Меж землёй и небом

Все крепко, вроде. В тот же миг

Поднялся узел над волнами,

Как лебедь белый, бьет крылами,

Под синью вечною парит,

Вдаль улетает торопливо.

«Ну, Седовлас, подарок – диво!» –

Промолвил князь и пал в песок,

Неправда ли, поспать часок

Он заслужил тем испытаньем?

Оставим витязя, за тканью

В края родные держим путь…

Над лесом стройным, над морями,

Над острыми, как меч, горами

Вода, способная вернуть

Княжну младую к жизни прежней,

Летит, качаясь в вышине,

А значит, есть еще надежда

Услышать голос чудный, нежный,

Что душу трогает извне.

За ней летим вниманьем быстрым –

Под нею градов череда,

И отблеск лунный серебристый

Укрыл платами купола.

Минуя теремные кровли,

Кудрявый непослушный дым…

Подобно древу в чистом поле

Он вырос из печных глубин,

Стремится из печного недра,

Но вмиг хозяин быстрый неба

Развеял дымные сады,

Позволив ткани между делом

Быстрее влагу донести

К заветной цели, на опушку

Близ новгородской стороны.

И ткань летит, она послушна,

Легка, надежна, простодушна,

Как те, на ком стоят миры.

Не Новгород ли долгожданный

Встает средь елей и берез,

Не Седовлас ли на поляне,

Как бы хватая узел тканый,

К высотам руки превознес?

Узнав хозяина, тряпица

Спешит к ладоням старика,

Меж пальцев нежится, вертится,

Желая перед ним открыться,

Дары с востока показав.

Ее он хвалит и скорее

Сосуды те несет княжне.

«Успеем, доченька, успеем!» –

Все шепчет в бороду себе.

Вот гроб хрустальный отворился,

И с первым утренним лучом

Лик юной девы окропился

Водою мертвой, как ручьем.

Свершилось: снова бьется сердце,

Дыханье наполняет грудь,

Ну а глаза закрыты дверцей…

Чтоб вновь не дать княжне уснуть,

Воды живой упали капли,

Сняв тяжесть с девственных ланит.

Уста сомкнулись и обмякли,

Взор озарился, и навряд ли

Сегодня будет он закрыт!

Арина взглядом ненасытным

Обводит даль из-за куста,

Ей ново все и любопытно,

Не узнает она места.

Как будто с чистого листа

Жизнь – и ужасна, и прекрасна!

Она не помнит Седовласа,

Ни кто она, ни кто отец –

Как ни пытался ей мудрец

Напомнить прошлое… Напрасно:

Княжна проснулась, память – нет!

Что делать с бедною девицей –

Вести ли в терем? Скрыть княжну,

Пока к ней вновь не воротится

Хоть мимолетная крупица

Воспоминаний, что в плену.

К тому ж, злодей еще на воле,

А значит, может статься, вскоре

Попробует Кривун опять

Княжны невинной жизнь отнять…

Волшебник силится понять:

У князя – земли на ладони,

Он сам велик, дружины ряд,

Мечи остры их, крепки брони,

Как прежде, быстроноги кони,

Но нет, они не защитят

От колдовской коварной силы!

Девицу лучше отведу

В селение, в обычном мире

От бед ее уберегу.

«Ну, что же, доченька, пойдем! –

Себе позволил старец молвить, –

Тут недалече старый дом,

Где я попробую напомнить

Тебе о времени былом».

Арина скоро согласилась,

И полчаса лишь миновав,

Печь жаркая вовсю топилась,

Бурлил отвар душистых трав.

Поверх сорочки белоснежной,

Обняв девичий хрупкий стан,

Теперь кружился сарафан,

И, дополняя те одежды,

Коса струилась по плечам.

Узнать в ней дочку Святополка,

Правителя земель Руси,

Пожалуй, смог бы, да и только,

Что сам отец, и то вблизи,

Но он горюет за стеною.

Тем временем как наши двое

Уселись переговорить,

Уж рог потряс округу воем,

Дружина князя полным строем

К селенью мирному спешит.

Заходят смело, всюду рыщут,

Взгляд скачет зайцем – тут и там,

Взошли под Седовласа крышу,

Прошлись по четырем углам.

«Окромя старца и девицы,

Нет никого!» – кричит один.

«Прошу, хозяин, не сердиться,

Скрывается от нас убийца,

Причем из наших же дружин…» –

Слова промолвив горьки эти,

Старшой оставил старца кров,

Пытливым взором не заметив

Самой княжны переодетой,

Как лист дрожащей средь ветров.

За ним вослед спешит с вопросом

Седой волшебник: «Витязь, кто?!

Кто свою душу опорочил?

Кому покой ни днем, ни ночью

Теперь неведом, и за что?».

Гремел ответом воевода:

«Князь Яр из северных дружин!» –

Сомкнулись тучей неба своды,

И слезы горькие природы

Смочили борозды морщин.

Умчались кони вороные,

Но Седовлас стоит, как тын,

И скачут злобно перед ним

Грядущего дела лихие,

Где гибнет мир среди руин.

«Теперь-то замысел мне ясен –

Кривун, он всех переиграл.

Но разве труд наш был напрасен?

Арина вот жива – отлично,

Сомненья прочь! – старик сказал, –

Ну, а пока что самолично

Мне в город стоит поспешить.

Правитель в гневе, но частично

Смогу глаза ему открыть».

Собравшись, наказал Арине

Не покидать укромных стен,

И только день придет к кончине,

Он воротится насовсем,

И волноваться нет причины.

Прощаясь взглядом, наша дева,

Пока могла, за старцем шла,

А дома, скромно пообедав,

Помыла избу, прибрала,

И у окна себя найдя,

Уселась, зеркальцем вертя.

«Ну, здравствуй, значит, я – Арина,

Пусть память и не признает,

Но это, все же, мое имя,

И чувствую – душа поет

На сочетанье звуков ладных,

А значит, старец молвил правду!

Что там еще он мне твердил,

Не про отца ли про родного?..»

Пыталась оживить хоть слово,

Но вспомнить не хватило сил.

И резвое вниманье снова

От прошлого отвлечено…

Так устремив свой взор в окно,

На девиц красных хороводы,

На молодецкие бои,

Арина жаждала свободы,

Но не осмелилась пойти,

Переча слову Седовласа.

А в руки взяв иглу и нить,

Сумела время разделить

С тем, что осталось ей подвластно,

И пальцы не смогли забыть.

Игла бежит, за ней вдогонку

Ползет причудливый узор,

Пронзая нитью ситец тонкий.

Расшит уже по самой кромке

Рукав, и ворот, и подол.

За рукодельем незаметно

Бежали долгие часы,

Уж луч последний разноцветно

Прибавил тающей красы

Закату, всем его изгибам.

Арина с предовольным видом

Глазами мерила свой труд,

За неимением подруг

Себя сама же похвалила:

«Ай, мастерица, ну, расшила,

Приданное, считай, готово!» –

Шутила девица, смеясь,

За шуткою надежду кроя,

Что жениха ей молодого

Судьба готовила сейчас.

К нему вернется наш рассказ,

Но позже. Нынче любопытно,

Чем занят в граде Седовлас?

Сумел ли правды мудрый глас

Огонь утишить ненасытный,

Что в сердце отчем разгорясь,

Готов был жечь, и без разбору?

Так старец подошел к забору,

В воротах низко поклонясь,

Спросил у воина дозора,

Не покидал ли город князь?

Пред ним отчет держал охранник:

«Со смерти дочери своей

Князь вечно бледен и печален,

Ему сейчас не до людей!

В затворе, в гриднице высокой

Проводит думные труды,

Оттуда слышится то вопль,

То безответные мольбы…

Страшатся все его тревожить,

Он в гневе порубить ведь может,

А лишней головы-то нет!» –

Таков был витязя ответ.

И пожелав ему всех благ,

Волшебник свой направил шаг

Мимо купеческого ряда

И мимо расписных хором,

И в самом сердце Новограда,

Открылся старческому взгляду

Высокий терем в сто окон.

И видит путник наш усталый:

В тени дерев разлился пруд,

У вод плечистый, величавый

Стоит, вздыхая, древний дуб,

Свидетель тайн времен минувших,

Все знает и все помнит он –

И глас княжны, под ним поющей,

И яд отравы вездесущий,

И князя хриплый, страшный стон.

Перед крыльцом слуга встречает

Поклоном низким и немым,

Ведет до нужного чертога

И там, оставив у порога,

Вдруг исчезают, бог-то с ним…

«Входи!» – раздался глас тревожный.

Вошел волшебник, что же зрит?

Престол резной, на нем сидит

Великий князь, и меч не в ножнах –

В руке трясущейся блестит.

«Зачем пожаловал, кудесник?

Тебе ль не знать, что в чудеса

Моя разбитая душа

Поверит только после мести –

Умрет злодей, как дочь моя!» –

Изрек правитель, гнева полный,

Все сотрясая гласом тем.

И только Седовлас спокойный

Стоял недвижно между стен,

На вызов гневный отвечая:

«Я вижу, князь, ты опечален,

Возможно даже, не в себе,

Коль сам не видишь, что серчаешь

И в смерти дочки обвиняешь

Того, кто верен был тебе!».

Не ждавший дерзости великой,

Вскипел безумный Святополк,

Хоромы заполняя криком…

Волшебник наш покорно смолк.

«Ты не был там, старик несчастный,

Не видел тот последний пир –

Один лишь Яр не ел, не пил,

Избрал момент и яд ужасный

В стрелу каленую вложил!

Убийца был хитер, коварен –

Сумел на раз всех обмануть,

Мол, яд кипел в ее стакане,

А он спасти желал княжну!

Я понял, только поздно было –

Вот здесь, с собой наедине…

Мне тайна страшная открылась,

Как будто голос чей извне

Поведал, что на самом деле

Случилось на глазах моих.

Сомнений нет!» – и князь затих,

Брезгливым взглядом окатив

Морщины – времени теченье,

Что повидали на веку

Утраты тень и свет рожденья,

Чудес великих дуновенья

И чар ужасных череду.

«Услышь же, князь, что я реку! –

Волшебник громко отозвался, –

Тебе ль не знать, кто Яр таков,

Ведь он за Русь не раз врезался

В толпу бесчисленных врагов.

Не ты ль желал такого сына,

Не ты ль молился небесам,

Чтобы воспряла вновь дружина?

Почто не веришь ты глазам –

Ужель тобою не замечен?

Кто от беды его берег

Молитвой жаркой в бурю сечи? –

Арина, радостный цветок!

Она открылась мне однажды,

Да разве тайна в том была,

Что каждой клеточкой она

Стремилась к другу, точно жажды

Неведомой была полна?!

И Яр всем сердцем деву любит,

Ты видел сам: и в громкий пир

Наш богатырь не ел, не пил –

Не потому, что мыслил худо,

А чтобы пламенный рассудок

Остался ясным, как и был –

Чтоб мог он глас услышать чудный,

Чтоб мог поймать он робкий взгляд,

Чтоб жар, пылающий под грудью,

Сумел в себе он удержать…

Позволь же мне еще сказать:

Злодей тут есть, но не изменой

Он в град попал, а колдовством.

Хитрее лиса, тише змея,

Пред ним распахнуты все двери,

Да что таить – ты с ним знаком.

Тот шепот, голос темной ночи,

Который в душу смог залезть,

Твой ум печальный заморочив,

Навлек неправедную месть –

И есть убийца ненасытный!

Очнись же, князь, ведь твоя дочь…»

Правитель рек: «Поди же прочь!

Хотя, постой – скорее, стража,

Схватить седого колдуна!

В темницу, пусть его накажут,

Изменник лживый все расскажет.

Его избу спалить дотла,

Но поутру – так всяк узнает:

Кто воле князя изменил,

Пусть меч мой в гости ожидает

И места ищет средь могил!».

Так старец вещий угодил

Невинно в тяжкие оковы.

Княжна же Седовласа ждет,

А витязь слышит звон подковы

Во сне и видит скакуна полет.

Песнь четвертая

Проснулся Яр и бодр, и светел,

И мнится: видел он во сне

Избу горящую и ветер,

Несущий жадно дым и пепел

К чужой закатной стороне.

И там, во сне, у пепелища

Чей образ вдруг узрел герой?

Сквозь сажи беспокойный слой

Вставала молодость девичья

Его возлюбленной одной!

Волненье чувств, рассудка тяжесть

И в то же время сердца жар,

Все говорит: свершилась радость –

Арина вышла из-под чар.

«Она жива!» – и с этой мыслью

Оседлан конь, уж скачет рысью,

Вдоль брега набирает ход –

И вновь летит над гладью вод,

На полдень грудью устремленный.

Князь счастлив, думою влюбленной

Он подле милой час проводит,

Затем другой, и так бы день,

Да только в мысли, как под ноги,

Кривун все лезет, точно тень.

Проникнув в пламенные грезы,

То словно рядом, то вдали

Он, мрачный, появиться может,

Влюбленных наших потревожить

И скрыться в дебрях головы

Бесследно, точно не бывало.

И так опять, опять, сначала…

«Довольно! – рявкнул Яр. – Достало!

Уж скоро – голову даю –

Схлестнемся в праведном бою,

Готовься, гнусный чародей,

Тебе несдобровать, злодей!»

Яр скачет по местам равнинным

И рощам свежим, по холмам

И речкам хладно-торопливым,

По грозным, сумрачным горам,

И всюду, где он ни промчится,

Яр вопрошает встречный люд:

«Кривун – известно, что за птица?» –

В ответ же слышит: «Небылица,

Злодей придуман, слухи врут.

Будь гостем!» – витязя зовут

В свою покойную обитель.

Но мимо скачет князь младой,

Он ищет правды, ищет битвы,

Он жаждет заслужить покой.

И вот однажды над рекой

Тень странная за ним сгустилась,

Яр слышит рог – призыв на бой,

Вдали, он видит, конь враной,

Несется всадник, ночь спустилась,

Земля трепещет под ногой.

Оправив щит, врагу навстречу,

Не дрогнув, богатырь летит.

Ужель Кривун на смертну сечу

Решил свой облик объявить?

Несутся к смерти славны вои,

Все ближе, ближе эти двое,

Клинки стальные обнажив.

Полшага разделяет их…

Но что случилось, что такое?

Яр вдруг свернул и стороною

Объехал воина простого,

К земле меч быстрый опустив.

Стоит средь поля, околдован,

Так, точно страх сковал его,

Но страх для Яра незнакомый,

А вот противник чернобровый

Известен князю, и давно.

Не с колдуном на поле вешнем

Столкнуться нынче довелось,

А с братом названным небесным,

С кем, было время, бились тесно

И разом побеждали злость.

«Руян! – над полем пронеслось, –

Неужто ты не узнаешь?»

«Замолкни, трус! Убийца гнусный!

Предатель верной земли русской,

От смерти нынче не уйдешь!» –

Гремел Руян, несясь со свистом,

Пронзая воздух, как мечом,

И вот уже к лицу лицом.

Столкнулась сталь, поднялись искры,

Конец у сечи грозной близко,

Один забвенью обречен…

Тут, слава Богу, конь с конем

Узнались, пятятся, мотают

Досель послушной головой,

Друг с другом биться не желают

И ищут участи другой.

Что славы рухнуть в чистом поле,

Причем от братской же руки?

Ведь было время, было слово –

Чтоб не случилось вдруг худого,

Друг против друга не идти!

Забыты речи побратимов,

Забыты верности дары,

И по пришествии поры

Обеты, видно, обратимы…

Увы, Руян все хочет биться,

Коня ругает, злится, злится,

В седле натягивает лук.

Герой же наш не торопится

В ответ стрелой вооружиться

И разорвать обетов круг.

Он до последнего не верил,

Что бьются други наяву,

И тот, кому бы жизнь он вверил,

Отпустит все же тетиву.

Князь ожидает, смотрит прямо,

Взывая к другу еще раз:

«Услышь же, братец мой упрямый,

Кто б лук твой нынче ни направил –

Не хочет счастья он для нас!».

И только праведное слово

С его слетело языка,

Стрела взвилась и с диким воем

По направлению к герою:

«Прощайся с жизнью!» – понесла…

Но вот дела – воткнулась рядом,

Не долетев и двух шагов.

Еще не мазавший в врагов,

Руян с остекленевшим взглядом

Свой выстрел повторить готов.

Вновь целится – и снова мимо,

Рука не слушает его.

Против хозяина свово

Она восстала справедливо,

Не служит голове безумной,

Вступившей в сговор с клеветой,

А подчиняться безрассудно –

Не для десницы удалой.

Не смерть нести ее призванье

И все живое погубить,

Она давала обещанье –

Пусть хрупок мир, его хранить.

И как Руян в седле не прыгал,

Как не вопил и не стонал,

Как лук тугой не изгибал,

Он, все ж, ни разу не попал

И Яра из седла не выбил.

Пустой колчан дрожит от гнева,

Усталый крик в последний раз

Из ненавидящего зева

Над полем свежий воздух тряс:

«Ты чародей! Все слухи – правда,

Со смертью дружный договор

Ты заключил, и вот награда –

Неуязвимость и позор!

Еще мы свидимся с тобою,

Уж я тогда не промахнусь,

Но знай, враждебною и злою

К тебе я мыслию стремлюсь!» –

Промолвив, бросил крест нательный,

Знак братских нерушимых уз,

Руян с презрением о землю

И ускакал, втоптав союз.

Что витязь наш – за ним в погоню,

Желая друга вразумить,

Рванулся было, да тут понял,

Что тщетны будут разговоры

И чары этим не разбить.

Подняв свой крест с печальным видом,

«Прощай, Руян! – промолвил тот, –

Клянусь, заклятие спадет,

Брат брата боле не обидит,

Злодей от кары не уйдет».

Коня направив в край пустынный,

Вновь в думу витязь погружен.

Кривун, конечно, не всесильный,

Но вот уж врать – злодей силен.

Стравить их, кто на поле брани,

Спина к спине, плечом к плечу,

Невозмутимым щитами,

Не раз давал отпор мечу!

Смогу ли? Справлюсь! Одолею…

Сомнений вьется шумный рой,

И неизвестность чародея

Пугает витязя порой.

Не ясен лик врага, и тайна

Рождает образ в голове:

То с крыльями, то великаном,

То бородатым мерзким карлой

С ужасной силой в бороде.

Час от часу идти сложнее,

Цветов и трав манящий дух

Уж боле над землей не веет,

Красоты вянут и скудеют,

Один песок и там, и тут.

Куда ни глянь, текут барханы,

Лишь изредка скупая тень

От белоснежных караванов,

Плывущих по небу упрямо,

Надета шапкой набекрень,

Но вскоре сей убор съезжает…

Невыносимая жара

И дух, и силы выпивает,

Как чаши праздные, до дна.

На пике дня остатком воли

Курган осилив, наши двое

Стоят, вдаль взором устремясь:

Что чует конь, что видит князь?

Вдали, дымясь, горит кострище,

Шатров заманчивых ряды