Читать книгу: «У ангела болели зубы…», страница 7

Четыре фотографии

Фотография первая: пляж, 15 июня 1990 года

Еще ночью, в город пришла тяжелая гроза и притащила за собой хвост мрачной, долго висевшей над горизонтом тучи. Гроза ломала деревья, топила в мутных потоках улицы, словно силясь смыть остатки одуряющей, надоевшей всем духоты. Треск грома и воинственный шум дождя задержал утро, но, в конце концов, тишина и редкая капель за окном победили грозу. Она ушла, оставив после себя чистые дома, вдруг ставшие похожими на кукольные и полный живительной энергии воздух. Город начал жить с чистого листа.

Если бы не гроза мы с Сашкой остались в городе. Мы не обратили внимания на шум бури, но оба почувствовали волну пропитанного свежей влагой воздуха, потому что двери подвала были открыты.

– Черт знает что, – недовольно проворчал Сашка. – Какая-то есенинская тоска одолевает… Словно хочется сладкой клубники с веточки, а в холодильнике только квас с хреном.

Я отбирал нужные для работы доски, а Сашка сидел на огромном столе и смотрел в мутное окно под потолком.

– С чего это вдруг тоска? – отозвался я.

– Жить скучно.

– Умрешь, веселее станет?

– Я еще не пробовал. А ты?

Я ничего не ответил.

Сашка помолчал и тихо сказал:

– Все, я больше не могу.

Наверное, тогда я не чувствовал ничего, кроме… я не знаю… легкого… туманного… необъяснимого?.. чувства раздражения. Немного странно, но «туманного» подходит больше всего. Я видел только спину Сашки и стены нашего подвала. Они были серыми и тусклыми как цвет спирали перегоревшей лампочки.

Я в сердцах бросил доску и коротко сказал:

– Поехали.

– Куда? – безнадежно спросил Сашка.

– На пляж. Покажу тебе полуголых девочек, может быть и повеселеешь.

На этот раз промолчал Сашка, а в его глазах мелькнула тень самой настоящей черной тоски…

Мы промолчали всю дорогу до турбазы «Березка». А о чем нам было говорить? О столах, шкафах, деревянных лестницах и прочих заказах? Они остались там, в подвале. Нашей работе нужны умелые и сильные руки, а не черная меланхолия. В последнее время мы могли говорить с Сашкой только о работе, и за день наши диалоги не набирали и трех десятков слов.

– Сашка, скоро финиш.

Я сказал это только потому, что нужно нарушить молчание. Чертова дорога, а что б тебя!.. Такое ощущение, что мы едем по куску черного масла. Дорога похожа на след от гигантской двузубой вилки, она – две узкие и глубокие колеи на фоне полегшей травы. Встающий, казалось бы, из-под земли пляжный пейзаж – засыпанная желтым песком баскетбольная площадка и кабинки для переодевания – кажутся чем-то привнесенным и чужим.

– Словно гроза пропахала, – говорю я про дорогу.

Правая колея мокрая и глубокая, левая – выше и суше. Машину сильно кренит в сторону.

«…Двумя пальцами пропахала – указательным и большим», – думаю я и неожиданно для самого себя я спрашиваю Сашку:

– Сашка, а Бог есть?

Сашка молчит.

Я ору что есть мочи:

– Сашка, скотина, Бог есть или нет?!

Еще секунда и я просто взорвусь от ярости. Это чувство нельзя назвать ненавистью, но нелюбовью возведенной едва ли не в абсолютную степень все-таки можно. И я спрашиваю Сашку не о Боге, а о нем самом, потому что у него глаза больного теленка. Он чуть ожил, когда мы вырвались из города, но только на пару фраз, а потом снова замолчал. Это просто космическая тоска какая-то!..

На секунду я ловлю его взгляд и мне снова, как там, в подвале, становится не по себе.

Сашка усмехается, отворачивается и глухо говорит:

– Бога нет.

– Почему нет?

– А кому он нужен-то?

На первый взгляд речной пляж возле «Березки» кажется не очень уютным: его разрезает надвое идущая вдоль реки проселочная дорога, а неширокая полоска желтого песка только там, у реки, и она едва видна. Пляж покрыт низкой, вьющейся по земле травой. Он диковат, не очень-то уютен и кое-где видны разбросанные пустые бутылки и следы костров.

Я останавливаю машину в небольшой, редкой рощице, метрах в пятидесяти от реки. Тут уже собралось три десятка машин, и я не без труда протискиваю наши старые «Жигули» между березками и багажником мрачно-черной «иномарки».

Мы выходим из машины. Я вдруг понимаю, почему мы приехали на пляж. Здесь тоже пахнет водой, пусть иначе и пусть к этому запаху примешивается запах осоки и болотца, но это… Это большая вода! Это дикая и свободная вода, и она, не усмиренная и невыделанная человеческими руками, не пахнет так, как пахнут в кружке, ванной или бочке ее плененные сестры. Вода никогда не может ассоциироваться с тоской, потому что она – вечна и не боится времени. Теперь я понимаю, что это гроза напомнила нам о реке.

– Сашка, ты баран, – я бодро улыбаюсь.

Зачем я это сказал?.. И почему я улыбаюсь? Демонстрирую оптимизм? Ну, это вряд ли. Наверное, я все еще хочу разозлить Сашку. Он болен и уже давно – депрессия. Сашка может работать, но это значит только то, что он может выполнять чисто механические, бездумные движения. Если его ни о чем не спрашивать, он будет молчать весь день. Три дня назад я случайно разлил в нашей подвальной мастерской йод, и сильно запахло больницей. Сколько может держаться в помещении запах йода?.. Час, два или десять? У нас он оказался неистребимым и не исчезает уже неделю.

Через пару минут мы с Сашкой ложимся на травку. Мир вокруг состоит из ярко желтого солнца, зеленой травы и чистого, настоянного на запахе реки, воздуха. Никакого йода и никакой больницы.

Сашка жует травинку и рассматривает отдыхающих. Я переворачиваюсь на спину и глазею облака. Приятно полежать вот так, глядя в небо, и ни о чем не думать: ни о перспективах доморощенной столярной «фирмы», ни о срочных заказах, ни о себе, ни о Сашке. Это – свобода. Она совсем крошечная и может уместиться на ладошке.

Сашка сердито ворчит:

– Вот идиоты…

Я переворачиваюсь на живот и прослеживаю взгляд Сашки. Не так далеко от нас группка девчонок – шесть юных особей лет восемнадцати-двадцати. Вокруг них вьются молодые ребята. Даже парочка взрослых мужиков лет тридцати пяти или даже сорока, сменила место, чтобы быть поближе к девушкам. Пляжный флирт бездумен, смешлив и невесом.

Я смотрю на пожилых «донжуанов» и спрашиваю Сашку:

– Ты о них, что ли?

Сашка сплевывает травинку:

– Отстань.

Он закуривает и снова смотрит на девушек. Я вдруг понимаю, на кого глазеет Сашка – не на «донжуанов», а на двух чернявых южан. Они стоят чуть дальше, рядом со светловолосой девушкой в голубом купальнике. Южане зовут ее поиграть в волейбол. Девушка смотрит на них, смеется и ее лицо становится почти детским. И глаза у нее тоже детские: наивные, влажные как у олененка и простодушно ласковые. В них нет никакой эмоциональной напряженности девушки на выданье.

В конце концов, южане отходят в сторону, и светловолосая девушка остается одна. Она осматривается по сторонам, рассеяно улыбается и поправляет бретельку лифчика на хрупком плече.

Я говорю Сашке:

– Очень похоже на первый бал Наташи Ростовой. Можешь не ревновать, к ней больше никто не подойдет.

– Почему?

– Потому что так всегда бывает. Ты «Войну и мир» читал?

У Сашки каменное лицо. Он молча курит и смотрит на «Наташу Ростову». Проходит минута. Я тоже рассматриваю «Наташу», но вскоре мое внимание привлекает другая девушка – красивая брюнетка в красном купальнике с высокомерным и энергичным лицом. Она сидит чуть правее и ближе к реке. Она лет на пять старше «Наташи», красивее и гораздо ярче ее. Брюнетка курит и с любопытством смотрит на Сашку. На секунду мы встречаемся с ней глазами. Девушка невесомо усмехается и переводит взгляд на Сашку. Потом она возвращает взгляд на меня, и я вижу в нем явную заинтересованность.

«Ты, понимаешь, меня?» – без слов спрашивает меня красавица в красном купальнике.

О пляж, пляж!.. Как там в песне? «Люди встречаются, люди влюбляются, женятся…» Я на секунду представляю себе солидную свадьбу на пляже, – все, включая жениха и невесту в купальниках – и мне становится смешно. Кстати, а в каком купальнике невеста, в голубом или в красном?

Я зову:

– Саш, а Саш!..

– Что?

Я все-таки не сдерживаю смешок:

– Саш, а давай, мы тебя женим, а?

– На ком?

– Лично мне это все равно. Просто женим и все.

Сашка болезненно морщится:

– Хватит, уже нахлебался.

– А если на ней? – я показываю глазами на «Наташу Ростову». – Тогда ты станешь Андреем Болконским. Ты уже повидал жизнь, ты – мудр и разочарован… Тебе сколько лет?

Сашка смотрит в землю и говорит:

– Двадцать восемь.

– Ну и нормально. А «Наташе», наверное, всего восемнадцать. Я уже вижу, как после трудной работы ты ешь борщ, а «Наташа» стоит рядом. Она режет хлеб и рассказывает тебе всякие глупости… Например, о том, как она ходила в магазин. Ты что на землю, как бык уставился? Подними очи долу и живи дальше.

– А что дальше?

– Сашенька, ты спрашиваешь так, словно тебе осталось жить не больше недели.

Сашка смотрит на «Наташу»… У него снова больные, страдающие глаза.

«Наташа» улыбается, близоруко щурится, оглядываясь по сторонам, но она не видит нас. Она, конечно же, не как энергичная брюнетка в красном и она не видит уже открыто глазеющего на нее Сашку. Удивительно милая девушка, она сама распахнутость и незащищенность.

Мы молчим…

Полгода назад Сашка застукал свою красавицу-жену с ее коллегой по работе. Потом он отсидел месяц в КПЗ за жесткую драку и превратился в вечно хмурого и неразговорчивого старика. Единственный человек, которого он еще согласен терпеть рядом – я. Рабочий день Сашки – четырнадцать часов, еще два часа на еду и восемь на сон. Практически Сашка не бывает дома. Он спит в нашей мастерской, в крохотной комнате с диваном и телевизором.

– К черту все! – говорит Сашка.

Он опускает глаза и принимается рассматривать траву. Шикарная красавица в красном упрямо «гипнотизирует» Сашку. Когда она снова переводит взгляд на меня, я мгновенно опускаю глаза.

– Сашка, тебе нужен борщ, женское целомудренное внимание и домашний уют. К черту коварных красоток. Посмотри на «Наташу». Ну, посмотри же, кому говорю!..

Сашка отвечает, не поднимая глаз:

– Она – дура.

– Почему?

– Потому что она не столько «Наташа Ростова», сколько Снегурочка на выданье. Помнишь, Снегурочке дали волшебного варева, и она влюбилась в первого встречного?

Я думаю… Потом усмехаюсь и отворачиваюсь, чтобы скрыть усмешку. Сашка прав: «пришла пора – она влюбилась». И все!.. Когда человек влюбляется только потому, что пришла его пора или потому что ему дали волшебного варева в этом есть что-то… нет, не нехорошее, а… не знаю… что-то обреченное, но это обреченное видно только со стороны. Ну, как воздушный танец бабочек в свете костра. А что потом?..

Но я не сдаюсь:

– Саш, а тебе какая разница? У всех так бывает. Ну, с этой… с порой, когда надо влюбляться.

Сашка рассматривает землю под своими локтями. У него темнеет лицо.

– Мне просто противно. Примитив. Тошнит уже от этого.

– Ты просто засиделся в подвале. Пойдем, я познакомлю тебя со Снегуркой по имени «Наташа Ростова».

– И что дальше?

Я начинаю злиться и резко говорю:

– А ничего! То есть так все живут. Ты чего хочешь-то?!..

Мы снова молчим. Проходит минута, две, три. К «Снегурочке Наташе» действительно никто не подходит. Но, по-моему, она не понимает и не чувствует своего одиночества. Потому что это одиночество еще не женское, а детское.

– Хлопает глазищами, как сова, – с неприязнью говорит Сашка.

Ага, значит, он все-таки снова смотрел на «Наташу», хотя со стороны кажется, что он рассматривает только землю под локтями. Ох, и глуп же ты, Сашка!.. Сова – хищница и она знает, чего она хочет. Тут, Сашенька, наверняка есть и такие, например, одна красавица в красном купальнике. Эта «сова» смотрит на тебя, как на беззащитного зайца. И она не беззащитная «Наташа».

Сашка закуривает очередную сигарету.

– «Снегурка» тоже знает, что она хищница, – он кивает на «Наташу». – В ней программа заложена… Ну, как в компьютере. А в программе часики: тик-так, тик-так.

– А в тебе не тикает, да?

– Уже нет. Не нужно мне это…

Я открываю рот, чтобы возразить и вдруг снова ловлю взгляд красавицы в красном купальнике. Этот взор нетерпелив и осуждающе строг.

«О чем ты там болтаешь? – говорят мне женские глаза. – Ты что, сюда языком трепаться приехал?.. И разве ты не понимаешь, что стоит мне мигнуть глазом, и возле меня тут же окажется любой, кого я здесь выберу?» Не знаю, насколько я точно «перевел» взгляд красавицы в красном, возможно слишком грубо, но суть все-таки верна.

Живут же люди, а?!.. Никаких сомнений и душевных терзаний. Все просто и ясно – «я хочу!» и все.

Я приподнимаюсь на локте и смотрю на Сашку. Я вдруг понимаю, почему он понравится девушкам: у Сашки твердое, мужественное и удивительно привлекательное в этом спокойном мужестве лицо. Сашка похож на античного героя. И вместе с тем, он ни черта не собирается предпринять.

– Слушай, Саша…

Я уже готов взорваться от внезапно нахлынувшей злости. Потому что мне все надоело!.. Какая там, к чертям собачьим, из меня нянька?! И к черту все эти философские рассуждения о женщинах, ведь Сашку все сильнее и сильнее тянет к водке. Утром, в его «кабинете», я все чаще нахожу пустые бутылки, а пепельница всегда забита ворохом окурков. Какой-то идиот сказал, что одиночество убивает? Нет, все значительно хуже: оно растворяет человека в пустоте. У Сашки уже крыша едет, а я что могу сделать и как я могу ему помочь?

– … Я давно тебе хотел сказать, дорогой мой…

– Поехали, нам пора! – обрывает меня Сашка.

Он встает. Я мгновенно теряю свой боевой задор.

– Подожди, мы еще не купались.

– Поехали!

Сашка идет к машине. Я поднимаюсь на ноги и с бессильной ненавистью смотрю на широкую спину Сашки. Ну, сволочь такая, подожди же!..

И я кричу на весь пляж:

– Девушки, кто замуж хочет?!

Пляж мгновенно замирает. Все смотрят на меня.

Я показываю пальцем на Сашку:

– Сдается в пожизненную аренду работоспособный бугай-производитель. Умеет молчать, работать, есть и спать. Не требует особого ухода.

Красавица в красном смотрит на широченную спину Сашки и громко смеется:

– А бабла у этого бугая много?

– Как у любого работяги – не очень, но на скромную жизнь хватит.

Красавица понимающе кивает:

– Это как в монастыре, что ли?

– Примерно, а что маловато будет?

Красавица делает серьезное лицо:

– Подумать надо. Ведь на всю жизнь!..

Все смеются, кроме «Наташи». Только она ничего не поняла и, близоруко щурясь, она высматривает не Сашку, а что-то там, дальше, за ним.

Сашка ждет меня в машине.

– Все сказал? – он курит и не смотрит в мою сторону.

– Заткнись, – я завожу машину и зло рву ручку переключения передач. – Ты про Митюню Грека слышал?

– А что случилось?

– Ужрался водкой. Три дня назад влетел на своем пижонском «Вольво» в пустой киоск рядом с постом ГАИ. Менты заходят в киоск, а там, на прилавке, сидит Митюня Грек с бутылкой водки. Грек лакает из бутылки и говорит: «Хорошо, как в раю».

Сашка лениво усмехается:

– Это Грек может… Откупится.

– Он-то откупился! – ору я. – А другие? Один милиционер в этом чертовом киоске чуть от перепоя не умер. Утром «скорая» забрала, еле-еле отходили.

– Это называется кушать водку на халяву.

– Никакой халявы нет. Нормальному человеку просто опасно находится рядом с таким, как Митюня. Как и с тобой!..

Наши «Жигули» выбираются из рощицы и тут же ныряют в другую. Дорога – как после артобстрела.

– Когда ты на пляже орал как резанный, «Наташа» тоже смеялась? – вдруг спрашивает меня Сашка.

– Нет.

– Правда?

– Зачем мне брехать-то? Хотя посмеяться, конечно, есть над чем: приехали, полежали десять минут и ушли. Клоуны на арене цирка дольше выступают.

Сашка смотрит на сигарету и трет ногтем ее горящий кончик.

– Забавно.

Я снова ору:

– Что забавно?!.. Шо, блин, действительно в цирке, что ли?

Сашка вдруг бледнеет и сдавлено говорит:

– Останови машину.

– Зачем?

– Останови, говорю.

Я торможу. Сашка выходит и резко хлопает дверцей. Он как-то боком пятится в сторону и, резко обернувшись, припадает грудью к ближайшей березе. Его рвет… Рвет так сильно, словно выворачивает наизнанку.

Проходит пара минут. Сашка возвращается. У него бледное как мел лицо и слезящиеся, какие-то удивительно светлые глаза.

Сашка останавливается у машины и коротко говорит:

– Поехали назад.

Я жму плечами:

– Зачем? На турбазе умоешься.

Сашка кричит:

– Поехали назад, говорю!

Он споласкивает лицо из фляжки, делает из нее несколько жадных глотков, потом оглядывается и смотрит в сторону пляжа.

Я и не думаю заводить двигатель. Я же не самоубийца!..

Стараясь казаться спокойным, я говорю:

– К твоей «Наташе» поехали, да? Андрей Болконский решил вернуться на бал?

Сашка молча садится в машину.

Я спрашиваю:

– Саш, ты что, сдурел?

Сашка улыбается мне. У него взгляд только что проснувшегося ребенка.

Он говорит:

– Я не знаю. Но это и не важно.

– Боже мой, ты, что и в самом деле с той девчонкой познакомиться решил?! Над тобой же весь пляж теперь смеяться будет.

Сашка кивает:

– Пусть. Пусть только попробуют.

– Сашка, я тебя предупреждаю, если ты приблизишься к «Снегурке Наташе Ростовой» ближе, чем на три шага, одна красавица в красном купальнике тут же начнет комментировать твое сватовство. Причем вызывающе громко.

– Какая красавица и зачем ей что-то комментировать? – удивляется Сашка.

– Ты не видел никого, кроме «Наташи». Но вокруг были люди и даже распрекрасные и ревнивые женщины. Надеюсь, ты понимаешь, что женское самолюбие не стоит трогать?

– Я ничего такого не трогал, – взгляд Сашки удивительно светел. – О чем ты говоришь?

– Ни о чем.

Я завожу двигатель, трогаюсь с места и разворачиваю машину… Чуть не задеваю сосну.

– А, вообще-то, мне все по барабану, Саша, – говорю я, и мне вдруг становится легче. – Мне бы тебя только с рук сбыть. В общем, будь что будет. Не убьет же она нас.

– Кто?

– Скоро узнаешь. Кстати, Саша, у меня нет женского терпения, самообладания и страсти к самопожертвованию. Хотя я ни на что не надеюсь, ведь пляжная «Наташа Ростова» скорее всего, сбежит от тебя. Она сбежит от насмешек, твоего жалобного взгляда да и вообще…

Машина проходит впритирку со старым пнем. Молодая поросль нежно царапает дверь.

– Наверное, сбежит, – соглашается Сашка. – Скорее всего, сбежит. Ну и что?..

– Что, ну и что?.. Кстати, Сашка, а Бог есть?

– Сейчас есть.

– Точно есть или ты шутишь?

Сашка молчит. Впереди показывается пляж. Я вдруг ловлю себя на мысли, что очень хочу, чтобы «Наташа» все так же сидела на своем месте и все так же простодушно ласково смотрела по сторонам.

Вслух я говорю:

– Все! Начинается трагикомедия «Сватовство гусара».

Сашка виновато улыбается. Он хочет мне что-то сказать, но только открывает рот и не произносит ни слова.

– Не нужно, пока молчи, – говорю я Сашке. – Если красавица в красном купальнике швырнет в тебя черные очки или шлепанец – терпи. Терпи все, Саша!.. Терпи собственную глупость, неумелость и чужие насмешки. Не знаю, игра ли наша жизнь, но в ней определенно есть что-то сценическое. Поэтому любая роль должна быть доведена до конца…

Я говорю что-то еще, и звук собственной речи окончательно успокаивает меня. Я – верю. Нет, я верю не в то, что «все будет хорошо», а во что-то другое, несопоставимо большее…

Но во что я верю? Я не знаю.

Фотография вторая: летнее кафе 3 июня, 1995 года.

Моей дочке Женечке – шесть лет. Поход в кафе для нее праздник, чем-то похожий на бал, и если дома мороженное можно съесть лежа на диване и глядя на телевизор (как это делает мама), то путешествие в кафе требует определенного ритуала. Женечка надевает самое светлое платьице, не спеша поправляет волосы, причем ее движения становятся более медлительными и чинными, а перед тем, как выйти из дома дочка довольно долго, оценивающе, рассматривает себя в зеркале. Я невольно думаю о том, что если «повторение – мать учения», то подражание – бабушка самопонимания. Подражая взрослым, ребенок учится видеть самого себя.

В кафе немножко душно, может быть, не очень чисто, но Женечка совсем не замечает этого. Болтая ногами и ковыряясь ложечкой в мороженном, она рассматривает посетителей и быстро забывает о домашней благочинности. Она крутит головой направо – налево и эти свободные до неожиданности движения, куда более естественны, чем те, когда Женя стояла у зеркала или торжественно и ни на кого не глядя, входила в кафе. Маленькая девочка-принцесса вошла в большой мир и вдруг снова превратилась просто в девочку. Ей снова интересно все на свете: шумные ребята за соседним столиком, вентилятор на потолке и молодые, улыбчивые люди в бело-голубых курточках за «фирменным» прилавком.

Я невольно улыбаюсь, глядя на дочку. Когда она смотрит на продавцов, я не сомневаюсь, что она хочет стать продавцом мороженного, но о чем она думает и чего хочет, когда смотрит на вентилятор? Хоть и бывшая, но все-таки принцесса, никогда не захочет стать просто вентилятором. Господи, откуда в детях этот живой, пронзительно острый и светлый интерес ко всему, что рядом и почему он тускнеет с годами?..

Неожиданно прямо надо мной звучит:

– Здравствуйте!

Я поднимаю глаза и вижу улыбающееся, красивое лицо не просто принцессы, а Самой Настоящей Принцессы. Она одета в дорогое, какое-то воздушное платье, а ее тонкую, породистую шею украшает немыслимое (немыслимое в теперешнюю жару и всеобщую бедность) сияющее колье.

Принцесса спрашивает:

– Вы не узнаете меня?

Не-е-ет… Но кажется… Я вдруг вспоминаю летний пляж, Сашку и «Наташу Ростову». Впрочем, снова нет! Конечно же, это не «Наташа». Сходство – неуловимое, невесомое, но существенное, – как маскировочная сеть – несомненно есть, но все-таки это не та «Наташа».

Я растерянно пожимаю плечами.

– Разрешите присесть?

Принцесса садится и не без интереса рассматривает мое лицо.

– У вас глаза круглые, как у совы, – говорит она. – Мы встречались пять лет назад. Ну, вспомнили пляж?

– Кончено, вспомнил.

– Ну, а дальше?.. – на прекрасном лице Настоящей Принцессы появляется чуть капризная гримаса. Впрочем, она тут же смягчается мягкой и благосклонной улыбкой.

Я едва не бью себя ладонью по лбу: Боже мой!.. Это же та девушка в красном купальнике! Когда мы с Сашкой вернулись на пляж, «Наташи» уже не было, и Сашка познакомился с высокомерной красоткой в красном купальнике.

– Вспомнил, – я киваю. – Вы здорово изменились, но только в лучшую сторону.

Принцесса улыбается:

– Это комплимент?

Я так мотаю головой, что со лба срывается капелька пота и падает на стол. Я не вру. В Настоящей Принцессе уже нет ни капли прежней чуть вульгарной, выпирающей наружу и яркой красоты, нет ни единой лишней или не доведенной до совершенства черточки. Но главное в другом: Господи, откуда в ней столько всего (и чего именно?!) от скромной девочки, которую я когда-то в шутку назвал «Наташа Ростова»? Это как маска из тысяч и тысяч невидимых нитей и такое невозможно воплотить в жизнь даже в самом дорогом косметическом салоне.

Принцесса говорит:

– Меня зовут Лена. А вас?

– Алексей.

– Неужели и в самом деле прошло целых пять лет, Алексей?

Я немного смущено киваю.

– Но, по-моему, нам не стоит жаловаться на время, – Лена бросает мимолетный взгляд на Женю. – У вас чудесная дочка, – тут же не меняя тона и выражения лица, она спрашивает: – А как Саша?

Тогда, с пляжа, я уехал один. А Сашка остался со своей новой знакомой, то есть с ней, Леной. Меня немного позабавила его внезапная говорливость. Сашка легко забыл о юной «Наташе Ростовой», проявил удивительное упорство и, в конце концов, высокомерная пляжная красотка перестала замахиваться на него тапочком. Она стлала улыбаться. Что ж, у Сашки был шанс, и он сумел его использовать, даже порядком разозлив девушку своим изначальным невниманием.

Я глухо говорю:

– Сашка погиб.

Пауза.

Женский крик:

– Когда?!

Снова пауза.

– Через три дня… – я говорю медленно, с трудом подбирая слова. – Мы были на пляже в субботу, а он… (я проглатываю жуткое слово) … в среду поздно вечером. Поехал к матери в деревню. Водитель встречного автобуса уснул за рулем, и автобус вынесло прямо на «Жигули»…

Я замолкаю. Я мог бы еще сказать, что встречный удар снизил скорость переполненного людьми автобуса, он опрокинулся на бок и сполз в кювет уже боком. Никто из пассажиров не погиб, но «Жигули» превратились в расплющенную консервную банку. Потом экспертиза обнаружила в Сашкиной крови алкоголь – какие-то довольно высокие «промилли». Перед тем, как сесть за руль он выпил что-то около стакана водки.

Почему Сашка вдруг решил поехать к матери именно в среду, и почему нельзя было потерпеть до выходных? Он сказал, что у него ждут какие-то очень важные дела в субботу и что он бросает пить. Но есть такой непреложный закон – даже аксиома – для человека, увлекшегося алкоголем: чем больше ты думаешь о том, что нужно «завязывать», тем сильнее тебя одолевает алкогольная тоска. Сашка не пил уже три дня, а в тот злополучный вечер он не сумел справиться с собой. Дорога в деревню занимала семь часов. Сашка наверняка решил, что протрезвеет к приезду, что не будет пить в деревне и что за пару дней сумеет поправить крышу дома. Мать очень сильно переживала за Сашку после его развода, и он не хотел, чтобы она видела его пьяным. Один стакан водки был для Сашки минимальной и легко переносимой «дозой», а семь часов пути казались ему бездной времени. Трудно сказать, повлиял ли стакан водки на аварию и не отнял ли у Сашки ту долю секунды, когда он еще мог вывернуть руль в сторону от летевшего навстречу времени, которое вдруг превратилось в бездну.

– Боже мой! – говорит Лена. Она закрывает лицо ладонями. – Боже мой!..

Я замечаю дорогой перстень на среднем пальце левой руки и кольцо на безымянном правой.

Когда Лена отрывает ладони от лица, я снова и, едва ли не с суеверным страхом вижу, как сильно оно теперь похоже на лицо «Наташи Ростовой». Черт бы меня побрал, и главное снова непонятно чем именно!.. Выражением лица? Сглаживающей мягкостью едва уловимых черточек возле глаз?.. Взглядом?.. Благородным поворотом головы?.. Впрочем, моя первая мысль о маскировочной сети, пожалуй, была самой точной. Хотя… Возможно ли такое удивительное сходство без чего-то такого, что произошло внутри самого человека?

– Мы встречались с Сашей в воскресение, понедельник и вторник, – глухо говорит Лена. – Никуда не заходили, ни в кино, ни на дискотеку… В кафе разве что да и то пару раз. Мы просто бродили по улицам, говорили и много смеялись. Саша был великолепным рассказчиком… хотя… нет, не так! Он не просто болтал языком, понимаете? Мне было очень интересно с ним. Саша… (пауза) Он был не таким как все. Не свихнувшимся, что ли?.. Он был как Робинзон Крузо. Весь мир уже давно сошел с ума, а Робинзон живет на острове и строит большую лодку…

Я с трудом отрываю взгляд от стола. На лице Лены – растерянность. Она нервно теребит кончиками пальцев неизвестно откуда взявшийся платок и смотрит в окно. У нее влажные, чуть покрасневшие глаза и удивительно живые глаза.

Я вдруг вспоминаю телеграмму Остапа Бендера подпольному миллионеру Корейко из «Золотого теленка»: «Графиня изменившимся лицом бежит к пруду». Интересно, а с какой скоростью должна бежать графиня, чтобы, например, превратиться в юную «Наташу Ростову»?..

– Я понимаю, почему вы так смотрите на меня, – говорит Лена.

… Не-е-ет! Для превращения важна не скорость, не грация излома рук и даже не выражение страдающего лица графини. Она может лететь к пруду на крыльях, даже стоять над ним и целый час смотреть в темную воду, но только от этого она никогда не превратится в «Наташу». Сеть – маскировочная сеть! – все-таки была наброшена изнутри. Красавица в красном проиграла «Наташе» на пляже и обида на это перевернула ее. Она вдруг поняла, что «Наташа» оказалась сильнее ее.

Я спрашиваю:

– И почему же я так смотрю на вас, Лена?

– Вы словно злитесь и, одновременно, удивляетесь чему-то. Наверное, вы думаете, что если бы не я, то Саша был бы жив. Так?..

– Не так. Если вы помните, мы уехали с пляжа и вернулись, потому что так захотел Сашка. А я не смог остановить его. Вы тоже пытались оттолкнуть его, но не смогли.

На лице Лены появляется растерянная улыбка:

– Вы и это помните?

Я опускаю глаза и киваю. Мне уже кажется, что я схожу с ума: сходство Лены и «Наташи Ростовой», каким бы невозможным оно не было, все-таки огромно. Горестно заламывающая руки графиня каким-то самым фантасмагорическим образом похожа на юную, неопытную девушку.

Мне нужно что-то сказать вслух и я говорю:

– Как вы живете, Лена?

– Отлично!.. – Лена вытирает платком глаза и улыбается. – Просто превосходно. Знаете, зачем я подошла к вам? Чтобы рассказать, что я наконец-то выхожу замуж, и чтобы вы потом рассказали об этом Сашке.

– Вы до сих пор злились, что он не пришел на свидание в субботу?

– Я и злилась, и ревновала. Я ведь видела, как он смотрел на пляже на ту девочку в синем купальнике…

– Не помню такого, – быстро вставляю я.

– Ах, не надо!.. – спрятав в сумочку платок, Лена делает удивительно грациозный то ли прощальный жест, то ли взмах кистью руки с помощью которого подзывают официанта. – Да, наверное, я ревновала и очень сильно. Я три дня дразнила Сашку, хотя ни разу не сказала вслух о причине своей ревности. Я водила его по улицам и смеялась над его шутками, а сама… Господи, да что же это такое?! – Лена снова достает из сумочки платок и прикладывает к глазам. – Мне было очень хорошо с ним. Очень легко и свободно. А еще… Чисто, что ли?

– Как это чисто? – не удерживаюсь я от вопроса.

– Сама толком не знаю. Ну, словно как-то по-детски, что ли?.. Мы ведь даже не целовались. А теперь, – Лена как-то излишне резко сует платок в открытую сумочку, на полсекунды наклоняет лицо и когда поднимает его, на нем уже нет слез: – А теперь я выхожу замуж и уезжаю.

Я отлично понимаю, что она уезжает за границу, но все-таки спрашиваю:

– Куда?

– Во Францию. У меня будет чудесный муж.

Я думаю: да-да, Настоящая Прекрасная Принцесса с лицом утонченной графини и чистыми глазами страдающей юной девушки достойна огромного счастья. А сейчас его – такого дорогого! – просто нет в России. У нас плохо работают даже дворники и медсестры. У нас счастлив только сильный, но это уродское счастье Карабаса-Барабаса.

К столику подходит рослый молодой человек с красивым, но неприятным, словно застывшим в усмешке, лицом. Он наклоняется к Лене и говорит:

– Элен, нам пора.

«Элен?!.. Почему вдруг Элен? – думаю я, но тут же спохватываюсь: – Ах, да, Франция…»

Молодой человек бросает на меня мимолетный взгляд и мне становится не по себе. В его ледяных, змеиных глазках нет ничего человеческого.

Лена встает:

– Да, к сожалению, мне пора… Прощайте, Алексей.

– Вы тоже прощайте… Лена.

Я чуть было не произношу «Элен», но вовремя сдерживаюсь.

Они идут к дверям кафе. Рослый красавчик чуть приобнимает Лену за талию. Она резким движением отстраняет его руку и отходит на шаг в строну.