Читать книгу: «Сказки для Белого волка», страница 3

Михаил Патраков

Как вернули на небо Луну и Солнце

Было это, когда люди и боги жили теснее. Правил уже тогда Подземным царством тёмный Куль-отыр. Созвал он слуг своих кулей. Пришли к нему все семьдесят семь кулей – кули Ветра, кули Дождя, кули Бури, кули Снега.

Куль-отыр подозвал Старшего куля и сказал ему:

– Хочу любоваться на Луну Этпос-ойку и Солнце Хотал-экву. Иди да приведи их ко мне.

Пошёл Старший куль за три реки, три леса да три озера. Видит – небо красное, зверей нет, деревьев нет – только гнилые пни. Снега нет, а земля белая – человеческие кости. На самой большой куче костей сидит Менкв-великан. Сидит и зевает, плюётся да сморкается. Куда зевнёт – чумной ветер подует, куда плюнет – река из берегов выйдет, куда сморкнётся – топь появится.

Скрючился Старший куль, прыгнул, подлетел к Менкву. Сказал ему:

– Стащи у правителя Небесного царства светлого Нум-Торума шубу, шапку, бороду, оленя да нарты. Дам тебе за то дочь.

Захотел Менкв себе дочь. Встал он, протянул руку – достал до кроны Царь-кедра, где стоит Небесное царство. Большим пальцем стащил у спящего Нум-Торума шубу, указательным – шапку, средним – бороду, безымянным – оленя, мизинцем – нарты. Спустил всё перед Старшим кулем на землю. Зарычал:

– Ну, подавай дочь!

Старший куль взял с земли семь косточек, обернул семью ленточками, семь раз дунул – вышла из его рук девочка. Красивая, в узорчатом платке, белой шубе да сапожках с красными носами. Обрадовался Менкв:

– Назову её Туя. Будет котёл мой с утра до ночи мыть!

А Старший куль надел Нум-Торума шубу и шапку, нацепил бороду, запряг в нарты оленя, сел да поехал. Олени тогда были с семью ногами-семью копытами. Быстро Старший куль добрался до чума Луны и Солнца. Вошёл в чум. Хозяева на него посмотрели, шубу, шапку, бороду увидали. Подумали – Нум-Торум пришёл. Поклонились, поздоровались. Спросили:

– Зачем, светлый Нум-Торум, пожаловал? Или помощь нужна?

А Старший куль заговорил басом:

– Срубил-обтесал я для вас нарты. Да думаю – маленькие. Выйдите из чума, лягте в нарты, скажите, хорошо ли.

Вышли Луна и Солнце из чума, легли в нарты. Говорят:

– Хорошо, Нум-Торум, нарты получились, много места!

А Старший куль сел скорее сам в нарты, ударил оленя по спине да полетел быстро-быстро в Подземное царство. Испугались Луна и Солнце, закричали:

– Зачем, Нум-Торум, везёшь нас в Подземное царство?!

Так они кричали, что разбудили настоящего Нум-Торума. Узнал он голоса. Удивился: Луна и Солнце говорят, что он их в Подземное царство везёт, а сам Нум-Торум в чуме лежит. Как такое может быть? Решил разобраться. Встал он, собираться начал. За шубой потянулся – нет шубы. За шапкой потянулся – нет шапки. Захотел бороду почесать – и бороды нет. Выглянул из чума – оленя с нартами и след простыл. Призадумался Нум-Торум:

– Как быть? Луну и Солнце в Подземное царство утащили, а я им не помощник: без шубы и шапки замёрзну, без бороды ворожить не смогу, без оленя и нартов быстро не поспею.

Посмотрел Нум-Торум на землю, крикнул:

– Помогите, ханты, помогите, манси, Луну и Солнцу из Подземного царства вызволить да на небо вернуть!

Без Солнца и Луны люди спать легли. Никто Нум-Торума не услышал, кроме Туи. Её Менкв котёл заставил чистить, вот она и не спала. Отозвалась Туя:

– Я, Нум-Торум, хочу Луну и Солнце из Подземного царства вызволить да на небо вернуть. Трудно без них видеть. Только держит меня названный отец Менкв-великан. Котлом накрыл, а сам спать лёг.

Полез Нум-Торум в закрома, порылся. Достал гребешок – верхушка золотая, сам голубой, а зубчика всего три. Размахнулся Нум-Торум, кинул гребешок вниз. Полетел гребешок, прямо в котёл попал. Пропилил в котле дырку. Туя прыгнула, через дырку пролезла, выбралась. Гребешок вперёд полетел, стал золотым светом дорогу освещать. Сунула Туя кусок хлеба за пазуху, за гребешком побежала.

Бежала Туя за гребешком, бежала. Трудно стало бежать. Посмотрела вниз, увидала, что снег ей по колено. Поняла – далеко ещё до Подземного царства. Отдохнуть решила, остановилась, и гребешок с ней остановился. Туя из-за пазухи хлеб достала, кусок отломила. Вдруг видит: светится что-то. Подошёл к Туе парень в белой шубе и белой шапке. Поклонился, заговорил:

– Выручи меня, девочка, дай кусок хлеба. Я его братьям отнесу, вместе есть будем. Не дашь хлеб – околеем с голоду. Как пропал наш отец, пошли мы его искать. Заблудились, нечего нам есть стало. Помоги, девочка, я у тебя в долгу не останусь.

Поняла Туя, что парень этот – звезда, сын Луны. Сжалилась Туя, протянула ему кусок хлеба. Обернулся парень звездой, улетел с куском хлеба, а вернулся с точильным камнем. Взяла Туя камень, дальше за гребешком двинулась.

Шла Туя за гребешком, шла. Трудно стало идти. Посмотрела вниз, увидала, что снег ей по пояс. Поняла – близко уже Подземное царство. Отдохнуть решила, второй кусок хлеба отломила. Вдруг слышит: кто-то каркает да крыльями хлопает. Подошла к Туе девушка в чёрной шубе и чёрной шапке. Поклонилась, заговорила:

– Выручи меня, девочка, дай кусок хлеба. Я его сёстрам отнесу, вместе есть будем. Не дашь хлеб – околеем с голоду. Как пропала наша мать, пошли мы её искать. Заблудились, нечего нам есть стало. Помоги, девочка, я у тебя в долгу не останусь.

Поняла Туя, что девушка эта – ворона, дочь Солнца. Сжалилась Туя, протянула ей кусок хлеба. Обернулась девушка вороной, улетела с куском хлеба в клюве, а вернулась с красным лоскутком. Взяла Туя лоскуток, дальше за гребешком двинулась.

Пробиралась Туя за гребешком. Трудно стало двигаться. Посмотрела вниз, а голова и не наклонилась – по шею снега. Поняла: добралась она до Подземного царства. Отдохнуть Туя решила, насилу последний кусок хлеба достала. Тут рычание раздалось – деревья поломались, земля затряслась, камни треснули. Предстал перед Туей Пёс-великан – сторож Подземного царства. Высотой с вековую сосну, шириной с реку. Каждая щетинка с руку мужчины толщиной. В зубах тысяча людских черепов и сто тысяч людских рёбер торчат.

Протянула Туя Псу-великану последний кусок хлеба. Пёс-великан пригнулся, кончиком языка хлеб слизнул. Пошёл восвояси, а Туя – по его следам да за гребешком. Шла Туя, пока не увидала перед собой корень Царь-кедра. Зацепилась за него и вниз спустилась, в самую глубину Подземного царства. Лезла Туя по корню, пока в покои самого Куль-отыра не спустилась.

Куль-отыр и семьдесят семь кулей праздновали – радовались, что поймали Луну и Солнце. В сундук их посадили. Луна из сундука выплывает – серебром светит, Солнце выплывает – всё золотом заливает. Подошла Туя к Куль-отыру, позвала его:

– Здравствуй, правитель Подземного царства тёмный Куль-отыр! Сжалься над людьми, верни Луну и Солнце.

Посмотрел Куль-отыр на Тую, покачал головой.

– Не могу я, девочка, их отдать. Очень они мне нравятся. Да и радостно, что людям жить трудно.

Подумала Туя. Ещё Куль-отыра попросила.

– Тогда отдай мне тень. Свет ты у людей весь забрал, пусть хоть тень будет в утешение.

Куль-отыр только в темноте жил, что такое тень не знал. Искал он тень, и кулям велел искать. А пока искали они, взяла Туя Нум-Торума шубу, шапку, бороду, оленя и нарты. Запрягла оленя, положила в нарты сундук с Луной и Солнцем, сама села и поехала. Опомнился Куль-отыр, приказал кулям догнать беглецов. Лезли они по корню до выхода из Подземного царства. Там Пёс-великан беглецов выпустил, а на кулей зарычал – семьдесят шесть кулей съел. Только Старший куль остался.

Побежал Старший куль опять до Менква. Разбудил его, сказал, куда дочь его названная Туя делась. Разозлился Менкв, побежал за Туей. Закричал:

– Плохая ты дочь, догоню я тебя и съем!

Бежал Менкв, а оленя с семью ногами догнать не мог. Взял Менкв камень, кинул – ногу оленю оторвал. Достала Туя гребешок, в Менква-великана бросила. Где гребешок упал – тайга выросла. Пробежал Менкв через лес, всю кожу содрал. Ещё камень в оленя кинул – вторую ногу ему оторвал. Бросила Туя камень точильный – Уральские горы выросли. Менкв через горы пробился, до кости ободрался.

Кинул Менкв в оленя третий камень – третью ногу ему оторвал. Олень с четырьмя ногами стал скакать медленнее, догнал почти Менкв нарты. Бросила Туя назад красный лоскуток – встала перед Менквом-великаном огненная стена. Сгорел Менкв. Там, куда кровь и пепел его упали, ледяная пустошь появилась. А из трёх ног оленя первые три берёзы выросли. Олень так и остался при четырёх ногах, и все олени с того времени по четыре ноги имеют.

Увидала Туя, что сгинул Менкв. Свистнула – гребешок, точильный камень и лоскуток сами к ней прилетели. Остановила Туя сани. Сама с саней слезла, Луну и Солнце спустила, а олень повёз нарты с вещами Нум-Турума в Небесное царство. Туя только сундук оставила. Крышку открыла, Луну и Солнце попросила:

– Встаньте, Луна Этпос-ойка и Солнце Хотал-эква, да на небо поднимитесь!

А Луна и Солнце так устали, что спать легли. Не могла их Туя разбудить. Взяла сундук, где Луна и Солнце лежали. Она хозяйкой Луне и Солнцу не была, сама их из сундука на небо поднять не умела. Крикнула Туя:

– Придите ко мне, звёзды, помогите отца Луну Этпос-ойку на небо вернуть!

Пришли звёзды, да на небо забраться не смогли – мало было места. Превратила Туя камень точильный в посох, толкнула небесную твердь. Отодвинулась твердь, стало больше места. Полетели звёзды на небо, зазвенели, разбудили Луну. Полетел Луна Этпос-ойка за ними на небо, а Туя его посохом подтолкнула. Кончилась ночь, звёзды с Луной на землю пошли, Туя посохом Луну назад в сундук потянула. Крикнула Туя:

– Прилетите ко мне, вороны, помогите мать Солнце Хотал-экву на небо вернуть!

Прилетели вороны, закаркали, Солнце разбудили. Полетела Солнце Хотал-эква за ними на небо, а Туя её подтолкнуть хотела. Жарко ей стало. Превратила Туя лоскуток в шубу красную, чтобы от жара и холода защищала. Кончился день – Туя Солнце опустила, Луну подняла.

Так и по сей день Туя с помощью звёзд и ворон поднимает на небо и опускает с него Луну и Солнце.

Александра Пескова

Олле

– У-а-а, – снова расплакалась девочка, пряча лицо в подушку.

В комнате было тихо. Только приглушённые всхлипы разбавляли угрюмое молчание деревянных стен. Огонь в чувале почти потух: одинокие угольки перемигивались и навсегда замирали. Позавчерашняя рыбная похлёбка давно остыла и слегка испортилась. На столе лежал почерневший и обуглившийся хлеб.

Раньше всё в этом доме было по-другому. Кухня полнилась запахами свежеприготовленной еды, а чувал не затухал ни днём, ни ночью, будто там поселился огненный дух.

Но что изменилось больше всего, так это звуки. Некогда даже солнце заглядывало в окна, чтобы послушать песни и сказки Эви – хозяйки самого уютного в деревне дома. Дети стайками ходили за женщиной, чтобы узнать ещё одну легенду дедов и их дедов. А Эви, мягко улыбаясь, в очередной раз принималась за рассказ.

Она знала много песен, мифов, преданий и легенд, а больше всего любила сказку про Олле и гуся-богатыря, да настолько, что даже дочку назвала в честь отважной и умелой девушки. Хотела, чтобы девочке благоволила удача, чтобы дела все ладились. И чтобы духи-предки защищали её от невзгод.

Эви часто говорила маленькой Олле:

– Боги любят тебя, духи любят тебя, и я люблю тебя безмерно.

И Олле, конечно, верила. А как не верить? За столом её всегда ждала мама с тёплой и невероятно вкусной едой, а к ужину приходил отец, довольный своей охотой и добычей. И даже в самые морозные зимы, в самые лютые холода можно было зайти в дом и согреть руки мерцающим огнём, а душу – мамиными сказаниями.

По крайней мере, так было до того, как в их дверь постучала смерть. Олле с отцом не пускали её на порог: молились Мых-ими о здоровье Эви, заваривали лечебные травы, вышивали обереги – знаки огня. Но смерть не сдавалась, приходила изо дня в день, пока Эви, не найдя больше сил бороться, сама ей не открыла.

Всё как-то случилось очень быстро: вот мама лежит на кровати и в бреду даёт отцу наставления, а вот она снова лежит. Но уже холодная. Вроде та же мама, а вроде и не она вовсе. Не смеётся и не поёт, а глаза её блёклые, замутнённые, потеряли свою искру.

Папа сказал, она в Верхний мир отправилась. Олле от этого не легче было: не уйти туда за мамой. Отец, хоть и не говорил этого вслух, кажется, так же думал.

Следующие дни прошли как в тумане: девочка вместе со старшими женщинами деревни зажигала огни, накрывала стол и поддерживала пламя в чувале. А после похорон сделала иттарму – маленькую безликую куколку. Взрослые говорили, будто в ней душа Эви находится, но Олле не верила. Как эта холодная молчаливая кукла душу мамы может хранить?

Олле вообще во многое верить перестала, словно вместе с Эви умерли и сказания, и легенды, и даже сами духи.

Когда все обряды завершились, и последний скорбящий гость покинул дом, тишина забралась через окна и двери, зазвенела пустотой. Накрыла пологом комнаты, отрубила Олле от остального мира.

Отец спозаранку уходил на охоту, а девочка провожала мужчину долгим взглядом, пока урман не скрывал его спину. Тогда Олле оставалась одна в холодном, опустевшем и тихом доме. Поначалу приходили к ней старшие женщины, учили её премудростям да делам домашним, только без толку. Всё у Олле из рук валилось: огонь затухал, похлёбка пересоленой получалась, хлеб сгорал, а иголка все пальцы искалывала.

Терпели старшие неделю, терпели вторую, третью неделю терпели, а на четвёртую сказали Олле:

– Всё мы тебе рассказали, всё показали, всему научили, теперь сама справляться должна. Шкуры скобли и мни, из этих шкур одежду и сапоги охотничьи для отца шей. Мясо и рыбу суши, ягоды и кедровые орехи запасай. Не зря же тебя в честь трудолюбивой Олле назвали!

И она скоблила и мяла, сушила и запасала, еду готовила, да всё одно: не выходит ничего, будто кто-то палки в колёса вставляет.

Со временем все в деревне заметили её неумелость. Дети снова собирались стайками и обивали пороги, только теперь дразнились и смеялись над девочкой:

– Олле-Олле руки искололи! Ничего ты не умеешь! Настоящая Олле всё могла! Она в Верхний город за мужем отправилась! Золотую серёжку разогнула – и уснула Дочь Утренней Зари. Сломала золотое кольцо – и уснула Дочь Луны. Разломила золотую гребёнку – и уснула Дочь Солнца. А ты ничего не можешь! Не Олле ты!

Горько плакала девочка на кровати, обнимая безликую иттарму, и говорила в сердцах:

– Обманула меня мама! Любили бы меня боги – не осталась бы я одна. Любили бы духи – дела б мои ладились. Любила бы меня мама – не ушла бы в Верхний город!

Солнце к закату клонилось, но отец всё не возвращался, и не успокаивалась Олле. Злилась на себя, что такая неумелая. На детей, что её дразнят. На маму, что оставила свою дочь. И на Олле из сказки злилась!

– Подумаешь, серёжку разогнула, кольцо сломала, гребёнку разломила! Да я не то что дочерей, я само Солнце спрячу! Луну достану! Утреннюю Зарю в маминой шкатулке закрою! Тогда-то все узнают, что я умею!

Схватила Олле кочергу и потянулась к уходящему Солнцу. То взглянуло на девочку и, будто нехотя, подчинилось, поплыло по небу прямиком в шкатулку. Темно сразу стало, как ночью, но вот ввысь поднялась голубая Луна. И её схватила Олле, упрятала в шкатулку. Долго не выходила Утренняя Заря, да всё же разлилась золотом на небосклоне. И её спрятала девочка, звонко захлопнув крышку.

Стало вокруг темно и холодно. Даже птицы и животные в страхе затихли, увяли цветы, только Олле этого уже не увидела. Не смогла она разглядеть ни шкатулку, ни даже кончик своего носа. Бросилась к чувалу, но споткнулась, упала, на ощупь стала искать.

В непроглядной тьме все предметы казались чужими и незнакомыми, а главное – опасными. Тогда замерла Олле, боясь и пошевелиться. Попыталась шкатулку найти, но та будто пропала куда-то.

Пуще прежнего расплакалась девочка, взмолилась всем богам и духам. А под руку ей попалась иттарма. Обняла её Олле и прошептала:

– Не хотела я, мама, Солнце, Луну и Утреннюю Зарю прятать. Как же теперь отец мой из урмана вернётся? Как дорогу домой отыщет? Как люди теперь жить будут? Без света, без надежды. Как птицы и звери свои гнёзда и берлоги найдут, мамочка?

Вновь заплакала Олле, но теперь не со злостью и страхом, а с грустью и стыдом.

– Как могла я, мама, подумать, что ты меня не любишь? Что не любят меня боги и духи? Не вижу тебя, а чувствую сердцем: ты рядом. Не вижу Солнце, Луну и Утреннюю Зарю, а знаю: не пошли бы они в мою шкатулку, если б не любили.

В беспокойстве заснула Олле, свернулась калачиком и куколку к себе прижала. А проснувшись, побоялась глаза открывать: не хотела вновь во тьме и холоде очутиться. Но, вдруг услышав из окна карканье ворона, всё же подняла веки и сразу зажмурилась. Золотистый солнечный свет заливал комнату, согревал всё вокруг своими невесомыми объятиями.

Олле заулыбалась, бросилась на улицу и чуть не запрыгала от счастья: в кронах деревьев пели птицы, как ни в чём не бывало занимались своими делами люди. Мир снова стал светлым и красочным, пестрели на полях цветы, а на женских платьях – разноцветные узоры.

На радостях растопила девочка чувал, хлеб запекла, кашу сварила. И всё у неё ладиться стало и получаться, будто чья-то невидимая рука направляла её, помогала. Дом, как раньше, наполнился сладким запахом свежей выпечки, а Олле, сама того не заметив, начала напевать мамины любимые песни:

 
«Когда-нибудь девочка моя, маленькая Дуся, живя
В тундре у речки Ай-Курьёх,
Много дорог, пройденных мной,
Пусть же она пройдёт,
Пусть она протопчет,
Жаркий огонь из смолистых дров
Здесь пусть она разведёт.
В тундре у речки Ай-Курьёх».
 

Входная дверь распахнулась, прервав песню Олле, и девочка увидела уставшего, но довольного отца.

– Папа! Ты вернулся! – обрадовалась она.

– Вернулся, – улыбнулся он. – Пришёл на запах твоего хлеба, на мелодию твоей песни. А ты, похоже, подросла, пока меня не было.

– Не поверишь, что со мной случилось! – лепетала девочка. – Я с неба и Солнце, и Луну, и Утреннюю Зарю достала!

– Неужели? – засмеялся отец.

– Правда! Честно тебе говорю! Прямо сюда их положила, смотри!

Олле потянулась за шкатулкой и открыла её. А в ней, переливаясь золотым сиянием, лежали серёжка, кольцо и гребень.