Читать книгу: «Тамбов. Городские прогулки», страница 2

И душеньку свою царскую он Господу Богу поручил, и отходную молитву стал себе читать, и люди его тоже. А пламя со всех сторон подступает все ближе, все теснее огнем сжимает полянку. И только что последнюю молитву, что на смертный час читается, кончил царь, вдруг слышит он звон какой-то… Прислушались люди: звон раздается протяжно так, смолкает, а потом опять слышно, словно бьет кто в железо сильно, но редко, с остановками. «А ведь это нам кто-то знак подает, куда ехать, чтобы сквозь пламя проскочить», – заговорили люди кругом царя. Царь Иван просветлел лицом, перекрестился и сказал:

– Да, братцы… Разгоняйте коней в ту сторону, откуда звон идет, чтобы нам пламень проскочить, а там видно будет, что делать. Недаром звон идет, к себе зовет: может, по души наши грешные звонят, а может – к спасению путь указывают.

Разогнали коней царь с дружиною, плетками нахлестывают, а кони и сами чуют, что туда, на звон надо лететь, потому лошадь – скотина умная, она иной раз лучше человека дорогу найдет и из беды вызволит. Так и здесь было: то ушами прядали, храпели, упирались, ногами били, на дыбы вставали, а теперь сразу на звон кинулись. А деревья здесь редкие были, и пламя несильно было между ними. В мгновенье проскакали через огонь и вылетели на огромную поляну, одним краем она к реке выходила. Деревья на поляне вырублены, а у реки, на берегу избы стоят».

Так в чем же все-таки была причина столь чудесного и своевременного избавления царского войска от пожара? Что обнаружил Иван Грозный на поляне, кроме изб? А вот что: «На краю деревни, у прясла мужик что есть силы здоровенным поленом о сошник бьет. Сошник к колу на веревке подвешен и звенит, как колокол, гулко и протяжно… Едут они, царь с дружиной, прямо к тому мужику, что у прясла в сошник звонил. А тот, здоровый, бородатый, как увидел царя с дружиной, звонить перестал и… перекрестился.

– Ну, – говорит, слава те, Господи! Выехал ты, хозяин наш пресветлый, на чистое место. Жив будешь, и Русь нашу боронить и ладить станешь. Слава те, царь Иван!

– А ты кто? Как ты узнал про нас, что мы по лесам от огненной смерти бежим?

– Кто я? Да мужик я тутошний, русский. Вон и изба моя. А как узнал про вас и про вашу беду? И не я один узнал, а все мужики наши узнали. Как татары да мордва стали вокруг вас леса жечь и огнем гнать вас в сторону от дороги, мужики-то наши лесные тоже проведали, на чью погибель тот пожар лесной учинен, да и ну следить за вами, чтобы помочь выбраться из беды. По нашим тайным тропам да болотам шли, где огня не было, за вами следили, хоронились от татар, потому что татары не допустили бы, чтобы мы вызволили вас. И я давно уж слежу за вами, да подойти нельзя было, татары мешали. А тут, как пламень тебя, царь, окружил со всех сторон, татарве ушло, прибежал я по тропкам через болота сюда, к себе, да и зазвонил, чтоб тебе и дружине твоей весть подать и путь указать, как от огненной смерти спастись».

Вот так, благодаря любви народа, спасся от смерти самый грозный и кровавый русский царь. А Казань – шут с ней, с Казанью. Не взяли – и не больно-то хотелось. Главное, остались живы.

А мужики тамбовские за этот подвиг получили пропуск в Кремль. И каждый раз, когда у них случалась в чем-нибудь нужда, они сразу же ехали в Москву и излагали свои жалобы первому человеку государства. И, конечно, все вопросы решались сразу же – административный ресурс у царя был нешуточный.

Во всяком случае, так говорит легенда.

* * *

Недалеко от улицы Степана Разина в Цну впадает речка Студенец. Впрочем, какая это речка? Так, ручеек. Даже не верится, что некогда, столетия тому назад, нынешний более чем скромный Студенец был рекой полноводной и способной запросто дать фору самой Цне. Однако времена меняются, и не всегда это идет на пользу рекам.

Студенец можно считать северной границей исторического центра города Тамбова. На юге эту роль выполняет улица Максима Горького (до революции – Араповская). На западе – улица Железнодорожная. А на востоке – река Цна. Впрочем, западная граница – еще более условная, чем три остальных. Во всяком случае, прогуливаясь улицами города Тамбова, мы далеко не каждый раз будем в такие дебри забираться – приятные и прибранные улицы, заполненные памятниками архитектуры, будут подчас довольно быстро превращаться в грязные дороги, лишенные даже намека на какие-либо достопримечательности. Что поделаешь – у привлекательной медали под названием «русская провинция» есть и сторона обратная.

В основном же наше путешествие будет ограничено именно этими границами. И начнем мы с улицы Степана Разина, с той самой, по которой, вероятно, когда-то вошел в город упомянутый уже Герасим Скопин.

Улица Степана Разина невелика, однако же очень нарядна. Радостные домики, покрашенные желтой краской, сразу же настраивают путешественника на оптимистичный лад. И пусть сам Скопин сетовал («Отдохнув, ходил по городу, который весь переломан. Скроются по форме. Внутри города дома каменные о двух и трех этажах, а другие деревянные, на каменном фундаменте»). Нас же это обстоятельство только порадует. Ведь тогдашняя «переломка» города Тамбова есть не что иное, как переустройство его по генплану. То есть работа по созданию именно того уютного и жизнерадостного городка, который мы имеем удовольствие видеть сегодня.

* * *

Первая достопримечательность – дом причта кафедрального собора (№7). Он был выстроен в начале прошлого столетия и по сей день поражает роскошью, затейливостью, щедростью отделки. Обычно дома причта выглядят иначе: скромные четыре стенки, крыша – вот и вся архитектура. Но тамбовцы подошли к этому делу несколько иначе и, пожалуй, были правы. Во всяком случае, Господь не запрещает радоваться жизни.

Напротив дома причта – здание первой городской дизельной электростанции (№6), построенное приблизительно тогда же – в 1911 году. Ее мощность составляла всего-навсего две сотни киловатт, однако по тем временам и это было выдающимся событием. В городе, по крайней мере, стало развиваться электрическое освещение. А освещение Тамбова – вещь хрестоматийная, даже вошедшая в художественную литературу. Ванька Бурнов, приближенный Емельяна Пугачева в одноименной поэме Сергея Есенина, в частности, говорил:

Начиная же с 1911 года надобность в керосиновых, масляных и прочих малоэффективных фонарях стала постепенно отпадать.

А по иронии судьбы, Тамбову суждено было стать родиной изобретателя лампы накаливания, Александра Николаевича Лодыгина. Точнее, не Тамбову, а Тамбовской области – Лодыгин родился в селе Стеньшино Петровского района. Но с четырнадцати лет он жил в Тамбове. Здесь же и получал образование – в Кадетском корпусе для малолетних детей из дворян и казаков.

Уже в возрасте двадцати трех лет Лодыгин изобретает вертолет – в 1870 году он пишет докладную на имя военного министра Д. Милютина: «Опыты, производимые Комиссией над применением воздушных шаров к военному делу, дают мне смелость обратиться к Вашему высокопревосходительству с просьбою обратить Ваше внимание на изобретенный мною электролет – воздухоплавательную машину, которая может двигаться свободно на различных высотах и в различных направлениях и, служа средством перевозки груза и людей, может удовлетворять в то же время специально военным требованиям как оружие наступательное и оборонительное, так как, поднявшись на желаемую высоту, можно не только безопасно следить за действиями неприятеля, но и уничтожить его боевой и провиантский обозы, бросая сверху разрывные и зажигательные снаряды, и таким образом без напрасной траты людей обезоружить неприятеля. Предполагая, что Ваше высокопревосходительство обратите Ваше внимание на мое изобретение, прошу Вас о назначении Комиссии для рассмотрения теории ее и о том, чтобы мне были даны средства для устройства пробной машины». Деньги на дальнейшие исследования и разработку выделены не были.

С лампой накаливания все оказалось проще. Колоссальных вложений не требовалось, и Лодыгин просто взял да и собрал первые лампы сам. И поставил перед своим домом пару фонарей, тем самым приведя в глубокий шок всю петербургскую общественность.

Один из современников Лодыгина, тоже инженер Н. В. Попов писал: «Вдруг из темноты мы попали на улицу с ярким освещением. В двух фонарях керосиновые лампы были заменены лампами накаливания, изливавшими яркий белый свет. Собравшиеся с восторгом и удивлением любовались этим огнем с неба, светом без огня, как его тут же окрестили петербуржцы. Многие принесли с собой газеты и сравнивали расстояния, на которых можно читать при керосиновом освещении и электрическом. На панели между фонарями лежали провода величиной с палец».

Словом, можно смело утверждать, что именно Тамбов – родина электрического освещения.

* * *

Итак, мы в самом центре древнего Тамбова – города, основанного в 1636 году стольником Романом Боборыкиным. Задача перед стольником стояла непростая – построить крепость на дороге, связывающей Москву с Нижним Поволжьем. Царь Михаил Федорович выдал Боборыкину личное предписание: «На поле на реке Цна на усть речки Липовица поставить город Тонбов, а в нем устроить служилых всяких людей».

Впрочем, по ходу дела планы поменялись, и был «обложен город Тамбов на реке Цна на левой стороне, на усть речки Студенца апреля в 17-й день, в самый день живоносного Христова Воскресенья».

В первое время равным образом существовало оба варианта написания – «Тонбов» и «Тамбов». Чаще употреблялось все-таки «Тонбов» – в честь предполагаемого места основания, «напротив крайней мордовской деревни Тонбов и реки Тонбов». Деревня была явно именована в честь речки – эта практика была общераспространенной, и не только в нашем государстве. Тем более, само слово «тонбо» обозначало «омут» (на мордовско-мокшанском языке).

Слово же «Тамбов», по-видимости, происходит от мордовского (но только не мокшанского, а эрзя) слова «тамбака» – топкий. Так что оба эти слова означают, в общем-то, одно и то же – лишь на разных диалектах.

Существуют, впрочем, и другие версии. Один из дореволюционных исследователей, Т. Моллин, к примеру, считал, что название «Тамбов» происходит от слова «томба» – «священный берег, где пускали в воду жертвенные костры», или вообще от финского «томбо» – «горящий смолистый сосновый пень». Другой ученый, господин Долгушин уверял, что город назван по мордовскому слову «томболь», что означает «та, другая сторона».

Однако самая занятная из версий принадлежит не ученым, а народу, самим жителям Тамбова. Якобы давным-давно в этих местах обретался страшный изверг и бандит по кличке Бов. И окрестный люд, предупреждая неосведомленных путешественников, показывал в сторону будущего города Тамбова, делал страшное лицо и говорил:

– Там – Бов!

* * *

Тамбовская крепость давно не существует – разве что особенно пытливые исследователи могут обнаружить некоторые особенности здешнего рельефа, свидетельствующие о местоположении старых крепостных валов. Последние работы, связанные с ее ликвидацией, прошли в 1901 году. Газеты сообщали: «На 1-й Долевой, между Дворянской и Гимназической улицами, ров окончательно засыпан, ставят ограду и производят разбивку плана будущего „шоршоровского“ сквера. Посадка деревьев начнется, по всей видимости, с осени. Городом дозволена кому угодно свалка земли в ров на Дворянской улице с целью его уничтожения. Таким образом, хотя и не скоро, но засыплется и эта последняя часть исторического дренажа, служившего во время оно осушению болотистой почвы, на которой создался Тамбов».

Автор заметки, видимо, и не догадывался о первоначальном назначении оборонительного рва.

В свое время крепость была выстроена на славу. Однако вскоре тамбовский гарнизон утратил боевую мощь и некогда присущее ему величие. Сразу после основания города здесь на вооружении находилось «вестовых и полуторных пищалей 25 да пищалей затинных 20, к ним тысяча ядер».

Однако уже упомянутый тамбовский краевед Дубасов утверждал, что и в ту пору гарнизон был легкомысленный: «У одного рогатина, у другого пищаль, у третьего карабин, у четвертого сабля, у пятого… палка… В бой, например, из Тамбова тогда выезжали Леонтий Переверзев на мерине с карабином, Иван Добрынин на мерине с пищалью, Логин Конев на мерине с пищалью и саблей, Иван Боев на мерине с пищалью и рогатиной, Артем Катаев с палкой».

Не исключено, впрочем, что тот Катаев был на самом деле самым грозным из защитников Тамбова.

Уже в 1720 году воевода Глебов жаловался в донесении Петру Великому: «Во всей тамбовской провинции гарнизонных солдат только 818 человек и у оных солдат ружья и амуниции ничего нет, а которые ружья и есть, то не только для стрельбы, но и к починке не годно».

Вторил ему князь Волконский: «Тамбовских и козловских служилых людей я собрал и начал смотреть… а в службу годных явилось немногое число и безоружных, а хотя ружье и будет им роздано, и они тем ружьем владеть и палить без науки не умеют».

О миролюбивости тамбовцев уже говорилось в этой книге. Только в данном случае достоинство бесспорно оборачивалось недостатком. Писатель Н. Е. Вирта коротко упоминал историю Тамбова в романе под названием «Вечерний звон»: «Между обрывистым, заросшим муравой берегом Цны и лесом лежал луг, заливаемый вешними водами и оттого изобиловавший густой и сочной травой. Чистый ключ Студенец, протекавший на дне глубокого оврага у стен крепостцы, снабжал ее обитателей водой.

Луг давал корм пушкарской, стрелецкой и казачьей скотине, а красоты природы – отдохновение душам, вечно трепещущим в ожидании татарских набегов. Крепостца была построена Боборыкиным хозяйственно: из толстых бревен, с башнями и стенами.

Однако башни и стены не слишком пугали татар, мордву и разбойный люд. Не остановили они и Степана Разина, и полки Пугачева – оба этих прославленных народных бунтаря побывали в Тамбове.

Много раз город выгорал дотла, а обыкновенные пожары каждый год случались сотнями. Обитателей по веснам трясла лихорадка, осенью они утопали в грязи, зимой их заносило снегом. Восемь лет подряд Тамбовщина билась в бесхлебье, народ пух с голоду и умирал. Гуляли тут язва, холера, чума, трахома и прочие болезни».

Если последнее связано было исключительно с ленью и некомпетентностью власти, то описанное в двух предыдущих абзацах – возможно, с беззлобностью жителей города.

* * *

Кстати, в соответствии с народными сказаниями Петр Первый сам, не слишком доверяя Глебову с Волконским, решил проинспектировать южную крепость. Этому событию посвящена особая легенда – «О Петре I»: «И приехал он как-то раз в Тамбов. Город наш в те поры крепостью еще был. Ну, вестимо, когда самый рубеж государства русского тут, в степи, возле шел, был он крепостью ничего себе, только деревянной, но со стенами, рвом, башнями. И отбивала та крепость татарские набеги неплохо. Ну а потом рубеж ушел дальше, к самой Азии, за Волгу, крепость-то и подупала. Воеводы в ней сидели нерадивые, ленивые, вороватые; деньги, что на крепость казной отпускались, в карман себе клали, а она хилела все больше и больше: башни покосились, бревна в них погнили; стены где вовсе упали, где гнилые бревна вывалились, дыры зияли: вот-вот стена рухнет. Словом – не крепость, а гнилушка. И рвы круг ее осыпались и землей завалились. Зато воеводы помещиками жили, да иные прочие чиновники в Тамбове жирели и богатели… Как приехал царь Петр в Тамбов, казаки еще за городом его встретили, хлеб-соль поднесли, земно ему поклонились и радость свою высказали, что его у себя видят. А стрельцы-то и навстречу царю за город не вышли, а у стен построились, смотрят волками и царя привечать не хотят, а молчат и исподлобья недобро глядят.

Стал Петр стены да башни крепостные осматривать – ужаснулся: все гнило, похилилось, никуда не годится: на дрова – и то негодно, сгнило все. Пушки в лопухах валяются, лафеты потрескались, а иные вовсе развалились; ни пороху, ни ядер, бомб то есть, ничего нет… Разгневался царь страсть как. Сгреб воеводу, отвозил его дубинкой по чем попало, и еще кой-кому из тамбовских начальников досталось за воровство и нерадение, и засадил их всех под арест, под караул, чтоб судить их потом и казнить всю эту воровскую ораву».

Однако же «орава» просто так сдаваться не желала. И супруга воеводы, главного виновника, всего за вечер организовала заговор. Подговорили стрельцов, охраняющих покой и безопасность царя, чтобы те его, наоборот, умертвили. Стрельцы согласились.

Казалось бы, участь Петра Алексеевича была решена. Но одна здешняя обывательница, Марковна, прознала о готовящемся злодеянии. И доложила казакам. Те, в отличие от подлецов стрельцов, были настроены патриотически. Быстренько сняли стрелецкую охрану и принялись сами охранять Петра. Тот проснулся – а охрана-то другая. В чем, спрашивает, дело? Казаки царю все в красках описали. Марковна им в этом помогла.

«А царь-то, как услышал все это, так даже с лица переменился.

– Ух, – говорит, – и не чаял, не гадал я, что тут смерть ко мне шла, а ты, бабушка, отвела ее от меня. Спасибо тебе, старая! Спасибо и вам, братцы-казаки! Век не забуду я вашей услуги, награжу я вас по-царски.

Подошел он к Марковне, обнял старую, поцеловал и говорит:

– Поедем ко мне в Москву, заместо матери мне будешь, во дворце будешь жить, в богатстве да в почете. А вам, казаки мои верные, всем дарю по сто червонцев каждому золотыми деньгами, а земли берите, кто сколько захапать может, и налогов и податей никаких платить не будете. А как нужда какая будет у кого из вас, езжайте прямо ко мне и во дворец идите смело. Прикажу тамбовских казаков пропускать без задержки.

Поклонились царю казаки, поблагодарили за награду, а Марковна в ноги царю бухнулась:

– Батюшка-свет Петр Лексеич! Спасибо тебе за милость великую, что матерью меня своей назвал, старую да убогую. Честь то мне великая, самая большая, что под солнцем можно сыскать. А что в Москву ехать и во дворце жить – то уволь, батюшка! Куда мне? Не привычна я к богатому-то житию, к избенке да к землишке привыкла, к степи вольной да к лесу зеленому. А во дворце без дела жить, сладко пить-есть не с руки мне, рабочей бабе. Не гневись, батюшка, на старуху глупую!

Подивился Петр Марковне, что корысти в ней нет никакой, засмеялся и обнял ее.

– Ладно, – говорит. – Как ты хочешь, так и будет. Перечить тебе не могу, потому что матерью тебя назвал. Живи тут, где жила, только дом я тебе другой предоставлю: бери воеводин дом со всем добром, что в нем есть, и живи в нем со всем своим семейством. А на прокорм вот и тебе сотня червонцев золотых. И каждый год приезжай ко мне. Особый пропуск тебе будет мной дан. Гостить у меня будешь».

Вот такие вот сентиментальности.

А что случилось с крепостью – о том легенда, к сожалению, умалчивает. Видимо, все с ней стало замечательно – ведь воеводу с воеводихой повесили, стрельцов со стрельчихами отправили в Сибирь на вечное поселение, а воеводой поставили казачьего голову. А у казачеьго-то головы не забалуешь.

* * *

В центре же крепости, ясное дело, возвышался храм. Стоит он и сегодня – правда, не такой, как был: не маленький, не деревянный, а вполне солидный, белокаменный. Он был заложен в 1694 году епископом Тамбовским и Козловским Питиримом и в наши дни является старейшим православным храмом области. Правда, этот храм был долгостроем. Герасим Скопин примечал в 1787 году: «Пошел в собор к обедни. Оная церковь каменная; сделанная четвероугольная давно, а не окончена совершенно деревом; а ныне видно хотят ее оканчивать; и много приготовлено дикого камня и кирпича. Нижняя уже и сделана, окошки сделаны большие, и в ней четыре столба, пол деревянный, иконостас сделан между столбами и кругом престола один. Всего 12 столбов. Все белые. На них кругом карниз позолоченный, и образа стоят между оными столбами, не прилепляяся к ним, сами собою стоят (всего их два), да царские двери… весьма хорошо сделано все… Литургию служил… архимандрит (при котором четыре священника да три диакона) и проповедь говорил о любви к Богу».

В 1812 году соорудили колокольню «о трех ярусах, с палаткою и фонарем». На этом внешний облик храма был, в общем, завершен.

Главной святыней, разумеется, была гробница Питирима, мощи которого обретены в 1914 году. И вправду, вскоре после погребения прихожане отмечали случаи чудесного выздоровления тех, кто посещал эту гробницу. Больше того, между храмом и рекой забил источник, которому тоже приписывались чудотворные возможности. Неудивительно, что когда был канонизирован епископ, над источником установили маленькую, но довольно симпатичную часовенку – легкую, ажурно-металлическую, однако на солидной мраморной платформе.

* * *

При советской власти, в 1919 году ракой Питирима стали интересоваться соответствующие организации. Состоялось заседание особо созванной комиссии. Первым выступил некто И. П. Гудков. И доложил:

– К нам несутся тысячные заявления и просьбы, чтобы мы открыли им свет истины в отношении раскрепощения религиозных чувств в смысле веры в мощи, т.е. из заявлений вытекает, что если есть нетленные мощи, то укрепите в нас веру, если же там гнилые остатки костей, то докажите нам и раскрепостите нас от суеверия.

Далее выступил П. И. Успенский, протоиерей Уткинской церкви. Он заявил:

– Я не был ближайшим участником ритуала при открытии мощей святителя Питирима, но довольно близко стоял к тому делу при открытии мощей преподобного Серафима в Сарове. И мне известно, что когда были извлечены из земли останки преп. Серафима, то составлен был акт, в котором подробно перечислены были все уцелевшие части тела его. Акт этот, подписанный всеми участниками свидетельствования – людьми и духовными, и мирскими, был затем опубликован и напечатан во всеобщее сведение, и после того уже для всех верующих совершенно ясно, что предлагается к открытому религиозному чествованию и прославлению не тело нетленное преп. Серафима, а останки, уцелевшие от тления – кости, части тела его, носящие на себе несомненные признаки принадлежности именно ему, Серафиму.

Уткинский проиерей предложил отыскать подобный перечень, касающийся Питирима, но был сразу же одернут И. Гудковым:

– Мы, члены Исполкома, ни в коем случае не можем довериться справедливости освидетельствования прежней власти.

Тогда слово взял сам настоятель кафедрального собора, Т. Поспелов. Он процитировал указ Синода от 1913 года: «Во блаженной памяти почившего Питирима, епископа Тамбовского, признать в лике святых, благодатию Божию прославленных, оставив всечестные останки его под спудом на месте упокоения».

И заключил:

– Вашим решением открыть честные останки Угодника Божия вы оскорбите религиозное чувство верующего населения всего нашего Тамбовского края, но веры его в святость Угодника Божия Питирима не уничтожите!

Тем не менее принято было решение – вскрыть.

В акте о вскрытии значилось: «Внутри ковчега дно его на всем протяжении приблизительно до половины высоты ковчега залито белым воском, имеющим совершенно ровную доскообразную поверхность. Из слоя воска выступают залитые в нем различные кости человеческого скелета… По окончании вскрытия ковчег в таком виде сфотографирован, и желающим из присутствующих была предоставлена возможность осмотреть раскрытый ковчег с его содержимым… При вскрытии, кроме членов комиссии, присутствовала молившаяся публика в значительном числе, причем двери храма были все время открыты, и желающие войти в него имели свободный доступ… В присутствии комиссии и находящихся в храме граждан рака была приведена в прежнее положение… Во все время акта освидетельствования мощей был сохранен полный порядок, и никаких протестов как со стороны духовенства, так и присутствующих граждан, о порядке вскрытия не поступало».

Чего именно пытались таким образом добиться власти – не совсем понятно. В любом случае, вскоре после этого собор закрыли – вплоть до 1993 года, когда в храме вновь начались службы. Мощи же Святого Питирима, многие годы находившиеся в другой церкви, Покрова, вновь были перенесены в главный собор Тамбова.

* * *

А вот нравы старой тамбовской епархии вряд ли можно назвать образцовыми. Известный путешественник А. Болотов писал в 1768 году: «Боже мой! Какое мздоимство господствовало тогда в сем месте: всему положена была цена и установление. Желающий быть попом должен был неотменно принести архиерею десять голов сахару, кусок какой-нибудь парчи и кое-чего другого, например, гданской водки или иного чего. Все сии нужные вещи и товары находились и продавались просителям в доме архиерейском и служили единственно для прикрытия воровства и тому, что под видом приносов можно было обирать деньги. Келейник его продавал оные и брал деньги, которые потом отдавал архиерею, а товары брал назад для вторичной и принужденной продажи. Всякому, посвящающемуся в попы, становилась поставка не менее как во 100, в дьяконы 80, в дьяки 40, в пономари 30 рублей, выключая то, что без десяти рублей келейник ни о ком архиерею не доказывал, а со всем тем от него все зависело. Одним словом, они совсем стыд потеряли, и бесстыдство их выходило из пределов. С самых знакомых и таких, которых почитали себе друзьями, не совестился архиерей брать, и буде мало давали, то припрашивал.

Со всем тем бывшего тогда архиерея хвалили еще за то, что он не таков зол был, как бывший до него Пахомий. Тогдашний, по крайней мере, не дрался, а отсылал винных молиться в церкви, а прежний был самый драчун, и об нем рассказывали мне один странный анекдот. Случилось быть в его время в местечке Ранебурге одному богатому и ульев до 300 пчел имеющему попу и определенному туда самим синодом. Архиерей, приехавши в епархию, тотчас об нем пронюхал и надобно было его притащить, надобно было помучить. К несчастью сего бедняка, вздумалось ему поупрямиться; он счел себя не под командою архиерейскою и не хотел по двум посылкам ехать и везть к нему свою ставленную. Архиерей велел притащить его силою и до тех пор его мучил плетьми и тиранил, покуда не вымучил из него 500 руб. и не разорил его до конца. Но сего еще не довольно; но он на сии деньги сделал себе богатое платье и хвастал всему свету, что это платье упрямого попа.

А сим и подобным сему образом обходился он и с прочими своими подчиненными и тем помрачал всю славу, которой достоин был за основание и построение великого оного архиерейского дома и монастыря, которым Тамбов украшался в особливости».

Впрочем, странно было бы рассчитывать на то, что власть церковная будет серьезно отличаться от светского руководства. Тот же Болотов писал: «Не лучше архиерея были и гражданские начальники. Мне и об них рассказывали странные и удивительные дела, а особливо о бывшем до того воеводе Коломнине, который был такой мздоимец, что самая смерть не могла уменьшить в нем алчности его к деньгам.

Рассказывали, что в то время, когда лежал он уже при самой смерти болен, принесли к нему подписывать одну квитанцию, и он, не в состоянии уже будучи говорить, давал знак руками, что он без взятки подписать не велит, и до тех пор сего не сделал, покуда не положили ему на грудь рубля; и не успел он сего сделать и тот с квитанцией выйтить, как закричали, что воевода умер.

Преемник его, г-н Маслов, был еще лучше его. Сей, между прочим, употреблял следующие к обогащению своему средства. Как скоро приведут вора или разбойника, то, не ведя в канцелярию, призовет его к себе, расспросит его, откуда он, кто в тех деревнях богатые и заживные мужики и жители, и сих людей велит ему оговорить, обещая самого за то его освободить. Вор то и сделает, и воевода, призвав его к себе, и выпустит его другим крыльцом на волю, а тех бедных людей разорит и ограбит до основания.

К вящему несчастию, случилось в его бытность быть частым рекрутским наборам, подававшим ему наилучший способ воровать и наживаться, а особливо от однодворцев и дворцовых крестьян. Не успеет кто привесть рекрута, как, содрав с него хорошую кожурину и обобрав, отпускал его домой, а на место его другого представлять приказывал».

Очевидно, что в Тамбове следовало многое менять.

* * *

А перед главным собором сейчас находится монумент Вечной Славы, возведенный здесь к 25-летию победы над войсками Гитлера. Этот монумент – один из наиболее удачных в нашем государстве. Четыре столба, символизирующие четыре страшных года той войны. Внизу – бронзовая звезда с Вечным огнем. Вокруг звезды надпись: «Светлой памяти тамбовцев, отдавших жизни за Родину в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг. 9 мая 1970 г.». На столбах – кольцо Славы с тремя скорбными барельефами – «Однополчане», «Семья» и «Родители». А перед мемориалом – урны с землей городов-героев.

И действительно, когда стоишь у памятника, четко ощущаешь – да, были в нашей истории эти четыре года.

* * *

Улица Степана Разина выводит нас на улицу Советскую, бывшую Большую или же Большую Астраханскую. Это – главная улица Тамбова. Начинается она значительно южнее территории, выбранной нами, а заканчивается гораздо севернее. Но мы все-таки будем последовательны – невозможно объять необъятное. Достаточно того, что каждый раз, перебираясь через эту улицу, мы будем обращать внимание на памятники, украшающие ее вблизи того или иного перекрестка.

Н. Е. Вирта писал: «Большая улица, самая длинная и чистая, застроенная казенными домами, была средоточием властей гражданских, военных и духовных. Все учреждения помещались на этой улице, а во дворе, близ кафедрального собора, жил губернатор. На той же улице в реальном училище, в гимназии и в духовных заведениях приобщали к наукам детей благородных лиц».

Тем не менее Большая, несмотря на свое важное значение, особенной ухоженностью не отличалась никогда. Как, впрочем, и другие улицы Тамбова. Один из современников Державина писал, как выглядел Тамбов в XVIII веке. Город «при открытии наместничества походил на обширное черноземное село. Почти все его дома были крыты соломою, а болотистые улицы выложены фашинником (то есть перевязанными прутьями пучками хвороста – А.М.), изрыты ямами и пересечены сорными буграми. На главной улице весной и осенью протекал широкий и тинистый ручей; на западных окраинах города стояли болота, поросшие лесом и кустарником, богатым дичью».

Со временем ручей с фашинником, к счастью, изжили, но Большая улица все же была довольно далека от идеала.

Один из журналистов сообщал в 1881 году: «При поездках в экипажах на самых бойких улицах седоку от толчков приходилось ежеминутно подпрыгивать в экипаже, рискуя откусить себе язык и подвергнуться другим неприятностям. Вследствие толчков на ухабах некоторым пассажирам доводится и совсем выскакивать из экипажей». Увы, Большая улица принадлежала именно к числу таких особо «бойких».