Читать книгу: «Тучи гасят звезды», страница 3

– Перфоратор – это что за зверь? – спросила его тихонько за спиной Женя Остроумова.

– Дрель такая ударная. Инструмент. Это к Борису Ефимовичу, – отвечал Кутасов так же негромко, возвращаясь к заявке с круглым монитором и снова откладывая ее.

Каратаев все замечал. Потянул бланк со стола Микки.

– Что тут у тебя? С чем бьешься? А ясно… Девушка перепутала, не понимает разницы между диаметром и диагональю. Нужно объяснить. Нет, лучше не по телефону, – остановил он, пораженного внезапным открытием, Кутасова. – Сходи и вежливо растолкуй, сколько эта корова твоего времени угробила. Так аккуратнее будет.

Кутасов пошел искать восемнадцатый столик. За ним сидела дама лет сорока. Кажется, ничего такого он диспетчерке не сказал, но женщина тяжело задышала, покрылась вся красными пятнами: и шея и голые руки, а на глазах ее выступили слезы. Страшно представить, что было бы, если Микка принялся по телефону ее промах объяснять, не видя реакции.

Пришлось сглаживать углы, шутить. На силу Микка убрался оттуда, но, кажется, Валерия успокоилась – так ее звали.

– Ну как ты? Адаптируешься? – в коридоре Кутасова остановил Ермолаев.

– Ничего, нормально, – коротко ответил Микка.

– Нагрузка у вас в отделе дай боже. Я знаю, – в пальцах Вадик привычно разминал сигарету. – Ты смотри, если что, я всегда помогу. Веник у вас там заскучать и расслабиться не даст. – Это он про начальника, Вениамина Николаевича. У него значит, подходящее прозвище имеется. – Ты, Митя, откуда сам? Не местный же? Видно, что понаехал… Вот. У нас за спиной московская родня не стоит – тети с квартирами, бабушки с пирожками – таким как мы нужно держаться вместе.

Ну вот как на него сердиться, и за что? За то, что он девушкам больше нравится? Ну это же свинство, не по-мужски.

Постояли минутку; Вадик объяснил, где лучше затариваться продуктами. На каком рынке можно недорого заморозку купить, какие напитки нельзя приобретать – палево. Информация была очень кстати. А то Микка сунулся было в магазин возле дома: раз, два – подъемные деньги почти все и улетели. Все-таки центр города. Куратор, почему-то, в такие мелочи в разговорах с подопечным не входил.

Возвращаясь в свой отдел, Микка старательно не смотрел в сторону ниши и все же не удержался, бросил взгляд и убедился, что белые ноги на месте.

– Я перекурить, – сказал интеллигентный Борис Ефимович, откатываясь от своего рабочего места спиной вперед и лихо разворачиваясь на колесиках кресла. В руках у него была пачка сигарет, зажигалка и глянцевый еженедельник.

– Я тоже. Можно? – спросил Микка

Начальник рассеянно кивнул. Удивительный факт: какое бы срочное и неотложное дело не висело над душой, какая бы запарка не случилась, но перекурить всегда являлось уважительной причиной, объясняющей и перекрывающей почти все – аргументом. А если хорошенько подумать, ведь практически наркотическая зависимость.

Местные нещадно вредили своему здоровью, поглощая дым табака – местного вида растительных алкалоидов. Начало любого дела знаменовалось перекуром, уже начатый процесс неоднократно прерывался также перекуром и завершение обязательно им же увенчивалось. Событием достойным такого порядка считалось даже выход из метро, переход улицы и так далее. Про чашечку кофе и говорить не приходиться. В приличном заведении для этого выделялись специальные места, назывались они курилками. Понять это было трудно. Они бы еще опиумом закусывали… Впрочем, таких вещей – несуразных и нелогичных на Эрде хватало. Памятуя пожелание куратора, всячески налаживать социальные связи, по пути с работы, на Семеновской Микка купил пачку сигарет, вечером и попробовал. Дым на вкус был мерзкий, хватило пол сигареты, чтобы голова закружилась, перед глазами поползи зеленые круги и к глотке подкатил рвотный позыв. Ничего себе удовольствие… Но Микка свою норму узнал.

В курилке народу оказалась целая уйма. Дымили здесь и Ермолаев – он разговаривал с Софочкой – и барышни из отдела продаж. Микка еще их не до конца запомнил, но уже своих как-то различал: чудилось что-то такое, не чужое… Тусовались здесь люди и из других контор, а еще и институтские; этих легко было различить – они по какой-то причине ходили в белых халатах. Может, они в этом видели некую кастовость, могли смотреть на коммерсантов свысока. Хоть в этом – говорят, в институте зарплата начислялась не ахти какая, да и ту частенько задерживали.

Кутасов пристроился рядом с Борисом Ефимовичем, развернувшим уже свой журнальчик, прикурил и осторожненько затянулся.

– Дичайшая вещь, – рассказывал худой чернявый мужчина с острым подвижным кадыком. – За окном – даже не Бологое, уже какой-то полустанок приграничный, не работающий еще со времен Ельцина, глухая ночь, а этот чудак, на большую букву «М», требует, чтобы девушка сошла, потому что у нее, видите ли, паспорт невалидатный.

– А она что, невинна? – прищурилась Софочка, выпуская дым в сторону инженера.

– Че-го?!

– Ну, невиновна?

– Ну да, у нее действительно паспорт еще блядской (пардон, барышни, за мой французский) этой Московской концессии и в чемоданчике у нее типа контрабанда – несколько пачек обезбола, но совесть у тебя есть? Или раз ты кокарду на лоб нацепил, то ты теперь уполномочен быть форменной скотиной? Ему и так и этак: «Ну чего ты к девчонке прицепился? Как она будет отсюда выбираться? Ночью! А что с ней в этом захолустье могут сделать, не думал? Отвяжись от нее». А пограничник уперся, и патронташ у него на ремне этак расстегнут: это значит, хочет, чтобы ему подмазали. Ну, мой товарищ ему и вломил. И в сердцах вломил лишнего, кровь течет по харе… Потом выяснилось: глаз ему здорово повредил.

– Быстрая карма в действии, – отозвался кто-то ближе к лестнице.

– А? Конечно. Любое зло должно быть наказано.

– Да, – негромко отозвался Борис Ефимович, не поднимая глаз от журнальной страницы. – А всякое добро должно быть учтено.

Но инженер услышал. На секунду он замолчал и сквозь клубы сизого дыма вгляделся в сторону Кваши.

– А что? Что-то не так, уважаемый? Подлецов, допустим, нужно учить, – сказал инженер. – Разве не так, господа-товарищи?

Если не брать в расчет Квашу, нарочито погрузившегося в свое чтение, курилка была, в общем, согласна: кто-то гукнул, кто-то просто кивнул, но рассказчик точно заслуживал большей поддержки. Микка проглотил дым, сморщился и выставил большой палец.

– Вашему приятелю не позавидуешь, – сказал другой инженер. Халат его, не очень уже новый, был тщательно выстиран и выглажен; под халатом виднелся приличный серый костюм. – Теперь начнут таскать по дознавателям. Замучают процессуальными действиями…

– Так уже таскают! – подтвердил чернявый. – Он же, глядишь, еще и виноватый выйдет. Насилие же!

– …А в Северо-Западной республике такой хлыщ на ответственную работу вовсе не попал бы, дудки! Это у нас всем заправляют демагоги, чтобы воровать было сподручнее, и законы у них родятся такие же нудные, а в Ленинграде люди четкие и конкретные – профессионалы. Не зря наши думцы отбиваются от Федерации.

Лицо у инженера было под стать его опрятной одежде: гладко выбритое, с правильными чертами, очень аккуратная прическа… ямочки на щеках, но губы сжаты в твердую линию. Взгляд серых глаз – прямой и холодноватый.

– Но законные процедуры все-таки идут, – опять, не отрываясь от чтения, заметил Борис Ефимович.

– Ха! – сказал Ермолаев. – Ха-ха!

Аккуратный инженер с ласковым прищуром смотрел на Квашу. Микка почувствовал себя неловко, будто он с несуразным Борисом Ефимовичем заодно. Раз он тут стоит рядом.

– А вы, значит, считаете, что эта средневековая раздробленность дело хорошее? Проверки эти на границах… Может, вас этот халдей, что в глаз получил, вообще как-то особенно вдохновляет?

– Нет, – сказал Кваша, отрывая от подоконника свой худой зад и выпрямляясь. Смотрел он в сторону, а журнальчик свой на нужной странице заложил длинным пальцем.

– Ладно, мальчики! – твердым голоском сказала секретарша Софочка и бросила сигаретку в плевательницу. – И девочки тоже! Хватит трепаться, работать надо. По рабочим местам!

Инженер с ямочками сложил руки на груди и ухмыльнулся.

Кутасов притушил сигарету. В этот раз он докурил ее почти до конца, а тошнота была вполне терпимой – так, где-то на дальних подступах. Возвращался он в контору, стараясь держаться поближе к Вадику. Все-таки, в отличие от чопорного Бориса Ефимовича, Вадик был свой парень, с ним легко общаться, на любую тему. Сейчас он накоротко объяснял, как работники института воспринимают «коммерсов» – то есть их всех, конторских, – что они в их глазах, как сыр в масле катаются, продались с потрохами золотому тельцу.

– Там, конечно, есть неплохие ребята, но ты лучше пока не лезь к ним близко. Даже отгрести можно – они бывают на взводе.

Впереди, как бык перед стадом, шла Софочка, она же и нажала кнопку звонка на двери в контору; ручкой секретарша отодвинула высунувшегося хмурого охранника и звонко поцокала каблучками по надраенному мастикой полу.

– А в нашей конторе… – наклонился к Микке Вадик, – тоже все не просто. Тут неудобно, я тебе при случае растолкую, как и с кем в твоем отделе нужно держаться. Там есть нюансы…

– Ты про Ефима Борисовича?

– Кваша? – хмыкнул Ермолаев. – Да с ним все понятно: интеллигент вшивый, что с него взять… я после тебе покажу.

Кутасов кивнул и, забывшись, посмотрел на часы; в раздражении, потряс рукой возле уха.

– Что там у тебя? – спросил Вадик.

– Да… ничего, – Микке стыдно было признаться, что как лошара купил паленые часы.

– Ну-ка снимай, снимай – посмотрю. Я это дело умею. Что тут у нас? Ага…

После работы Микка зашел в институтское кафе, благо располагалось оно все равно по пути – в фойе между первым этажом и их третьим. Выглядело оно без претензий: возле левой от входа стены находился буфет, со стойкой и витриной холодильника, а справа и у окон на улицу имелось полтора десятка квадратных столиков. Некоторые сдвинуты вместе и за ними сидели компаниями.

Микка взял две вареных сосиски и винегрет, подумав, добавил к заказу бутылочку «Балтики». Усталая буфетчица, не спрашивая, открыла пробку и одела сверху на горлышко перевернутый граненый стакан. Микка украдкой посматривал на столики, на открытую входную дверь. В зале были еще девушки из их отдела, но той новой девушки со спиральками между ними он не видел. Кутасов взял поднос и пошел в сторону окон. Внизу, по другой стороне улицы, прочь от института шли Ермолаев и Алена. Фигурки были маленькие, искаженные углом зрения, а окно здесь было просто окно – лист прозрачного силиката; не увеличить, не зафиксировать, чтобы потом пересмотреть, но это – точно они. Ну и хорошо. Ну и пожалуйста.

– Садитесь к нам, Дмитрий…

Оказывается, нагруженный подносом, он стоял возле столика Жени Остроумовой. Она делила его с Борисом Ефимовичем.

Микка сел спиной к окну, сгорбился и уткнулся в салат и сосиски. Следовало что-нибудь сказать, какую-нибудь пустую коммуникативную фразу, но совершенно не хотелось. Он и не стал. Тем более что коллеги через минуту продолжили прерванный его появлением разговор.

– А вы с этим не согласны, Борис Ефимович? – Женя отложила вилку на край своей тарелки.

Кваша вежливо подлил пива в ее стакан, затем – в свой.

– Это сложный вопрос, Женечка. Один из вечных, проклятых вопросов. Видишь ли, обращаясь к своему жизненному опыту, я не могу утверждать, что человек не должен сопротивляться злу, используя иногда для этого даже прямое насилие. Также для меня несомненно, что если у человека есть физическая возможность, нужно вступаться за слабых, гонимых, противодействовать преступлению, происходящему на его глазах, и прочее, и прочее – понятно. Правда, у меня имеется стойкое убеждение, что добро, которое не задумываясь бьет в рожу, сразу превращается в нечто другое.

– И во что же? – встрял с вопросом Кутасов.

Он понял, что Кваша пересказывал Остроумовой историю того чернявого инженера и вдруг отчего-то раздражился.

– Не знаю, Митя. Ничего, что я к тебе так обращаюсь? Но добро, у которого всегда наготове пудовые кулаки, это уже и не добро вовсе… Но только разговор же в курилке шел не об этом.

– А о чем же тогда?

– О власти. Тот инженер довольно недвусмысленно подразумевал, что устанавливать правила игры должны особые люди, избранные. Не избранные на каких-либо выборах или вытянувшие жребий, как у нас, а обладающие некоторой элитарностью – умственная аристократия. Куда он, полагаю, и себя заносит. Остальным же – людям обыкновенным, недалеким, нужно беспрекословно подчиниться начальству и этим законам и смирно жить в безопасности своими обыденными жизнями.

– А вы не согласны?

– Нет.

– Ну вы бы и высказали тогда ему свою точку зрения.

– Точка зрения, Митя, она как задница – она есть, но всем ее показывать не нужно. Ни к чему это… Извини, Женя.

От куратора домой Микка пришел ближе к одиннадцать. Шел пешком, и вместо двадцати минут шлепал по лужам почти час. Сил не осталось. Дело в том, что запах озона в квартире Порфирия Карловича в этот раз отсутствовал – то есть его не чувствовалось вовсе. Может, его никогда и не было!

Сразу от порога включил телевизор. На кухне включил проводное радио. Даже зачем-то чайник. Больше включать было нечего. За целый день Микка не успел и минуту подумать над своим делом. В транспорте: в метрополитене и трамвае – отвлекала толчея, разнообразие лиц и образов. На работе – вообще все новое, запарка, не до этого. А сегодня у куратора Кутасова оглушило страхом, что он ошибся, и нуль-передатчика у того нет. Прогулка пешком тоже не помогла. Наоборот, появилось беспокойство, что так и пойдет: с утра до вечера все будет пролетать, лица мелькать, он погрузится в жизнь Эрды и со временем станет совсем местным… Как же отсюда вырваться?

Сириус всемогущий!.. Кто его знает, слышит ли он вообще тебя на этой планете. В этой дыре на краю галактики. Сети здесь только в зародыше, а бытовые приборы отвратительно примитивные.

Микка встал на колени возле кровати, взглянул в черный проем окна. «За что мне это, Сириус? Я не виноват, Сириус, – мне просто не повезло».

4 глава.

Сны были суматошные и дерганные, мучительные именно этой своей мельтешащей пестротой, а снилось теперь Кутасову одно и то же, и целые ночи напролет. Заявки на его столе накапливались, к нему без остановки приносили все новые, новые, и ни одну заявку он обработать нормально не мог – все они были шизофренические и искать требовалось не товары, а этические и нравственные определения, устанавливать цену не фитингам и картриджам – базовым принципам межличностного общения и коммуникативным условностям.

А по утрам за оком снова висело низкое московское небо, того же свинцового оттенка, что и дорожное покрытие на улице, так что можно даже не отдергивать портьеры, светлее не становилось… Микка спускал ноги на коврик, клал тяжелую голову на руки; его подсознание продолжало переваривать ночное задание.

К счастью, прошло некоторое время, и мозг приноровился, справился с потогонным темпом и перестал насылать кошмары. Работа в «Вудстоке» все еще требовала напряжения, высокой концентрации, но постепенно превращалась в рутину. С куратором Кутасов тоже, кажется, нашел верный тон. Не такой уж он был и нудный старик.

– Странный у вас метод исправления, Порфирий Карлович. Признайте это. Сунуть человека в криминальную схему и смотреть, какую позицию он в ней займет.

Микка тонул в телесах монструозного дивана, весь обнятый кожаными подушками; рука, с титановым браслетом на запястье, вальяжно, почти по-хозяйски покоилась на валике дивана: Вадик Ермолаев – красавчик, отлично починил его шикарные Сейко.

– Вот как, батенька? Криминальную? Вы так полагаете? – с удовольствием спрашивал его куратор.

– Ну а что это такое, если не откровенная коррупция? Весь бизнес Арлазаровых держится на мзде. Каждый бланк, который мне попадает в руки, выглядит, как признательный документ. Вы бы посмотрели, какие милые люди встречаются! какие красивые организации! И все берут взятки и отлично себя чувствуют. Никто их не тревожит, никакие прокуроры – годами.

– Так, полагаю, взятки дают. Выходит, это я вас удачно устроил, сударь вы мой. На хлебное место. Может быть, вы мне в виде благодарности будете приносить откатные, так будет справедливо-с.

Кутасов сегодня постоянно шутил и Слонопотам шутил в ответ. Склонный к полифонии русский язык этому очень способствовал (надо ждать – надо ж дать…) Микка не преминул сообщить, что Карлович очень похож на актера прошлого века Ростислава Плятта, до смешения, – как говорят некоторые юристы – и куратор принял это с удовольствием, в качестве комплимента. Милый старик.

А причиной приподнятого настроения Кутасова являлся тонкий запах озона. Как только Микка вошел сегодня в квартиру, он уже его почувствовал, но боялся, как раньше, в этом разувериться и потому ему нужно было время. Он задержался в гостиной, хотя куратор сразу позвал его в кабинет, прошелся туда-сюда, остановился у гардин французского окна и, как будто в растерянности, принялся смотреть вниз, под ноги, рассматривая что-то в переулке. Запах совершенно определенно наличествовал!

– Где вы там, голубчик?! – позвал его хозяин.

– Камин уже топите? – благодушно поинтересовался Кутасов, устраиваясь на привычном месте. – Хороший запах, – решился добавить он невинную реплику. – Духовитый.

Кутасов уже понял этот трюк. Чтобы замаскировать признаки работы нуль-передатчика Порфирий Карлович растапливал домашнюю кочегарку. Жулик. Прирожденный. Ну ладно, пускай. Трудно было сдерживаться и не улыбаться беспрестанно.

– Я вижу вы в сегодня в отличном расположении, Микка Вацлович. Ну и отлично! Что ходить, голову повесив. В ваши-то годы… А запах – это все поленья: специально доставал, батюшка. Не зря ольховые дрова считаются царскими – такое ароматное амбре только они источают. Не один ка́нтор вам этого не подскажет. Мотайте себе на ус.

Целый вечер говорили обо всем и, в общем, ни о чем, а уже в коридорчике куратор, в том же благодушном настроении, сообщил подопечному, что он доволен прогрессом и в целом направлением процесса, и считает, что нет нужды в ежедневных встречах – в скором времени можно их устраивать пару раз в неделю: скажем, по понедельникам и четвергам – а следующие несколько визитов точно придется перенести.

– Что такое? – заинтересовался Микка. Он, конечно, совершенно не против, что куратор готов ослабить поводок, но…

– Голубчик мой, неужели вы думаете, что вы у меня единственный подопечный, – Карлович сложил ладошки перед грудью, пальчик к пальчику, и, расставив ноги, закачался на пятках, зарокотал, – ну вылитый Плятт. – Помилуйте-с, наше Содружество не настолько расточительная институция. И еще покамест у меня имеются и другие, особенные, поручения. Так что, с вашего позволения, я буду непродолжительное время отсутствовать.

Сердце в груди Кутасова забилось быстрее. Все одно к одному: вот и со сроками определилось, нужно будет действовать незамедлительно; страшновато, но он, конечно, пойдет на это шаг.

На следующий день, на работе Ермолаев, встретив его в коридорчике, оглянулся и потащил к себе. Микка решил, что тот припомнил свое обещание и теперь сообщит ему некие секреты их конторы, приоткроет движения, так сказать, тайных сил… Кабинет сисадмина оказался маленьким темным помещением, совершенным чуланчиком, у которого даже не имелось окна. Верхний свет не горел, а только маленькая настольная лампа. Правда, кроме совершенно «законной» компьютерной станции и монитора, над его столом мерцал целый ряд черно-белых экранов. Зачем ему столько?

Ермолаев усадил Микку в кресло, а сам влез на столик у него за спиной и сложил руки на груди. У него была такая физиономия – он явно ждал реакции: удивления, недоумения, может, восхищения. Кутасов крутанулся в кресле; с внутренней стороны двери висел постер: улица американского городка, повстанцы с бластерами отстреливаются от зеленых рептилоидов, надпись на английском «Освободи Землю» и реклама Кока-Колы. Стильная вещь…

– Видишь, что у меня тут? Не видел в своей… Вятке.

– Что?

– Да ты посмотри! – Вадик указывал на мониторы.

Микка вгляделся. На экране, висящем прямо перед его глазами, был отображен главный холл конторы, тот ряд столов, что выходил на улицу – их диспетчерши-обзвонщицы в процессе работы. Хм… Следующий монитор показывал другую сторону помещения, следующий – его центральную часть… Так. А вот на этом камера смотрела от входных дверей в коридорчик, на нишу с факсимильным аппаратом. Алена сидела за своим столом, что-то писала в большую тетрадь и через тонкий свитер, двумя пальчиками поправляла бретельку лифчика. Микка отвел глаза… На следующем экране был уже их отдел закупок; камера смотрела прямо на стол Кутасова.

– Видишь? Смотри, что можно сделать, – Вадик соскочил со стола и взялся за компьютерную мышку. – Вот та́к вот…

Камера приблизилась и предстала записная тетрадка Микки со всеми его заметками. Все было читаемо. И на странице среди каракулей красовался профиль Алены. Ну это, допустим, фиг угадаешь – художник из него, слава Сириусу, никакой… но блин! Если Вадик хотел поразить его, показав чудеса техники… то Микка был поражен. Но только в другом смысле: это вообще разрешено?

– А еще можно переключить… – Ермолаев щелкнул мышкой.

Теперь их комната предстала с другого угла. С этого ракурса был виден Борис Ефимович и сидящая за ним Женя Остроумова. (И еще переключить…) На мониторе проявился их буфет, который организовали буквально на днях – в комнатушке возле туалетов, напротив отдела. А то дамы в зале взяли моду обедать на своих рабочих столах и это, конечно, не понравилось Маратовичу. Буфет получился крошечный, и ходили туда по графику… (И еще переключить) Теперь камера показывала курилку на лестнице. Вот это уже точно незаконно – вне офиса, на территории института.

– Понял? – спросил Вадик.

– М-да… Спасибо, старик.

– Делай выводы.

Выводы здесь получались только одни: руководство «Вудстока» пыталось жестко контролировать своих сотрудников, как если бы каждую секунду они ожидали диверсии или предательства. Мир вокруг для них был полон опасностей и для этого, возможно, имелись основания.

– А звук? – спросил Кутасов.

– И звук. Только у меня его нет. Вдруг я услышу что-нибудь не то.

– У Маратовича?

– У Аллы Геннадьевны, жены Арлазарова. И у нее в кабинете оборудован такой же иконостас, как здесь. И еще от нее, с пульта, открываются и блокируются все двери в конторе. Ты обратил внимание, что все замки у нас электромагнитные? Я лично подбирал – корейские, лучшие. Я в этом деле разбираюсь. Ясно? Она сейчас в отъезде. Ты ее не видел. Она и есть настоящий хозяин конторы. И пока Алла Геннадьевна с тобой не побеседовала, ты будешь находиться на испытательном сроке. Но и теперь будь аккуратнее, по дружбе тебе говорю. И что не увидит камера, то… Вот ты обратил внимание, что ваш Веник все время прикрывает дверь в смежную комнату?

– Да, Вениамин Николаевич говорит, что не любит, когда у него за спиной открытый проем. Или жалуется, что дует ему.

– Ага. А Лена Михайлова, дамочка эта многодетная, настойчиво ее оставляет открытой. Потому что все, что она услышит, будет знать Алла Геннадьевна. За Веником тоже присматривают, хотя его теща у нас главный бухгалтер. Думаю, и за ней присматривают.

– А я думал, Софочка…

– Софочка – сучка еще та и проблядушка, но ей стучать по должности положено, так что это нестрашно. Даже наоборот. Она поставлена, за порядком смотреть, и если его не будет, значит, она-то и проглядела. Соответственно, как раз Софочка может и не донести. Даже, иногда прикрыть.

Микка Кутасов задумался, а уходя из мерцающего мониторами мирка Ермолаева, решился спросить:

– Вадик, такое дело. Раз ты в этом разбираешься… А мог бы ты мне при случае, помочь открыть одну дверь?..

– Тебе? Вообще не вопрос. Какую, когда? Мы оба из мухосранска. Нужно держаться вместе: ты мне – я тебе.

– Да нет… Это я так, теоретически, – сдал назад Кутасов. – У меня в квартире замок барахлит иногда.

– Подскочу, посмотрю? Ты где живешь?

– Ну, при случае. Барахлил, а теперь наладилось… Хорошо, что ты рукастый. Удобно. А ты же сам из Екатеринослава?

– Да. Оттуда. Но я не еврей.

– Да мне, собственно…

– Я к тому, что у нас полгорода из циммерманов. Я по жизни не антисемит, наоборот, я интернационалист, и мне главное, чтобы человек был свой и толковый – балбесов не люблю, а у них знаешь, образование как фетиш, – но чтобы ты понимал. Мы с тобой корешки и оба – люди русские. Это задает направление…

– Ну я, вообще-то, ассириец.

– Что ты гонишь? Какой ты, на хрен, ассириец, – заржал Вадик. – Ты еще скажи: вавилонянин, этруск. Ты знаешь, что твоя фамилия означает? Кутас – это шнур с кистями: такой, знаешь, на солдатский кивер вешали. При Кутузове… Самый ты настоящий русак.

Нет, все было хорошо. Хороший день. Микка не решился привлечь к своему щекотливому делу товарища: потом пришлось бы как-то объяснять, врать… да и втягивать, не хотелось – ведь еще и незаконно это. С любой стороны незаконно: что с нашей, что с их. Сам справится… И все равно настроение было хорошее, приподнятое. Движуха!

И вечер тоже прошел классно. Микка спустился в кафешку, а там одна из телефонисток празднует день рождения. Он только успел уничтожить свои две сосиски с горошком, как его позвали. Компания собралась не очень большая. Отмечала дородная девушка Дарья, с пышной прической и удивительно голубыми глазами, яркими как… как из мультфильма. Она еще, оказывается, и поет здорово, он аж заслушался. Была и Софочка – наверное, следила, чтобы не случилось бардака (или намеривалась возглавить его). Была вторая девушка из смежной комнаты – Рита Гришина, со своим молодым человеком. Смуглый такой, подвижный. Оказалось, он работает кладовщиком внизу. Женя Остроумова пришла. Еще из телефонисток – несколько человек… Было весело, шумно. Микка взял в буфете еще одну бутылочку пива для себя и пару поставил на стол.

Появился Ермолаев, какой-то сытый, уверенный в себе, как поволжский купец, и с ним – Алена. Микка изо всех сил пытался на нее не пялиться. Но пока Вадик заказывал в буфете, она уселась на незанятое место как раз напротив Кутасова, и это стало практически невозможным. Он тут же, несколько раз, встретился с ней взглядом. Ему даже показалось, что Алена вопросительно приподняла брови. Тут очень кстати Вишенка стал о чем-то с ней шептаться, и Микка смог прийти в себя.

Вишенка – это Саша Вишневский. Парень с лысой, как коленка, круглой головой, огромными карими глазами, телячьими ресницами и девичьими манерами. Он и работал вместе с женщинами, в отделе продаж. Ермолаев вернулся с бутылкой игристого, стал у него за спиной, взялся за спинку его стула; Вишенка поднял глаза и поспешно уступил свое место, пересел к Остроумовой – он Вадика побаивался.

Компания уже достаточно разогрелась; все что-то говорили, причем, каждый общался не со своим соседом, а находил собеседника где-нибудь по диагонали. Дама рядом с Ермолаевым громко рассказывала, что завтра она едет смотреть служебную квартиру на Моховой и с утра ей подадут автомобиль с личным водителем. Оказывается (ого!), она вытянула жребий и теперь будет входить в высшую судейскую коллегию республики. Кутасов заинтересовался: он читал в брошюрке, что у московитов таким образом предотвращают коррупцию в органах власти; но одно дело читать…

– Да. Придется на два года взвалить на себя груз ответственности, – неискренне дула губки женщина. – Но что поделаешь – долг перед обществом. Демократия – власть многих. Так что ты там, Софья, завтра уж сообщи руководству, что «Вудстоку» придется пока обходиться без меня. А за жалованьем я буду присылать фельдъегеря: мне же придется теперь еще на курсы ходить…

– Ты чем, Светка, слушаешь, жопой? – Нет, их Софочку невозможно было смутить никаким высоким статусом. Она была бронепоездом. Худеньким, белобрысым бронепоездом… – Я же тебе сказала: меня несколько дней не будет. Лечу с папиком на Гоа. Знаешь где это? Не знаешь, дура! Это португальская колония. Я же целый день всем свой новый купальник показывала.

– А что-то у нас новенький молчит! – зацепилась за Микку голубым взглядом именинница. – Ничего о себе не рассказывает. А я хочу познакоми-и-ться-я…

– Дмитрий у нас вот такой парень. Родом из Вятки, – показал большой палец Ермолаев, рука у него лежала как бы на спинке стула, а как бы – полуобнимала плечи Алены.

Все теперь, конечно, смотрели на Микку. Алена тоже.

– Туда-сюда, учился здесь в Москве, на географа, – жестикулировал ладонью возле плеча девушки Вадик. – Не сложилось. Теперь, значит, вот у нас работает, ждет гражданства. Не в Северо-Западную же ему возвращаться – там у них строго. Могут и в армию забрить.

По легенде все было верно, но почему-то в интерпретации Вадика она выглядела блеклой и плоской. И он, соответственно, тоже. Как-то стало обидно…

– Но на самом деле, Дарья, – подался к имениннице Микка, – я особо опасный преступник. Сознаюсь перед вами как на духу и надеюсь, вы меня не выдадите.

– Да? И что же такой милый мальчик мог сделать? – заулыбалась девушка.

– Не закончив школы, я сбежал из отчего дома и записался в пираты… Вы, Дашенька, конечно, думаете: какие пираты, что он несет. Знаем мы, как выглядят настоящие пираты: чернокожие оборванцы на юрких катерках, нападающие с калашниками на траулеры в Адаманском море. Но дело в том, что я-то записался в космические пираты. Была у меня такая возможность и уж я ее не упустил. Романтика… Вот представь себе: пассажирский лайнер вываливается из подпространства, замирает и начинает по регламенту чистить перышки – проверяет работу всех систем; и тут мы блокируем прыжковую область, высаживаемся на крыло и проникаем через шлюзы.

– Ну-ну? – глаза у Дарьи загорелись, у приоткрытых полных губок появился кончик языка. – И начинается беспредел, насилие…

– Ха! Вот вы о чем… Ну это уже по обоюдному согласию, хотя иногда с демонстрируемым принуждением. Но на самом деле, наша цель – эквитоки. Можно сказать, что это – аналог денежных кредитов, или денег, но суть их заключается в сэкономленном или заработанном свободном времени (у кого как), а у путешествующих на неслужебных судах их обычно навалом. Они и нападение порою воспринимают, как приключение, а сексуальные фантазии – первое, что приходит им на ум. Был однажды такой случай: наш товарищ Рон Кава со своей абордажной командой через аварийный отсек ворвался в служебную часть рейсового лайнера, а его команда, нужно сказать, состоит из его же семейства: там все его жены, их совместные половозрелые дети, ну и вспомогательные боты…