. 22 декабря прошлого года уехал из Орла в Ригу, где находился на излечении в психиатрической лечебнице Гольдберра до 16 января. 16 января уехал из Риги в Полоцк, где с ним случился новый приступ душевной болезни и его наблюдали в Полоцкой земской больнице. Смоленскому полицейскому Ульковский предъявил справку из Полоцка о своей душевной болезни. Полоцкие врачи посадили пациента на поезд до Орла, но Александр не смог вспомнить, как он утверждал, из-за нового приступа болезни, как он очутился на вокзале в Смоленске. Был задержан станционным жандармом и передан городовым, которые отвели его в третью полицейскую часть. Пообщавшись с Ульковским, помощник пристава направил его в земскую больницу, где врач заявил, что отделения для душевнобольных при больнице нет, и полицейские отвезли задержанного на вокзал и оставили на перроне в ожидании поезда на Орёл. Ульковский же нанял извозчика, приказав отвезти в самую лучшую гостиницу города. А дальше, по словам болезного дворянина, он ничего не помнит, но свою подпись на векселе признаёт. Как не доказывал Чернов Сапожникову, что гость вёл себя в ресторане как обычный посетитель, против справок с печатями не попрёшь. Душевнобольной, и никаких гвоздей.

Артельщик вернулся в ресторан с пустыми руками, а Сапожникову предстояла масса работы. Найти и допросить извозчика, привезшего Ульковского в гостиницу, с которым он тоже не расплатился. Предъявить задержанного постояльцу «Гранд-отеля» Берке Тевелевичу Файну, чтобы узнать, что задержанного Ульковского оный Файн видит в первый раз. Отправить фотографию Ульковского в Орловское сыскное отделение для предъявления в 1-й Орловской мужской гимназии (вскоре из Орла пришёл ответ, что в гимназии молодого человека на фотографии никто не опознал). После ответа из Орла, задержанный Ульковский от изначальных своих показаний отказался, так как они были даны в болезненном состоянии сознания. Да он не учитель Орловской гимназии, но всё, что рассказал на допросе о своём происхождении и учёбе истинная правда. Однако 28 января на запрос смоленского сыскного отделения пришла телеграмма из Министерства Просвещения о том, что в списках бывшихстудентов и сторонних слушателей Харьковского университета А.Н. Ульковский не значится. Не опознали «нехорошего человека» и в Рижском сыскном отделении, нет, мол, такого в наших картотеках. По опросу персонала всех психиатрических больниц Риги выяснилось, что как пациент Ульковский ни в одной не значился. Опознал Ульковского по фотографии только врач Харьковской психиатрической лечебницы. В 1910 году этот человек был доставлен полицией в больницу в нервозном состоянии. Был он задержан городовыми как праздношатающийся, называл себя контролёром и пытался взимать с прохожих какие-то денежные сборы. Харьковским судом оправдан как душевнобольной. И все эти показания нужно оформить на бумаге в полноценное дознание. Ох, тяжела ты доля сыскаря! (ГАСО, фонд 578, опись 1, дело 114, лист 28-32)

9 февраля в половине девятого вечера в мелочную лавку Детковых, что на Новой улице, вошли двое молодых людей и потребовали, угрожая револьвером, у стоявшей за прилавком хозяйки деньги из кассы. Торговка выручку отдавать не спешила, поэтому налётчик произвёл выстрел в воздух. На звук выстрела из задней комнаты прибежал муж торговки, и кинулся на вооружённого грабителя. В пылу борьбы грабитель выстрелил Деткову в живот, но тот смог вырвать оружие и отбросить его в сторону. Второй налётчик попытался было помочь своему сообщнику, но был оглоушен пятифунтовой гирей от весов, каковой воспользовалась торговка Деткова. В результате баталии грабители убежали, оставив на месте преступления револьвер системы «Наган» и небольшого размера круглую барашковую шапку. Торговец Детков вскоре умер в земской больнице. По номеру револьвера было выяснено в Военном министерстве, что оный «Наган» Тульского оружейного завода за номером 2888 выпуска 1910 года был выдан Одесским юнкерским училищем подпоручику Василию Григорьевичу Войтковскому, который нынче служит в 4-м Капорском пехотном полку. Опрошенный подпоручик показал, что в сентябре прошлого 1911 года из лагерного барака у него был украден тот самый револьвер и никелированный самовар. По показаниям денщиков разных офицеров полка в краже подозревался денщик подпоручика Цветкова рядовой 9-й роты Семён Сагаровский, которого видели вечером в лагере с каким-то свёртком под мышкой. Но вину Сагаровского как в покраже, так и в разбойном нападении и убийстве Дедкова доказать не удалось, и дознание было прекращено «за отсутствием подозреваемых». (ГАСО, фонд 578, опись 1, дело 119, лист 61-62)

15 марта 1912 года в первой части губернского города Смоленска был задержан городовыми в лоскуты пьяный неизвестный человек. При допросе в полицейской части пьянчужка назвался агентом Московского сыскного отделения, но никаких документов предъявить не смог. Для выяснения пристав 1-й части передал дело в сыскное отделение, благо оно находилось в том же здании. Из Москвы на запрос о мнимом агенте ответили отрицательно, а 24 марта в сыскное поступило заявление от секретаря велижской земской управы Ивана Петровича Фирсова, в каковом он заявлял о пропаже своего родного брата, Михаила Петровича, служащего велижского уездного съезда. Иван Фирсов объяснял, что брат его, большой любитель «заложить за воротник», был отправлен 11 марта в Смоленск для лечения и пропал без вести. «Агент московского сыскного», сидящий в камере сыскного смоленского, признался, что Михаил Петрович Фирсов он и есть. Иван Петрович в своём заявлении указывал, что брат его не совсем нормальный человек, посему брата Мишу отправили по месту прописки. (ГАСО, фонд 578, опись 1, дело 125, лист 94-96)

Апреля 8 дня около 4 часов пополудни в Смоленское сыскное отделение явился избитый крестьянин деревни Малые Белейки Сопоптской волости Поречского уезда Михаил Петрович Поярков, предъявил паспортную книжку от Сопотского волостного правления и поведал дежурному надзирателю Сапожникову горькую историю о том, как его развели на деньги. Полицейский только успевал стучать по клавишам пишущей машинки…6 апреля на двор к Пояркову приехал неизвестный прилично одетый молодой человек лет 20, среднего роста. Назвался Василием и заявил, что он послан от адвоката Антонова. Этот адвокат вёл дело отца Михаила Пояркова, который был осуждён на четыре года каторжных работ за убийство и сидел в тюрьме в губернском городе. Нужно было внести залог 100 рублей для того, чтобы старшего Пояркова освободили до рассмотрения жалобы адвоката в Московской судебной палате. За 6 и 7 апреля Михаил искомую сумму собрал, положил деньги в кошелек, а тот зашил в боковой карман пиджака. После чего отправился с Василием в Смоленск. С вокзала посыльный Антонова отвёл Пояркова в гостиницу «Крым», где, по его словам, жил адвокат Антонов. Но служащие гостиницы заявили, что Антонова не знают. Поярков с Василием пообедали в «Крыму» солянкой, причём Вася запил свою порцию тремя бутылками пива, и предложив Михаилу обождать его на Днепровском мосту, ушёл в город. Через два часа вернулся и заявил, что разговаривал с прокурором окружного суда и тот ему поведал о месте пребывания искомого адвоката. Нужно идти в имение Гмаково в двух верстах от Смоленска. И повёл Вася Мишу мимо церкви Гурия, Самсона и Авивы в поле широкое. На каковом поле из кустов появился детина разбойного вида и схватил Михаила Пояркова за горло. А «посланец адвоката Антонова» с силой оторвал карман с зашитым кошельком. Поярков сопротивления грабителям не оказывал, так как побоялся быть убитым до смерти. Когда налётчики скрылись, ограбленный крестьянин отправился обратно в город и пришёл в сыскное отделение.

Михаилу Петровичу Пояркову были предъявлены альбомы с фотографиями зарегистрированных в сыскном отделении преступников, но он никого узнать не смог. А на следующий день Сапожников допрашивал содержащегося в Смоленской губернской тюрьме Петра Герасимовича Пояркова. Тот рассказал, что, когда его переводили из Белого в Смоленск, в пересыльном отделении на станции Нелидово он познакомился с неким арестантом Петров Сергеевичем Дмитраченковым. За три дня пребывания на пересылке Дмитраченков смог выведать у Пояркова-старшего всю его историю, а также, что жалобу в Московскую судебную палату зять его нанял писать адвоката Антонова. Дмитроченков же ехал в город Белый из Ржева для освобождения из-под стражи. Пётр Герасимович описывал Дмитраченкова как молодого человека, лет 25, с продолговатым лицом и маленьким чёрными усами. Также его описали и служащие гостиницы «Крым». При осмотре места грабежа, каковое оказалось в 20 шагах от дороги из Верхних Садков мимо кирпичного завода Тарасова, полицейский надзиратель Сапожников никаких следов преступников не обнаружил, кроме оторванного кармана пиджака, который Михаил Поярков признал за свой. Дело было за малым, найти и задержать. (ГАСО, фонд 578, опись 1, дело117, лист 113-116)

Резолюцией Смоленского губернского правления от 4 мая 1912 года полицейский надзиратель Смоленского сыскного отделения, не имеющий чина Фёдор Щемелихин назначается исполняющим должность полицейского надзирателя 2-й части города Дорогобужа. Сие объявлено полиции приказом смоленского полицмейстера за номером 44 от 7 мая 1912 года, каким же Щемелихину приказано незамедлительно отправиться к новому месту службы. (ГАСО, фонд 916, опись 1, дело 511, лист 45)

9 мая 1912 года получает удостоверение от начальника Смоленского сыскного отделения новый агент Фёдор Григорьевич Пыриков, каковому, согласно того удостоверения «…все чины полиции и должностные лица обязаны оказывать содействие и в нужных случаях давать помощь.» (ГАСО, фонд 578, опись 1, дело 125, лист 176)

8 июня 1912 года в почтово-телеграфную контору явился молодой человек, назвавшийся Лазарем Лазаревичем Соковым, артельщиком, проживающим на станции Гусино Московско-Брестской железной дороги. Соков внёс на сберегательную книжку 193 рубля и удалился. А вот 12 июня некто по сберегательной книжке Сокова получил в одном из почтовых отделений 190 рублей, после чего отправился в Смоленское отделение Государственного Банка, где по той же книжке затребовал и получил еще 190 рублей. В процессе расследования чиновника Госбанка разъяснили сыскным, как такая афера могла быть проведена. Человек вносит на сберегательную книжку деньги с таким расчётом, чтобы при наклейке сберегательных марок и подписи итога были заполнены один или два листа книжки целиком, а надпись о выдаче денег оказывалась на следующей чистой странице. Злоумышленник получал деньги с книжки, оставляя совершенно незначительную сумму, после чего безжалостно вырывал надпись о получении денег и шёл в банк или на почту. Проделывать эу комбинацию нужно было достаточно быстро, пока соответствующие учреждения не успели снестись через центральную сберегательную кассу. Финансовые работники указали полицейским, что таким способом может промышлять человек хорошо знакомый с банковскими операциями. Как вскоре выяснилось, из Смоленска мошенник отправился в Минск, где смог заполучить мошенническим способом 200 рублей. В течении года ориентировки с сообщениями по подобных мошенничествах приходили в Смоленск из Двинска, Пензы, Череповца, Костромы, Екатеринбурга и Брянска. Только в апреле 1913 года мошенник был задержан во Ржеве. Преступником оказался коллежский регистратор Василий Фёдорович Калиничев, бывший счётный чиновник Владимирского отделения Государственного Банка. В 1911 году Калиничев смог завладеть с помощью приписок и подлогов 18000 рублей казённых денег, после чего скрылся и начал своё мошенническое турне по городам и весям. (ГАСО, фонд 578, опис1, дело 117, лист 23-24,42)

Резолюцией Смоленского губернского правления от 12 июня 1912 года канцелярский служитель Смоленского городского полицейского управления, откомандированный исполнять должность околоточного надзирателя 1-й части города Смоленска, не имеющий чина Михаил Ефимович Корнильев допущен к временному исполнению обязанностей полицейского надзирателя Смоленского сыскного отделения. О чём доведено смоленской полиции приказом № 57 от 18 июня 1912 года. (ГАСО, фонд 916, опись1, дело 511, лист 58)

19 июня в 10 часов вечера в сыскном отделении раздался телефонный звонок. Набравший номер смоленской городской сети «237» нижний чин лагерной канцелярии Нарвского пехотного полка сообщил дежурному надзирателю Сапожникову о пропаже большой суммы денег из квартиры подпоручика Корнюхина. «Собака с полицией обещали подъехать в кратчайшие сроки», что и имело место быть. Полицейский надзиратель Николай Степанович Сапожников совместно с агентом Рядчиковым приехали на дачу Текоцкого Владимирской волости Смоленского уезда вооружённые полицейской собакой по кличке «Грейф». Надо сразу оговориться, что оная служебная собака никакого участия в расследовании не принимала, побывала на природе, и то неплохо. Соседка поручика Корнюхина по квартире саксонская подданная Елизавета Ричардовна Генчель заявила полицейским, что из её комнаты путём подбора ключа к ящику комода было похищено 1300 рублей, несколько расписок и сберегательная книжка на 70 рублей, оформленная на имя Петра Фёдоровича Фёдорова. Подозрение хозяйки пало на её горничную Матрёну Прокофьеву и денщика подпоручика Корнюхина Франца Вильчюса. Как объяснила женщина, только эти двое оставались в квартире во время её отлучки в Смоленск с 3 до 7 часов пополудни. Ключ от письменного стола подпоручика Корнюхина, которым открыли ящик комода Генчель, был обнаружен на окне в коридоре квартиры.

На защиту своей невесты грудью, обтянутой мундирным сукном с красным аксельбантом, встал конно-полицейский стражник Смоленской городской команды Макаров, который объяснил Сапожникову, что был в гостях у Матрёны Прокофьевой, когда мадам Генчель открыла ящик комода и объявила о пропаже. Эти сведения заставили Сапожникова насторожиться, не хужей той служебной собаки Грейфа, потому как Елизавета Ричардовна при опросе заявляла ему, что всегда открывала денежный ящик только в одиночестве. Подпоручик Корнюхин высказал сомнение, что у Генчель могла быть такая большая сумма денег, а если и имелись денежные средства в такой сумме, то принадлежали они сожителю Елизаветы квартирмейстеру Нарвского полка Петру Фёдоровичу Фёдорову. Также говорливый подпоручик поведал полицейскому надзирателю, что Фёдоров страстный игрок и последнее время очень нуждался в деньгах. Свои соображения по поводу виновности квартирмейстера Фёдорова вместе с описанием места преступления и показаниями свидетелей Сапожников изложил в рапорте на имя начальника смоленского сыскного отделения Ткачёва. (ГАСО, фонд 578, опись 1, дело 118, лист 121-122)

Елизавета свет Ричардовна 20 июня явилась в сыскное отделение и указала на двух соседок мать и дочь Ленартович как на новых свидетелей по делу. Каковые и были допрошены надзирателем Сапожниковым. Ленартовичи рассказали, что видели на крыльце дачи Текоцкого стражника Макарова, который подавал какие-то знаки своей невесте Матрёне Прокофьевой, собиравшей цветы на опушке. После этого перемигивания Матрёна попыталась увести в лес, якобы собирать цветы, дочку Левонтович 17-летнюю Лидию, что несла воду от колодца в свой дом. Лидия отказалась и Макаров с невестой ушли в квартиру Генчель. Матрёна Прокофьева на новом допросе подтвердила, что действительно собирала цветы, пока не увидела на крыльце своего жениха. Но никуда дочку Левонтович не звала. С Матрены Прокофьевой была взята подписка о невыезде и дознание передано судебному следователю на рассмотрение. (ГАСО, фонд 578, опись 1, дело 118, лист 56-57)

Жаркий июль месяц в губернском городе. Яркое летнее солнце раскалило брусчатку центральных улиц, лёгкий ветерок с Днепра гоняет тончайшую, почти невидимую пыль по Рачевскому предместью. На перекрёстке Армянской улицы и Соборной горы высокий худой барин с чеховской бородкой устанавливал громоздкий фотографический аппарат напротив церкви Божией Матери. Жители Большой Подъяческой улицы, что в Санкт-Петербурге, сразу признали бы в этом средних лет мужчине, одетом в летний белый бумажный костюм и того же цвета шляпу, владельца фотоцинкографической и фототехнической мастерской Сергея Михайловича Прокудина-Горского. Но это жители столицы, а смоленским чиновникам Сергей Михайлович мог предъявить бумаги, в каковых от имени Государя Императора приказывалось оказывать фотографу всемерное содействие. В это же время в Офицерской слободе на Александровской улице молодой человек в военной форме поднял с тротуара небольшую почтовую открытку. И уже на следующее утро писарь корпуса интендантства 13-го армейского корпуса Николай Маркович Воробьёв давал показания полицейскому надзирателю Грундулю. Один телефонный звонок из почтово-телеграфной конторы оборвал военную карьеру Воробьёва. Молодой человек утром явился в контору, назвался писарем интендантства Василием Петровым, и предъявил повестку на имя Александра Николаевича Тогаринова. На повестке была доверительная надпись Тогаринова для получения 100 рублей Петровым. Но по канцелярским книгам сей пакет был выдан ещё 9 июля. Почтари позвонили в сыскное отделение, и аферист был задержан. Поначалу Николай на допросе попробовал давить на жалость, объясняя, что он артельщик нестроевой команды интендантского управления, и по дурости своей растратил 60 рублей артельных денег. И найдя повестку на имя Тогаринова решил возместить растрату, написав собственноручно доверительную надпись. Грундуль не поверил, оформил дознание и передал задержанного вместе с документами в распоряжение смоленского полицмейстера. (ГАСО, фонд 578, опись 1, дело 125, лист 275)