Цепкие лапы времени

Серия «Военная фантастика»

Выпуск 203

Иллюстрация на обложке Владимира Гуркова

Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону

© Александр Плетнев, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

* * *

Пролог

Чем долго тлеть, в треть

Сократить и… сгореть —

Пусть молодой,

Сверхновой звездой!

«В большинстве мы влачим свое существование, лишь по назначению-долгу провоцируемы на поступки, выходящие за рамки повседневности.

И совсем мало кто из нас хоть раз становился лицом к лицу с безжалостным временем, бросая вызов – ему, себе, судьбе, бросая шарик на стол рулетки, что скачет, прыгает с поля „жизнь“ случайностей и перемен, на поле „смерть“ неотвратимости и конца.

Игра на „жизнь“ и на „смерть“. Игра?»

Старый, уставший от жизни, смертельно больной человек подошел к окну, размытому расплывающейся пленкой воды… глядя…

Ливень неистовствовал. Серые струи низвергались с тяжелого хмурого неба, смывая накопившуюся за лето пыль, что теперь собиралась мутными лужами, уходя грязевыми потоками в ливневку.

Воображение искало в этом символичность, казалось, будто это очищающий дождь… чистилище – для столицы советской империи, для всей страны. От ошибок и заблуждений, извечных и неистребимых грехов человеческих (где оно светлое коммунистическое? Ау!).

– Вправе ли мы наказывать за еще несовершенное? – вопрос пришел из-за спины.

Юрий Владимирович Андропов отвернулся от окна, очки вдруг запотели, и он тщательно их протирал носовым платком, прежде чем ответить:

– Константин Устинович, дорогой, предательство как зараза поселилась в них даже не сейчас, а много раньше. Правы эти пришлые из будущего – выродилось племя партийцев. Да вы присядьте…

Константин Устинович Черненко осторожно примостился на край стула, взирая по-прежнему вопросительно. В последнее время они с Андроповым стали лучше друг друга понимать, можно сказать, что сблизились, порой перескакивая с «вы» на ты».

Этот разговор еще будет иметь продолжение.

Москва. Кремль

Когда-то он был спринтером в забеге с препятствиями.

Взявший такой непростой старт спортсмен поначалу держал прекрасный темп, но призрачный финиш по-прежнему оставался где-то в недоступной дали. Появилась усталость в мышцах, сбилось дыхание.

Вскоре перейдя на трусцу, уже не веря в себя самого, он вышагивал скорей по инерции… так же, как и страна, затянутая в рутину быта, потеряв в него веру – в социализм.

А уж тот далекий, призрачный, как любая мечта, а потому и вовсе недоступный «коммунизм» остался в головах лишь недоуменным символом.

Люди со свойственной им косностью, привыкнув к хорошему, это хорошее не замечали, извечно ругали плохое, посмеиваясь на кухнях над нелепым (а не над собой ли?). Тем не менее юмор, помимо тривиального и классического, обязательно вымещался на политической «голове», так как именно оттуда по «рыбным заветам» появлялся первый тухлый запашок.

Еще в ходу и свежи были анекдоты про уже почти прощенного в своей жалкости и смерти Брежнева…

А теперь вот новый, но тоже далеко не свежий генсек… и окружение на трибуне мавзолея неизменно.

Так может, они и олицетворяют его – этот охромевший, спотыкающийся с одышкой «социализм»? Они – «кремлевские старцы»?

* * *

Ездить на участившиеся медицинские профилактики в Центральную кунцевскую больницу Андропов считал излишней тратой времени, обходясь посещениями главной «кремлевки» на Калинина. Сюда же всегда мог быстро прибыть порученец с какими-нибудь срочными документами, и генсек прочитывал их прямо под капельницей.

Юрий Владимирович в эти августовские дни неожиданно бодрился, словно на втором дыхании. Приглядывающие за ним врачи, пожалуй, даже лучше знающие физическое состояние тела, нежели сам хозяин, уж привыкший к постоянным скрипам своего «механизма», только беспокойно перебирали показания анализов, констатируя – вместо обычного осеннего обострения неожиданная рецессия. Уж не перед финальным ли кризисом?

А главный пациент страны вставал с кушетки и сурово, без тени усмешки (еще бы, после, надо сказать, весьма мучительных процедур гемодиализа^[1]) отшучивался:

– Я знаю свой срок. И последние полгода лежать пластом полутрупом не намерен. Чем долго и нудно дотлевать угольком, лучше уж быстро порохом догореть, а то и вовсе… вспыхнуть сверхновой, сгорая жизнью без остатка.

И сейчас спешил надеть рубашку, поправив галстук, выходя из палаты, уже на ходу застегивая пуговицы поданного пиджака… только что на ногах еще оставались кожаные домашние тапочки – дошлепать до отстоящих ближе к коридору туфель и застывшего спецкурьера с портфелем.

В этот раз был доклад из КГБ от Крючкова – тесные служебные контакты с генерал-лейтенантом, особенно сейчас в связи с делом «крейсера из будущего», переросли в особо доверенные отношения.

Читал уже в автомобиле, досматривая по приходе в кабинет.

На фоне борьбы с коррупцией и особенно развернувшейся «чистки» в рядах аппарата МВД, когда следующим этапом шли «замазанные» во взятках и хищениях ответственные работники номенклатуры, политический разгром со ссылкой в тмутаракань некоего члена Совета Союза Б. Н. Ельцина прошел практически незамеченным. Как и освобождение с занимаемых должностей за несоответствие или злоупотребление служебным положением других кандидатов и партийных деятелей. А также ряда «непартийных», казалось бы, совсем малоизвестных (сейчас малоизвестных) граждан-товарищей.

Мнение о Горбачеве изменилось, как обрезало. Это мнение разделилось на «вчерашнее» и «сегодняшнее». И Юрий Владимирович ничего не мог с собой поделать – прежние взгляды сдались перед новыми знаниями.

С Горбачевым Михаилом Сергеевичем (ни много ни мало членом Политбюро ЦК КПСС) Андропов переговорил лично, по-простому, как в бытность на Ставропольщине, чего не случалось здесь в Москве^[2].

Поначалу растроганный Михаил Сергеевич «заслюнявился», но в конце беседы едва сознание не потерял, когда глава руководящей партии страны исключающим всякие возражения голосом порекомендовал «молодому соратнику» попросить отставки, якобы сославшись на здоровье, семейные обстоятельства, на что угодно.

«В стране грядут перемены, дорогой Михаил Сергеевич, – глядя в преданные масляные пуговки-глазенки, говорил генсек, – и в высшем партийном руководстве в том числе. Полетят головы. Вот Шеварднадзе вдруг слег с воспалением легких. Неслучайно! И чтобы ты ненароком не попал под раздачу, надо с полгодика отсидеться в стороне. Верь мне».

На самом деле Юрий Владимирович иезуитски врал.

Если и намечались радикальные мероприятия – несколько так называемых «несчастных случаев» среди весьма заметных, занимающих высокие посты и должности столичных фамилий, – то Политбюро это касалось лишь единичными персоналиями. Однако…

– Подозрения однозначно возникнут, – рубил доводами на предварительном разборе Крючков, – поэтому тратить щекотливый ресурс еще и на этого пустобреха не вижу резона. А так… поскользнется на арбузной корке в своей ставропольской глубинке.

Вообще генерал-лейтенант, ознакомившись с полными биографиями некоторых деятелей, искренне озлобился, заявив, что «недостойны эти подонки и предатели смерти от несчастного случая или сердечной недостаточности». Собственно, и Ельцина просто так не хотел отпускать, мотивируя:

– Я не поленился, после просмотра хроники «девяностых», где «гастролирует» пьяный ЕБН (вот уж наградила родословная инициалами), ради интереса повстречался, поглядел на него – очень энергичный мордатый тип. И вдруг подумалось мне: а если… Ну, вот мало ли – вылезет эта сволочь на сточно-канализационной волне демократии, объявив себя жертвой репрессий.

– Что предлагаешь?

– Загнулся с перепою, например. Нет трудности подсадить его «на стакан» – дескать, спился, сломленный карьерными неудачами. Зато какое милосердие, – сказал, точно сплюнул, – умрет пьяным и счастливым, понима-а-ашь… А на Горбачева и других, всех кто тут по списку… найти за ними грязные делишки уже сейчас можно с лихвой! Нет? Всегда можно сфабриковать! Предъявить обвинения, вызвать на партийный, а там и на уголовный суд!

– Нет пока за ними ничего особого… сейчас, что Ельцин, судя по характеристикам, что Горбачев – молодые, подающие надежды… – медленно, словно нехотя, вывел Андропов. Видел, как вытянулось в непонимании лицо генерала, поспешив уточнить: – Нет, я не оправдываю их…

Скрепя сердце подумал: «Я не оправдываю нас – высшее партийное руководство. Себя. Шаг за шагом следуя в брежневском кильватере, боясь перемен, мы подводили страну к пропасти. Понимали, видели это… еще вчера. Но я вот вчера до конца в это так и не верил. А уже сегодня это свершившаяся где-то данность».

Подобрать компромат и засудить недавнего ставропольского крайкомовского секретаря Андропов остерегался – тот знал некоторые, пусть и неявные, но неприятные факты, которые Горбачев, будучи «утопленником, схватившимся за соломинку», мог огласить. Да и… ну, вот никак не мог Юрий Владимирович допустить столь полной дискредитации партии и руководства советского правительства. В первую очередь, видя собственную вину, являясь частью системы. И не важно, что он лично «хотел как лучше, а получилось, как всегда».

«Откуда у меня вдруг выскочила эту глупая фраза? В голове в последнее время от наплыва всего так перемешалось, что черт ногу сломит».

Все навалившиеся проблемы самому охватить, разумеется, было немыслимо. Так, например, собранные из дня вчерашнего, сегодняшнего и опыта грядущих удачных экономик уже такие знакомые и совместимые понятия, как «социализм с человеческим лицом», «югославская модель экономики… венгерская», «полурыночное построение Китая и Вьетнама», рассматривались специальной комиссией по преобразованиям и реформам.

И здесь, перекладывая чужой опыт на реалии и масштабы СССР (с его пятнадцатью национальными республиками и огромными пространствами), предполагалась более сложная организация хозяйствования.

Любое реформирование экономики нужно было тщательно проработать, апробировать на второстепенных отраслях и уж затем внедрять повсеместно. За исключением ВПК и других стратегических направлений промышленности.

«Если СССР как монолит, как глыба оказался неповоротлив, – озвучивал на одном из таких консилиумов председатель комиссии, – не стоит ли создать более гибкую систему, подобно тому, как строят дома в сейсмоопасных районах?»

«Такая гибкость подразумевает рынок! Но здесь таится уже известная опасность, – понимая архиважность перемен, Андропов все же опасался круто толкнуть махину государства на новый курс – инерция могла опрокинуть все! Все могло повториться, как уже в описываемой пришельцами хронологии, ввергнув страну в хаос затяжного переходного периода, напрочь разрушив имеемый какой-никакой стабильный социально-политический строй, создав нечто непотребное, приведя к власти негодяев. Уберем этих известных, придут другие – их замы или еще кто звеном ниже… вообще новые, неизвестные фамилии. Что тогда?

А вдруг просто время такое наступило нам катиться в пропасть – исторически предопределенный упадок и разрушение империи? И люди, слабые и даже сильные, попросту курвились один за другим!

Тогда чем будут лучше другие? Заводить на всех “дело”, как советует Крючков, чтобы держать в кулаке? Это порочная практика. Кто будет держать, кто будет кулаком?

Интересно, какие компроматы будет выдумывать генерал-лейтенант, если у них там, в будущем, даже педерастия не грех?»

Еще раз просмотрев первые листы доклада (самое важное и ключевое всегда подавалось в начале), Юрий Владимирович протянул руку к телефонному аппарату прямой связи с Черненко. На ответное «слушаю» известил:

– Я на рабочем месте.

– Знаю. Сейчас зайду.

Положив основательную, цвета слоновой кости, трубку на рычаги, снова погрузился в документы.

«А вот административно-территориальную реформу с упразднением республик и введением так называемых (на старый манер) губерний, м-нэ… пожалуй, сейчас об этом заикаться преждевременно. Как преждевременно любое перекраивание внутренних границ. Либо сделать это кулуарно, в бумагах, избежав большой огласки.

По сегодняшнему докладу Крючкова – партийный и руководящий улей заметно растревожен. Об этом доносит и прослушка. Не всем нравится “андроповская метла” (окрестили уже)».

Каким-то образом распространились слухи-анекдоты о «корабле-призраке» и чуть ли не о его фантастическом происхождении… до тех уровней, которым знать о том и вовсе не положено.

Пришлось выкручиваться – все дело представлено как специальная операция флота в целях дезинформации вероятного противника.

«А дела военных это дела военных. Здесь ни Верховный Совет, ни секретариат ЦК всего знать не могут и не должны».

Политбюро? Полную информацию из будущего, касающуюся особо трагичных фактов Страны Советов, доводить до всех членов Политбюро тоже было бы пока неосмотрительно и опрометчиво.

* * *

– Вы, Константин Устинович, как Зевс!

– А?.. – даже растерялся Черненко, смущенно замешкавшись у входа.

– Да как вошли, так и загрохотало. Дождь с грозой обещали еще с утра. Слышите?

За окном как раз снова загремело, отголосило раскатом, первые капли тяжелыми шлепками упали на подоконник, потом забарабанили по стеклу, а всего через минуту ливень буквально обрушился на посеревшую, потерявшую очертания Москву.

Андропов для пущей атмосферы доверительности вышел из-за рабочего места, пригласив гостя присесть рядом за длинный стол для совещаний.

Уж потом, после того, как были обрисованы основные вопросы, а также первые решения по ним, не выдержав, подошел к окну:

– Люблю дождь… под него читать, думать, спать…

– И под стук вагонных колес, – поддакнул Черненко. Впрочем, отвлекаться от основной темы не стал, задав неприятный вопрос: – Вправе ли мы наказывать за еще не совершенное? С Шеварднадзе, по-моему, ты совсем жестко. А если вскроется?

– Врачи его смотрят, какие надо. Инфекцию никто не выявит. А от воспаления легких, если болезнь дала осложнения, порой и умирают. Ты, Константин Устинович, говоришь «жестко». Но с предателями… с явными предателями, такими, как, например, полковник Калугин или Гордиевский, с этими все понятно. А другие, которые дали слабину, которых завербовали позже? Не считать их виновными? Полагаю, что и Шеварднадзе входит в эту же когорту – достаточно того, что он неизвестно по каким причинам уступил американцам часть акватории Берингова моря. За это уже следует…

Андропов не договорил, задышав, будто от недостатка воздуха или от негодования:

– …так попрать интересы страны. Но здесь мне видится иная подоплека. Здесь заложены мины скрытого и замедленного действия, которые и детонировали там(!) в девяносто первом году. Вот именно поэтому я не до конца и не все доверил тому же Алиеву. Теперь мы должны смотреть на нынешних соратников по партии через знание будущего. Вот именно от этого я и строю свою паранойю, зная, как проявят себя на волне сепаратизма осевшие в своих феодальных вотчинах национальные кадры. Именно этим я объясняю свой категорический приказ: «с социальной и политической информацией от пришельцев должны работать сотрудники, исключительно принадлежащие к коренной русской национальности. Ни прибалты, ни кавказцы, ни тюрки! Ни даже украинцы.

Всякие сведения о распаде Советского Союза и образовании независимых государств из бывших республик СССР ни в коем случае не должны питать сепаратистские мечты националистов! Потому как нет никакой гарантии, что сегодняшний честный ленинец и советский человек назавтра не воскричит о нэзалэжности. Ты знаешь мои разногласия с Федорчуком по поводу русского и украинского национализма. Но выходит, что Виталий Васильевич прав^[3].

Почему-то разволновавшись, Юрий Владимирович и сам не замечал, что вспотевшие очки трет с излишней тщательностью, словно пытаясь добиться того идеала, что не получался в жизни.

И без того непростая внутриполитическая обстановка дополнилась новой составляющей. Из-за всех вышеупомянутых нюансов пришлось «вальсировать», всячески оттягивая созыв заседания Политбюро по делу «корабля из будущего», объясняя отсрочку тем, что предварительно все секреты находятся в ведении военных, на проверке контрразведки и комитета безопасности. И лишь с отдельными членами ЦК проводились приватные зондирующие беседы (хотя подобные закулисные интриги были как раз и характерны для центрального аппарата).

– Нас поджимает время, – наконец выразил наболевшее Черненко, – ты не думал о том, чтобы вызнать что-то по медицине, может, они там через тридцать лет придумали новые препараты, методы? Диагноз известен, почему бы не изменить стратегию лечения? Или пригласить светил из-за рубежа?

– Ради чего? Ради лишних полгода жизни в койке, мочась в судно? Уйти надо достойно.

– Это ты так храбришься, пока тебя не прихватило.

– Это меня-то не прихватило? – почти возмущенно возразил Андропов, наконец водрузив свои чуть тонированные очки^[4], подумав: «Все мы уже герои постельного режима. И зная, что всяческие потуги пилюлькиных окажутся тщетными, зачем позже, если можно рано? Смерть уже прижала холодный ствол к виску, ее костлявые пальцы поигрывают на курке».

Что-то, судя по всему, мелькнуло на лице, а затем неожиданно отыграло ощутимыми покалываниями в боку. Заметил болезненную гримасу и Черненко, тревожно спросив:

– Юрий Владимирович, тебе плохо? Врача?

– Погоди. Забыл принять, – Андропов, торопливо достав из бокового кармана пластиковую баночку, открыл, хватанул таблетку и запил из стакана.

Пауза длилась минуты три, пока не отпустило. Но заговорил с затяжкой, все еще кривясь, неожиданно меняя тему:

– В одном из документальных фильмов… оттуда, из хроники наших дней, запомнились мелькнувшие кадры – целое поле законсервированных на случай войны устаревших танков. Специально дал запрос отыскать любое упоминание. Нашли. Представляешь, они Т-55 и Т-62 списали на металлолом только аж в первое десятилетие двухтысячных. И более тысячи Т-64.

Я понимаю, танковые войска – наследие сталинских времен и Второй мировой войны, главное орудие доктрины стратегического прорыва и выхода советских моторизированных частей к Ла-Маншу. Но скажи, на кой черт нам держать такую кучу высококачественного металлолома?

– Ты это о чем?

– Да все о том же. Во-первых – продать? Продать, пока они еще относительно современны. Говорят, что Т-55 даже арабы уже брать не особо хотят. Не землю же на них пахать, как после Великой войны горбатили поля «тридцатьчетверками»! Или модернизировать и продать! Или… или еще искать варианты. Не знаю… ставить на шасси тяжелые ЗРК, «тунгуски» эти зенитные…

Евреи как-то вон трофейные переделывают^[5]. Или вообще к чертовой матери спихнуть по бросовой цене, но хоть с какой-то выгодой. А модельный парк Советской армии обновлять с учетом… сам знаешь, с учетом каких новшеств.

– Э-э-э, – поплыл Черненко, – это ты, Юрий Владимирович, не по адресу. Это скорей надо бы к министру обороны…

– Вот тут второе. Я всегда должен был поддерживать военно-промышленное рвение Устинова… вот теперь и Горшкова на волне успеха на море. Но ты знаешь, как я отношусь к военным. Им сколько серебра ни дай, все на пули перельют и мало будет. Так вот все о том же, о кадровом вопросе – кому отдадим эстафету? Кто будет делить наше политическое наследие? Номенклатурщики на поверку кризисом оказались слабым звеном – продали все и вся. Военные… сказано «косточка», это костяк государства. Но военные…

– Думаешь, – по-своему трактовал заминку Черненко, – военные заведут страну в войну?

– Отчего же? Никто, так как профессиональный военный не осознает и не понимает деструктивную составляющую войны. Знает не понаслышке слабые стороны собственной армии и сильные противника. Примером наш главный маршал Генштаба Огарков, который по должности должен быть «ястребом», однако, если помнишь, категорически выступал против ввода войск в Афганистан. И в других кризисных случаях. Вот только военный позвоночник для политики не годится, для политика нужна другая гибкость.

– Из структуры КГБ, – из уст поглядывающего на часы Константина Устиновича это прозвучало как предложение, – Крючков…

– Крючков – цепной пес. На уровень не тянет. Хотя, с другой стороны, какие его годы. А вы, я гляжу, спешите? – вдруг опять перешел на «вы» Андропов. – На время поглядываете?

– Так вы – таблетки, а у меня уколы по расписанию.

– Тогда минутку, – Юрий Владимирович нажал кнопку. На вызов явился секретарь, предоставив три сафьяновые папки серого цвета. Мелькнули золотистые буквы «совершенно секретно». Андропов выбрал из них две, протянув Черненко: – Вот вам еще работка. Я, право, не успеваю, зашиваюсь совсем. Лавров и Примаков. Отзывы что сейчас, что потом положительные. Товарищей надо двигать по служебной лестнице. Займитесь, пожалуйста, пока у меня других дел невпроворот.

Дверь за Черненко закрылась. Перед Андроповым осталась лежать еще одна папка – раскрыв ее, он некоторое время изучал содержимое, и видно, что уже не впервой.

* * *

Мелодично «пропел» коммутатор, извещая о прибытии следующего заявленного посетителя. Им был начальник Первого главного управления КГБ Крючков.

Войдя и поздоровавшись, генерал-лейтенант цепким взглядом углядел, узнав штатное фото прилизанного офицерика, чье «дело» лежало перед хозяином кабинета.

Андропов заметил интерес подчиненного, чуть отстранил от себя бумаги, подав вперед, словно предлагая к вниманию:

– Читал уже?

– Так точно, читал.

– Что скажешь?

– Продвинутый во власть как заведомо манипулируемый фигурант, Путин оказался истинным человеком системы, в итоге приняв всю тяжесть и полноту ответственности. Хм… либо правильные товарищи оказались рядом, кто видел порочность и пагубность текущей политики, кто дал правильное направление, пока новоиспеченный президент «плавал» в неопытности и неискушенности.

Андропов перелистывал дело, не особо задерживаясь на детальном прочтении:

– Для управления страной юридическое образование это хорошо, еще лучше экономическое, но это лишь часть необходимого. Главное для руководителя высшего ранга понимание политического момента и психология – умение разбираться в людях. Не так-то он хорош, этот деятель…

– Так что? – спросил после продолжительной паузы генерал-лейтенант.

– Не знаю. Пока на заметку. Присматривайте за ним.

* * *

Крючков ушел. А хозяин кабинета снова вернулся к так донимавшему его вопросу «престолонаследия».

«Вот как уходить, не решив проблему с достойным человеком на пост Генерального? Кого прочить на смену, кто станет преемником?»

Такая нетривиальная идея, как выдвинуть и продвинуть по линии власти постороннего варяга, человека из почти другого времени (речь шла о командире ТАРКР «Петр Великий» капитане 1-го ранга Терентьеве), и самому Андропову показалась диковатой.

Хотя некоторые аргументы Горшкова в пользу подобного политического хода (а именно Горшков был инициатором) содержали небезнадежные и перспективные смыслы.

Однако первые же попытки обсудить этот вариант с членами Политбюро вызвали бурю протестов и отторжения, что нисколько не удивило.

И если «старцы» упрямились и брюзжали, то «молодые», такие как Романов и Гришин, которые сами метили на пост генсека, восприняли подобное предложение в штыки, отвергая как «совершенно невозможное». Обоснование ими тут же торжественно было найдено – Терентьев был беспартийный.

Процедура вступления в ряды КПСС требовала подачи соответствующего заявления в свою первичную организацию (какую?) по месту службы, приложив рекомендации трех членов партии, знающих тебя по совместной работе не менее года (вот тут уж совсем…).

Впрочем, Андропов с высоты своего положения пока наблюдал за всем этим неожиданным накалом борьбы за власть, допуская, что при особой необходимости можно и миновать переходные ступени, выдав «красную книжечку» особым порядком. И тут же поправлял себя: «Тем самым превратив всю строгость партийных уставов в циничную формальность и фарс. Наверное, я мыслю по старинке и цепляюсь за прошлое. А как иначе?»

* * *

– Вообще-то они не советские люди, – отвечал на наводящий вопрос непосредственно Горшков (разговор был намедни), – правильней будет обозначить «уже не советские», это если говорить о капитане 1-го ранга Терентьеве и других старших офицерах, что родились в Советском Союзе, осознанно выбрали профессиональную военную службу, присягнув, однако уже успев пожить при капитализме, вкусив его «плоды»… правда и познав «оскал».

Еще одним фактором в «минус» я считаю либеральную пропаганду против СССР, социализма, муссирование всех ошибок, которые были допущены партией за все время правления… в том числе надуманных и приписанных. Во всем этом, вне всякого сомнения, вижу происки США и их союзников.

Андропов кивал – видел воочию, когда просматривал документальные фильмы на экране малогабаритного раскладного компьютера – ноутбука. Сопровождающий голос за кадром, а также ведущий фильм публицист – их оценка сегодняшних реалий, решений руководства СССР по той или иной проблематике вроде бы звучала и беспристрастно, но с явной подоплекой осуждения и очернения.

Тогда, после просмотра, Юрий Владимирович задал наводящий вопрос непосредственному свидетелю будущего мироустройства… Молодой офицер особого отдела с крейсера «Петр Великий» скорей вызвал положительную реакцию, эдакий оловянный солдатик единой школы КГБ… было в нем что-то такое, что выдавало «своего».

– Как же это ваша ФСБ допускает подобную западную пропаганду?

– Здесь не столько пропаганда, товарищ генеральный секретарь. У нас там полагают, что это контраргументные мнения. Критика, нередко объективная. Простите.

– Объективная? Подтасовывая факты? Воистину история всегда была гибкой дамой, если мягко о ней. Насколько я понял, у вас там легкий доступ к информации, и каждый может, особенно неокрепшая молодежь, поддаться антиправительственному вражескому разложению.

– Не без того. Я регулярно слушал оппозиционные радиоканалы.

– Зачем? По долгу службы?

– Всегда необходимо знать, что замышляет враг. Иной раз слушаешь – наглядное, неприкрытое вранье, переворачивание с ног на голову, но… плюешься и слушаешь этих упырей от политики, проплаченных Госдепом журналистов и прочих либералов всех мастей.

– Всех мастей?

– Вплоть до музыкантов, писателей – все лезут со своим особым мнением. Некоторые записали себя в маститые политологи и прочие завзятые историки.

Воспоминания прервал деликатный стук в дверь – секретарь принес какие-то бумаги. Андропов кивнул, даже не взглянув в отчетную документацию, снова обратился к Горшкову:

– Какую оценку дадите действиям командира, офицеров, как и всего экипажа крейсера?

– С боевой точки зрения – высокую! Практически безупречное применение собственных навыков и вверенного оружия. Имели место быть лишь незначительные просчеты – например, с абордажем американского подразделения «Дельта». Здесь вижу неверную оценку и упреждение вражеской атаки. Ее вообще можно было не допустить. А вот что касается общего владения обстановкой и действий по обстановке с самого начала, здесь бы я указал на серьезную ошибку. А также на непонимание геополитических приоритетов. Когда командир и старшие офицеры корабля сообразили, «где и когда» они оказались, прекрасно понимая, что являются носителями научной и стратегической информации, с новейшими для данного времени образцами вооружений, они поддаются на провокацию, авантюрно ввязываясь в совершенно ненужные боевые действия.

– Может, у них помутнение при переносе произошло?

– Мы имеем дело с исключительным и невероятным случаем. Но, честно говоря, окажись я подобно им не в своем времени… тут признаюсь, трудно представить равноценную аналогию, но почему-то сразу идет на ум «Дмитрий Пожарский» – крейсер 68-го проекта против… в общем, окажись я на мостике современного артиллерийского корабля, например, против отряда крейсеров Хохзеефлотте в Первую мировую войну, а радиосвязь в лучшем случае морзянка с имперским Петербургом, а точнее с базой в Либаве. И ты для них, для золотопогонников, непонятно кто – какой-то советский крейсер, пусть и с исконно русским названием… Словом, командир и команда «Петра» с честью вышли и, главное, довели корабль, сумев навалять и англичанам и американцам.

А мы ко всему имеем бесценный опыт применения вооружения крейсера, лишь ненамного опережающего наше время, а также не менее ценный анализ боевых возможностей вероятного противника… Здесь особенно опростоволосились американцы. И что приятно, ребята вставили им по самые помидоры! Будет урок империалистам – их АУГи без того старались наши ракетные корабли стороной обходить, а сейчас так и вовсе шарахаться станут даже от «ноночек»!^[6]

– Сергей Георгиевич, но ведь ваше мнение немного изменилось. Именно в личностных характеристиках, в моральной оценке «людей из будущего», относительно интеграции их в наш социалистический строй, общество. Вам довелось общаться не только в профессиональном ключе, но и в доверительной, бытовой обстановке, под рюмку-другую. В первую очередь меня это интересует в контексте введения Терентьева в аппарат власти. Актуальность сохраняется, с вашей точки зрения?

– Вы правы. Пока мы общались в военно-морском пространстве: корабль, мостик, рубка, БЧ, причал, база – восприятие было одно. Сейчас «пообтесавшись» здесь в Москве, я вижу, что человек немного иначе смотрит на многие вещи. На нашу советскую действительность.

Основной тезис, как я понял с его слов: «Так жить нельзя!» Предложение продолжить карьеру на другом уровне, он категорически отверг, заявив, что «совсем не вписывается в партаппарат», что он моряк и «на царя его не учили»!

«Да, – уже после ухода главкома ВМФ соглашался, рассуждая, Андропов, – наблюдающие и работающие с пришельцами специалисты, в том числе по физиогномике, заметили, что у Терентьева отношение к партии, даже к партийной лексике, резко отрицательное. Тут Сергей Георгиевич прав – либеральная пропаганда сделала свое черное дело. Поэтому пускать во власть такого человека – его либо сожрут… тот же Гришин или Романов. Или же он сожрет их, если удержится на вершине и успеет собрать команду единомышленников. Но сожрет вместе с партией».

Личная встреча самого Андропова с капитаном 1-го ранга Терентьевым оказалась короткой и скомканной. На время назначенной аудиенции генсек вдруг почувствовал легкое недомогание, что помешало трезвой оценке и собеседника, и всего содержания.

Ко всему уже составленное мнение помощников о человеке наложило определенную предвзятую «тень».

Офицер стоял в советской флотской форме, на взгляд – моряк и моряк, ровно вытянувшись, но без усердия, без «прогиба», как говорят военные. И во взгляде улавливалось что-то такое – любопытство, но уважения особого не заметил… по крайней мере, так показалось. Будто он, Андропов, уже списанный историей материал. Поэтому беседа была сжатая, не дельная, не детальная.