Читать книгу: «Последний гость «Белого Аиста»», страница 2

Не дожидаясь реакции, Лика продолжила свой путь и скрылась за поворотом. Коридор снова опустел.

Анна медленно опустила взгляд на поднос у своих ног. Мутное молоко, одинокое яйцо, серый хлеб… И рядом с яйцом, прислоненный к керамической подставке, лежал один-единственный колосок спелой пшеницы. Золотистый, с полными зернами, он резко контрастировал с убогостью остального завтрака. Он выглядел так, словно его только что сорвали – хотя за окном лежал снег.

Пшеница.

Холод, не связанный с температурой пола, снова сковал Анну. Перед глазами мгновенно встала картина: бескрайнее поле, слепящее солнце, колючие колосья, хлещущие по лицу, удушливый запах пыли и… меди. Бегство. Ужас. Тень с неба.

Этот колосок был не просто знаком. Он был прямым посланием. Насмешкой. Напоминанием о том кошмаре, который она приняла за сон. Мы знаем, что ты видела. Мы знаем, где ты была. Связь между видением и реальностью (если это была реальность) стала неоспоримой, удушающей. Отель знал её сны. Или сам создавал их.

Она протянула руку, чтобы коснуться колоска, проверить, настоящий ли он, как вдруг…

ХРЯСЬ!

Дверь её комнаты захлопнулась с такой силой, что стены, казалось, содрогнулись. Резкий, оглушительный хлопок эхом прокатился по пустому коридору и мгновенно оборвался, оставив после себя звенящую тишину. Это был не сквозняк. В коридоре не было ни малейшего движения воздуха. Дверь захлопнулась сама по себе, словно невидимая рука с невероятной силой ударила по ней из коридора.

Анна отшатнулась, сердце подпрыгнуло к горлу. Она снова оказалась заперта. В своей белой клетке. Наедине со своими страхами, странными артефактами, отвратительным завтраком и колоском пшеницы – вестником из ночного кошмара.

Первый день? Третий день? Теперь это казалось совершенно неважным. Время здесь текло по своим законам, а двери открывались и закрывались по воле чего-то неведомого и враждебного. Игра началась. И Анна была в ней не гостьей, а пешкой. Или, возможно, призом. Или жертвой. Она посмотрела на сломанные часы Лены на своем запястье. 3:14. Время стояло. А кошмар только набирал обороты.

Глава 2

1

Как она снова оказалась в коридоре? После того, как дверь захлопнулась с силой взрыва, отрезав её от мира снаружи? Анна не помнила. Был ли еще один провал во времени? Или Лика просто открыла дверь своим ключом, своим механическим, кукольным движением, и велела идти за ней, а её сознание, перегруженное ужасом и нестыковками, просто вычеркнуло этот переход?

Сейчас она шла следом за горничной по тому же длинному, тусклому коридору с выцветшим ковром. Лика двигалась впереди, её спина была прямой, шаг – бесшумным и ровным. Её фарфоровое спокойствие действовало на нервы сильнее, чем любой крик. Поднос с нетронутым завтраком и зловещим колоском пшеницы остался за захлопнувшейся дверью №…? Она так и не успела посмотреть на номер. Был ли он тринадцатым?

Молчание в коридоре было почти таким же густым, как тишина в её комнате. Только теперь оно ощущалось иначе – не как вакуум, а как затаенное дыхание. Словно темные деревянные панели стен, бесчисленные белые двери – все они были частью чего-то живого, наблюдающего, ждущего.

Они прошли мимо нескольких поворотов, коридор извивался, как ленивая змея, и Анна окончательно потеряла ориентацию. Потом Лика замедлила шаг и остановилась. Они оказались в чуть более широкой части коридора, где на стенах висели… портреты.

Не случайные пейзажи или натюрморты, а именно портреты. В тяжелых, потемневших от времени рамах. Масло или, может быть, старые фотографии, увеличенные и раскрашенные вручную. Они висели неровно, с большими промежутками, словно кто-то добавлял их сюда постепенно, по мере поступления.

– Галерея №13, – произнесла Лика своим монотонным голосом, даже не обернувшись. Она указала тонким бледным пальцем на один из портретов – ближайший к ним.

Анна подошла ближе. Портрет изображал мужчину лет сорока, в строгом, явно дорогом костюме начала XX века. Усы щеточкой, жесткий взгляд исподлобья, плотно сжатые губы. Фон был темным, почти черным. Подпись на маленькой медной табличке гласила: «Александр Вересаев. Гость №13. 1923».

1923 год. И он был «Гостем №13». Таким же, как гласило письмо, написанное её рукой. Анна перевела взгляд на следующий портрет.

Женщина. Гораздо моложе, может быть, чуть за тридцать. Прическа и платье выдавали середину века – 1950-е. Она пыталась улыбаться в объектив (или художнику?), но улыбка казалась вымученной, а за ней читался испуг или отчаяние. Табличка: «Елена Смирнова. Гость №13. 1957».

Еще один №13. Елена… Имя кольнуло неприятно, напомнив о сестре. Она заставила себя посмотреть на другие портреты. Мужчины, женщины, разные эпохи – по одежде и стилю можно было угадать 1970-е, потом что-то из конца века… Все они были «Гостями №13». Лица были разными – молодые, старые, красивые, обычные, но было в них что-то общее. Что-то помимо несчастливого номера.

Глаза.

У всех у них были одинаковые глаза. Независимо от цвета радужки, от формы, от выражения лица – глаза были холодными. Не просто печальными или испуганными. А мертвенно-холодными. Пустыми. Словно то, что делало их живыми, было высосано до дна. Они смотрели с портретов не на зрителя, а сквозь него, в какую-то свою, известную только им бездну. Это был взгляд людей, которые увидели что-то непоправимое, что-то, что заморозило их души навсегда.

Анна почувствовала, как по спине пробежал уже знакомый холодок. Она смотрела на своих предшественников. На тех, кто был Гостем №13 до неё. Что с ними стало? На табличках были указаны только годы их пребывания… но не даты отъезда. Исчезли ли они в стенах этого отеля, как предупреждала надпись в её сне-дневнике? Их взгляды были ответом, который она не хотела принимать.

– Они все выбрали этот номер, – тихо добавила Лика, словно прочитав её мысли. Фарфоровая маска оставалась непроницаемой. – Или номер выбрал их. Здесь это иногда одно и то же. Пойдемте. Марк ждет.

2

Лика остановилась перед еще одной массивной дверью, отличавшейся от остальных – она была из темного, почти черного дерева, с тяжелой бронзовой ручкой в виде сплетенных ветвей или костей. Горничная толкнула дверь внутрь без стука, и та отворилась с тихим, бархатным шорохом, резко контрастировавшим со скрипами в других частях отеля.

Анну обдало волной густого, сложного запаха. Смесь затхлой сладости старой бумаги и переплетов, острого, грибного запаха плесени, пропитавшего само дерево стен, и… чего-то еще. Сладковато-пряный, смолистый аромат ладана. Как в старой церкви или в склепе, где пытаются перебить запах тления чем-то священным. Сочетание было тошнотворным и странно притягательным одновременно, оно говорило о веках забвения, тайных ритуалах и погребенных секретах.

Они вошли. Библиотека была огромной, гораздо больше, чем можно было ожидать снаружи. Высокие, уходящие в сумрак потолка стеллажи из темного дерева были заставлены книгами. Не современными изданиями в ярких обложках, а тяжелыми фолиантами в кожаных или тканевых переплетах, без названий на корешках, или с тиснеными золотом странными символами, которые Анна не могла разобрать. Пыль лежала на них толстым слоем, но в воздухе не было ощущения заброшенности – скорее, чувство тяжести, накопленной мудрости или безумия.

На массивном столе в центре комнаты были разложены старинные карты. Пожелтевшие, с рваными краями, они изображали не только Алтайские горы, но и какие-то фантастические ландшафты с пометками на незнакомом языке или непонятными символами. Названия – «Колодец Забвения», «Поле Костей», «Зеркальная Бездна» – были выведены готическим шрифтом и вызывали дрожь.

И повсюду были перья. Черные перья. Не такие чистые и почти геральдические, как то белое, что она видела в коридоре. Эти были разных размеров – от маленьких пуховых до крупных, маховых, – и выглядели потрепанными, словно их вырвали в борьбе. Они лежали на книжных полках, на картах, на полу, как будто птицы, обитавшие здесь, постоянно линяли или… их здесь ощипывали. Некоторые перья были собраны в пучки и перевязаны черными лентами, лежащие рядом с тяжелыми фолиантами, как зловещие закладки.

Но главным источником света и самым завораживающим объектом в комнате было огромное витражное окно в дальней стене. Оно горело тусклыми, болезненными цветами – синим, кроваво-красным, болотным зеленым. Изображение было выполнено с пугающим мастерством. В центре был огромный белый аист, стоящий на одной ноге на краю чего-то, похожего на темное озеро или зеркало. Но вместо того чтобы любоваться собой, аист яростно клевал свое собственное отражение. Отражение, в свою очередь, казалось искаженным, зловещим, оно тоже тянуло клюв к настоящему аисту, словно пытаясь утащить его под воду. Стекло вокруг птицы было испещрено трещинами, расходящимися от точки их соприкосновения, словно от удара.

Сцена была символичной и жестокой. Борьба с самим собой? Или с иллюзией? Саморазрушение? Анна смотрела на витраж, и ей казалось, что стекло тихонько звенит, а запах ладана и плесени становится гуще. Это место было не просто хранилищем книг. Это был архив безумия, карта искаженной реальности, алтарь какого-то странного, крылатого культа. И она чувствовала, что её имя скоро тоже впишут в одну из этих пыльных книг или отметят черным пером на одной из этих проклятых карт.

3

Марк Воронов: Владелец отеля. Показывает "Хроники Крылатых".

– Витраж рассказывает историю, не правда ли? – Голос раздался из глубины библиотеки, из затененного угла между двумя высокими стеллажами. Он был низким, бархатистым, с легкой, почти незаметной хрипотцой, и совершенно не походил на безжизненный тон Лики. – Вечная борьба с отражением. С тем, чем ты не хочешь быть, но чем, возможно, являешься.

Анна резко обернулась. Из тени шагнул мужчина. Он был высоким, худощавым, одет в идеально сидящий темный костюм, который казался неуместно элегантным для затерянного в снегах отеля. Волосы темные, с легкой проседью на висках, аккуратно зачесаны назад. Лицо – бледное, почти аристократичное, с тонкими чертами и пронзительными темными глазами, которые смотрели на Анну с пристальным, оценивающим любопытством. Было в нем что-то хищное, несмотря на внешнюю сдержанность. Как у ворона, наблюдающего за своей добычей. На нем, в отличие от книг и полок, не было ни пылинки.

– Анна Коваль, – произнес он, не спрашивая, а утверждая. Легкая улыбка тронула уголки его губ, но не достигла глаз. Глаза оставались холодными, как у фигур на портретах в Галерее №13. – Рад приветствовать вас в «Белом Аисте». Меня зовут Марк Воронов. Я – скромный владелец этого заведения. Лика, ты можешь идти.

Лика, стоявшая у входа, безмолвно кивнула и исчезла за дверью, прикрыв её за собой так же тихо, как и открыла. Её уход сделал атмосферу в библиотеке еще более напряженной, интимной и угрожающей.

– Мой отель… специфическое место, – продолжил Воронов, медленно обводя рукой пространство библиотеки. – Он собирает истории. Собирает судьбы. И иногда… помогает им найти своё истинное направление. Или завершение.

Он подошел к центральному столу, где были разложены карты и черные перья. Его движения были плавными, выверенными, почти гипнотическими.

– Вы ищете ответы, Анна Коваль? Как и многие до вас. Как и те, чьи портреты вы видели. Как и… Гость №13, которым вы, по всей видимости, являетесь. – Он усмехнулся своим мыслям. – Здесь принято вести летопись. Своеобразную.

Он наклонился и извлек с нижней полки одного из стеллажей массивную книгу. Гораздо толще и тяжелее обычных фолиантов. Переплет был из потрескавшейся черной кожи, стянут двумя потускневшими медными застежками в виде когтистых птичьих лап. На обложке не было названия – только тисненый символ: стилизованный аист со сложенными крыльями, внутри которого угадывался человеческий силуэт.

Воронов с легким щелчком расстегнул застежки и положил книгу на стол, прямо поверх карты с надписью «Поле Костей». Он осторожно перевернул тяжелую титульную страницу. Бумага была плотной, желтоватой, словно пергамент. На ней от руки, вычурным каллиграфическим почерком было выведено:

«Хроники Крылатых»

Летопись Преображений и Возвращений

Отель «Белый Аист»

Anno Domini… (дата была стерта или выцвела)

– История этого места, – сказал Воронов, его голос стал тише, доверительнее, но оттого не менее зловещим. – И история тех, кто прошел через его стены. Их поиски, их страхи, их… трансформации. Записи ведутся нерегулярно, но тщательно. Возможно, вы найдете здесь что-то интересное. О себе. О вашей сестре Лене. О тех, кто был здесь до вас под несчастливым, но знаковым номером тринадцать.

Он сделал приглашающий жест рукой, указывая на открытую книгу. Его темные глаза сверкнули в полумраке библиотеки. В них читался вызов и предвкушение. Он не просто предлагал ей прочесть – он наблюдал за ней, изучал её реакцию, словно ученый, поставивший очередной эксперимент. И Анна поняла: Марк Воронов – не просто владелец отеля. Он был дирижером этого кошмара. Или, может быть, его главным экспонатом.

5

Первый Гибрид: Банка с эмбрионом с крыльями (1942). Марк о цели: слить сознание с вечностью через птиц ("видят ветры времени»).

Анна застыла перед раскрытой книгой. "Хроники Крылатых". Запах плесени и ладана словно сгустился вокруг неё, слова Воронова эхом отдавались в черепе. Записи о трансформациях? О её сестре? Она сделала шаг к столу, пальцы сами собой потянулись к грубой пергаментной странице, но тут же отдернулись, словно боясь обжечься. Взглянуть в эту книгу – значило сделать еще один шаг в безумие, признать реальность этого места и его жуткой истории.

Марк Воронов заметил её колебание. Его тонкие губы снова изогнулись в подобии улыбки.

– Не торопитесь, Анна. Летописи требуют… подготовленного читателя. Иногда лучше начать с чего-то более наглядного. С материальных свидетельств наших… устремлений.

Он отошел от стола и направился к одному из самых темных и пыльных стеллажей в углу комнаты. Не к книгам. Этот стеллаж был заставлен не фолиантами, а странными предметами: колбами с мутной жидкостью, какими-то механизмами из потемневшей латуни и стекла, коробками, перевязанными выцветшими лентами. Похоже на лабораторию алхимика или кабинет безумного биолога.

Воронов осторожно снял с полки увесистую стеклянную банку, покрытую слоем пыли. Он бережно протер стекло рукавом своего безупречного пиджака и поставил банку на стол рядом с «Хрониками», под тусклый свет лампы.

– Первый удачный… синтез, – произнес он с ноткой гордости в голосе, как художник, демонстрирующий свой ранний шедевр.

Анна заставила себя посмотреть. Банка была заполнена желтоватой, полупрозрачной жидкостью, в которой плавало… нечто. Маленькое, размером с кулак ребенка. Поначалу оно показалось просто уродливым, деформированным человеческим эмбрионом, какие иногда показывают в медицинских музеях. Бледное, сморщенное тельце, большая голова, закрытые глаза… Но потом она увидела их.

Из спины существа росли два бугорка, из которых торчали недоразвитые, перепончатые… крылья. Они были сложены вдоль тельца, хрупкие и уродливые, похожие на крылья летучей мыши или птенца, вылупившегося слишком рано. Сочетание человекоподобного эмбриона и этих крыльев было тошнотворным, противоестественным.

На банке была приклеена пожелтевшая этикетка с аккуратной надписью, сделанной тем же каллиграфическим почерком, что и заглавие «Хроник»:

«Экземпляр №1. Стадия 4. 17.10.1942»

1942 год. Разгар войны. Кто проводил такие эксперименты здесь, в глуши Алтая, в то время? И что означала эта дата? 17 октября… Где-то она её уже видела… Записка у озера из сна? Нет, не могла же она вспомнить дату из сна…

– Гибрид, – прошептала Анна, чувствуя, как к горлу подступает дурнота.

– Термин слишком… биологический, – мягко поправил Воронов, не отрывая взгляда от банки. В его глазах плясали странные огоньки – фанатизм или безумие? – Мы предпочитаем называть это… слиянием. Попыткой преодолеть ограничения бренной плоти. Видите ли, Анна, люди заперты в линейном времени. Мы ползем от рождения к смерти, видим лишь крохотный отрезок реальности. Мы слепы и глухи к истинным потокам бытия.

Он перевел взгляд на неё, и Анне показалось, что она тонет в его темных глазах.

– А птицы… птицы видят мир иначе. Особенно такие, как наши аисты. Они чувствуют ветер, несут его в своих крыльях. Но не только физический ветер. Они… они видят ветры времени. Потоки прошлого, эхо будущего, вихри возможностей. Они парят над суетой линейности. Наша цель, наша великая цель здесь, в «Белом Аисте», – научиться этому. Соединить человеческое сознание, его глубину и память, с этой птичьей способностью видеть вечность. Слить конечное с бесконечным. Преодолеть смерть не через примитивное продление жизни, а через расширение сознания до границ самого времени. Стать… частью великого потока.

Он говорил страстно, почти как проповедник, но его слова вызывали не благоговение, а ужас. Слияние сознания с вечностью через создание чудовищных гибридов в банках? Использование птиц для доступа к «ветрам времени»? Это было не философией, а бредом сумасшедшего, оправданием для чудовищных экспериментов, следы которых, вероятно, и заполняли эту жуткую библиотеку и пыльные страницы «Хроник Крылатых».

Анна посмотрела на банку с эмбрионом, потом на Воронова. Его аристократическое лицо сияло энтузиазмом. Он действительно верил в то, что говорил. И это делало его еще опаснее.

6

– Конечно, это лишь ранний этап, – Воронов с сожалением коснулся пальцем стеклянной банки. – Несовершенный, грубый. Зародыш, остановленный в развитии. Истинное слияние требует живого носителя. Сознания, которое примет и ассимилирует… дар.

Он снова повернулся к Анне, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на азарт игрока, готового продемонстрировать свой главный козырь.

– Некоторые думают, что это лишь теория. Бредни затворника в горах. Но мы… мы продвинулись дальше. Значительно дальше. Лика?

Анна вздрогнула. Горничная стояла у двери, которую она и не слышала, как открыли. Она вошла так же бесшумно, как и вышла, – фарфоровая кукла, ожидающая приказаний. Её темные глаза были устремлены не на Анну, а на Воронова, с выражением абсолютной, бездумной преданности.

– Подойди, дитя мое, – мягко сказал Марк, но в голосе прозвучали стальные нотки власти.

Лика приблизилась к столу, её движения были плавными, почти механическими. Она остановилась рядом с Вороновым, между ним и Анной. Вблизи её фарфоровая кожа казалась еще более неестественной, словно слой глазури поверх чего-то иного.

– Лика – один из наших самых… успешных примеров, – продолжил Воронов, положив руку ей на плечо. Анна заметила, как горничная едва заметно вздрогнула от его прикосновения, но её лицо осталось непроницаемым. – Она не просто горничная, Анна. Она – Ликосия. Так мы зовем её истинное… состояние. Она одна из тех, кто уже начал свой путь к слиянию.

Ликосия? Название прозвучало как имя какого-то экзотического цветка или древнего божества. Но глядя на Лику, на её пустое лицо и строгую форму, это имя казалось гротескным.

– Покажи нашей гостье, Лика, – приказал Воронов. – Покажи лишь малую часть того, кем ты становишься.

Лика послушно подняла свои тонкие бледные руки к воротничку темного платья. Её пальцы двигались медленно, методично, расстегивая две верхние пуговицы. Она слегка оттянула ткань воротника в сторону, обнажая небольшой участок шеи и ключицы.

Анна невольно шагнула ближе, не веря своим глазам, хотя где-то глубоко внутри ожидала чего-то подобного. Там, где должна была быть обычная человеческая кожа, белая и гладкая, как на лице, картина была совершенно иной. Кожа под воротником была не белой, а какого-то странного синевато-серого оттенка. И она не была гладкой. Она вся была покрыта сетью тонких, но отчетливо видимых темных жил или волокон, которые переплетались под поверхностью, создавая сложный, почти древесный узор. Это не было похоже на вены. Это было плотнее, рельефнее. Жилы слабо подрагивали, пульсировали в странном, неровном ритме, не совпадающем с человеческим сердцебиением. Именно это Анна приняла за проволоку раньше. Это было похоже на обнаженную мышечную ткань, но неправильного цвета и структуры. Живую, но чужеродную.

– «Кровь белых аистов и синева горных рек», как писал один наш ранний поэт, – с усмешкой прокомментировал Воронов, заметив ужас на лице Анны. – Результат замещения. По нашим оценкам, кровь Ликосии уже на тридцать процентов… нечеловеческая. Она ближе к ним, – он кивком указал на витраж с аистом, – чем к нам с вами. Пока что.

Тридцать процентов аиста. Эта фраза, произнесенная будничным тоном, звучала как приговор. Анна смотрела на синеватую, жилистую кожу Лики, на её пустое лицо, и чувствовала, как мир окончательно съезжает с катушек.

– И это дает ей определенные… преимущества, – добавил Воронов, понизив голос до шепота. – Например, она чувствует смерть. Не свою, конечно. Чужую. Приближение конца, эманации угасающей жизни… они для неё как сильный запах или громкий звук. Очень полезное качество в нашем деле. Иногда она знает о судьбе гостя раньше, чем он сам.

Он многозначительно посмотрел на Анну. Чувствует смерть. Лика. Эта фарфоровая кукла с птичьей кровью и жилами-проводами. И она сказала, что Анна здесь уже третий день. Чувствовала ли она что-то?.. Знает ли она что-то?..

Лика медленно застегнула воротник, пряча свое уродливое сокровище. Её лицо оставалось маской. Но теперь Анна видела не просто пустую куклу. Она видела живой экспонат чудовищного эксперимента, гибридное существо, которое ходило среди них, предчувствуя их конец. И вопрос «кто следующий?» зазвучал в голове Анны с новой, леденящей силой.

7

Тридцать процентов аиста. Чувствует смерть. Эти фразы бились в голове Анны, как пойманные птицы, смешиваясь с образом синеватых, пульсирующих жил под фарфоровой кожей Лики и мутного эмбриона в банке. Ладан и плесень больше не казались просто запахами – они ощущались как сама субстанция этого места, проникающая в легкие, в кровь, изменяющая её изнутри. Это было не просто безумие Воронова – это была функционирующая, кошмарная реальность. И она была прямо в её центре.

Паника, до этого момента сдерживаемая шоком и неверием, прорвала плотину. Инстинкт завопил громче любых рациональных мыслей: БЕГИ! Прямо сейчас. Не раздумывая. Пока Воронов упивается своим безумием, пока Лика стоит безмолвной статуей.

Анна рванулась с места. Неловко, спотыкаясь на незнакомом ковре, она бросилась к той самой двери из темного дерева, через которую они вошли. К единственному известному ей выходу из этой проклятой библиотеки. Рука вцепилась в холодную бронзовую ручку в виде сплетенных костей. Дернула. Еще раз!

Дверь не поддалась. Ни на миллиметр. Она была заперта. Или не заперта – просто монолитна, словно приросла к косяку, словно вырезана из одного куска с самой стеной. Она толкала, тянула, трясла тяжелую дверь изо всех сил, но та оставалась неподвижной, глухой к её отчаянным усилиям. Словно само пространство отеля решило не выпускать её.

За её спиной раздался тихий смешок. Марк Воронов даже не сдвинулся с места. Он стоял у стола, все так же положив руку на плечо Лики, и наблюдал за её беспомощной попыткой бегства с выражением спокойного, почти отеческого сожаления. Или издевательства.

– Бежать? Куда, Анна? – спросил он мягко, когда она, задыхаясь от паники и бессилия, обернулась к нему, прижавшись спиной к несдвигаемой двери. – Отсюда нет простых выходов. Особенно для Гостя №13. Этот отель – не просто здание. Это… структура. Лабиринт. С особыми правилами входа и выхода.

Он сделал неопределенный жест в сторону стены напротив витража – стены, которая до этого казалась просто заставленной высокими книжными стеллажами. Но теперь Анна заметила, что в одном из проемов между стеллажами висит большая, развернутая карта. Та самая, старинная, пожелтевшая, которую она видела на столе раньше, только в гораздо большем масштабе, закрепленная на стене, как зловещее панно.

– Если вы действительно хотите уйти, вам придется… путешествовать, – продолжил Воронов, подходя к карте. Он указал на неё длинным, элегантным пальцем. – Наша маленькая, искаженная версия Алтая. Она не совсем совпадает с географией внешнего мира, как вы могли заметить. У нас свои достопримечательности.

Его палец скользнул по пергаменту, останавливаясь на отдельных точках, отмеченных странными символами или черными кляксами, похожими на застывшую смолу.

– Вот, например, – его ноготь коснулся значка, напоминающего темный водоворот. – Колодец Забвения. Место, где воспоминания тонут… или всплывают самым неожиданным образом. А здесь, – палец переместился на обширную область, испещренную мелкими крестиками, – Поле Костей. Там прошлое встречается с будущим в довольно… буквальном смысле. А это, – он указал на изображение расколотого, переливающегося овала, – наша жемчужина. Зеркальная Бездна. Говорят, там можно увидеть истинное отражение… или потерять его навсегда.

Названия звучали как главы из самой жуткой сказки или путеводителя по аду. Колодец Забвения. Поле Костей. Зеркальная Бездна. Анна смотрела на карту, и ей казалось, что она видит не просто рисунок на пергаменте, а план её собственной, предопределенной пытки. Эти места – были ли они реальны в пределах отеля? Или это были метафоры её внутреннего состояния, этапы пути через собственную травму, срежиссированные Вороновым?

– Двери здесь ведут не всегда туда, куда ожидаешь, Анна, – сказал Марк, отступая от карты и снова сверля её своими темными глазами. – Иногда, чтобы выйти, нужно пройти через. Через свои страхи. Через свои воспоминания. Через саму суть этого места. Готовы ли вы к такому путешествию? Или предпочитаете остаться в безопасной, но вечной библиотеке, изучая хроники тех, кто шел до вас? Выбор, как всегда, за вами. Хотя… боюсь, Гость №13 редко выбирает легкий путь.

Дверь была заперта. Карта на стене указывала путь в кошмар. Анна стояла между двух огней, пойманная в ловушку, которая была одновременно и физической, и ментальной. И она понятия не имела, какой выход страшнее.

8

– Физические двери – это наименьшая из ваших проблем, Анна, – голос Марка Воронова прервал её лихорадочные мысли, заставив снова посмотреть на него. Он отошел от зловещей карты Алтая и теперь стоял посреди библиотеки, словно лектор перед единственным, нерадивым студентом. Лика оставалась безмолвной тенью у его плеча.

– Вы думаете, что заперты в комнате, в библиотеке, в отеле? Это… примитивное понимание ловушки. «Белый Аист» устроен сложнее. Это не просто здание из камня и дерева. Это… узел. Точка пересечения. Конфлюэнция, если хотите. Не только пространств, но и времён.

Он сделал паузу, давая словам впитаться в затхлый воздух, пропитанный ладаном и плесенью.

– Вы спросили про выходы. Они есть. Разумеется, есть. Но они редко ведут наружу, в тот мир, который вы оставили за снежной пеленой. Чаще они ведут… в другое место. Или, что интереснее, в другое время.

Анна смотрела на него, пытаясь ухватить смысл. Другое время? Она вспомнила слова Лики: «Вы здесь третий день». Это не было ошибкой? Это была… одна из версий реальности?

– «Дни», как вы их воспринимаете, здесь не всегда следуют линейно, – продолжил Воронов, его темные глаза внимательно изучали её реакцию. – Пробуждение не гарантирует продолжение вчерашнего дня. Иногда можно проснуться… в дне позавчерашнем. Или в дне, который еще не наступил. Или в дне, который будет повторяться снова и снова, с незначительными вариациями, пока… пока не будет выполнен некий сценарий. Или пока гость не найдет нужную дверь.

Он снова кивнул на карту на стене.

– Некоторые места здесь – как Колодец Забвения или Зеркальная Бездна – служат не только локациями, но и… переходами. Вратами между днями. Иногда и между… жизнями.

Между жизнями? Анна похолодела. Портреты в Галерее №13… Неужели это были не просто предыдущие гости, а… другие итерации? Другие попытки прожить одну и ту же ловушку?

– Те лица в галерее… Как вы думаете, они были просто посетителями, проезжающими мимо? – Воронов словно прочитал её мысли. – Каждый «Гость №13» оставляет здесь свой след. Свой отпечаток. Иногда этот отпечаток становится настолько сильным, что начинает жить своей… квази-жизнью. Отражением в кривом зеркале времени. Теоретически, можно найти выход не только из текущего «дня», но и в иную «жизнь» – возможно, более удачную. Или гораздо худшую. Правила игры гибки, но жестоки.

Он улыбнулся своей ледяной улыбкой.

– Но как? Как найти эти выходы? – выдохнула Анна, чувствуя, как отчаяние смешивается с крупицей безумной надежды. Если можно вернуться в другой день, до всего этого…

– О, это самая интересная часть, – глаза Воронова сверкнули. – Здесь нет универсальных ключей или четких инструкций. Двери открываются не столько физическим ключом, сколько… состоянием. Поступком. Осознанием. Иногда это найденный артефакт, как тот, что, возможно, уже лежит у вас в кармане. Иногда – пережитое воспоминание. Иногда – определенное слово, произнесенное в нужном месте. А иногда… жертва. Отель – живой организм, Анна. Он реагирует на своих обитателей. Он предлагает пути, но никогда не гарантирует результат. Переходы между днями и жизнями – это не гарантированное спасение. Это скорее… погружение глубже в лабиринт. Попытка переиграть партию с незримым противником, который сам устанавливает правила по ходу игры.

Он замолчал, давая ей осознать всю глубину ловушки. Не просто стены и запертые двери. А само время, сама личность – все было текучим, ненадежным, подчиненным извращенной логике этого места. Он не предлагал ей спасения. Он описывал механизм её пытки.

9

Марк Воронов помолчал, позволяя Анне переварить его рассказ о правилах безумной игры, в которую она была втянута. Он видел страх, отчаяние и зарождающееся безумие в её глазах – и, казалось, находил в этом определенное удовлетворение.

– Конечно, я не могу оставить вас совсем без… путеводной нити, – сказал он наконец, его голос снова стал мягким, почти вкрадчивым. Он подошел к своему столу, где все еще лежали раскрытые «Хроники Крылатых» и банка с уродливым эмбрионом. Проигнорировав их, он выдвинул небольшой ящик в столешнице и извлек оттуда еще один предмет. – Как гостеприимный хозяин, я должен предложить вам следующий шаг. Возможность продвинуться дальше по лабиринту. Или, если угодно, глубже.

Он протянул руку. На его бледной ладони лежал ключ. Но это был не просто ключ.

Он был странной, сюрреалистичной формы. Основание и головка были сделаны из того же темного, потускневшего металла, что и ключ №13, который все еще ощущался твердым комком в кармане Анны. Но стержень ключа был выполнен… в виде миниатюрных песочных часов. Две стеклянные колбочки, соединенные узким перешейком, были впаяны в металлическую оправу. Внутри верхней колбы находился мелкий черный песок – или, скорее, зёрна, иссиня-черные, блестящие, как антрацит. Несколько зерен уже успели просочиться в нижнюю колбу, но большая часть оставалась наверху, готовая продолжить свой путь. Сам ключ был тяжелым, холодным и вызывал необъяснимое чувство тревоги, словно держал в руках не просто механизм для отпирания замка, а какой-то инструмент для управления самим временем – или его извращенной версией, царившей в отеле.