Сказки для долгой ночи

Валерия Скритуцкая

Тая и морское дно

Говорят, они выходят при полной луне, чтобы танцевать на берегу под россыпью звёзд, под отчаянную песнь ветра. Говорят, они когда-то жили на суше, но скрылись под водой от безумия этого мира. Некоторые даже верят, что они заманивают мужчин, соблазняют их, а потом выпивают всю кровь до последней капли, чтобы вечно оставаться молодыми и дышать под водой. Но иные спорят: всё не так. Да, заманивают и соблазняют, но не убивают – уходят с избранником на пару лет в земной мир, чтобы выносить, родить и выкормить дитя. Затем оставляют ребёнка с отцом, а сами ныряют обратно в воду и там, на морском дне, живут себе счастливо. Если подробнее расспросить тех, кто живёт у солёных вод, можно узнать и то, что чадо этих одиноких мужчин так или иначе окажется у воды, желая узнать о своём происхождении. Случается это не раньше, чем ему – а чаще ей, – исполнится десять лет.

*

– Ты хоть понимаешь, что вокруг нас море?

Тая пожала плечами, оставаясь безучастной. Ну да, она слышала, что и таким море бывает: лужи тут и там, пучки трав островками. Больше напоминало болото. Гладкие камни и чайки смотрелись здесь несуразно.

– Странное море.

– Немного другое, правда?

Папа подмигнул в зеркало заднего вида, намекая на недавний разговор. «Немного другим тяжелее заслужить всеобщую симпатию, зато обязательно найдутся те, кто бесповоротно влюбится в них», – так он сказал. И привёз её к этому странному морю. Тая хмыкнула, а папа в ответ нажал на кнопку, опуская заднее стекло. Он победил, как и всегда.

– Вау, какой воздух солёный! Нигде так солёно не пахнет!

Вчера Тае исполнилось десять. Она хотела пригласить друзей, но папа посадил её в машину и увёз дальше, чем она могла ожидать, – и даже ещё дальше.

Тая любила всё солёное. И море, конечно, любила. Заплыть туда, где берег еле виден, чтобы только волны вокруг, чтобы в нос попали брызги. Интересно, а в этом море из луж вообще плавают?

Дом стоял на горе. Ветра свистели на чердаке, сменяя друг друга, но никогда не умолкая. В доме пахло рыбой. Сети, снасти, блёсны, крючки – всё это было разбросано на столе, на стульях, на полу, на подоконнике, повсюду. Тая приехала сюда впервые и с интересом осматривалась, а дедушка, которого она тоже встретила впервые, сразу начал рассказывать о том, что на блесну сейчас совсем не ловится, а ловится на твистер: это такие маленькие резиновые рыбки кислотных цветов, очень красивые. У дедушки была лодка на колёсах. В отлив он выезжал на ней, а когда вода прибывала, плыл, и там, уже на глубине, ловил рыбу. Глаза у дедушки были широко посажены, как и у Таи, вокруг – морщинки-лучики: он много смотрел на солнце и улыбался. Только рассказав обо всех рыбацких премудростях, он спросил, как её зовут. Он ничего не знал о внучке.

– Тае вчера исполнилось десять, – сказал папа.

Тогда дедушка наконец взглянул на неё по-настоящему. Пристально так. Заметил и необычный оттенок в светлых волосах, и кристальную голубизну глаз. Кивнул несколько раз собственным мыслям и, пробормотав что-то невнятное, вышел из маленькой гостиной. Было слышно, как скрипят ступени старой деревянной лестницы, а потом тяжёлые шаги на втором этаже, туда и обратно. Открывались дверцы и ящики – дедушка что-то искал. Ни Тая, ни папа не сдвинулись с места, только неловко улыбнулись друг другу. Лестница снова заскрипела.

– Вот. Подарок тебе, а то что ж я…

Тая приняла из рук дедушки фонарик, старый и тяжёлый, с ребристым переключателем, перемотанный в двух местах изолентой.

– Спасибо.

А потом – Тая сама не поняла, как так вышло, – её одну отпустили, нет, даже отправили к морю.

Разве это правда море? Лужи… И песок так смешно свернулся горками, на спагетти похож. Она разулась, закатала штанины и пошла по тёплой песочной кашице, которая просачивалась между пальцами. Тут и там валялись мидии, спутанные с водорослями, а крабы, воинственно выставив одну клешню, зарывались в илистое дно. Солнце слепило, порывы ветра трепали волосы, но ногам было так тепло и приятно, что хотелось идти и идти.

Тая не сразу заметила, как вода поднялась выше щиколоток, как намочила закатанные джинсы. Пришлось поднять их до самых колен, но вода уже захлёстывала и колени. Тая словно очнулась ото сна. Она поняла, что ушла слишком далеко от берега и прилив застал её врасплох. Заходя в море, она видела других детей, шлёпающих по солёным лужам, а ещё пожилую пару с сачками и ведром. Сейчас вокруг никого не было, одна только вода. И как наползли тучи, она тоже не заметила. Сердце застучало сильно-сильно: ей ещё никогда не было так страшно.

Тая развернулась, чтобы бежать. Нет, уже плыть – вода прибывала быстро. Но тяжёлый дедушкин фонарь тянул ко дну, а разжать руку никак не выходило, словно он прирос к ладони. Вода дошла до шеи, наполнила солью ноздри, накрыла с головой. Ноги оторвались от дна, и Таю потянуло вниз. Никакого дна уже не было. Всё глубже уходила Тая, всё темнее становилось вокруг. Ей бы спасаться, но вместо этого она нажала на ребристый переключатель и открыла глаза.

Здесь было тихо. Ветер остался снаружи. В полосе света на дне Тая разглядела тропу, вымощенную ракушками: они сверкали, словно драгоценные камни. Девочка опустилась на дно и пошла по тропинке, освещая себе путь. Неизвестный мир должен был испугать её, но вместо этого казался смутно знакомым. Может, он виделся ей во снах, а может, она сочинила его таким однажды, лёжа на горячем песке.

Вскоре её взору открылся чудесный сад. В нём огромные жемчужины лежали на чёрных лепестках, алмазные раковины переливались самыми нежными оттенками розового и голубого, а ещё были золотые, такой совершенной формы, что весь надводный мир по сравнению с ними казался нелепым. Водоросли извивались змеями, гипнотизировали, приобретая самые причудливые формы. Цветы неописуемой красоты склоняли огромные бутоны, из них выплывали пузыри, разлетаясь жемчужинами прямо Тае в руки.

Красота вокруг завораживала. Тае бы любоваться цветами, но взгляд притягивали мутно-зелёные водоросли, меняющие свой вид. Показалось, или они приняли вдруг очертания дома, где они жили с папой? Вот только окна были как будто глазами, уставились на неё, не моргая. Снова это дурацкое чувство: мы вместе, а ты – другая. Так ей всегда внушали те, кто из этих окон выглядывал.

Тая моргнула, и множество глаз моргнули вслед за ней. Медленно и тяжело из песка выросли массивные щупальца, поползли в разные стороны, оттолкнулись – и огромное чёрное тело отделилось от водорослей. Это не было метаморфозой: на морском дне и впрямь таилось Чудовище. Оно тоже приходило во снах – или она его выдумала, лёжа на горячем песке и вдруг покрывшись мурашками.

Тая бросилась бежать, но еле двинулась с места. Тогда она оттолкнулась и поплыла: так выходило чуть быстрее, но всё равно недостаточно. Одно движение огромного тела, и щупальца уже тенью нависли над ней, окружили. Чудовище могло бы схватить, но вместо этого сотнями глаз… Сотнями окон наблюдало, как Тая лишается сил. Но если она сдастся, то не проснётся в тёплой постели, – с этого дна так просто не всплыть.

«Папа… Па-ап…»

Словно он мог оказаться рядом.

«Помогите!»

Кто услышит её со дна?

Вдруг волной прокатился заливистый смех, разноцветные пузыри поднялись со дна и защекотали по коже. Смех повторился, разбился на множество голосов, звонких и весёлых. Блеснула серебряная чешуя, закружились купола переливчатых юбок. Из длинных волос, напоминавших пену волн, сплетались узоры, а тонкие руки извивались в гипнотическом танце. Их она не видела во сне и не выдумывала. Она силилась представить хоть одну из морских жительниц, но образ всё не складывался. А сейчас она узнала её сразу.

Тая что есть мочи поплыла в круг танцующих дев, под защиту пёстрых пузырей. Теперь она стала ядовитой для Чудовища, и щупальца отступили.

Её потянули за руки, прижали к груди – и слово, которое она так давно мечтала произнести, сорвалось, наконец, с губ.

Мама взглянула на неё кристально-голубыми глазами, поцеловала в лоб и стала гладить по волосам, напевая песню из детских снов. Мамины подруги вторили ей хрустальными голосами, а потом снова смеялись.

– Мне так страшно, – призналась Тая.

– Ну конечно. Конечно, страшно, милая. Но ты справишься.

– Чудовища… Как быть с ними?

– Вот так просто и быть, – звонко ответила одна из подводных дев. – Сёстры, братья рядом – и чудища рядом. Всему есть место.

– И вы их не боитесь?

– Смейся, Тая!

– В глаза Чудищу? – робко предположила девочка.

– Зачем же? У него столько глаз, с ума сойдёшь, пока во все заглянешь. Ты смейся, глядя в своём направлении. И танцуй, непременно танцуй. Всегда! Пусть всё станет танцем.

И Тая танцевала среди серебряных юбок. Кажется, из её волос тоже получались причудливые узоры.

Когда она устала, то опустилась и прилегла на один из лепестков, а мама присела рядом. Она стала рассказывать истории, и Тая то засыпала под них, то вновь просыпалась.

– Ты часть моего мира, а я часть твоего. Так будет всегда, – сказала мама, и тогда Тая уснула крепко-крепко.

Она даже не почувствовала, как её вынесли из воды и бережно положили на берег. Но открыв глаза, увидела перепуганное папино лицо, потом услышала, как он отчаянно зовёт её по имени. Он много говорил: «Зачем? Как я мог? А если бы? Прости…»

Тая только улыбнулась и сказала тихо:

– Я часть её мира. Она часть моего.

Тогда папа кивнул и крепко прижал её к груди, ещё не зная, что изменилось. Зато Тая знала: отныне всё стало танцем.

Ирина Власова

Василисин лес

Они жили в краю, затерянном в зелёных сумерках северного леса, что огибал деревушку на косогоре. Домов было много, но все они жались друг к другу, и лишь одна разбитая дорога вела к другим поселениям.

Василиса жила здесь с бабушкой и дедушкой. Росла, как нежный цветок, в любви и ласке их грубоватых морщинистых рук. Русые косы с завитками, как у барашка, глубокие глаза, как озёра холодные, – она была красива, но рассеяна. Подобно ветру порой пролетали мимо неё наказы бабушки. И пусть Василиса любила слушать сказки, припылённые временем, когда садилась перебирать малину или подставляла волосы под деревянный гребень, все мысли её витали в воздухе, в мечтах. Потрескивание голоса успокаивало, она могла уснуть прямо там, где застала история, пока смех дедушки не будил её. Совсем не поучали и не пугали слова бабушки до одного дня, который должен был стать самым лучшим.

Василиса больше всего мечтала пойти с дедушкой в пугающий бескрайностью лес, ощутить касания утренней росы и холодных ветвей на коже, увидеть тайны темнеющих троп. Бабушка не пускала пока, чувствовала: быть беде.

– Но я хочу в лес! Хочу собрать целую корзину грибов! А вдруг и орехи найду? Это было бы так здорово! Ярослав меняет жёлуди только на шкуры, дедушка уже не может долго охотиться.

Тяжело вздыхала бабушка каждый раз и молчала, но однажды ответила, сдавшись:

– Будь по-твоему. Не удержу тебя боле. Ступай с дедушкой завтра в лес.

Радость захлестнула Василису, она похвасталась всем подружкам, всем наобещала, что найдёт что-нибудь эдакое. А бабушка, пока спящей внучке волосы расчёсывала, всё переживала: уж больно рассеянной была внучка.

Наутро дедушка посмеивался, наматывая на ноги портянки, Василиса проверяла все корзины на прочность, а бабушка тенью стояла рядом и надеялась, что муж не забыл вечерний наказ.

– Василиса, есть одно очень важное правило. – Дедушка нахмурился, поднялся и взял длинную трость из дуба, которую сам когда-то выточил. – В лес нужно ходить только с оберегом. Я лично в это не сильно верю, – он глянул на жену, – но без оберега беда может приключиться.

– Почему? – От любопытства Василиса вся вытянулась.

– Ещё мой дед говаривал, что с лесом что-то неладно… А, не бери в голову. Это было прежде. – Дедушка отмахнулся. – Мы носим обереги скорее по традиции. Давно уже лес не шалил.

– Будь осторожна, – вмешалась бабушка. – Давно или не давно, а боязно мне. На, возьми, – она протянула небольшой брусок. – От дедушкиной трости. Будет твоим оберегом. Не потеряй. А лес раньше…

– Евдокия! – Дедушка сурово топнул ногой. – Не морочь девушку сказками. И сама себя не волнуй. Не было происшествий давно.

Василиса шла за дедушкой, дрожа от напряжения. Сердце несмелое колотилось, как барабан, но верило в лучшее. Верило, что дедушка защитит. И оберег. Она вертела в руках брусок и чувствовала от него тепло. Да, ей точно ничего не грозило.

А в лесу было хорошо: шорохи по коже, слабый шёпот ветра, каскады света в зелёном сыром царстве. Василиса глядела вокруг и видела, как прекрасно ломаются лучи в ветвях, как они прячутся у самой земли в папоротниках. Зелень касалась её лица, щекотала, холодила, смешила. Она зашла глубже в папоротниковое поле на склоне оврага, села на корточки и смотрела вверх, чтобы уловить все переплетения зелени, света, тьмы, поблёскивающих пылинок в воздухе. Василиса ещё не поняла, что начала тонуть. Засмотревшись, она обронила оберег на опушке, потеряла тропу, которой ушёл дедушка, и травы сомкнулись вокруг её рук.

Василиса дёрнулась и испугалась. Травы затянули стан. Дышать глубоко она больше не могла, а вырваться – тем более. Оставалось только кричать, звать на помощь, но лес не отзывался, не трогало его горе девушки. Да и как тронуло бы, если она сама оберег потеряла, сама себя в ловушку загнала!

Кричала, кричала Василиса и вскоре ослабела. Теперь она только тихо плакала. Вдруг увидала, как заяц в траве мельтешит. Из последних сил подала голос:

– Зайка, помоги! Я оберег обронила, можешь поискать?

– Помогу тебе, Василиса. Ты всегда три морковки мне у края огорода оставляешь – как не помочь!

Убежал заяц. Ждала его Василиса, ждала, только он не вернулся. Стало темнеть. Вдруг увидала, что дятел над ней на сосне сидит, свою музыку барабанит. Из последних сил подала Василиса голос:

– Дятел, миленький, помоги! Я оберег обронила, можешь поискать?

– Помогу тебе, Василиса. Ты всегда орешки мне на окне оставляешь, как бы трудно они вам ни доставались, – как не помочь!

Улетел дятел. Ждала его Василиса, ждала, только и он не вернулся. Совсем вечер наступил. Василиса уже дрожала от холода, ноги всё больше в траве утопали. Забирал её лес.

Вдруг увидала, что перед ней лиса сидит – старая, с шерстью, истерзанной боями и временем, но со взглядом мудрым и острым. Не могла Василиса её позвать, не осталось сил.

– Повезло, что я пришла, а не серый волк – так бы мне только косточки твои оплакивать. Слыхала про твою беду, заяц и дятел рассказали. Заплутали они. Лес хитрый, но я хитрее. Помогла им, помогу и тебе. Оберег не вернуть, но знаю я другое средство.

Лиса приблизилась к Василисе, щёки лизнула, и те налились румянцем – пришла в себя Василиса.

– Знавала моя мать твою бабушку, когда та ещё маленькой Дуней была. Тогда она тоже в лес без оберега сунулась, в бурьяне запуталась. Матушка моя еле подоспела, поведала ей один наговор, что помогает от леса спастись. Я его не знаю – матушка была самой хитрой и вредной лисой, в секрете его хранила. Но ты разговоры бабушки повспоминай, авось и говорила его тебе. Больше ничем не помогу. Вспоминай. Вспоминай, пока не стемнело!

Ушла лиса. Последнее яркое пятно исчезло в темноте, и осталась только непроглядная зелень. Не восхищала теперь она Василису, только мучила. Стала она все истории бабушки перебирать, сказанные и громко при солнце, и шёпотом при луне. Корила себя за невнимательность, легкомыслие – только глубокой ночью вспомнила.

Совсем маленькой Василиса играла на краю леса, шишки искала, строила из них крепость. Бабушка рядом травы собирала на чай, да всё на лес косилась. Вдруг шевельнулось что-то в кустах – она корзину обронила, внучку подхватила и ветром домой понеслась. Слышала Василиса, как сердце быстро стучало, но не могла понять, чьё оно, бабушки или её.

– Что случилось?

– Васька моя маленькая, не ходи в лес без защиты, не ходи. Он злой. Он души молодые забирает, ему это сил прибавляет. Давно прогневали его люди, сжечь хотели, а теперь он мстит, пусть и не так злостно, как раньше. Если вдруг попадёшь туда, скажи: «Лес дремучий, лес могучий, меня не забери – домой отпусти, меня дома родные ждут, оплакивать будут».

Но что могла тогда понять маленькая Василиса? Подумала, что бабушка сильно устала, да и забыла этот разговор. Но сейчас вскинула голову, сжала руки в кулаки и прошептала слова заветные, пугающие.

– Лес дремучий, лес могучий, меня не забери – домой отпусти, меня дома родные ждут, оплакивать будут.

Тут папоротники развязались, а Василиса упала на траву и уснула, как в яму провалилась. Голод и холод забрали у неё последние силы.

Не знала Василиса, сколько проспала, – очнулась на опушке. Рядом следы лисьи расползлись, морковка и орешки лежали: видно, звери помогли. Только доела Василиса гостинцы, как увидала: бабушка к ней бежит, заплаканная, напуганная. Не успела Василиса ничего сказать, как та к ней на шею бросилась, стала обнимать, целовать и ругать на чём свет стоит:

– Как могла ты оберег потерять, как могла такой невнимательной быть! Хорошо, что живая! А дедушка тебя до сих пор по лесу ищет.

– Я дедушку не брошу, я пойду его искать! – Василиса бесстрашно поворотила в лес, но бабушка её за руку схватила:

– Стой! Возьми мой оберег и смотри внимательней, чем раньше. Второй раз лес может и не вернуть.

Надела Василиса бабушкино колечко с редким камнем, и снова пошла в лес. Опять красиво свет играл, ветер пылинки раздувал, но Василиса крепко кольцо держала, под ноги смотрела да вслушивалась. Она чувствовала себя зверем на охоте: текла в ней смелость волчья, зоркость орлиная.

День ходила, второй, третий. Не ела, не пила, почти не спала. Но не было дедушки нигде. В слезах хотела Василиса возвращаться домой, как увидела то самое папоротниковое поле. А там – дедушка, весь во мхе и в траве, словно уже часть леса. Хотела было броситься к нему, но остановилась: стыдно стало. А дедушка заметил её, улыбнулся и сказал голосом таким, будто жёлуди стучат о кору:

– Не печалься, Васька, не скорби. Забрал меня лес. Но я с ним договорился, лесничим стал. Теперь буду за порядком следить, нрав его укрощать. Это моё наказание, что Дуне не верил и тебя не уберёг.

Не успела Василиса ничего ответить, как исчез дедушка. Только на мягкой траве осталась дубовая трость. Подняла её Василиса, домой снесла, а потом долго и упорно, с порезами и ранами, вырезала браслет себе на руку и больше его не снимала.

В лесу с той поры стало мало людей пропадать, а Василиса уходила дальше всех, приносила редкие плоды и травы и уже никогда ничего из внимания не упускала.

Ольга Вуд

Ящерка

Ей снился полёт. Бескрайние поля проносились далеко внизу. Леса с остроконечными верхушками сосен приближались быстро, неизбежно. Озёра могли бы отразить её, показать светящееся счастьем лицо и свободу полёта, но ночь не позволяла рассмотреть детали. Над водной гладью мелькал только сгусток темноты, не более.

– Ве-еся… Веська! Проснись! Сколько можно дрыхнуть?! Вот, снова изгваздалась. Ночью в кусты бегала?

Веся тяжело, устало перевернулась на другой бок, чтобы не слышать раздражающего высокого говора старшей сестры Нежи. Со дня на день Нежа должна была оставить родительский дом и переехать к будущему мужу. Там она будет помогать по хозяйству уже его семье.

Непроизвольно Веся подумала: поскорей бы это случилось. Тогда можно будет просыпаться в тишине, и комнатушка станет собственной, и в сундук с одёжкой никто лазить не будет, и готовки меньше. И родителям помогать Веся будет одна, и просыпаться придётся раньше, чтобы успеть с домашними делами. И поговорить по душам будет не с кем, и уже будет не до смеха перед сном.

Веся рывком обернулась к сестре, схватила её в крепкие тесные объятия, чтобы показать всю сестринскую любовь.

– Уф, – невольно выдохнула Нежа, – тише ты, ящерка, не так сильно.

Ящерка. Как же Веся будет скучать по этому прозвищу. Она получила его от сестры за то, что постоянно облизывала губы. Казалось бы, зачем так часто? Если сохнут, намажь жиром. Но Веся умудрялась даже помазанные губы облизывать. Тогда Нежа посмеялась, что Веся, словно змейка, пробует воздух. Но змеи в их местах были опасные, дурные. Ящерки же каждую весну и лето приходили к дровнику и загорали, нежась на солнышке, будто подле человека солнце теплее.

*

Ближе всех Весе была только сестра. Иногда она раздражала, но случалось это не часто. Подружки тоже были, и много. С ними Веся проводила почти все свободные вечера. То они ходили на речку купаться, а то и гадали, если храбрость била в голову. Порой бродили по полю в поисках соколиных перьев, желая, призвать суженого, а порой подначивали местного деда-чудака, от которого потом убегали с безудержным звонким хохотом, который разносился на всю округу.

Деда-чудака звали Инго. Одни считали его дурачком, другие же – колдуном. Инго постоянно ходил в длинных, пыльного цвета одеждах, скрывавших всё тело. Руки он прятал в длинных рукавах, но однажды Веся всё же увидела, что пальцы у деда Инго скрючены, словно больные ветки, и отливают неприятной мертвецкой синевой. И на ладонях, которые однажды мелькнули, когда он прогонял назойливых девчонок от калитки, виднелись незнакомые знаки, символы. Они потом раз или два снились Весе, будто она вся в этих знаках и никак не может их с себя стереть.

Веся любила своих подруг, но близости с ними не ощущала. Они могли выслушать сетования на родителей, одолжить ленточку в волосы, рассказать о необычной встрече на лесной тропе. Но личные душевные терзания Веся не решалась им поведать. Одним переживанием она не могла поделиться даже с сестрой.

Веся вышла не красавицей, но среди подруг была одна – Мана, статная, воздушная и притягательная. Она, словно наливное яблочко, была красна, кругла и, словно яблочко, манила собой.

Когда впервые Веся почувствовала другой, не дружеский интерес к Мане, – испугалась. Убежала от подруг в разгар веселья, когда все уже сплели венки и пришло время одаривать молодцев. Весе до дрожи в пальцах хотелось вверить свой венок Мане. Но никто никогда не делал подобного.

Тогда-то Веся и начала летать по ночам – во сне.

Вначале она летала над своим домом. Видела его с высоты, будто птица, разглядывала настил на крыше, склонённые деревянные головы лошадей на коньке, чистый ухоженный огород. Потом стала летать над деревней и над домом Маны. В одну из ночей Веся даже увидела, как старший брат Маны выходит в нужник. Что-то насторожило его, и он поднял голову. Весе показалось, в его глазах мелькнул испуг, и она тут же стала отдаляться от дома.

После этого она редко появлялась подле жилья Маны, а стала летать вдаль. Она поднималась высоко-высоко, к самым звёздам. Чудилось, она даже сможет их достать, чтобы подарить Неже – или Мане. Но звёзды никак не давались: чем выше поднималась Веся, тем холоднее ей становилось.

*

Нежа покинула родительский дом, и Веся осталась одна. Теперь на неё свалилось вдвое больше обязанностей. Она не успевала к подругам, а если и освобождалась раньше, то уже не находила сил бродить с ними по околице.

После осенней жатвы выдались последние тёплые деньки, и тогда Веся, наконец, вырвалась из дома, словно голубка из заточения. Душа пела и предвкушала озорство. Жизнь налаживалась, всё становилось как раньше. Но не успела она влиться в круг, как поняла, что подруги отдалились от неё, хоть и держались открыто, свободно. Чувствовалось напряжение. Радка, как всегда, хохотала больше всех и сразу же представила Весе свою сестру:

– Веся, это Тайя. Эту зиму она будет жить у нас. А так Тайя из соседней деревни. Верно, сестра?

Тайя застенчиво кивнула. Она рассматривала Весю, и та тоже не сводила глаз с новой девушки. Тайя была противоположностью Маны: низкая, худенькая, светленькая, вся какая-то бледная и невзрачная. Но глаза пронзительного серого цвета, как осеннее небо перед моросящим дождём, словно смотрели прямо в душу. В гладкой косе Тайи сияла шелковистая лента под цвет глаз.

Веся облизнула губы. Внутри сладко забурлило, зашевелилось, зацарапалось. Низ живота обдал жар, приятно разлился по всему телу. Ноги начало тянуть, как после долгого трудового дня, а пальцы закололо, будто обувка враз стала тесной.

Прогуливаясь по деревне, играя в хоронушки, Веся замечала, какие взгляды бросала на неё Тайя: то обернётся и глянет украдкой, а то встанет истуканом и прямо смотрит, не стыдясь. От необычного внимания голова Веси кружилась, в груди разливалось волнение и предчувствие. Подобное, она вспомнила, чувствовалось в её первый полёт во сне.

На следующий день Тайя пропала. Родные говорили, что слышали, как она вставала ночью: пила воду, потом затихала в сенях, вскоре легла, вновь встала… Но когда и куда вышла – никто не знал. И только Веся с замирающим от недоброго чувства сердцем и покрывшей все руки гусиной кожей отыскала поутру в своей кровати шёлковую ленту цвета хмурого дня и еле выскребла красновато-бурую грязь из-под ногтей.

Накануне ночью Веся опять летала. Во сне. Она помнила, что на этот раз полёт был более волнителен и тяжёл, словно на плечи или руки повесили пудовые гири.

Тайу искали седмицу, две, три – но так и не нашли. Ночи стали предзимние, холодные, поутру ещё зелёная трава и опавшие листья похрустывали от покрывшей их стужи. Веся с подругами догуливали последние осенние деньки. Радка не появлялась: родные переживали, как бы и она не пропала. После случившегося подруги стали косо поглядывать на Весю: думали, её возвращение и внезапная пропажа Тайи как-то связаны. Но больше никто не сгинул, и деревня подуспокоилась.

*

С первыми холодами начались весёлые посиделки в домах, в тепле и безопасности. Веся решила связать рукавички для сестры: через пару недель Нежа должна была приехать в родительский дом погостить. За работой Веся не заметила, как возле неё оказалась Мана.

– Что мастеришь?

– Рукавички. Сестре.

Веся засмущалась, сама не зная, отчего. Сердце забилось часто, быстро, будто она встретилась с безобидным, но диким животным.

– Как Нежа поживает? Как ей замужняя жизнь?

– Неплохо. Она счастлива, хоть и скучает по родным. А ты зачем спрашиваешь? – Веся подняла глаза на Ману. Та ответила долгим, таинственным взглядом. – Ох, неужели ты выходишь?..

– Тш-ш! – Мана выбросила пухлую ладошку и прижала её ко рту Веси. Сухие, чуть шершавые, пахнущие шерстью пальцы мягко опустились вначале на щёку, потом прочертили по загоревшимся от чужого тепла губам. – Молчи. Ещё ничего не решено. Просто приходили сваты. Отец пока не ответил им.

Мана была единственной женщиной в семье – три брата и отец оберегали её, будто сторожевые псы последнюю выжившую овечку.

Веся коротко кивнула и облизнула губы. Благодарно улыбнувшись, Мана тихо вышла из сеней.

Мир, такой привычный и родной, пошатнулся. В горнице тягуче, перчёно запахло потерей: Веся вновь её испытала, как и летом, когда уходила Нежа. Руки перестали двигаться, только дрожали от неверия. В волнении она попрощалась с подругами и ушла домой.

*

Веся проснулась с петухами, раньше солнышка. Она лежала в мокрой – от пота? от дождя? от снега? – кровати и пыталась понять, что ей приснилось, а что случилось на самом деле.

Необъяснимый, неясный сон не давал покоя, тревожил душу. Веся опять летала. Во сне. Над своим домом. Потом – над домом Радки. Потом подлетела к дому Маны и… начала свистеть. Свист был особенный, призывной. Вскоре отворилась дверь, и вышла отрешённая Мана: в длинной белой рубахе, волосы размётаны тёмным покровом по плечам и спине. Мана подняла глаза, и Весе почудилось, что в них она наконец-то рассмотрит своё отражение, но не успела: глаза закатились, Мана упала в обморок.

Потом – полёт над чернеющим молчаливым лесом. Его тишина казалась испуганной, а не сонной. Вновь ей было тяжело и сложно лететь.

И только с рассветом Веся узнал, что Мана пропала.

*

– … Видел его как-то ночью. Огромный, что гора. Весь чёрный, будто сама мгла вышла на охоту! Летал над нашим домом. Я ещё тогда заподозрил неладное. И Тайю он утащил – как пить дать!

– Ох, нехорошо-то как! Беда пришла. Что же делать?.. Как зверя изловить?.. – причитали старушки, столпившиеся вкруг Мануша, брата Маны, который всё и рассказал.

Веся несла гостинец одной из подруг, захворавшей от переживаний, когда увидала гомонящий народ. Она поняла: Мануш что-то – или кого-то – видел. Но кого именно, пока не разобралась.

– Да кты ж ей-то был? – прошамкала старушка, что стояла дальше всех от Мануша: видать, она не слышала всей истории. Про себя Веся поблагодарила её: отчего-то самой не хотелось привлекать внимание.

– Ящер! – выкрикнула женщина совсем рядом. Веся вздрогнула, попятилась. Дурное предчувствие заползло червями под кожу, шевелясь, извиваясь. – В наших краях завёлся потусторонний ящер! И девок он утаскивает!

Мануш глянул на бойкую женщину, потом перевёл тревожный, тёмный взгляд на Весю. Он смотрел пристально, оценивающе, будто заживо сдирал слой за слоем, чтобы добраться до правды, которую Веся и сама не до конца знала.

В гостях она пробыла недолго, умолчав об увиденном – кабы подруга не испугалась. Но внутреннее чутьё подсказывало: не потому промолчала, не того опасалась. Ушла домой незадолго до темноты. Улицы были пустынны. Веся шла, и ей казалось, что в домах плачут дети, но их тотчас успокаивают обеспокоенные матери, а за спиной перешёптываются женщины – но, оборачиваясь, Веся не видела никого. Только ночь кралась позади, пряча её волнение под покрывалом.

– Веся! – раздалось вдруг со стороны дома. – Веся, беги!

И Веся побежала – домой. Кричала мама. Она плакала, о чём-то просила, уговаривала – но её не слышали. Навстречу Весе вышел Мануш вместе с другими двумя братьями Маны.

– Что это?

Мануш держал в руке серую ленту и кусок кружева от рубашки – Веся нашла его у себя в сундуке после пропажи Маны. Туда же и запрятала, да поглубже, подальше – только бы не видеть красное пятно на рваной кружевной оборке. Запоздало подумала: надо было избавиться, сжечь тряпки, а не хранить так, словно это могло вернуть Тайю и Ману.

Веся не успела ответить. Пронзительно заголосила мама, на голову больно опустилось что-то тяжёлое – и наступила настоящая ночь.

*

Веся проснулась от боли. Стучало в голове, саднили колени. Руки покрывали маленькие полукруглые ранки, похожие на следы от ногтей. Но больше всего болела грудь – точнее, чесалась, будто в ней поселилась перхотка, которая искала выход.

Веся почесала грудь, но так и не избавилась от жжения: хотелось зарыться глубже, под кожу и поскрести внутри. Тут она обратила внимание на потолок. Знаки едва проступали, почти не выделялись на дереве. Если смотреть прямо, узоров даже не видно, но стоило повернуть голову, и Веся уловила лёгкое свечение: чёрточки, палочки, уголки.