Я больше не бельгийская принцесса

Но противная она не только потому, что не хочет становиться матерью, даже совсем не поэтому. Противная она, потому что презирает людей. Вот меня, в частности. И всем своим видом показывает это. А презирает она меня, потому что я – русская и потому что «понаехала». Серьезно, она в первую же нашу встречу мне это сообщила. За лучшей жизнью, говорит, приехала, знаем мы таких, мол, много вас тут, нахлебников, приезжаете, а налогоплательщики за вас платят, а вы, мол, на пособие живете и ничего не делаете. Я тогда попыталась ей возразить, что приехала я к мужу, что лучшей жизни не искала, просто встретила человека, что дома у меня была прекрасная работа на телевидении, что у меня высшее образование, что я уже нашла работу в этой чудесной стране и что никто не платит мне никакого пособия. Но она осталась при своем мнении.

В общем, не стала я поддерживать беседу с Мод и тут же поймала на себе взгляд мужа, который выражал недовольство. Я ответила ему глазами, мол, не обязана я болтать и отвернулась.

Франсуа же поинтересовался у Мод о ее жизни вместо меня. Она живо принялась рассказывать. Что-то про своих лошадей, про соревнования, в которых она принимала участие. Я особо не слушала. Я наблюдала за Сашей и Сэм. Они все еще разговаривали у качелей. Сэм махала руками, объясняя что-то мальчику, Саша смотрел на нее во все глаза и явно не понимал, о чем это она. До меня долетали какие-то обрывки фраз, что-то про обезьян, по-моему, пыталась рассказать Сэм ребенку. Во всяком случае, я явно слышала слово «monkey» . Скоро Сэм надоело разговаривать с Сашей и она пришла к столу, Саша тоже слез с качелей, прибежал ко мне, забрался на колени.

– Сэм мне рассказала, что у них в Таиланде обезьян держат в клетках, – объявил Саша.

– В зоопарке, наверное, – ответила я, – или, может, дома держит кто-то.

– Нет, когда они себя плохо ведут, ну обезьяны, тогда их ловят полицейские и сажают в клетки, так она сказала.

Я кивнула. А что, кто их там знает, может, так оно и есть.

Стэфан услышал наш разговор с Сашей и принялся гоготать.

– Нет, не про обезьян речь была, – объяснил он, давясь смехом, – это Сэм ему про тюрьму рассказывала. «monkey» – это у нее тюрьма.

Тут, услышав знакомое слово, встрепенулась Сэм.

– Ес, ес, бэд мен ми манки, – сообщила она и вцепилась обеими руками в невидимые прутья, изображая, что она за решеткой.

Мы с Сашей переглянулись. А Стэфан объяснил нам, что Сэм называет тюрьму обезьянником и хотела, видно, наказать Саше вести себя хорошо, чтобы никогда не попадаться полицейским.

– Она очень любит детей, – подытожил Стэфан, встал из-за стола и пошел к Марку и Франсуа, которые вертели на мангале колбаски.

– Сэм сказала, что меня посадят в тюрьму? – встревоженно спросил меня Саша.

– Нет, – резко ответила я, – ты же не в Таиланде, да и на обезьяну не похож.

Саша со мной согласился.

Мы с ним еще какое-то время посидели за столом. Поскольку разговаривать нам с Сэм и Мод было не о чем, а мужчины с бокалами водили хороводы вокруг мангала, сидели мы молча. Только Мод вела беседу с Сашей. Она интересовалась, как поживает его мама, рассталась ли с Мишелем, с кем начала встречаться. Ну нормальная такая беседа с пятилетним мальчиком. Когда же она спросила у Саши о том, спал ли уже новый мамин кавалер у них дома, я забрала Сашу, и мы пошли гулять с Лаской по окрестностям нашей деревни.

Первым делом мы отправились к ослам. Ушли от шоссе, где стоял наш дом, свернули на проселочную дорогу и зашагали. По обеим сторонам дороги поля были засеяны кукурузой.

– Когда маис созреет, придем за ним. Соберем и сварим дома, а потом будем есть с солью. Знаешь, как вкусно будет, – рассказывала я Саше.

– Папа не разрешит. Воровать нельзя.

– Что значит воровать? Мы просто возьмем несколько початков, когда будут убирать с поля. Когда ее собирают, всегда остается на земле, вот мы и соберем.

– Все равно папа не разрешит..

– Да мы его и спрашивать не будет. Просто соберем и все.

Саша кивнул, но как-то неуверенно, он-то хорошо знал своего отца.

Мы подошли к ослам. Два серых и один черный – Сашин любимый – они издалека завидели нас и уже тыкали свои морды в изгородь, показывая нам, как они хотят есть. Ослы всегда хотят есть. Такие уж они обжоры. Мы кормили и кормили их сочной зеленой травой, рвали и просовывали между прутьев, а они брали стебли своими мягкими губами, пережевывали и качали головами.

Оборвав всю траву возле ограды, мы пошли дальше. Шли и болтали: о коровах и ослах, о школе и Сашиных друзьях, о том, кем он хочет стать, когда вырастет. В общем, о том, о чем нормальные взрослые люди говорят с детьми. А еще я пообещала как-нибудь порисовать с Сашей красками. Оказывается, ни разу еще за свои пять лет он не держал в руках кисточку и никогда не рисовал акварелью или гуашью.

– Мама говорит, что я все перепачкаю, – объяснял Саша, – краски же такая вещь. Нельзя мне еще рисовать.

– Все тебе можно, не слушай ты никого, порисуем.

Саша улыбнулся.

Вот у них, у этих бельгийцев, какие установки. Лучше не разрешать ребенку рисовать, чтобы не испачкался, чем дать возможность маленькому человеку почувствовать цвет. Бред какой-то. Они вообще мало что детям разрешают. И ничему не учат. Когда я год назад приехала жить к Франсуа, Саша не умел даже одеваться самостоятельно. Ему не разрешали. Вымыть руки сам он тоже не мог. Просто протягивал ладошки и ждал, пока ему их намылят. Ничего он не умел. Его даже кормили, чтобы не испачкался и на пол не уронил. Я, честно говоря, думала поначалу, что он отстает в развитии, что у него какой-то диагноз. Потому что он особенно ни во что не играл, не бегал, не кричал. Он сидел обычно аккуратно одетый, с уложенными гелем волосами, у себя в комнате и тихонько играл в своих бономов – человечков: всадников или героев звездных воинов.

Но потом выяснилось, что все с ним нормально. Просто ему ничего нельзя, а то испачкается, порвет новую рубашку, или еще что. Однажды я рассказала Саше, что можно лазить по деревьям и собственноручно затащила его на дерево в нашем саду. Саше понравилось, Франсуа орал на меня. «Как ты можешь предлагать ребенку такое?» – кричал он. Я пыталась объяснить, что все под контролем, что я его страховала, что он не свалился бы с этого несчастного дерева. Но выяснилось, что дело вовсе не в том, что Франсуа опасался за здоровье сына, он переживал, что тот порвет джинсы. «Это дурные манеры – лазить по деревьям!» – подытожил муж.

«Comme tu veux», – ответила я, но все равно, когда Франсуа был чем-нибудь занят, например, футболом по телевизору, мы с Сашей лазили на дерево. Даже я залезала назло мужу.

В общем, Саша – вполне нормальный ребенок. На той неделе я научила его кататься на велосипеде. Франсуа кричал что-то про дополнительные колесики, которые нужно непременно прикрутить к велосипеду, но я смеялась ему в лицо. «Саше уже пять лет! Какие колесики? Себе прикручивай!» «Но Тома я учил кататься на четырех колесах. И это, скажу тебе, не так просто. Ты же все всегда знаешь наперед! Вы же, русские, самые умные!» И еще добавил свой коронный аргумент, мол, детей я никогда не воспитывала, откуда мне знать, как их учить. Но я тогда взяла Сашу и ушла с ним и велосипедом на площадку возле муниципального бассейна. Часа полтора мы с ним тренировались, и домой Саша уже ехал на двух колесах совершенно спокойно. Ну упал, может, пару раз, зато был счастлив и город собой.

Когда мы вернулись от ослов, гости уже расправились с мясом. Три бутылки вина были выпиты, и теперь каждый занимался своим делом: Мод загорала в шезлонге, Сэм вязала (она всегда брала с собой вязание), Стэфан спал, а Франсуа с Марком сидели на скамейке возле декоративного пруда, пили кофе, дымили и беседовали. Понятно, что не интеллектуальные беседы вели мужчины. Разговаривали о машинах. Марк держал нелегальную мастерскую по ремонту автомобилей, а еще торговал подержанными. Поэтому если не о детях он говорил, то говорил о своем деле. Нам с Сашей мяса оставили. Мы перекусили. Я убрала со стола грязные тарелки и затолкала их в посудомойку так, как нужно мне, а не так, как требует того Франсуа. Хорошо, что он не видел, а то опять бы орал. Он меня откровенно выводит из себя этой посудомойкой. Чтобы поставить тарелки в чудо-технику, нужно сначала протереть каждую салфеткой, потом ополоснуть горячей водой, и только потом можно ставить.

В чем тогда смысл этой самой посудомойки, если приготовление к ее использованию занимает столько времени и отнимает столько сил? Тогда уж проще вымыть самой. Но у Франсуа на все свой, европейский, ответ. Так, говорит он, посудомойка прослужит долго и не будет ломаться. Бред какой-то! Знал бы он, что вот уже год, я через день запихиваю в нее грязные тарелки, не протертые салфеткой, и ничего, работает машина и не жалуется.

Когда дело было сделано, я отправила Сашу в его комнату, чтобы он отдохнул, подремал, или посмотрел книжки, а сама тоже уселась в шезлонг, читать.

Но почитать мне не дали. Сначала со мной битый час разговаривала Сэм, если я правильно поняла, о том, что ей нужна работа, чтобы я поспрашивала у знакомых, нет ли для нее места. Я слабо понимаю, что Сэм может делать, по специальности-то вряд ли Стэфан ей работать позволит. Сэм же настроена была мыть полы или гладить. Во всяком случае, изображала она именно это, объясняя, какая работа ей нужна. Я пообещала узнать. Только вот у кого? В той галерее на Гран Пляс, где я работаю по пятницам, есть уборщица, и в визовом центре, в котором я работаю со вторника по четверг, есть. Но я все равно спрошу, конечно, раз так нужно.

Когда Сэм закончила со мной, ко мне прицепилась Мод. Эта решила поговорить за жизнь. Как, мол, мне живется в Бельгии, не скучаю ли я по дому, как нахожу общий язык с сыновьями Франсуа. Да, у Франсуа есть еще старший сын, от другой жены, этому шестнадцать. И он тоже живет у нас неделю через неделю. Только с Сашей он не пересекается. Когда Саша уходит к маме, от своей к нам приходит Тома.

– Так как ты ладишь с мальчиками? – не унималась Мод.

– Нормально лажу, не видно что ли? С Сашей очень даже дружу. Хороший ребенок, не испорченный пока.

– А с Тома? По-моему, он очень милый. Такой спокойный. Когда он гостит у нас, я не могу на него налюбоваться!

Да, Тома и у Мод с Марком гостит. Это еще одна интересная подробность моей удивительной бельгийской семьи. Франсуа был женат на Сабин, у них родился Тома. Но Сабин ушла от Франсуа к Марку, его другу детства, и у них родился Тристан. Тома же жил неделю с папой, неделю с мамой, и со своим братом. Франсуа, конечно же, с другом детства, Марком, срочно поссорился на всю жизнь и клялся его убить. Но прошло время, и Сабин ушла от Марка. Теперь она живет с кем-то еще и у нее есть еще два сына-близнеца, а ее старшие сыновья неделю через неделю живут у своих отцов, которые снова стали лучшими друзьями. А поскольку их дети – братья друг другу, то у нас порой бывает не только Тома, но и Тристан, и наоборот.

Вот такая замечательная история, достойная мыльной оперы.

– Так что ты скажешь о Тома? – не унималась Мод, у него уже есть девушка? Он приводит ее в дом?

– Какая девушка? В какой дом? Ему шестнадцать!

– Ну и что, Тристану четырнадцать, но у него есть подруга. В прошлые выходные он приглашал ее на ужин, славная девочка. Ночевать, конечно, я ее не оставила. Это и, правда, рановато. Но Тома же старше. Он в любом случае уже не девственник! Вы об этом не говорили?

Господи! За что????

– Нет, не говорили. И не будем. И есть у него девушка, или нет, меня абсолютно не волнует. Он второй раз остался на второй год, если ты не знала, вот это меня волнует. А его сексуальные опыт – нет!

– Pourqoi t’еs si nerveuse?! Tous les russes sont comme ca?

Да, все русские такие, когда разговаривают с тупыми узколобыми бельгийками! Этого, впрочем, я вслух не сказала. Просто вскочила с шезлонга и пошла в дом. Всего четыре часа. Еще полдня сидеть с ними. А ведь я не хотела сегодня пить. Но без вина не обойтись. Или я выпью и успокоюсь, или убью эту идиотку собственными руками.

Я откупорила бутылку и налила бокал. Будто услышав характерный приглушенный «чпок», в окно просунулся муж.

– Моя принцесса, выноси вино в сад. Мы жарим вторую партию мяса.

Сколько же можно жрать!

– Да, конечно сейчас.

Я вынесла две бутылки вина на улицу. Мужчины снова жарили мясо. Саша спустился в сад и играл с Сэм в бадминтон, Мод все еще загорала.

Вообще идеальная картинка: солнечный день, зеленый сад, в пруду плещутся золотые рыбки, английский сеттер дремлет на солнце, друзья увлеченно беседуют о чем-то и жарят бараньи ребрышки, счастливый белобрысый ребенок играет на свежем воздухе. Вот если бы этот дом, этот сад, собаку и даже Сашу перенести в Петербург, а всех остальных заменить, вот это была бы идиллия настоящая. И, возможно, подобный выходной день был самым бы счастливым, и все было бы по-другому. Велись бы другие разговоры, обсуждались бы другие темы. И тогда и мне было бы хорошо…

«Какой хороший был день! Ты счастлива, моя принцесса?» – Франсуа вышел из ванной комнаты с зубной щеткой в зубах и прошел в спальню. Я лежала в кровати вместе с Сашей, который забрался ко мне, и я читала ему «Пеппи Длинный Чулок» по-французски.

– Да, хороший день, хорошо, что закончился! – ответила я.

– Ладно, Саша, иди к себе, уже поздно. Завтра почитаете!

– Еще немножечко, – взмолился Саша, – очень интересно просто! Сейчас Пеппи будет блины печь!

Но Франсуа был непоколебим. Тогда мы с Сашей вылезли из кровати, и я пошла проводить его в спальню, где и осталась дочитывать. Читали мы долго, до тех пор, пока из-за стены не начал доносится храп.

– Ну вот, теперь уж точно все! До завтра, Саша. Спокойной ночи.

– Bisous! Можно я буду называть тебя мамой, когда я у вас?

Вот это новость! Как так? Что за глупость! Вот мать-то твоя порадуется.

– Мамой? Но у тебя же есть мама! Скорее всего, она обидеться на тебя. Я бы так сделала на ее месте.

– А мы ей не скажем! – Саша хитро улыбнулся.

– Окей, если тебе так хочется.

– Спокойной ночи, мама!

****

Воскресение. Казалось бы, что может быть лучше? Но только не в деревне Сен-Питер-Леу, только не здесь. Здесь воскресение – что-то невообразимое. Все, будто, замирает, точнее вымирает. Не работают магазины, кафе. Все сидят в своих домах, если холодно, и в своих садах, если тепло. Отдыхают. Отдыхаем и мы – тупо сидим дома. Когда поначалу я предлагала в воскресение сходить куда-нибудь: на выставку в музей современного искусства, просто пошататься по городу, съездить на море, или посетить замок Гаасбек, мне отвечали, что в воскресение это недопустимо. «Воскресение –для отдыха, – объяснял Франсуа, – а не для замков». Когда я пыталась объяснить, что отдых – отдыху рознь, и что если бы он разгружал вагоны с углем всю неделю, я бы еще поняла и приняла его желание в выходной день сидеть дома, но поскольку он вообще не работает, а сидит на пособии, и единственное его дело в течение недели – возить в школу Сашу, то мне непонятно, почему мы не можем в воскресение прогуляться где-нибудь. Я даже была готова ходить вдвоем с Сашей в зоопарки, театры, детские комнаты, катки и бассейны, без Франсуа, но на это мой муж тоже пойти не мог.

«Я сам хочу проводить время с Сашей, – говорил он, – а тебя вообще опасно отпускать одну, ты, моя принцесса, слишком красивая, познакомишься еще с кем-нибудь! Нет, давайте лучше дома побудем, так же хорошо, спокойно и уютно дома!»

В общем, через полгода моей жизни в Бельгии, я перестала рассчитывать на воскресные походы куда-нибудь и всю неделю с ужасом ждала наступления ненавистного выходного дня.

На этот раз после барбекю накануне, воскресение было еще более угнетающим, чем обычно.

За окном моросил дождь. Небо было затянуто. Даже Ласка не хотела выходить из дома, спала на своей панье, похрапывала. Саша в пижаме уже битый час смотрел мультики в гостиной, Франсуа листал журналы и пил кофе. Я же не знала, чем себя занять. Нет, можно было делать кучу всего: читать, рисовать, поговорить по скайпу, но от тоски, тишины и мороси за окном делать ничего не хотелось.

Господи, за что?! Это же моя жизнь! Почему она проходит так? И я это сделала своими руками!

И тут у меня зазвонил телефон. Вообще по воскресениям мне никто звонить не может, так как те мои немногочисленные бельгийские знакомые, что имеются, заняты обычно по выходным чем-то интересным, они как раз ездят на море, ходят в кино или шляются по городу.

Звонила Маша с курсов.

«Выручай, – начала она, – у Олеси, моей приятельницы, аппендицит, в больницу увезли, а ей в час дня нужно быть на работе, в фитнес-клубе!»

Я, конечно, посочувствовала некой Олесе, знать которую, не знала, но не поняла, при чем здесь я. Оказывается, Маша предлагала мне выйти на работу вместо Олеси.

«Там нужно просто за детьми смотреть, пока родители занимаются. Где-то шесть-восемь человек в группе. Ничего сложного. Выручай! Платят пятьдесят евро за выход!»

Повезло, так повезло! Я окинула взглядом гостиную. Просидеть весь день дома со скучным мужем и не выспавшимся Сашей, или выйти из дома, пусть и на работу?

«Я согласна! Куда ехать?» – ответила я Маше, которая тут же подробно объяснила мне дорогу, дала телефон Жиля, главного администратора, и пожелала удачи.

Теперь предстояло объяснить Франсуа, что этот выходной он проведет без меня. Как он орал, даже рассказывать не буду. Я была и предательницей, и неблагодарной, и глупой русской, которой только и нужно, что показать себя мужикам полуголой. И зачем только я сказала, что работать нужно в фитнесс-клубе с бассейном?

Но все-таки после часа воплей, ругани, моих и Сашиных слез, я ехала на своем рено Твинго по окружной дороге, курила в окно, наплевав на запреты, и была очень довольна собой. Да, 50 евро – небольшая сумма. Но не ради нее я ехала в этот несчастный клуб. Я ехала туда, чтобы куда-нибудь ехать, ехала, чтобы что-то делать, а не сидеть дома, ехала для того, чтобы с кем-нибудь разговаривать, кого-нибудь увидеть, может быть, завести новые знакомства. Ведь уже год я изо всех сил пытаюсь найти свое место здесь, но пока, увы, безрезультатно. Поэтому я была готова ехать куда угодно и пробовать себя во всем, лишь бы найти себе здесь применение. В галерею на Гран Пляс я попала случайно через потомков Пушкина и работала там за двадцать евро в день. Проводить время в самом центре Брюсселя каждую пятницу было, конечно, забавно, но беда была в том, что в галерею никто не заходил. Если честно, не галерея это была вовсе, так – фикция. Три скульптуры одного российского скульптора, почетного члена академии художеств, красовались на первом этаже его же дома, который он каким-то чудом выкупил у города. Как он это сделал, для меня так и осталось загадкой. Сам же почетный член жил в Москве и приезжал в Бельгию два раза в год. Я же по просьбе Пушкиных открывала галерею и сидела в ней с двенадцати до пяти каждую пятницу, а в конце месяца получала сто евро. Визовый центр, в котором я работала четыре остальных дня в неделю, фикцией не был, но работать там мне не нравилось. Одним словом, я находилась в постоянном поиске, тайно надеясь, что мне повезет, и я смогу попасть на бельгийское телевидение. Франсуа меня, естественно, не понимал. Кричал, что работа с визами – дело неплохое. А когда я заводила разговоры о своих желаниях, разводил руками и переводил тему. «Дорогая, в жизни не всегда получается делать то, что хочется, – глубокомысленно заявлял он, – вот я тоже хотел бы получать три тысячи и работать в Ситроене, к примеру, ездить два раза в год отдыхать и погасить наконец-то кредит за дом! А что я делаю? Я живу на пособие. Вот и ты довольствуйся тем, что имеешь. Получилось устроиться в визовый центр, радуйся и работай!» Как меня раздражали эти разговоры описать словами сложно. Я кричала Франсуа: «Но ты не можешь работать в ситроене! У тебя даже образования нет никакого! Ты только школу закончил! О чем говорить! Ты не можешь ничего, потому что не хочешь, тебе удобно жить на пособие! А я училась! Понимаешь?! У меня цель была, я чего-то хотела и хочу! И штамповать визы – это не мое! Что значит, в жизни не всегда получается так, как хочется? Да, не всегда, конечно. Но я знаю, что если чего-то хотеть, к чему-то стремиться, это обязательно будет!» Франсуа, конечно, не понимал меня, просто не мог понять. Но я себя понимала. Поэтому-то и ехала в клуб, потому что работа с детьми – это, конечно, не работа на телевидении, но все-таки.

Клуб был элитный. У входа в два ряда были припаркованы дорогие машины зажиточных бельгийцев, которые здесь играли в сквош, пили крик и посещали хамам. Ну, возможно, и на беговых дорожках бегали.

Я немного растерялась, когда вошла на респшен, уж больно все тут было дорого.

Зато Жиль не растерялся и нисколько не удивился, увидев меня вместо Олеси. Объяснил, что мне нужно провести три часа с группой детей, что возраст у них разный, что сначала нужно с ними позаниматься гимнастикой, потом провести эстафеты, а последний час – бассейн. Вот и все. Делов-то!

Действительно..

– А мне сказали, что за ними в детской комнате нужно посмотреть..

– On s’est tropme. Проходите в раздевалку, через десять минут в розовом зале соберется группа детей.

Жиль показал мне, где можно переодеться и ушел. Странно, дорогой клуб, большие деньги люди платят, чтобы ходить сюда. А у меня даже не спросили документы, и доверят детей каких-то, чтобы я сними три часа развлекалась. Как-то чересчур. Вот тебе и частный бельгийский клуб. Зато когда я со своим дипломом государственного петербургского университета хотела устроиться на работу в креш (в местные ясли) помощником воспитателя, меня не взяли. Чтобы подтирать носы малолетним детям в государственном учреждении, нужно иметь специальный диплом о дошкольном воспитании. Вот так-то, а в элитном фитнесс-клубе, ничего не нужно.

Я стояла в розовом зале и ждала свою группу. Думала, какие эстафеты провести детишкам. Что там обычно с ними делают? Бег в мешках, кто дальше плюнет?

Впрочем, ни то ни другое с доверенными мне малышами провести не получится. Когда я их увидела, точно поняла, ничего не выйдет. Потому что Жиль привел мне группу из семи человек. Двоим из которых на вид было года два-два с половиной, одному мальчику лет восемь, остальным – четыре-пять лет.

– Voila! Profitez bien!

Да уж, насладимся по полной…

Жиль улыбнулся и ушел. А я осталась в розовом зале с детьми, организовать которых, придумать с которыми что-то не представлялось возможным. Ведь они все были разного возраста! Какие уж тут эстафеты.

Мы стояли и смотрели друг на друга. Дети и я, я и дети. И мне хотелось плакать, им, я думаю, тоже.

Но потом, совладав с эмоциями, я взяла себя в руки.

Оглядевшись в этом розовом зале, я обнаружила кегли, скакалки, теннисные мячи и ракетки.

«Сейчас будем играть! Будет очень весело!» – бодрым голосом произнесла я.

Дети недоверчиво закивали.